Текст книги "Феномен двойников (сборник)"
Автор книги: Елизавета Манова
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
– Прорвались? – с сомнением спросил Альд, и Инта глянула на него. На него. На Алека. Опять на него. И принялась хохотать.
Они хохотали как дураки – до слез, до икоты, до боли в боку. Потому что они прошли. Потому, что серебряная чешуя Легиона растаяла без следа, и каждый из них был такой, каким он покинул свой мир.
Алек – весь пыльный и небритый, в форме, выгоревшей добела.
Инта – статуя из черного камня, затянутая в блестящий мундир.
Но Альд… вот кто красавчик и франт! В обрывках голубенького комбинезона, с цветастым платком на курчавой гриве, с ножнами на поясе, с пустой кобурой на бедре…
– Нич-чего себе! – сказал Алек. – Хорош!
– Полгода в горах, – ответил Альд и невесело усмехнулся. – Ладно, не нравлюсь, так на Инту гляди.
Алек поглядел. И покачал головой. И показал на три золотых шеврона.
– А это что?
– Коммодор.
– Флот?
– Космический, – очень сухо сказала она.
Алек насупился, но зато усмехнулся Альд. Стоял и глядел, качаясь с носка на пятку, и к его усмешке очень бы пошел лучемет.
– Ну? – ответила Инта его враждебному взгляду. – Как там зовут твою планетку?
– Латорн.
– Первый раз слышу. Успокойся, с вами мы не воюем.
– В твое время, – спокойно отозвался он.
– Боюсь, что нам не до захватов. Тут бы самим отбиться!
– Ты зря волнуешься, Инта. Я понимаю: тебе никто не приказывал нападать на Латорн.
– Мне никто не приказывал и защищать Ордален, – сказала она надменно. – И никто не приказывал встречать с тремя крейсерами эскадру. Я погибла у Ордалена в 204-м году, и откуда мне знать, что было потом!
Повернулась и куда-то пошла, и они привычно затопали вслед.
Они шли по как будто живой, неспокойной траве, и с белесого неба как как будто бы чуть пригревало. Было очень приятно идти: не в строю, не в цепи, не в бой, не в Казарму – куда-нибудь.
Они шли и молчали, и молчанье нарушил Альд, потому что тут нечего и не с кем делить:
– Чего-то слишком легко мы прорвались.
– Мы не прорвались, – сказала Инта. – Это просто другая игра.
И они увидели Город. Они подходили к Городу, а он приближался к ним. Сначала плотная кучка башен. Потом башни раздвинулись, расползлись, выпустили поросль домов. Потом раздвинулись и дома, открывая прорехи улиц.
Мы шли по истоптанной мостовой, по стертым усталым камням, и к нам подползали дома…
– Это ловушка, – сказал Альд.
– Просто Город, – сказала Инта, – только тут никто не живет.
Алек не сказал ничего. Просто город или просто ловушка, но я тут уже бывал. Взаправду или во сне, но мы сейчас повернем, а там будет дом-утюг и полосатый навес…
И они повернули; там был дом-утюг и полосатый навес, и у входа кто-то стоял.
Сейчас он окликнет меня…
– Алек! – крикнул тот, у дверей. – Ночь творения! Алек!
Почти человек, в Легионе сошел бы за земляка…
– Ты что, не узнаешь?
– Нет!
– Только выскочил?
Алек опять промолчал. Глядел на него сверху вниз и поигрывал желваками. Хряснуть, что ли, его по башке, чтобы не веселился? Если ты ушел, так чего ты здесь? Или это и вся свобода?
– А вы что, вместе? Так и рванули?
– Ага, – ответил Алек. – Так и рванули.
Знать бы, откуда я это помню, когда я ходил по этим улицам и заходил в этот дом…
– Что? – спросил незнакомый, – не понимаешь? Пошли к нашим, поймешь.
И они спустились в подвал.
Там были простые столы и простые скамейки, и горел настоящий огонь. Там были люди – так много людей, что разбегались глаза, одни только люди без щупалец и чешуи, и взгляд терялся в однообразии лиц, хоть лица эти были не на один лад, и люди эти наверняка были с разных планет, но после Простора…
Они вошли, и шум голосов притих, и лица поднялись к ним.
– Ребята, – сказал провожатый, – наших прибыло! Этот из моей шестерки. Алек…
– Инта, – сказала она.
