Текст книги "Феномен двойников (сборник)"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Вперед! Вперед! Сначала мы едем шагом, уже не по камню, а по плоски подушкам зеленого мха, но что-то случилось – мой рунг задрожал подо мной, я чувствую эту дрожь, на проникает в меня, я тоже дрожу, и крик… нет, не мой! Это Фоил кричит – пронзительный, почти человеческий крик, и рунги рванулись вперед; мы мчимся; нас хлещут бичи беспощадного страха, мы мчимся, ветки рвут с меня плащ, я в страха вцепилась в узду. Илейна! Она не сумеет! Она не удержится… Ортан! Задушенный крик трепыхнулся и умер у губ, мне нечем кричать, мне нечем дышать, я задыхаюсь, и только мольба: Ортан! Илейна! И черная молния, черный проблеск сквозь слезы, меня ослепляют слеза, но руки вцепились в узду, я злобно трясу головой и на миг прозреваю: Ортан возле Илейны, но дым, дым! и нечем дышать, я корчусь от кашля, я задыхаюсь, волна беспощадного жара и кровь на губах; боль, боль! – но руки вцепились в узду, рунги кричат, словно дети, а я не могу кричать, во рту опаляющий жар и тусклый железный вкус крови, я высохла вся, я умираю, но руки вцепились в узду, и я уже не боюсь – только жар, только боль…

И блаженная тихая темнота…

И уже поблекшее тихое небо. Сквозь жар в груди, сквозь красную боль в глазах…

Черное лицо в кровавых ссадинах и волдырях смотрит страшными кровавыми глазами.

– Элура!

– Норт? Звездный Путь! Ну и…

Руки тянутся к волосам, но он зачем-то отводит их.

– Пить! – умоляю я. – Пить! – но он отвечает с сожалением:

– Потерпи, ладно? Ортан и Джер пошли за водой.

И теперь я вспомнила все.

– Илейна?

– Все хорошо, – отвечает он. – Лежи.

Но мне уже надо встать – могу или не могу, но я обязана встать, и я встаю, цепляясь за Норта. Здесь только камни – нет даже мха. Широкая полоса горячего серого камня, а дальше черным-черно. До самого низа, весь склон. И там, внизу, черное в черном…

– Нет! – кричу я, – нет! – и прижимаюсь к Норту, и он закрывает мне черной ладонью глаза. И по тому, как дрожит его тело, я понимаю: Это есть, это оно…

– Не гляди, – говорит он. – Она нас почти догнала, – и тяжелая судорога неизжитого страха ползет от него ко мне. – Вот тогда Ортан и рванул перед огнем. Знаешь, – говорит он, – я бы и сам. Лучше сгореть… – Молчит, и я тоже молчу, вцепившись в него. Я не могу, я не смею взглянуть на Это. – Я ничего не мог, – говорит он угрюмо. – Ортан посадил Илейну перед собой. Я слышал, как ты ему кричала. Спасибо.

А я? Хоть кто-нибудь рад, что я осталась жива? Нужна ли я кому-нибудь в этом мире?

Я не заметил, когда мы выбрались на тропу. Фоил бредет впереди, понурый и жалкий, я еле тащусь за ним, и между нами нет мыслей – только усталость и боль.

Я не посмел к ней прикоснуться. Рыцарь Норт разжал ее пальцы, закостеневшие на узде, и опустил ее прямо на камень. И когда он держал ее на руках, темнота шевельнулась во мне.

Фоил замер – без мыслей, только страх. Я подошел, и он прижался ко мне.

Фоил!

Трепет страха под тонкой кожей. Длинное умное бархатное лицо, я сжимаю в руках его голову, заглядываю в глаза – черные пустые глаза без единой мысли. Фоил, все кончилось. Оно умерло. Оно не догонит. Фоил!

Слабая-слабая мысль, как дальнее эхо:

Онои.

Все хорошо, Фоил. Не надо бояться.

Полная страха, но уже связная мысль:

Онои, люди. Три. Хотят убить.

Они просто боятся, Фоил. Я позову. Они помогут.

– Эй! – кричу я. – Кто здесь?

Тишина. Легкое движение вон там, возле скалы.

– Я безоружен, – говорю я устало и поднимаю руки. – Мы прошли через огонь, и нам нужна помощь.

Человек отделяется от скалы. Он увешан оружием и все равно он меня боится.

– Я – Черный всадник, – говорю я ему. – Вы знаете обо мне.

