Текст книги "Феномен двойников (сборник)"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Ортан не спал; он успел развести костер, и над огнем бурлил котелок с похлебкой. Я вдруг подумала: я никогда не видала Ортана спящим. Неужели и этим он отличен от нас?

– Нет, – ответил он мыслью, – когда можно, я сплю. Но я могу очень долго не спать.

– Ночью было спокойно?

– Да, – сказал он. – Почти.

Он был спокойный, открытый, и когда я к нему подошла, он поднялся и обнял меня за плечи. И я прижалась к нему, потому что все решено, все будет так, как он хочет, и я… я тоже хочу!

– Мы поплывем по реке! – сказала Элура.

Волшебная сила Трехлуния исцелила за ночь ушибы и раны, а похлебка из рыбы и черных грибов наконец-то насытила их. И солнце грело здесь так приветливо и добродушно; прохлада реки умеряла зной – не то, что среди постылых равнин, таких красивых и так смертельно опасных.

– Мы сделаем плот, Видите, сколько здесь сушняка?

– Н-да, – сказал Норт. – Это ты к Ортану. Он норденец.

– Я не знаю, – серьезно ответил Ортан, – я был мал, когда погибла Нордена.

– Глупости! – сердито сказала Элура. – Вон сухие стволы, а у тебя есть веревка – помнишь, ты вытаскивал нас на скалу? Мы свяжем несколько бревен веревкой, обрубим пару стволиков потоньше на шесты – и поплывем.

– А что, в реке нет опасных тварей? – спросил Норт.

– В реке – нет, – ответил Ортан, – но многие из опасных умеют плавать.

– Н-да, – опять сказал Норт. – Не очень-то я воду люблю… ладно, как велишь, командир. А ты что скажешь, светик мой? – спросил он Илейну, и она невольно прижалась к нему.

– Я… я не могу помочь… а мешать не стану. Я как вы.

И они построили плот.

На это ушло полдня. На это ушло бы несколько дней, не будь Ортан так непомерно силен. Он ворочал бревна, словно шесты, он, как прутики, обламывал толстые сучья, он так затягивал узлы на веревке, что стволы как будто врастали друг в друга.

Плот был груб и коряв, но плыть он мог, и после обеда они отплыли.

Это было чудесно – никуда не идти, а сидеть на теплых шершавых бревнах, слушать лепет воды и смотреть на зеленую гладь, живую, упругую, просвеченную лучами. А мимо плывут берега, опасности, смерть, и мы недоступны для них, но палец лежит на спуске, и потому наш покой прекрасен, как никогда.

– Ортан, – спросила Элура, – если мы продержимся?..

– Будет Второй Запрет. Целых три дня.

– А потом?

– За это время мы должны добраться до моря.

– Там мы будем в безопасности?

– Нет, – ответил он неохотно и налег на шест, возвращая плот на струю. – Нет, – сказал он. – Мы выйдем далеко от того места, куда должны были выйти. Это все равно, – сказал он. – Теперь мы не сможем воспользоваться Переправой.

– Ну и что теперь?

– Нам придется отдаться на милость лорнов. Я этого не хотел. Лорны не любят людей.

– Лорны? – спросил Норт. – Водяные? Неужто взаправду? Ну, дела!

– Я ничего не знаю о лорнах, – сухо сказала Элура.

– Так ты ж у нас Штурман, ученый муж, а это все сказочки для дураков. Водяные, лешие, ильфы… кто там еще, а, Ортан?

– Подземные и ночные, – спокойно ответил Ортан. – Но это не здесь, а за Великой Рекой.

– Ну и что лорны?

– Они сопричастны Сообитанию, но не входят в него. У них свои законы. Они пользуются орудиями и строят дома – на дне.

– Значит, им это можно? Почему?

– Они не меняют, – ответил Ортан. – Они живут в море и почти не выходят на сушу. А если выходят, не покидают своих заповедных мест: брачных угодий и выводковых лагун.

– А откуда они знают людей?

– Люди напали на них когда-то, – угрюмо ответил он. – Давно, еще во времена Начала. Лорны похожи на нас. Когда люди убили лорна, они убили этих людей. Тогда люди с летающих неживых разрушили их город. Они не забыли, – сказал он хмуро. – Они могут убить нас раньше, чем я запою.