– Альд, – представился Альд.
Лица качнулись, что-то бодрое рявкнули глотки, мы спустились еще на ступеньку, поближе к огню, нам улыбались, к нам тянулись руки, и когда мы уселись на могучей скамье, перед нами уже стояли плошки с едою, и пузатый кувшин разливал по стаканам густую струю.
Вот оно что, подумал Алек. Теперь я помню, когда это было, и помню, что было потом. Инта…
Он поглядел на нее и отвел глаза. Тихая женщина со спокойным лицом, а в глазах – только отблеск огня.
А Альду уже хорошо. Рот до ушей, стакан в кулаке, и его уже хлопают по плечу, и он подмигивает в ответ.
– Ты что, совсем меня не помнишь? – спросил поводырь. – Меня зовут Алдар. Двенадцать боев…
– Приятель! – угрюмо ответил он. – Я, может, двести кругов по двадцать боев… а ты двенадцать!
– Ты зря не веришь, – сказал Алдар, – тут все свои.
На свету у него были голубые глаза, а тут стали черные с кошачьим зрачком, и видно было, что он – нормальный мужик, и, наверное, нам хорошо сиделось в Просторе. Не до тебя, подумал Алек, если это будет сейчас… Я только пригубил стакан, подумал он. Совсем дрянное винцо, но как я о нем вспоминал…
– А из третьего сектора тут есть? – спросила Инта, и кто-то заржал.
– Не понимаю, – холодновато сказала она, тоненький холодок, как льдинка за пазуху, и он остудил смех. – Я была в третьем секторе, – сказала она, – и мои были все без имен.
Вот тут они отвели глаза. Вот тут они нас зауважали, потому что ни в жизни, ни в бою нет страшнее тех, что без имен.
– А вы что, тут живете? – спросил Альд. Сам твердил про ловушку, а тут размяк, даже сдернул свой дурацкий платок и тихонько пихнул в карман, только концы наружу.
– Тут и живем, – сказал ему хмурый верзила. – А как живем, сам увидишь.
– И все из Легиона?
– А то откуда?
– А почему вы здесь? – спросил их Альд. – Неужели вам некуда уйти?
– Сам увидишь, – сказал Алдар. – Тут нормально, – сказал он. – Правда, теперь похуже. Совсем обнаглели, сволочи, – сказал он.
Алек отхлебнул из стакана. Дрянное были винцо, терпкое, как тогда, но теперь я его допью, подумал он, пусть хоть это не как тогда, и вино тягучей струей ушло в него, обернулось теплом, а огонь шевелится, высвечивая то носы, то глаза, то пузатый бок кувшина, и все мы за этим столом свои, и за тем столом – тоже свои…
– …Из нашего сектора, – говорил Алдар. – Эх, жаль, рокирнулся, когда теперь объявится…
– А по-моему, не успел, – сказал другой, – их с Бидом накрыло.
– Бида точно накрыло, а он рокирнулся. Я сам видел.
А за углом стоит джип, подумал Алек. Сейчас я допью вино, и надо будет бежать. Тимсон задел меня автоматом, подумал он, и я его обложил, а через полчаса мы лежали вдвоем, и Тимсон был уже мертв, а я еще нет. Не хочу, подумал он. Если это будет сейчас, то пусть по-другому, чтобы только не было грифов…
Бахнуло вдалеке. Хорошо бахнуло, с оттяжкой, и стаканы заплакали на столе. Мы замолчали. Просто подняли головы и стали слушать: все или еще?
– Уже! – сказал Алдар. – Посидели, называется!
Они уже бежали наверх с лучеметами под рукой. Вот и все, подумал Алек, лишь бы не как тогда…
Раз-два – и мы наверху, и низкий вкрадчивый транспортер порыкивает у дверей. Раз-два, каблуками по металлу, местечко для Инты; он смутно видел ее лицо и вдруг понял: стемнело. Когда же успело стемнеть, если только что было светло? Хоть солнца не будет, подумал он, проклятое солнце…
А транспортер уже задрожал, зашлепал гусеницами о камень, и дома в испуге шарахнулись прочь, мы мчались, не зажигая фар, и было совсем темно, но что-то, шипя, полыхнуло над ними, и белый огонь обозначил нас. И мы посыпались через поручень и побежали прочь, и тут в машину влепило. Багровый столб стоял за спиной, и черные клочья летели вверх, а потом вниз, и это было не только железо.