Он кивает и делает знак рукой, и еще двое выходят из-за скалы.

– Мы перешли Тарон ниже Цветного ущелья, – с трудом говорю я им. – Оно шло за нами от реки. На осыпи я от него оторвался, но оно нас догнало на середине горы. Нам пришлось прорываться перед огнем. Мы успели – оно нет.

– Рода?

Он смотрит недоверчиво, и я киваю.

– Увидите… на гари. Помогите, – прошу я совсем тихо, и сильные руки не дают мне упасть.

Если бы мы благополучно явились к локаям днем, нас бы, скорее всего, не пустили в поселок. Но нас притащили полуживых, отравленных дымом и обожженных, а раз уж мы ночевали под чьим-то кровом, то из путников превратились в гостей.

Ортан знал, что делает.

Третий день я не вижу Ортана.

Я не верю, что он нас бросил.

Третий день мы в поселке локаев. Отдохнули, объелись и слегка залечили ожоги. Здесь спокойно. Здесь простая, почти привычная жизнь. Здесь охотятся, трудятся на полях, стряпают и рожают детей. Странная жизнь, к которой так трудно привыкнуть. Жизнь, к которой незачем привыкать.

Война доползла уже до Илира. Илирцы и мы всегда враждовали, когда-то не пришли к нам на помощь – теперь никто не поможет им. И скоро – наверное, все-таки скоро – война доберется до этих мест, и локаи так же исчезнут, как мы.

Боль, тупая, как в старой ране. Я не узнаю, как пала Орринда. Я ничего не узнаю о тех, кто когда-то дрался со мной рядом и кого я бросила в трудный час. Может быть, это лучше, что я не узнаю…

Норт и Джер отправились на охоту, а Илейна прячется в доме. Стыдится обгорелых волос и волдырей на лице или просто хочет поплакать. У нее есть на это право – ее горе не выплакано и свежо.

А вот я совсем разучилась плакать. Я плакала, когда убили отца, но с той поры прошло целых восемь лет.

Мне было семнадцать, когда убили отца, а Эрду семь – как странно подумать: я была лишь немного старше Илейны, а мне пришлось стать хозяйкой Обсерваты – правителем края и военным вождем. И Штурманом – исполнителем обрядов и наблюдений. Я как-то справилась с этим, а Эрда я воспитать не смогла. Наверное, его отравила война. Со дня рождения она окружала нас, она наползала на Обсервату, все ближе и ближе с каждым днем. Мой мальчик рос дикарем и солдатом, теперь-то я знаю, что он был прав – зачем обреченному лишние знания? О, если б я знала, что он обречен!

Проклятое бесслезное горе. Царапает горло тупыми когтями, и нечем его облегчить. Я и тогда не сумела заплакать. Мой мальчик, мой брат, последний в нашем роду, ведь я – Штурман в юбке, некрасивая старая девка, которой не суждено никому дать жизнь.

Я не спеша ухожу от поселка. Вверх по тропинке, сквозь густые кусты, мимо ручья. Я не боюсь – со мною мой самострел. Если бы мне еще хоть немного надежды!

Страшно быть последней в роду. Страшно хранить в голове последние крохи знаний. Страшно знать, что все исчезнет с тобой, потому что оно уже никому не нужно…

Тропинка легла на наклонный лужок и вдруг оборвалась зубчатым гребнем, и там, за внезапной стеной обрыва раскрылся огромный и грозный мир.

Волнистая линия Опаленных Гор, зеленых и черных, клубящихся смертью. Костистый хребет отступившего Изиролда и смазанный дымкой неожиданно близкий Тингол.

Прекрасный, уже отрезанный мир…

– Эй! – окликнул полузнакомый голос, и человек появился из-за скалы. Один из вождей локаев – Харт. Высокий, плечистый, со смуглым неожиданно тонким лицом.

– Что, – спросил он. – Красиво?

– Да. Только это уже чужое.

– То чужое и это недолго нашим будет. Не пойдем мы к илирцам, – сказал он хмуро. – Всю ночь проспорили – а разве стариков переговоришь? Оно, конечно, илирцы – враги давние, до и дафены нам не чужие. Они-то нас все равно не пожалеют… а грех.

– А я думала, что вы тоже ведете род от Экипажа.

– Мешанцы мы, – спокойно ответил он. – Отцы от Экипажа, а матери – от дафенов. Вот как началась распря, мы от тех и от тех ушли. Сами по себе жить стали – как нам хотелось. Я-то свой род веду от Боцмана Харта. Только ты про слово не спрашивай, не знаю, что оно значит.