Мы плыли весь день, и смерть миновала нас. Порою на нас нападали могучие гарфы, но стоило только Элуре поднять самострел, они, оскорбленно крича, взмывали обратно, потому что бесцельная смерть не нужна никому.

Нам часто грозили, но никто не напал всерьез. Я знал почему: вот-вот закончится день, и начнутся сражения Третьей Ночи. Сообитание терпеливо. Оно не тратит зря драгоценные жизни – жизни лучших, еще не оставивших новую жизнь. Когда минует пора Второго Запрета, найдется немало проигравших в брачной игре, чьи жизни не так уж важны для вида. И им предстоит уничтожить нас.

Мы плыли до вечера, до Перемирия Сумерек, а потом с трудом причалили у длинной косе. Мы с Нортом занялись рыбной ловлей: я песней подманивал рыб, а он колол из мечом. Как хорошо, что рыба не знает Трехлуния, ее пора – Междулуние ранней весны.

Костер уже разожгли, когда я почуял Зов. Как будто огонь пробежал по телу, и мышцы налились тяжелой силой, и я вскочил, готовый бежать и драться, но тихий смех… я улыбнулся Элуре, сел рядом с ней и стал глядеть на огонь.

У нас, в Обитаемом Мире, считали Трехлуние самой недоброй порой. Когда на небе все три луны, и ночи полны их ярким обманным светом, исчерканы и запутаны их тройными тенями, сиди лучше дома и не выходи за порог – иначе тебя не минует беда.

А здесь, на равнине, Трехлунье прекрасно. Цветная, сияющая, веселая ночь лежит над веселой разноцветной землей, и гладкие воды реки перекрещены радостными лучами. Какое-то беспокойство, тревога – но радость. Тревога – и радость. Нет! радостная тревога!

Уснула только Илейна – мы, трое, не можем спать. Сидим над погасшим костром, и ночь облекает нас своим беспощадным, заманчивым беспокойством. И так непонятно, что в этой веселой ночи сейчас идет война не на жизнь, а на смерть. Что многим не придется увидеть утра…

– Фоил, – тихо сказала Элура. – Где он сейчас? Что с ним?

– А куда он ушел? – спросил Норт. – Вы все меж собой. Хоть бы что сказали!

– Я думала, ты догадался, – сказала Элура. – В Трехлуние рунги-самцы всегда дерутся.

– Рунги? Тьфу-ты! – сказал он, – я и забыл! Так он же совсем телок.

– Он взрослый, – тихо сказал Ортан. – Он должен драться.

– А не сказать, чтоб у вас тут тихое место! И дерутся, и охотятся… Ортан, – сказал он, – ты мне вот что объясни: что я такого наделал? Почему тебе можно убивать, а мне нет?

– Нельзя оружием, – тихо ответил Ортан. – Мечом слабый убьет сильного, глупый – умного. Сообитанию так не нужно. Нужно, чтобы выжил сильный или умный. Для того и хищники, чтоб живые не вырождались.

– Ага! Нечестно, по-вашему! А это честно: всей стаей на одного?

– Да, – твердо ответил Ортан. – Если ты сильный – ты заставишь их отступить. Если быстрей – убежишь. Если умный – спрячешься там, где тебя не достанут. А если не сможешь – значит, ты слабый, тебе незачем жить.

– Ну и подлый же у вас закон!

– Наши законы были не лучше, – сказала Элура. – Знаешь, Норт, в этом есть хоть какой-то резон. Наши войны съедали как раз лучших. Сильные, смелые, умные – они умирали, а какой-нибудь хилый трус мог пережить их всех.

– Ну и что? Наплевать на все наше и самим быть как… как звери?

– Нет, – тихо сказала Элура. – Мы не сумеем.

А наутро они ушли от реки. Никому до них больше не было дела. День затих в терпеливом и радостном ожидании, даже ветер заснул, даже птицы не пели, и не брызгала из-под ног травяная мелочь.

Они рано устроились на ночлег – в первом же пригодном для этого месте, что-то наспех поели и заснули, как по приказу. А потом проснулись – тоже как по приказу.