– Инта! – окликнул он. – Инта!
– Порядок, Алек, – спокойно сказала она.
– Альд?
– Вот это дело, – сказал Альд. – Куда теперь?
Никуда, подумал Алек, теперь никуда, потому что на нас стеной идет огонь, нет, это просто движется цепь и подметает все из лучеметов, и кое-кто из наших открыл ответный огонь, не успеем, подумал он, а Инта уже ползла на фланг, зачем? подумал он и пополз за ней, но цепь охватила нас, и мы тоже стали палить, и даже прожгли просвет, но он сомкнулся, и огненная струя прошла перед самым лицом, спекая землю.
Не хочу! подумал он, не отдам! и что-то шевельнулось внутри, какая-то смутная память, как будто бы он не раз… И он уже вспомнил как; тяжелая темная сила толчком поднялась изнутри, готовая унести, но он выгонял ее из себя, вытаскивал наружу, чтобы оно накрыло Инту и Альда, и красный язык огня лизнул невидимую броню, и тогда он рванулся назад – в не сейчас, в не так.
Они подходили к Городу, и Город тянулся к ним. Сначала плотная кучка башен. Потом башни раздвинулись, расползлись, выпустили бурую поросль домов…
– Стойте! – крикнул Альд. Огонь, темнота и теплый ствол лучемета в руках…
Под белым небом лежала лазурная степь, и только Город темнел впереди.
И теплый ствол лучемета в руках…
– Алек, – спросил он, – это было?
Алек кивнул. Стоял и молчал, огромный и надежный, а под глазами круги, а в глазах тоска, и лучемет уже заброшен на спину.
– Было, – сказала Инта и поглядела в глаза. Ненавистная форма и золото на рукаве, но все это так далеко, словно и не было никогда. Никогда – Латорн. Никогда – жизнь. Только Город и степь, и лучемет в руках.
– Это не Легион, – сказала она. – Но и только.
А Алек угрюмо молчал. Что он об этом знает? подумал Альд. Что и на что мы сменяем?
– А если не в Город? Что скажешь, Алек?
– Все равно. Ребята – не дураки. Если б так просто…
А Инта вдруг засмеялась. Короткий недобрый смех и темный огонь в глазах.
– Каждому свое, так? Ну что же, это второй вариант. Если хочешь…
– Хочу, – ответил Альд.
И Город остался сбоку, сбился в тяжелый ком, спрятался за горизонт, и только голубизна и белесое небо…
Что-то должно случиться, подумал он.
И ничего не случилось.
Они просто шли, и было, как в жизни: голод, жажда и тяжесть в ногах; мы живы, подумал он, вот чепуха, я знаю, что это обман, но так хочется верить…
Он вскинул голову – тревога? нет, радость. Воздух ожил и запахло дымом – не мертвою гарью пожарищ, а сладким дымком костра.
И они добрели до костра. Совсем небольшой, игрушечный костерок, и люди сидели вокруг него, а нелюди в стороне.
– Свои! – негромко ответил он, и лучеметы отправились по местам, а люди раздвинулись, пропуская пришельцев к огню.
Их никто ни о чем не спросил. Им просто налили из фляги воды и сунули Алеку полупустой котелок.
И удивление до немоты, потому что вода вливается в рот, и ты глотаешь ее, и чувствуешь, что ты жив. И даже испуг, когда ощущаешь вкус – почти забытое чувство: вкус еды, и голод, который подстегивает тебя, и скрежет ложки о дно котелка.
Совсем как в жизни, подумал он, жалко, что не в горах…
Он встрепенулся, откинув сон. Игрушечный костерок умирал, и люди молчали возле огня, а непохожие на людей в стороне. А Алек спит. Уткнулся в колени лбом и заснул, а Инта сидит с оружием под рукой, готовая ко всему…
– Меня зовут Альд, – сказал он соседу, и сосед поглядел на него. У соседа было чудное лицо: зеленые глазки в багровой шерсти и челюсть, скошенная назад.
– А я – Эфлал, – ответил он.
– Чего мы ждем?
– Тем, чего еще?
– Зачем?
– А вы что, не на прорыв?
– Не знаю, – ответил Альд. – Мы еще ничего не знаем, – сказал он. – Только из Легиона.
– А в Городе были?
– Да. Успели подраться. А потом прижало и…
– Рокирнулись? Лихо с первого раза.