– Командир отряда, не принадлежащий к Офицерскому роду. В прошлом веке у Текнов был прославленный боцман Вирк, усмиритель хонов. Это очень древнее слово, Харт, теперь его мало кто знает.

– А ты?

– Я изучала Древний язык и читала старые книги. А вот откуда ты знаешь такие слова?

– Из предания, – ответил он просто. – Так у нас заведено. Меня в Охотничий дом не пустили, пока я всю родословную не отчеканил – от боцмана Харта до моего отца. У нас так: нет корня – нет человека.

– Какой же корень, если вы наполовину дафены?

– А они что, не с Корабля?

Она резко вскинула голову и взглянула ему в лицо. И спросила недоверчиво:

– Неужели ты веришь в Корабль?

– Как же не верить?

– Не знаю, – тихо сказала она. – Когда-то я побоялась спросить у отца. Мне всегда казалось, что это неправда. Наши предки придумали эту ложь, чтобы сделать священной власть Экипажа. Потому, что если не было Корабля, то чем мы лучше других? Почему тогда именно мы должны управлять миром?

– Так и другие с Корабля!

Смотрит и улыбается. Меня тревожит несоответствие: грубая одежда и грубый язык – он говорит на западном диалекте, скудном наречии охотников и пастухов, но тонкое умное лицо и быстрый отблеск мысли в глазах – что-то не так, чего-то я не пойму…

Харт, думаю я, кто ты на самом деле? Неужели оборотень – как Ортан?

– Харт, – говорю я, – вы живете у самой границы. А что за ней?

– Равнина. Сухая равнина – и до самого моря, говорят. Только мы сроду до моря не доходили. День или два – и назад, да и то не все воротятся.

– И вы… вы часто туда ходите?

– Нет. Вон как поняли, что дафены вас одолеют, выбрали пятерых да послали – может, теперь пропустит? Нет. Не пускает.

– Что?

– Оно, – сказал он серьезно. – Что сюда нас загнало и взаперти держит.

– Ильфы?

Он покачал головой и ответил серьезно:

– Про то тебе пускай Черный Всадник скажет. Уж он-то знает.

– Я боюсь его, – сказала Элура и сама удивилась своим словам. – Я знаю, что это глупо. Он был другом отца и не раз спасал ему жизнь. Он спас нас от верной смерти и вывел к вам – и все равно я его боюсь.

Что со мной? Почему я так разболталась?

– Оно и не диво, – ответил Харт, – да только он вас, видать, еще пуще боится. Вон, как очухался – третий день носа не кажет.

– Он… он ушел?

– Нет, – сказал Харт. – Он близко.

Фоилу понравилось у ручья – там сочнее трава, а я поднялся к сторожевому обрыву. Харт назначил мне встречу в безлюдном месте. Я догадываюсь зачем. Он – не главный из вождей, но он – Великий охотник, на большой облаве или в походе ему подчиняются все. Но затевать им облаву или поход решает совет старшин.

Я пришел, но Харт не один. Стройный юноша в походной кожаной куртке, меч на поясе, самострел за плечом…

Мне не надо видеть глазами, ее я чувствую издалека. Терпкий, тревожащий привкус мысли – для меня ее мысли закрыты, только фон. Теплый холод, мягкая твердость, неразделимое то, что не может быть вместе. Я не хочу сейчас подходить. Я не могу сейчас подойти. Я еще ничего не решил.

Харт проводил ее до тропы и вернулся к своей скале. Там, за камнями, нас никто не заметит. Нас – потому что я уже тут: сижу на камне и жду.

С Хартом мне легче, чем с кем-либо из людей – он еще не такой, как мы, но уже не такой, как те, из Орринды. И он говорит мне без всяких приветствий:

– Сильная баба. Собой не больно-то хороша, а уж скрутит – вовек не отпустит.

– Вы не пойдете в долину, – говорю я ему, и он кивает:

– Старики тоже не без ума, Ортан. Больно нас мало. Ввяжемся в драку – глянуть не успеем, как без мужиков останемся. Да и илирцам веры нет. Что мы им? Локаи – дикари, локаи – звери…

– Этим летом дафены до вас не дойдут.

– А зимой и подавно! Ортан, – говорит он и смотрит мне прямо в глаза, – ты что, в Нелюдье их поведешь?