Ночь Трехлуния встала во всей красе: чуть надкушенный диск серебристой Мун, золотистая четвертушка Фебы и невинный розовый серпик Офены осветили небо трехцветным огнем, перепутали и смешали трехцветные тени, растворили тревогу в сияющей тишине.

Руки встретились, пальцы сплелись, жар растекся по телу, и они, вдвоем, побежали прочь от костра.

Они мчались, летели, плыли, и безумная ночь летела вокруг; сладкий лепет любви, жаркий трепет желания, воздух, словно огонь, он обжигает грудь, он обнимает тело тяжелой истомой.

Пламя, трехцветное пламя, сладкая боль желания – и она вдруг поняла, что срывает с себя одежду. Руки, губы, холод травы, тепло его тела; она вскрикнула и засмеялась, освободившись от обидного своего, постылого девства.

И они бежали опять, и падали, и свивались, растворяясь в тепле, в пламени, в жаркой истоме, а безумная ночь все длилась и длилась, обнимая, сжигая их, торопя.

В этот день они никуда не ушли. Этот день был просто преддверием ночи, и они ее ждали без нетерпения: тихая дрема, прикосновения, взгляды, мысли, слитые, как тепло обнявшихся тел.

Что-то ели, не чувствуя вкуса, отвечали, не слыша, словно их разделили стеклянной стеной: Норт с Илейной с одной стороны, Элура и Ортан – с другой, и от этого общая радость их только полнее.

А когда наступила ночь, они встали и разошлись, каждый в свое – в единственное! – Трехлуние. И опять понесла их безумная ночь, распаляя, обманывая, торопя, и с лихвой выполняя все обещания.

…А наутро под вечер последнего дня запрета они все-таки добрались до моря.

Они не сразу увидели море. Черная роща вздыбилась впереди, и Ортан чуть крепче стиснул ладонь Элуры.

– Брачные угодья! – сказал он чуть слышно. – Тихо! Я должен запеть прежде, чем нас услышат!

И он опять ушел в темноту, и сухие, короткие мысли-приказы повели их сквозь спящий лес.

И вдруг пение птицы? голос флейты? чистый серебряный звук родился вдали. Так бы звучал лунный свет, обрети он голос.

– Лорны! – молча сказал ей Ортан, и она чуть слышно шепнула Норту: – Это лорны. Молчи!

След в след, настороженно и бесшумно шли они по неподвижному лесу, и серебряный голос был уже не один. Чистые, раздельные, прозрачные, как хрустальные нити, свивались и развивались звенящие голоса, взмывали в безумное небо, рушились вниз, текли, уходили и возвращались. Прозрачная, радостная печаль, звенящая, обреченная радость. Любовь – это смерть, и нет надежды тому, кто любит. Любовь – это жизнь, и не дано воскрешения тому, кто не смог полюбить. Люби – и умри, люби – умри и воскресни. Приди, приди – и люби, приди – обрети свою смерть и свое воскрешение!

– Стойте! – мыслью велел ей Ортан и вернулся из тьмы. – Ждите! – велел он мыслью и вышел из чащи. И голос его, глубокий, сильный и звучный, как темная птица влетел в перезвон серебряных птиц.

Люди не могут так петь – легко и бесхитростно, будто дышат!

– Дети Моря! – пел теплый и плотный земной голос, пел на неведомом языке, но каждое слово было понятно, будто само родилось в душе. – Дети Моря! Я пришел в неурочный час, и за это достоин смерти. Но со мною та, которую я люблю, с кем я встретил свое Трехлуние. Ради Трехлуния подарите нам эту ночь, пусть решится наша судьба при свете солнца!

И – молчание. Черная тишина – и одинокий голос, как лунный луч из-за тучи.

– Кто ты?

– Нас четверо. Мы из рода ваших врагов, но мы давно никому не враги. Мы шли на Остров, и нам пришлось нарушить Закон, чтобы дожить до дней Соединения. Трехлуние совершилось – пел он, – пускай совершится Закон, но наши подруги – те, что несут в себе жизнь, молю, не губите их, пусть они попадут на Остров!