– А что это значит?
– Через время, – сказал Эфлал. – Это когда назад. А можно форсануться – это вперед. Только трудней.
– А зачем? – спросил его Альд. – С кем вы воюете? За что?
– Ни с кем, – ответил Эфлал. – Тут без времени. Надоело, – сказал он.
– А прорыв?
– Не знаю, – сказал Эфлал. – Куда-нибудь. Надоело.
Умер костер, только угли еще живут, но из них уходит багровый свет, и смерть подползает к нам. Темнота без звезд, без ветра, без голосов. Я не жалею, подумал он, ни дня, ни часу не выкинул бы из жизни. Только война… война – не моя работа, подумал он. Ненавижу войну, подумал он, просто это есть у меня в крови, я не верил в такое наследство, но, оказывается, это есть, предки мои – далхарские пираты – передали мне этот дар. Я умел воевать, хоть ненавижу войну, и последний упал на том перевале, расстреляв свой последний патрон. Неужели за это? подумал он. Неужели я недостоин просто смерти? Простого и честного Ничто?
А небо темнело. Сгорело, спускалось, сгущалось в беззвездную ночь, и надо идти. Он глянул на Алека, но тот уже был на ногах, и Инта была рядом с ним. Могучие нечеловеки подняли тяжелые трубы, и черная степь приняла нас в себя.
Мы шли. Было очень темно, и не сразу привыкли глаза; темнота наверху и темнота впереди, и красные искры уже зароились в степи.
Мы шли, слившись в цепь, молчаливою одномыслящей массой, и только шуршала трава, и гремели шаги больших.
А из красных искр уже выросли красные вспышки.
Остановились. Те, что несли орудия, спокойно и четко приладили их на опоры, и трубы плюнули красным огнем; засвистело над головами, но мы уже шли вперед, и их снаряды легли у нас за спиной, а наши накрыли кого-то; столб пламени встал впереди, и клочья летели в огне, но мы уже вскинули лучеметы и шли, прожигая дорогу, а степь отвечала огнем, и кто-то упал, но мы шли вперед, прожигая дорогу, ответный огонь ослабел и, кажется, мы прорвемся…
Они рубанули нас справа. Подпустили и дали огня, и Альд увидел, как наши вспыхивают на ходу, и факелами рушатся на траву, и кружатся, и гаснут, но Инта уже побежала на фланг, и мы несемся за ней, а цепь все идет вперед, и мы прорвемся, прорвемся! но это уже пришло: рев моторов и рев разрывов. Снаряд разорвался над цепью и Альд увидел все: несущиеся транспортеры и дальний набросок башен; злость и тоска, но об этом некогда думать, только одно осталось, и он ухватился за время, за это проклятое неподатливое время, сжимая его в комок, и оно поддалось, и стало сжиматься, свиваясь в упругий кокон, и он охватил им себя, а потом Алека и Инту, и рванулся отсюда прочь – в не сейчас, в не так…
И они подходили к Городу, а Город тянулся к ним…
– Ну что, – сказала Инта, – круг замкнулся? Альд промолчал, и Алек хлопнул его по плечу.
– А здорово мы в себя палили! Во дают, а? Похлеще, чем Легион!
– Смешно, – отозвалась Инта. В самом деле, смешно. Интересно, могу ли я себя победить?
– К черту! – сказала она. – Объявляю перемирие. Не хочу воевать с собой, – сказала она. – Боюсь, что я себя пристрелю. Не терплю самоубийц, – сказала она.
– А вторая ты? – спросил ее Альд.
– Попробуем объясниться. Раз мы смогли в себя стрелять, сможем и говорить.
– А договориться? – спросил Алек. – Черта два я с собой сговорюсь!
– Вы спятили, ребята! – сказал Альд. – Рыбы небесные – и только!
– Ну и что? – сказала она. – Надо идти до конца.
А время уже сжималось вокруг. Они сжимали его все вместе, стягивали в упругий ком, в тяжелую душную скорлупу, и стало уже невозможно дышать, как тогда, в норе, подумал Альд, вот что это было, но время уже вырывалось из рук, распрямилось огромной пружиной и вышибло их далеко вперед. И они к костру…
– Свои! – негромко ответил Альд, и лучеметы отправились по местам, а люди раздвинулись, пропуская пришельцев к огню…
– Стойте! – воскликнул Альд. Не тот, что еще подходил, а тот, что сидел у огня. Он уже не сидел, а вскочил. И Алек, что спал у огня. Он уже не сидел, а вскочил. И Алек, что спал у огня, уже не спал, а держал в руках лучемет, но Инта, что была у костра, положила руку ему на плечо.