– Да.

– Из-за нее?

– Да.

– И что: есть куда иль наугад?

– Есть, – говорю я. – Но я не верю, что мы дойдем.

Харт не задает ненужных вопросов. Если я что-то делаю – значит, на то есть причины. Захочу объяснить – значит, скажу о них сам…

– Сообитанию уже не нужны люди. У него теперь есть мы.

– Вы?

– Несколько десятков молодых и здоровых людей, когда-то спасенных им от смерти. Не знаю, – говорю я, и эти слова отдаются во мне стыдом и болью, – по доброте или так, как срывают с упавшего дерева плод, чтобы посадить семечко рядом с домом.

– Там у вас деревня?

– Не знаю, как сказать. Там остров, большой и плодородный… Кто хочет – сеет. Кто хочет – ловит рыбу. Промежуточное поколение, Харт. Наши дети войдут в Сообитание и смогут жить, где захотят. Эти – нет. Они не могут.

– А ты?

– Я – часть Сообитания, Харт. Я могу войти в Общую Память и открыт для нее. Я многое могу, но я отвечаю.

Он не спросил, что такое Общая память. Жители границы всегда понимают, что можно спросить. Он спросил:

– Значит, теперь ты против Него идешь?

– Да.

– А выстоишь?

– Не знаю, Харт, – говорю я, и сам удивляюсь себе. Странно, что я могу сказать это вслух, и совсем непонятно – что человеку. – Я пока единственный такой в Сообитании. Я не знаю, как оно поступит со мной. Если оно уже считает меня разумным, оно просто закроется для меня. Мой выбор – это моя судьба, и я за него отвечу. Но если оно считает мой разум незрелым, оно может сделать со мной все. Я могу умереть, могу стать другим, могу сам убить тех, кого надеюсь спасти. Я только надеюсь, оно не сделает так со мной, я привык доверять его доброте.

– Н-да, – сказал Харт, – а я-то хотел…

– Нет, Харт. Сейчас я не посмею вас повести.

– А я не говорю, чтобы всех! Пяток охотников понадежней…

– Нет, Харт. Они все умрут на второй или третий день, и может быть это я их убью. Я пойду только с теми, кого я сюда привел. Я открыт для Общего, – говорю я ему, – и оно будет знать все, что я собираюсь сделать. Если я сумею дойти и сумею вернуться, я попробую увести вас на Остров.

– Всех?

– Всех, кто захочет пойти.

– Н-да, – сказал Харт. – Не всякий захочет.

Джер не хочет с нами идти.

Вчера, наконец, появился Ортан. Явился, как ни в чем ни бывало, как будто это в порядке вещей – исчезнуть на несколько дней, не сказав ни слова.

Ты не права, он думает не так, как мы.

Мне плевать, как он думает, он не смел пропадать так надолго!

Он поведет нас в Нелюдье, если мы согласимся пойти. Есть Остров Людей, где нам ничего не грозит, но мы туда, скорее всего, не дойдем.

Илейна жалась ко мне, Норт спорил и горячился, а Джер глядел на меня и молчал, и я подумала: не пойдет. И я подумала: как я пойду без него? Кто мне поможет? Кто меня защитит? На кого – единственного! – я смогу положиться? Последний в Мире, кто помнит отца и Эрда. Последний, кто остался из Обсерваты, от прежней жизни… от жизни… от всего.

Я не хочу уходить из Мира. Я боюсь. Я не могу.

Я не могу остаться – я поклялась, а здесь я не сберегу Илейну и Норта.

Мне очень хочется увидеть, какое море…

Мы с Джером ушли на обрыв – в безлюдное место, где можно поговорить наедине. Где можно глядеть на утраченный мир и думать о том, что осталось.

– Странно, – говорю я ему. – Для отца Обитаемый мир был клеткой. Он страдал от того, что дела политики и войны накрепко привязали его к Обсервате. Он и тебя полюбил за то, что ты так яростно пробивался к Границе.

– Да, госпожа. Было. Только ведь тогда было и куда воротиться. А ныне уйти-то уйдешь, а ворочаться некуда. Ты не гневайся, госпожа, – говорит он, – а в Нелюдьи я вам не подмога. Вы и с Нортом-то наплачетесь, а со мной бы и подавно.

– Почему?

– Убивать там нельзя, – говорит Джер. – Хоть малую зверушку убьешь – а жив не будешь. А у меня-то руки скорей головы: сперва бью – потом думаю.