Подбежать, закричать, вмешаться – но что-то внутри приказало: жди!

Такое долгое ожидание – и тот же голос, холодный и чистый, пропел короткое слово: – Жди!

И вновь взметнулись их голоса, искрясь, сплетаясь, но не сливаясь, и Ортан мысленно сказал Элуре:

– Вас зовут. Выходи.

И черное море, многоцветное море, сияющее, текущее жидким огнем, легло перед ними огромной ширью – от неба до неба во все концы.

Опять пропел одинокий голос, и Ортан прижал Элуру к себе.

– Пойдем, – сказал он. – Нам велено ждать вон там, за скалою.

Там, за скалою, не было ветра, был только запах – пронзительный и чужой.

– Ортан, – тихо сказал Норт. – Кажется, я понял, о чем ты с ними… Прости, что подвел.

– Ничего, – спокойно ответил Ортан. – Может, эта ночь и не будет последней.

А Элура холодно улыбнулась: милый мой, ты всего лишь взял меня! Неужели ты думаешь: я изменилась и не сделаю так, как захочу?

– Ортан, – спросила Илейна, – а почему так грустно? Поют о любви, а плакать хочется!

– Потому, что они умрут, – ответил Ортан. – Три ночи они сражаются за любовь, и тот, кто победит, соединится с любимой. А утром он умрет, потому что лорнам-мужчинам отмерена в жизни одна только ночь любви. Их женщины живут втрое дольше мужчин, но у них рождается мало женщин.

– Почему? – спросила Илейна. – Как жестоко!

– Иначе они сумели бы жить так, как им хорошо. Пасти свои рыбьи стада, сражаться с чудовищами из бездны, растить дворцы из кораллов, в одиночку странствовать по морям… Их стало бы слишком много, и им бы пришлось сражаться за рыбные пастбища и выводковые лагуны… меняться самим и изменять мир.

– И они согласились? – спросила Элура. – Или их не спрашивали ни о чем?

– Их спросили, и они согласились. Они были уже разумны, Элура. Они знали: если хочешь многое получить, надо от чего-нибудь отказаться.

– Ну и что же они получили?

– Уверенность, – спокойно ответил он. – Безопасность. Они уже не воюют. Они счастливы и свободны. Они под защитой.

– А гвары? Чем они заплатили за власть над миром?

– Тем, что отказались от власти, – ответил Ортан. – Они ничем не правят, они просто живут. Они несут в своих умах груз Общей Памяти – только это и есть у них: их жизнь и Общая Память.

– Власть мертвецов?

– Нет. Все мы есть в Общей Памяти, но она – не просто все люди. Она что-то другое, гораздо большее. Она – этот мир, все, что в нем есть. Я не знаю, как рассказать, Элура. Ты еще не узнала истинный язык, а в людском языке нет для этого слов.

– А мы? – спросил Норт. – С нас-то какую цену возьмут?

– Не знаю, – тихо ответил Ортан. – Мы еще неразумны. Нас не спросят.

Вот ушла, догорела, погасла ночь; тихо канула в море Мун, и скатилась за нею Феба, только розовый серпик Офены зацепился за горизонт. И теперь серебряные голоса пели скорбную песню прощения. Тихой жалобой, горестным торжеством зазвенела она над морем.

Ночь ушла, и счастье ушло, нам осталась только печаль. Горе любящим – ушла наша ночь, и день смерти встает над водой. За рождение платят смертью, за любовь – вечной разлукой. Смерть! Смерть! Горе нам: ушла наша ночь, и день приносит нам смерть…

Норт и Ортан встали плечом к плечу, и обняв поникшие плечи Илейны, я со злобой подумала: не отдам!

Но уже зарумянилась алая дымка, и край солнца – алый отсеченный ломоть, поднялся из розовой пустоты. Черные стрелы вспороли бледную гладь, грозные быстрые острия, молнии, бьющие из воды. Ортан взглянул на меня и улыбнулся, и его спокойная мысль коснулась меня. Он что-то мне говорил – беззвучное теплое слово, оно коснулось меня, и что-то открылось во мне, и я улыбнулся в ответ – уверено и спокойно.