– Тише, – сказала Инта – та, что пришла.
Они обе глядели друг на друга, не отрывая глаз.
А я еще ничего, подумала вдруг она. Оказывается, меня еще можно любить.
– Мы уже были там, – сказала она – себе. – Мы пошли на прорыв, а вышли к Городу. Мы шли из степи, а они вышли из Города, и начался бой – тот самый. И мы палили в себя с обеих сторон – пока не поняли…
– Ты врешь! – зарычал Эфлал и выпрыгнул из-за костра. Он, и вытянувшись, был ей по грудь – сутуленький гуманоид в багровой шерсти, и глазки его горели зеленым огнем.
– Посмотри на нас, – спокойно сказала она. – На меня и на нее.
– Это. Может. Быть. – рокотнул другой – огромный и черный. – Во времени. Я. Встречал. Себя.
– Врешь! – прорычал Эфлал. – Можно вырваться! Можно!
Они уже все окружили нас – и те, что сидели рядом с огнем, и те, что поодаль – они сдавили нас плотной стеной, душной, как кокон из времени, источающей ярость и страх, и мы – все шестеро – встали плечом к плечу, и уже не понять, кто из нас кто.
– Стойте! – воскликнул Альд (мой или ее) – Не будьте дураками, ребята! Давайте разбираться. Чего вы хотите? – спросил он нас – меня и меня – и я поняла, что это другой Альд. И я не стала отвечать – пусть он ответит себе.
– Вырваться, – ответил ему мой Альд. – Надоело ходить по кругу.
А Алеки хмуро глянули друг на друга и уставились на нас – меня и меня.
– Ты говоришь: мы были с обеих сторон?
– Да, – ответил он – себе. – Наверное, в Городе не так уж много… нас. Наверное, все мы деремся с обеих сторон. Прыгаем по времени, пока не сойдемся в одном мгновеньи.
Здорово говорит! подумали мы – я и я – и улыбнулись ему. Я только лишь становлюсь собой и начинаю думать, как я, а он свободен. Если мы вырвемся, подумали мы – я и я – он крепко припомнит мне свой Латорн.
– Ребята! – сказал мой Альд толпе – этим взглядам и этим лицам, и этому облаку злобы и страха. – Вы поймите: нас трое. Поодиночке и мы бы не догадались. Но нас трое, и мы думаем вместе. Алек! Ну, что ты молчишь, как колода?
Алеки усмехнулись и положили руки каждый на свой предмет. И сказали, недобро прищурясь в толпу:
– А ну, расступись, кто жить хочет. С меня хватит. Наигрался.
И пошли вперед – плечом к плечу – раздвигая нам путь в толпе.
– Стойте! – рявкнул Эфлал, и они обернулись к нему и лучеметы хмуро уставились на него. Но он не испугался – эта обезьянка с багровой шерстью, и обе мы – я и я – почувствовали, что он – командир, офицер, собрат. – Ат-ставить глупости! Все мы тут на-игрались! Т-ты! – длинной когтистой лапой он почти дотянулся до нас и пришлось поглядеть друг на друга, чтоб не сдернуть с плеча лучемет. – Знаешь выход?
– Нет, – ответили мы – я и я – и опять поглядели друг на друга, и она кивнула, уступая мне разговор.
– Мы пришли, чтобы остановить себя, – сказал я им. – И, наверное, шестеро могут больше, чем трое. Если мы вырвались из Легиона…
Как он глядел на нас, этот рыжий зверек! Адмирал, подумали мы – я и я – не меньше, чем адмирал. Неужели его как и нас гоняли с доски на доску в Легионе? Смешно, но мне вдруг захотелось стать во фрунт: руки по швам, и отвечать по уставу. Стыдное, сладкое чувство, но это вернулась я, именно я, та, что когда-то…
– Значит, сквозь время? – спокойно сказал Эфлал. Старая школа: спокойствие после разноса, кипяточком – и под холодный душ. Его зеленые глазки прошли по толпе, отодвинув ее назад и стало возможно дышать. И я почувствовала, как легко подчиняюсь его воле, я не знала, куда он меня поведет, но знала, что я пойду.