– Ты – мой старый и верный друг, – говорю я ему. – Неужели теперь ты меня оставишь? Я боюсь, – говорю я ему, – я все-таки женщина, Джер. Я всегда притворялась, будто не знаю страха, но это неправда, Джер, я очень боюсь!

То он глядел под ноги, а теперь посмотрел мне в лицо, и в его глазах была непривычная ласка.

– Не гневись, госпожа! Мне ведь с тобой расставаться, что душу терять. Авось не обидишься, коль напоследок скажу: всегда я тебя любил и на тебя радовался. И не иду с тобой, чтоб не сгубить тебя. Другой у тебя нынче защитник. Простишь мне дерзкое слово?

– Говори.

– Кровь кровью, госпожа, а плоть плотью. Ортан на тебя сразу глаз положил, он все для тебя сделает.

– Зачем ты мне это говоришь?

И он отводит глаза и отвечает грустно:

– Не свидимся мы с тобой боле, моя госпожа!

– Завтра мы уходим, леди Элура, – негромко сказал мне Ортан. Он соизволил явиться к нам – во второй раз за все эти дни – и уселся рядом со мной. Как хозяин. Как будто имеет на это право.

– Мы готовы, – сухо сказала Элура. – Локаи были очень щедры, снаряжая нас.

– Нам действительно надо спешить, – мягко ответил он. – В пору Трехлунья нам надо быть далеко от Границы.

– Почему?

– Так надо. Я пока не смогу объяснить. – Помолчал и сказал: – Нам придется идти пешком. Ваши рунги здешние. Им нельзя в Сообитание.

– А как же Фоил?

– Он принадлежит Сообитанию. Ему можно.

– А ему ничего не грозит?

– Нет. Это мой поступок. За него отвечаю я.

И впервые он показался мне неуверенным и усталым.

– В чем дело, Ортан? Ты передумал?

Он покачал головой и сказал с трудом:

– Я хотел тебя попросить. Тебе придется меня опасаться, леди Элура. Как только мы спустимся на равнину, возьми меня на прицел. Я думаю, если это случится, это случится сразу… вы сможете вернуться назад.

– Что ты говоришь, Ортан? Как ты смеешь так говорить?

– Это буду не я, леди Элура. Если оно… – он замолчал, подыскивая слова, а потом заговорил медленно и раздельно. – Общее… то, к чему я приобщен… до сих пор оно было моей силой и моей… свободой? – чуть усмехнулся, пожал плечами. – Если свобода – это знание о том, что надо делать, значит, я был свободен. Но теперь я делаю то, что не надо, и оно может меня изменить. Сделать другим. Заставить делать то, что я не хочу делать. Я не говорю, что так будет. Только – что это возможно. Если это случится, тебе придется меня убить, потому что иначе я, скорее всего, убью вас. Тебе надо будет стрелять наверняка, потому что если я не умру сразу…

– Ортан! – тихо сказала Элура. – Ортан!

– Может быть, оно не сделает так, если будет знать, что ты готова меня убить. А если сделает – сделай и ты. Мне не надо жить, если это случится.

– Тогда зачем это все? Зачем мы идем?

– Чтобы дойти, – сказал он спокойно.

Локаи так же внимательны и любезны. Что-то за этим, конечно, кроется, хоть я и не знаю, что. Во всяком случае, нас снарядили на славу, и сам Харт отправился нас провожать, а он в этом племени человек не последний.

Мы едем молча, Харт с Ортаном впереди – походе, что это и есть разгадка: им от Ортана что-то нужно. Я не хочу об этом думать. Я не могу ни о чем думать. Я думаю лишь об одном…

Спустились с безлесного склона в лощину. Стремительный, говорливый ручей, шершавые камни, округлые будто старая кость, зеленая лента кустов вдоль воды. Последние часы в Обитаемом Мире.

Джер прав: легко уходить, когда есть куда возвращаться. Мы безумцы, если уходим. От своих корней. От развалин родного дома. От могил наших предков. От непохороненных трупов друзей. От традиций. От памяти. От себя…

Горя раздвинулись и уползли назад. Робкие, затухающие отроги. Словно картинка из древней книги с чередой неподвижных волн.

Ортан с Хартом остановились и ждут. Ортан спешился. Они с Фоилом просто стоят рядом, и это значит, что дальше идти пешком.