Норт сказал:

– Как ни будет… а спасибо за все. Это было здорово, Ортан! Ну, держись, мой Штурман, веди несмышленых. Илейна! Выше нос, голубка! Не пропадем!

– Я не отдам тебя: Норт, – сказала Элура. – Я никого не отдам!

Вышла и встала у самой воды – тоненький стройный мальчик, Норту до подбородка, Ортану по плечо – все еще Штурман, последний из Экипажа.

Черные стрелы распороли море до кромки, и серебристые головы поднялись из воды.

Лорны пришли.

С тяжелой ловкостью они выходили из моря, серебряно-черные, сверкающие… прекрасные. Только миг они были для нас безобразны. Безволосые головы, безгубые рты, длинные выпуклые глаза.

Но зеленые их глаза обратились на нас: гордые, смелые, чуть подсвеченные насмешкой, – и не стало морских чудовищ, остались люди. Пусть с хвостами, пусть в чешуе – все равно просто люди глубин.

– Дети Моря! – запел за спиною Ортан, и голос его, спокойный и звучный, легко улетел в просторную ширь. – Солнце взошло. Мы здесь, и мы ждем.

И ответ: не пение – пересвист, точно стайка птиц в лесу на рассвете. Ну, совсем не страшно и даже смешно, но в руках у них тяжелые копья, и Элура сорвала с плеча самострел.

– Нет! – сказала Элура. – Я его не отдам! Вы не убьете его, пока не убьете меня, а до этого я прикончу многих!

Она знала, что лорны поймут – это сделает Ортан.

– Да! – сказала Илейна и вытащила кинжал. – Сначала убейте нас!

Тишина и смешливая звонкая трель:

– Бесхвостые! Если ваши жены воюют, значит, детей рожаете вы?

– Нет! – сказала Элура. – Это мы рожаем детей, и мы их растим. И за наших детей должны говорить мы! Он мне нужен – отец моего ребенка. Кто защитит мое дитя в этом мире, которого я не знаю? Кто научит его в этом мире жить? Кто сумеет сделать его разумным? Дети Моря! – страстно сказала она. – Мы так недавно пришли в этот мир! Мы все еще ничего в нем не понимаем. Мы все еще воюем, Дети Моря! Воюем с миром и сражаемся между собой. Я, женщина, стала воином потому, что мужчины наши погибли. Я не хочу сражаться – я хочу рожать и растить детей. Муж мой – первый из нас, который сумел стать разумным. Не отнимайте его у меня, оставьте мне надежду, что и мы будем жить в мире с Сообитанием и с собой!

– Не отнимайте! – тихо сказала Илейна. – Я люблю его. Я умру, если он умрет.

Молчание – и искристая трель, где участие слить с насмешкой:

– И все ваши жены так отважны и говорливы?

Ортан ответил:

– Нет. Других таких не осталось. Эти трое – последние из людей Корабля.

– Принадлежащий Истинному, зачем ты с ними? Зачем ты делаешь то, что не должно?

– Она – моя женщина, – тихо ответил Ортан, – и мне не надо другой. Она не бросит своих людей, а я не брошу ее. Позвольте мне отвести их на Остров, и я вернусь…

– Со мной! – сказала Элура, и лорны ответили ей переливчатым смехом.

– Придется тебе научиться рожать, Беспокойный!

– Нет! – сказала Элура. – Он научит меня! Я хочу научиться быть женщиной, Дети Моря! Я всю жизнь воевала – я хочу научиться жить в мире!

Тишина – и тяжелое звонкое слово:

– Закон.

– Погоди, Штурман, – сказал Норт. – Я сам за себя отвечу. – Встал рядом с ней перед блестящей толпой, вскинул голову и сказал им спокойно и твердо:

– Я один виноват – с меня и спрос. Сам провинился – сам отвечу. А только дурацкий это закон, нечестный! Последнее дело – дать себя убить, когда еще можно драться. Почему им можно сотню на одного, а мне нельзя мечом защитить себя и подругу?

И Элура подумала: ох, дурак! Что он несет? Что сейчас будет?!

Быстрый щебет, зеленые вспышки глаз – и рослый, тяжелый лорн, пожалуй, не ниже Норта, скользнул из блестящей толпы.