И только Альды торчали особняком, красивые упрямые оборванцы, и я испугалась за них, потому что если Эфлал…
– А ты? – спросил у них командир.
– Смотря куда, – ответил какой-то Альд.
– Куда-нибудь, – угрюмо сказал Эфлал. – За кольцо.
– Годится!
А время уже сжималось вокруг, и мы опять поглядели друг на друга – я и я – и схватились за руки, потому что я скоро останусь одна, единственная я, которая есть на свете. Какой уже нет на свете, подумала я, и наши руки сжались еще тесней. Я скоро останусь одна, подумала я – она, и буду только я, одна в своей скорлупе…
И нас уже не было – обеих – и не было всех остальных, не было совсем ничего, только тяжесть и духота, но и тяжести уже не было; небытие, несуществование, но я где-то была и как-то существовала, и знала, что я есть, и я существую, но тьма вдруг разлетелась горячим огнем, и я, наконец, перестала существовать.
4. ЛАБИРИНТОткрыла глаза – и белый безжалостный свет… Высадка на Гианте. Мы десантная группа, черные на белом, и надо смести все огнем, пока не смели нас…
Она засмеялась. Короткий безрадостный смех, ведь после Гианта был Ивхар и был Ордален. Я помню – значит я существую, а если я существую, это значит, надо идти.
И она поднялась и пошла, черная на белом, и нет ни земли, ни неба, только безжалостное сияние и блестящая твердь под ногами.
– Алек! – закричала она. – Альд! – и слова угасли у самых губ, истаяли как дымок.
– Алек! – кричала она. – Альд! – но ни ответа, ни эха, и что-то толкнуло в грудь изнутри – холодный, костлявенький кулачок. Страх? подумала она, неужели страх? – и это было приятно, человеческое и живое: если страшно – значит, есть что терять.
И она пошла скорей, потому что страх все толкал изнутри, и ей не хотелось его терять. Облегчение новизны: все остальное было, и можно все угадать наперед, даже то, чего не было, и чего нельзя угадать.
Но и в этом тоже нет новизны: крик, гаснущий прямо у губ, и затихающий робкий страх.
Мой первый корабль, подумала вдруг она, старушка «Арит», тихоход планетарной охраны. И нежность: как я его любила!
Всего-навсего командир боевого расчета, лейтенантик с вылетом по зачету…
Нас бросили в печь отвлекающего маневра, мишень, разменная пешка в начале игры. А если бы я не стреляла? подумала вдруг она, но как я могла не стрелять, если была жива и генераторы были заряжены к залпу? Мы потеряли ход, и корабль горел, но огонь еще не дошел до боевого отсека, и цель сидела как раз на кружке наводки. Райдер – линкор класса ноль, ох, какая роскошная цель, он вспух далеким облачком света, и в нас всадили очередной залп.
– Как я могла уцелеть? – спросила она себя. – Мы были в скафандрах, но что такое скафандры, когда корабль превращается в свет? И все-таки я плыла среди звезд, и голос О'Брайена глухо метался в шлеме. Мой первый помощник, вечный сержант, проклятие всех командиров. В бою он держался, как надо, а теперь он меня поливал, полоскал в ядовитом настое ругательств, я даже не понимала, что он говорит, знала только: нельзя отвечать, и мне стало легче, когда он умолк. Оборвалось на полуслове, и я поняла: умер. Одна, как сейчас, подумала вдруг она, но тогда ведь не было страха, только тоска, потому что погиб мой корабль и умерли все, с кем я прослужила полгода, потому что я не могла не стрелять, хоть и знала, что убиваю нас всех, и знала, что это случиться еще не однажды: я буду любить корабли и людей, и буду стрелять и стрелять, убивая всех нас…
– Алек! – кричала она. – Альд! – и слова угасали у самых губ, и только белое и пустое…
– Что я такое? – спросила она себя. – Неужели я только затем, чтобы драться и убивать?
– Я – женщина, – сказала она себе. – Я – женщина! – закричала она, и слова угасали у самых губ. – Я – женщина, – прошептала она и прикоснулась к груди.
Грубо и жадно ее руки стиснули грудь, но мундир отвердел, защищая от боли, и безумная мысль: надо вырваться из мундира, сбросить его и стать тем, что я есть.