Мой Балир! Боевой товарищ, последняя памятка Обсерваты… Я беру его морду в руки, прижимаюсь щекой к щеке. Все!

Леди Элура отдала повод одному из спутников Харта, отвязала заплечный мешок и просунула руки в лямки. А самострел висел у нее на груди…

– Возвращайтесь! – сказал локаям Ортан. – Я приду весною, если смогу.

– Пусть солнце вам светит! – сказал Харт. – Будьте живы!

И теперь мы одни, только мы, Норт держит за руку Илейну, а она глядит на меня. И Ортан тоже глядит на меня, и в его глазах спокойная твердая нежность.

– Видишь те серые камни? Это граница. Я пойду впереди. Будь внимательна, леди Элура!

– Онои! – крикнул беззвучный голос. – Онои! Нет!

Она не вздрогнула, не обернулась. Фоил смотрит прямо в глаза, страх и ярость в его глазах, сейчас он бросится на меня, но Ортан мягким и властным жестом полуобнял его за шею, они повернулись и пошли.

Рядом. К серым камням. К тому, что может случиться.

– Норт, – сказала Элура. – Догоните меня, когда я буду у тех камней.

– А, может, наоборот?

– С тобой Илейна, – сухо сказала она и подняла самострел.

Проклятая бесслезная боль! Рвет грудь и тупо царапает горло, но леди Элура спокойно идет по траве, и взгляд ее равнодушен и зорок. Если это случится, я покончу с собой…

Мы не раз входили в Хаос и не раз покидали его, но еще никогда так не чувствовали Границу. Никогда она не врывалась в меня дрожью радость и тревоги и таким удушающим ощущением полноты и огромности бытия.

Они замерли у серых камней, и Общее приняло их в себя.

Знакомое чувство ясности и свободы, спокойной мудрости и беспечной радости бытия. Прекрасный и легкий мир единственных решений, где все разумно и правильно, и ничего не болит. Привычным усилием он поднялся ко Второму Пределу – туда, где приходят ответы. Туда, где он будет прочитан весь. Туда, где решится его судьба.

Знакомое дружеское тепло, они были рядом, они окружали его, и он потянулся к ним в радостном нетерпении – и вдруг пустота. Стена. Пронзительный холод. Решительно, хоть беззлобно, его отшвырнули назад – в неуверенность, в незнание, в боль. И это так страшно, что лучше смерть. Так холодно – хоть бросайся в огонь. Так больно, что он упал на колени и в муке закрыл руками лицо.

Фоил положил мне голову на плечо, нежно и грустно выдохнул в самое ухо. Я спросил:

Ты вошел?

Да, Онои, ответил он виновато.

Скажи, что я благодарен Общему. Скажи: я верил в его доброту.

Оно знает. Оно говорит: уходи.

Уходи.

Нет! крикнул Фоил. Нет! Нет! яростно вскинув голову, беззвучно кричал он, и Ортан сумел отнять от лица ладони. Темный, холодный, просвеченный солнцем мир плоско лежал перед ним, напоминая и угрожая.

Ты умрешь, если останешься с нами, грустно подумал он и поднялся на ноги.

Я не уйду! крикнул Фоил. Ты мой тэми! Оно больше не говорит, чтобы я ушел!

Пойдем, сказал Ортан, надо идти.

Он обернулся: где остальные? – и увидел Элуру. Бледная и строгая стояла она, нацелив на Ортана самострел. Взгляды их встретились: боль, надежда, безмерное облегчение; губы ее задрожали, она забросила самострел за плечо, отвернулась и замахала рукой, подзывая Илейну и Норта.

Вот теперь, когда все отрезано наконец, и тяжесть свалилась с души, я вдруг увидела мир. Харт говорил «равнина», но в этом не было смысла – я никогда не видела равнин. И то, что я знала из старых книг, тоже не значило ничего: равнина – это плоское место.

Плоское место – но огромное, без границ. Коричневая земля, поросшая серой травой, а впереди только небо. Впереди, направо, налево – и лишь за спиной зеленеет округлая гряда уползающих гор. Все плоско, все одинаково, все залито светом.

Никогда еще я не была такой беззащитной.

– Жарковато! – сказал Норт. Никто ему не ответил, да он и не ждал ответа. – Ортан! – сказал он. – Ты бы послал черныша на разведку. Пусть оглядится.