– Ты будешь драться со мной, – весело свистнул он. – Победишь – уйдешь с ними. Проиграешь – умрешь.

– А если ни ты, ни я? – спросил его Норт деловито, и лорн засмеялся в ответ:

– Если я тебя не убью, значит, ты победил.

Кто-то из лорнов кинул Норту копье, он усмехнулся, вынул меч и отдал Элуре. И вступил в серебряный круг.

Круг раздался – и противники разошлись. Сладит ли с непривычным оружием Норт? Много короче, чем пика, но длиннее, чем дротик, и, кажется, тяжелый. Наконечник четырехреберный, белый, ослепительно гладкий, древко черное, почти в человеческий рост…

Но лорн огромным грациозно-тяжелым прыжком уже пересек свою половину, и копья встретились – Норт отразил удар. Выпад – опять отразил.

Странный танец, стремительный и угловатый, лорн ведет, это он делает бой. Черно-серебряная, грузно-изящная тень – выпад, контрвыпад, толчок, Норт упал на одно колено, кровь на куртке, но он вскочил и отпрыгнул назад.

Норт! Эй-хо! Снизу! Она не кричит – молчит, закусив губу, только твердит про себя: снизу, Дурак! Бей от земли!

Услышал? Сам догадался? Пошел вперед, уклонился, нырок, удар почти от земли – и лорн пошатнулся, копье его опустилось, и неожиданно яркая струйка ползет по серебряной чешуе.

Свист – но Норт уже отступил, поднял копье и ждет.

Опять сошлись – черно-белый стремительный танец, стук, топот и хрип – и отпрянули друг от друга. На серебряном кровь видней, чем на старой кожаной куртке, но и Норт получил свое.

И опять вперед: теперь они осторожней, кружат, нащупывая слабину. Фехтование на дубинках? Норт, не верь, он просто хитрит. Не давай себя обмануть, он искусней, Норт!

Норт споткнулся, и острие устремилось к его груди. Вскрик Илейны, нет, нет, да! Да! Она подскочила на месте и пронзительный клич – «Эй-хо!» – раскатился над берегом моря, потому что Норт уклонился, пропустил подмышкой копье, захватил и вырвал у лорна.

– Эй-хо-о! – подхватила рядом Илейна, Норт взглянул на них, усмехнулся – отбросил оба копья.

И – пронзительная тишина.

Лорн неспешно сдвинулся с места, Норт шагнул навстречу, сошлись и опять глядят друг на друга.

– Ты не умрешь! – пропел серебряный голос лорна. – Ты дважды отдал мне мою жизнь. Я должен отдать тебе твою.

– Ты здорово дрался! – сказал ему Норт. – Куда мне до тебя! Жаль, дыханье тебя подвело. В воде б я против тебя… ничего!

Переливчатый свист – лорны смеются. И я тоже смеюсь – с гордостью и облегчением. Вот такие они и есть, воины Экипажа! Такие они были…

Лорны ушли, но ночью придут опять. – Ортан сказал, что они не выносят зноя. Ушли – но один возвратился, вытряхнул из сетки блестящую горку рыбы, весело свистнул, бросился в море, и стремительный черный плавник разрезал волну. Мелькнул и исчез – и море пусто. Огромно, сине-блестящее, в темных полосах ряби. Равнина – но из воды, и это тоже красиво.

Я не спала всю ночь, но мне не хочется спать, и не хочется прятаться в узкую тень скалы. Медленное дыхание моря. Острые блики на синеве. Мне беспокойно. Мне тревожно…

Кажется, смерть миновала нас, разжала когти и выпустила добычу. Там – впереди – безопасность, жизнь и, может быть, счастье. Мне непросто поверить в счастье, я не привыкла. Я боюсь… я ничего не боюсь! Просто меня мучает нетерпение. Я хочу поскорей добраться до места. Я хочу доставить Норта с Илейной на Остров. Освободиться от клятвы и хоть немного пожить для себя. Я хочу… О, как многого я хочу! Я хочу вместе с Ортаном обойти всю планету. Я хочу путешествовать с лорнами по морям. Я хочу, чтобы гвары признали меня и позволили жить так, как мне удобно…

– Ортан, – тихо сказала она, зная, что он все равно услышит. – А что будет с нами – со мной и с тобой?