И безумный страх: мундир – это и есть я сама. Страшнее, чем потерять свой дом, больней, чем остаться без кожи. Мундир – это вся моя память и вся моя жизнь. Я не хочу быть собой, тем, что я есть – без мундира. Мягкая, беззащитная плоть и ничем не прикрытое сердце…
– Алек! – кричала она. – Альд! Я найду их, и мы прорвемся.
– Мы прорвемся, – сказала она себе, – и я отыщу того, кто это придумал. Бог или черт, – сказала она себе, – но он мне заплатит за то, что я существую.
Серое небо и серый песок. Он лежал на песке и серая пустота… Уже? Он медленно сел и увидел, что он один. Серое небо и серая вода, и он один…
– Инта! – сказал он. – Альд!
– Инта! – взорвалось внутри. Отчаянный безнадежный крик сквозь времена и сквозь миры: пусть и меня не будет, раз ее нет, я не могу без нее!
– Я не могу без нее! – закричало в нем, и он рванулся назад, назад и назад, сквозь миры и сквозь времена, и черное небо мелькнуло над ним, мелькнуло и погасло, раз здесь ее нет, и он рванулся опять, назад и назад, сквозь миры и сквозь времена, и белое встало над ним, над ним и вокруг него, и тут он увидел ее – черную в белом, тоненькую фигурку в слепящем Нигде.
Она побежала к нему.
Он сделал шаг на мягких тряпичных ногах, но ноги согнулись, он молча стоял на коленях и глядел, как она подбегает к нему. Не радость и не боль, а блаженная пустота: я ее отыскал, и она со мною. Пока.
Мы стоим на коленях, глаза в глаза, и горькая нежность… Эти отчаянные глаза и отчаявшиеся губы, неужели мы все-таки живы? подумал он, но если мы живы, я тебя потеряю. Только мертвые не предают, подумал он и обнял ее за плечи, нет, он обнял только мундир – неподатливое и ледяное, словно под этим нет тела.
– Погоди, – тихонько сказала Инта. – Погоди, – сказала она торопливо, и мундир раскололся и стек с нее.
В первый раз он увидел это смуглое тонкое тело, полудетскую грудь и белый звездчатый шрам под плечом.
Они лежали, сплетенные, в бесконечном слепящем Нигде, и страсть приходила и уходила, и даже когда наступал отлив, он не мог ее отпустить, потому что она уйдет, он знал, что она уйдет, и не будет беспощадного тонкого тела и сухих беспощадных губ, и звездчатого рубца над маленькой твердой грудью, и он все сжимал ее, сплетал ее тело с собой, чтоб между ними не было даже кожи, потому что она уйдет, я опять ее потеряю, и она отвечала ему торопливо и исступленно, словно спешила дожечь отведенные ей минутки, и когда они все дожгли, она ушла.
И мундир проглотил ее.
И они сидели вдвоем, и Алек не мог ее даже обнять, потому что броня мундира, как стена, разделила их.
– Прости, – сказала она устало, – я только то, что я есть.
– А что ты есть? – вопросом ответил он. Ее невозможно обнять, но можно глядеть на нее, и он глядел на нее, обиженный и счастливый; спокойный лоб и спокойный взгляд, и только в губах еще что-то от той, неистовой и беспощадной.
– Урод, – спокойно сказала она. – Военный в одиннадцатом поколении.
– А я все равно тебя люблю.
– Наверное, я тоже тебя люблю насколько мне это дано. Я – просто машина, – сказала она. – Рожденная для войны, воспитанная для войны, живущая войной.
– А я все равно тебя люблю.
– Не мучай меня, – попросила она. – Я вырвалась и, может, сумею опять, но я – только то, что я есть.
И оба мы знаем, что это вранье. Ты просто боишься, мой командир. Боишься, как глупенькая девчонка, которую я затащил в постель.
Все это неправда, Алек, я просто боюсь. Оказывается, я очень боюсь свободы. Мундир – это мой наружный скелет, пока я в мундире, все безвариантно: я знаю, что я такое, зачем я и что мне делать. Но если я откажусь от своей брони, то что я такое? Зачем я? Что мне делать?
– Надо искать Альда, – сказала она вслух.
– Не надо, сам найдет.
Серое небо над рыжей землей. Он лежал на иссохшей рыжей земле и глядел в тяжелое серое небо. Немногим приятней, чем белое и голубое.