Ортан даже не повернул головы, но Фоил вдруг фыркнул – как засмеялся, сорвался с места и полетел. Легко, как перышко, беззвучно, как тень. Черная тень, черная точка, ничего…

– Слушай! – сказал Норт, – ты хоть скажи, что к чему. Тут ведь не спрячешься… прямо, как голый.

– Сэр Норт, – начал Ортан.

– А, к Мраку Сэров!

– Нам пока ничего не грозит, – вяло ответил Джер. – Мы у самого края Границы. Если мы проживем эту ночь, завтра будет опасно.

– Только завтра?

– Еще два или три дня. Я не знаю. Еще никто из людей не проходил Границу… если их не вели гвары.

– А я думал… когда я был мальцом, – сказал Норт, – у нас в Тилле жил один старикан-норденец. Так он говорил, будто в Трехлунье их парни с девками уходили за горы. Будто у них это было вроде свадьбы.

– Да, – сказал Ортан. – Мои родители тоже спускались с гор. Поэтому я и выжил.

– А гвары это кто – ильфы?

– Да. Так они себя называют. На истинном языке гвары значит «живущие».

– А остальные все что, дохлые?

– Норт, – сказала Элура. – Ты поглядывай по сторонам, а то сам дохлый будешь!

Норт засмеялся весело и беззаботно, и она почувствовала у себя на губах улыбку. Неужели я еще могу улыбаться?

– Фоил возвращается, – сказала Илейна.

– Он нашел воду, – ответил Ортан. – Мы там заночуем.

– А как он тебе говорит? Я ничего не слышу!

– Фоил не может говорить ртом. Мы говорим внутри.

– А этому можно научиться?

– Наверное, уж нет, госпожа, – с сожаленьем ответил Ортан. – Гвары учили нас всех. Но только самые маленькие смогли научиться.

– Я научусь, – сказала себе Элура. – Я уже дважды сумела услышать вас: когда мы спешились, и у серых камней.

Ночевали без огня. Дошли до воды еще задолго до темноты, и Ортан велел останавливаться на ночлег.

Странный родник: круглая яма с водой, а из нее вытекает ручей, кружит с десяток шагов – и исчезает. И ни одной тропинки к воде…

И трава под ногами, как неживая – серая, колкая, с неприятным блеском, а вот Фоил ест ее с наслаждением. Странно, подумала вдруг Элура, мы все как-то сразу привыкли к тому, что Фоил – один из нас. Не животное, не верховой рунг, а равный нам добродушный ребячливый спутник.

Ночь накрыла равнину. Непривычное небо, и созвездия плоско лежат на нем. Птица раскинула крылья слишком близко к земле, а Колесо видно уже целиком. И Дева взошла: льет из чаши огненную струю, широкую, тусклую полосу почти через все небо.

– Галактика, – повторила она про себя священное слов. Как странны в этой ночи слова священного Языка! Галактика. Звезды. Планеты, луны. А Мун уже проходит первую четверть. Послезавтра родится Феба. А потом наступит черед Офены. Через восемь дней начнется Трехлуние – двадцать дней, когда в небе все три луны…

Ночь теплая, но холодок прошел по спине и тронул волосы, словно ветер. Что-то должно случиться. Что-то страшное, страшнее, чем все, что было.

Илейна не шевельнулась, когда она встала, и Элура привычно накрыла ее плащом. Совсем ни к чему, ведь здесь тепло, но так уж она привыкла…

Все сразу иначе, когда стоишь. Просторная даль, посеребренная лунным светом, горьковатый запах травы – и тишина. Нехорошая, грозная тишина, даже ручей не шепчет – или он и прежде молчал? Не знаю. Не по себе.

И в стороне от нас две черные тени. Фоил лежит на траве, а Ортан сидит и смотрит в даль, глядящую на него.

Она подошла и молча присела рядом. Фоил поднял голову, посмотрел – Ортан не шевельнулся.

– Не думай об этом, Ортан, – сказала она. – Не мучай себя напрасно.

– Да, я знаю, как это больно. Когда ты вне своего мира, и душа разорвана пополам: ты здесь, а все, что тебе нужно, где-то. Но это ведь мой мир погиб, Ортан! Твой мир жив, а это значит, что у тебя есть надежда…

Теперь он смотрит в глаза, и взгляд его тягостен мне и приятен…

– Иногда мне снится, – тихо сказала она, – что все, кого я любила, живы, и я счастлива в этих снах. Но даже во сне я знаю, что это не так, и ужасно боюсь проснуться. Боюсь – но все равно просыпаюсь. И, знаешь, я радуюсь, что все уже случилось, что мне не придется заново переживать эту боль. Это уже случилось, Ортан. Ты это уже пережил.