– Остров, – сказал он беззвучно. – Но я не могу там жить все время.

– А я? – спросила она себя. – Нет, мне этого тоже мало. Один-единственный остров, а вокруг целый мир, о котором я ничего не знаю.

– Ты не сможешь вернуться, – ответил он. – Сообитание не пропустит.

– Это глупо! – сказала она. – Те, что решают… неужели они меня не пойму? Я никому не желаю зла – я только хочу узнать…

– Я не могу поднять тебя во Второй Предел. Я все еще отделен.

Но она засмеялась тихим воркующим смехом, и голос ее стал бархатен и глубок.

– Ортан, любимый мой, ты сам не знаешь, на что ты способен! Ты не верил, что сможешь нас провести на Остров, но – смотри! – мы почти у цели. – Подошла, села рядом, прижалась щекою к его груди. – Мы почти у цели, – тихо сказала она, – и теперь мне нужна новая цель! Да! Я очень хочу добраться туда поскорей. Устроить Илейну и Норта и недельку пожить спокойно. А через неделю окажется, что я лезу в чужие дела и навожу свои порядки. Нет! Мне не нужна власть – просто я так привыкла. Я этого не хочу – сказала она. – Мне никуда не уйти от своих понятий, А они не очень годятся для этого мира. Ортан, – сказала она, – если я останусь на острове, я возненавижу твой мир и стану ему врагом. Я не прощу того, что меня опять заперли в клетку, и не мне решать, как мне жить и куда мне идти. Ортан! Давай попробуем договориться! Я уверена: если захочешь, ты сможешь все!

– Я не знаю, – ответил он неохотно. – Это опасно. Я не смогу.

– Сможешь! – сказала она и сжала его руку. – Сможешь! Все равно тебе когда-то придется рискнуть, чтобы вернуться в свой мир. Ну, Ортан?

– Сейчас Трехлуние, – сказал он, подумав, – и я завершен. Может быть, если мы вместе… но это очень опасно, Элура!

Но она со смехом прижалась к нему; нетерпенье, тревога и уходящий страх, и плотное ласковое тепло. Войти в него, раствориться в нем, и мы отрываемся от земли, и в мире, который вне, но внутри меня, все правильно, все осмысленно, все разумно.

И – холодно, одиноко, темно, мы изгнаны из прекрасного мира, отторгнуты им; и ярость, упрямая, твердая, раскаленная ярость: так просто вам не отделаться от меня! Мы бьемся в стену, она не пускает нас, но чем сильнее сопротивление, тем яростней безнадежная радость боя: убей меня, если хочешь остановить – пока жива, я дерусь!

И – ясность. Спокойная, трезвая ясность. В ней нет тревоги, но нет и веселья. Мы просто прошли во Второй Предел.

И мы теперь не одни: они окружают нас, и мысли их, очень разные и чужие, сливаются в мощный поток, превращаясь в единую мысль. И эта мысль ощупывает меня, пронизывает, проникает во все мои тайны. Пускай! Я этого и хотела. Прочтите меня, узнайте меня, поймите меня!

– Поймите нас, – сказал во мне Ортан. – Мы завершились, и вместе мы – человек. Теперь вы сможете знать, что это такое.

– Ты нарушил Закон, – сказала Общая Память.

– Это сделали вы, – твердо ответил Ортан. – Вы впустили нас в Мир Живых, не защитив, и мы никак не могли его не нарушить. Я открыт, – сказал он, – и вы знаете все мои мысли. Непредотвращение – это тоже поступок.

И Общая Память сказала:

– Да. Это наш поступок, и мы отвечаем.

– Ты можешь спрашивать, – сказала Общая Память. – То, что ты сделал – не благо, но поступок уже совершен.

– Мой вопрос – это мы. Какое место нам отведено в мире?

– Ты – один из нас, – сказала Общая Память. – Теперь мы знаем, что люди могут войти.

И я увидела: люди, прекрасные и нагие, бродят по миру вместе с Гварами, и ужас пронзил меня. Нет! Я этого не хочу!