Он вскочил и увидел плавную цепь холмов, утекающих к зыбкому горизонту. Что-то серое морщилось в округлых горбах, ветер, подумал он, здесь настоящий ветер, и ветер пахнет какой-то травой, сухою и горькой. Я один, подумал он, куда меня занесло?
– Алек! – крикнул он. – Инта! – и вялое эхо не спеша шевельнулось вдали.
– Алек! – кричал он. – Инта!
Никого. Надо было куда-то идти, и он куда-то пошел. Тишина и безлюдье, только ветер ерошит траву на склонах, но откуда-то появилась тропинка и повела его вниз, в лощину, а потом потянула наверх. Что-то странно знакомое, знакомое нехорошо и тревожно: черный зубчик, отравленное острие в серой мякоти низкого неба. Корабль. Вот таким я впервые увидел его с вершины Заргиса.
И сразу он почувствовал, что он безоружен. Только пустые ножны на поясе да кобура на бедре.
Он усмехнулся. Жестоко и безрадостно усмехнулся и пошел поскорей. Мертвого не убьют, а я еще может быть…
Кончилась тишина, теперь впереди было шумно. Грохнуло раз, другой, рыжий всполох встал над рыжим холмом, черный дым заклубился в небо; ветер сразу вцепился в него, разорвал на полосы, поволок; крики – теперь уже близко; Альд сошел с тропы и пошел по низу; здесь не было хороших укрытий, но сноровка уже вернулась к нему. То, чему он никогда не учился, но оно вдруг явилось само, словно многие поколения спало в генах и ждало только войны, чтобы себя показать.
Топот. Они бегут по тропе, и нельзя оставаться внизу. Наверх, пересечь тропу, затаиться за поворотом; здесь дожди вымыли землю из-под корней и можно вжаться в рыжую стену.
Они пронеслись – несколько странных существ в безмолвном и отчаянном страхе, и вот уже он, в черном мундире, с лучеметом на сгибе руки, с пустым и цепким взглядом носителя несвободы старательно топает мимо меня.
Альд прыгнул сзади и сшиб его с ног. Все правильно: лучемет отлетел, и теперь только сила против силы, только выучка против инстинкта. Ну-ка, убей мертвеца! Ненависть полыхнула в нем, счастливая ненависть, дорвавшаяся до мести. Нет боли – есть лишь чужая кровь и стекленеющие чужие глаза. И когда он встал, было чуточку жаль, что это кончилось так скоро. Он еще не за все отплатил…
Кому? подумал он. Мертвецу? И тут он сразу почувствовал боль. И тут он увидел, что он не один.
Кучка этих существ стояла в сторонке и смотрела на них – на него и на мертвеца. У них были круглые птичьи глаза, и один держал в руках лучемет. И лучемет тоже глядел на него. Альд отпрыгнул, и огненная струя опалила место, где он только что был.
За что? тоскливо подумал он, но дуло опять отыскало его, и Альд что есть силы рванулся прочь – в не сейчас, в не так.
…А там была ночь. Чужая ночь и чужие звезды, и все еще клокотало в нем.
– За что? – спросил он свирепо – и громко расхохотался, и смех беспомощно и одиноко угас среди темноты. Требовать логики от кошмара? Справедливости от издевки? Здравый смысл не годиться для искаженного мира. Вот Инта – та бы даже не удивилась…
Инта, подумал он, Алек. Кажется здесь их тоже нет. Надо уйти из этого мира, но любопытство вздрогнуло в нем: зачем меня сюда занесло? И что меня ждет среди этой ночи?
Никуда не пойду, пусть отыщет меня само.
Он стоял и глядел на чужие звезды; незнакомый рисунок созвездий, все непонятное и чужое, но это звезды, я вижу звезды, подумал он умиленно, не может этого быть но это есть: огромная и просторная ночь, густая трава под ногами, и воздух пахучий и живой, живительный запах ночи. И все это очередной обман, одна из хитростей лабиринта. Крысы, подумал он, мы трое – лишь крысы в лабиринте, и мы должны пройти лабиринт, чтобы добраться до приманки. А какая это приманка? Смерть.
Он улыбнулся и сел в траву. Прохладная и живая трава, он нежно гладил ее рукой, травинки скользили между пальцев, и кто-то зашевелился в траве, настроил скрипку и запиликал.
Самое странное из приключений, потому что здесь со мной ничего не случиться.