Теперь он взял ее руку в свои, и теплый поток уверенной силы…

– Отец так мечтал добраться до моря! Он дважды ходил за пределы Мира – на Западную гряду, но в дневнике он все время писал о море. Какое оно, Ортан?

– Разное, – ответил он наконец. – Синее или зеленое, а иногда черное. И всегда опасное.

– Это ничего, – сказала она; мягкий и нежный был у нее голос, и глаза полузакрыты. – В мире все опасно. А что за морем?

– Другая земля. Она больше и холоднее, чем наша; там много чувствующих и мало разумных.

– Чему ты улыбаешься, Ортан?

– Мы можем не дожить до утра, леди Элура. Но знаешь, мне тоже вдруг захотелось взглянуть, что за морем.

– Онои! – чуть слышно сказал кто-то, и холодок, рябивший поверхность души, вдруг грянул ударом страха. Она вскочила на ноги. Нигде ничего не видно, но звук… Странный, ни с чем не связанный звук, словно бы далеко, но все ближе, ближе, по земле волокут что-то очень большое.

– Онои, – прошептала она, словно в этом слове было спасение, и Ортан быстро взглянул на нее. Он уже тоже был на ногах – неуловимое глазом движение – и с тревогой ловил наползающий гул. Но теперь он взглянул на Элуру, и в глазах его больше нет тревоги. Он спокойно кивнул – и все сделалось как-то сразу.

Фоил оказался возле Илейны, осторожно ткнул ее мордой в лицо, она вскрикнула, села, вскочила. Фоил повернулся, предлагая садиться.

– Садись! – пронзительно закричала Элура. – Илейна! Быстро!

Норт уже рядом с Илейной. Он почти закинул ее на круп.

– Норт! – кричала Элура. – Сумки! Быстро на Фоила!

Он выполнил все, не рассуждая, и замер, наполовину вытащив меч. А она уже знала, что надо делать – сама или не сама? Или просто потому, что нельзя иначе?

– Норт! Беги за Фоилом! Живо!

– Элура!

– Мрак тебя забери! Ты что, угробить нас хочешь? Живо!

Норт пожал плечами – и вот уже черная тень неспешно плывет во мраке, унося с собою Илейну, и Норт почти догоняет их.

– Леди Элура!

– Нет!

– Бежать придется всю ночь, – мягко сказал ей Ортан.

– Я умею бегать.

И опять он взял ее руку и сжал в своих – бережно, словно бабочку или цветок, а вдали, в серебристом сиянии Мун уже двигалась слитная, громкая, черная масса.

– Налты! – спокойно сказал ей Ортан. – Их нельзя одолеть – они сильные и не чувствуют боли – но они глупые.

И опять быстрее, чем можно понять, быстрее, чем видит взгляд, Ортан уже далеко. Он мчится навстречу черному, несущему смерть. И сквозь страх тревожное восхищение: он летит. Он мог бы мчаться с Фоилом наравне…

А черное уже распалось на сгустки. Она прижала к губам кулак, потому что это были деревья. Невысокие кряжистые деревья, вперевалку бредущие по степи.

Ортан остановился. Нет, он танцует. Странный танец: прыжки, повороты, отскоки. Он танцует и отступает в танце… нет! белое. Белые яростные бичи хлещут вокруг него. Тяжелые молнии рушатся на него, а он уклоняется, уворачивается, уходит; игра со смертью, и надо бояться, но мне не страшно: он это делает радостно и легко, но он уже оторвался, и вот он мчится ко мне. Мне за ним не поспеть, но он замедляет бег, и она побежала рядом, не отставая.

Она бежала размеренно, экономно, храня дыхание и глядя только под ноги. Слава Небу, что Штурманы обучают дочерей наравне с сыновьями! Слава Небу, что долгий бег входит в воинскую подготовку…

– Налты ходят не очень быстро, – сказал ей Ортан, и голос его был спокоен и свеж, будто он сидит на траве. – Немного быстрее, чем человек. Надо только не подпускать их близко.

А наши? подумала Элура. Если чудища повернут за ними?

– Они слепые, – ответил Ортан вслух, и это было совсем не странно, а словно бы так и надо, – и у них нет нюха. Они чувствуют разум? Не знаю. Нет слова. Я дал им себя почувствовать. Они будут идти за мной.