– Видите? – сказал Ортан. – Мы – другие. Даже мне мало того, что есть. Я искал, метался, уходил в Хаос. Теперь я знаю, зачем. Мне мало знать, мне хочется узнавать.

И снова картинка: не Остров, а острова, и легкие лодки, скользящие между ними. Нас будет немного – ровно столько, чтобы жить без тревог и делать то, чего ждет от нас Общая Память.

Но это глупо, думаю я. Мы только сменим клетку на клетку. Не так уж важно, нужна ли тебе свобода – гораздо важнее, есть она или нет. Мне нравятся лорны, но мы-то не лорны – так просто нас не приручишь…

И странная тяжесть – словно перед грозой, словно на нас сейчас обрушится небо… Мне страшно? Страшно! Но Ортан спокоен, он внутри и вокруг меня, он твердый, будто скала, и теплый, как камень, нагретый солнцем.

Он говорит:

– Вы начали изменение, не зная, к чему оно приведет. Вы знали всех, кого включили в себя до сих пор, но нас вы знать не могли. Мы слишком недавно пришли в этот мир, и среди нас пока мало таких, что открыты для мысли.

Он говорит:

– Мы пришли затем, чтобы вы могли нас узнать. Узнайте нас, пока изменение обратимо. Я люблю Сообитание – и боюсь за него. Я человек – и боюсь за людей. Я не вижу пути, который может нас слить.

– Ты – только Живущий, Наори, – сказала Общая Память, – и разум твой беспокоен и тороплив. Закон неизменен, – сказала Общая Память, – в Сообитании каждый должен жить так, как ему хорошо. Вы нужны Сообитанию, – сказала она, – мозг ваш велик и может нести в себе Общую Память.

– А если, когда Общее ляжет на нас, мы исказим его?

– Груз Общей Памяти непомерен для ныне живущих. Двадцать поколений – и они перестанут жить. Они будут носителями, а не Живущими. Не бойтесь, – сказала Она мне и ему, потому что мы больше не вместе: он и я, а между нами преграда. – Если вы будете счастливы, Мир не будет испорчен. Чего ты хочешь? – спросила Она меня, и я молчу: я не знаю! Так много я хочу! Любить, быть любимой, родить ребенка, обойти весь мир, все увидеть и все узнать, измениться – и при этом остаться собой…

– Строй, – говорит Она мне. – Делай так, как было бы хорошо, как ты хочешь для людей.

Увлекательная игра? Хорошо, я хочу построить город.

– Нет, – говорит Она. – В городе слишком много людей. Все не смогут жить так, как им хорошо.

И тогда я придумываю деревни. Нарядные домики, зеленеющие поля, корабли, бороздящие гладь океана…

Но корабль пристал к берегу, люди весело сходят на землю, рубят деревья, строят дома, раздирают плугами почву. И каждый удар топора, каждый нажим лемеха – это отчаянный крик боли. Уничтожение, убийство, распад…

– Видишь, – говорит Она мне с участием, – ты не знаешь, что хорошо. Ты не можешь знать, – говорит мне Общая Память, – ты неправильно выросло, бедное существо. Только тот, кто выращен в радости, знает, что ему хорошо. Как мы можем сейчас решать? – говорит мне Общая Память. – Нужно несколько правильных поколений, чтобы люди узнали, что для них хорошо. Иди, – говорит Она мне, – пробуй жить, как тебе хорошо, Наори поможет тебе избежать опасных ошибок.

И – Ортану:

– Ты можешь привести тех людей на Остров. Общее вас защитит.

И теперь между нами нет преграды; я бросаюсь к Ортану – в беспокойство, в тепло, в защиту, я сливаюсь с ним, и небо… над нами огромное синее жгучее небо, и море перед глазами, слепящая синева, в потеках ряби, в белых жалящих бликах.

И дрожь запоздалого страха, и слезы…

Но Элура решительно вытерла слезы ладонью, улыбнулась Ортану и спросила:

– Ортан, а если у нас будет ребенок?

– Будет, – сказал он. – Сразу после Больших дождей.

– Слушай, а, может быть, мы еще успеем взглянуть, что за морем?