Текст книги "Феномен двойников (сборник)"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Сколько? подумала она. До каких пор?

– До конца, – спокойно ответил Ортан. – Но им придется остановиться. Ночью они не могут долго идти.

А потом? Как мы от них отделаемся? Как найдем друг друга?

– Не думай об этом, – ответил Ортан. – Если мы продержимся, у нас будет завтрашний день.

Мы бежим. Бежим размеренно и экономно, и Ортан приноравливает свой бег ко мне. А за спиною все тот же тяжелый скрежет, словно что-то огромное волокут по земле. Сколько еще бежать? На сколько мне хватит сил? Такие тяжелые слабые ноги, и дыханье горячим песком царапает грудь. Грохот ближе – кажется или нет? Я не могу обернуться. Мне надо глядеть только под ноги, иначе я упаду. Ближе. Да, ближе! Надо скорей, но я не могу. Страх? Я не могу бояться, нельзя бояться, иначе конец…

– Берегись! – крикнул Ортан – или подумал? – но в глазах качается туман, я не отпрыгнула, я споткнулась, и оно пронеслось над соей головой. Белое. Толстенный белый канат. Он упал на землю, свернулся и подползает ко мне. Я не могу! Надо бежать, но я не могу, я гляжу… Сильные руки оторвали меня от земли, и степь рванулась назад, воздух вскрикнул и ударил в лицо; мы летим, Ортан несет меня на руках, отпусти, – говорю я, – я еще могу, но он молчит, он держит меня на руках; запрокинутое в серебряный свет лицо, и тяжелый, размеренный стук его сердца за потертой кожей куртки.

Когда мы достаточно оторвались, я ее отпустил, и она побежала рядом. Она ничего не сказала мне. Она просто коснулась земли и побежала, и спокойное, жаркое облако ее мыслей окружает и исключает меня.

Мне не хотелось ее отпускать. Мне хотелось бы так бежать всю жизнь. Без слов и без взглядов, в спокойном и жарком переплетении мыслей…

Они нас догонят? спрашивает она. Не вслух – она бережет дыхание. Спокойная мысль – и во мне спокойная нежность и благодарность за то, что она осталась со мной, за то, что я сейчас не один против родного мира.

– Да, – отвечаю я вслух. – Но больше мы их не подпустим.

– Еще долго?

– Нет, – отвечаю я. – Когда Дерево поднимется до луны. Она бросила взгляд на небо и опустила глаза. Долго. Она устала.

– Я тебя понесу, не бойся, Элура.

И мягкая мысль без слов, словно пожатье руки. Спокойное тепло, но мне почему-то грустно. Только спокойное тепло…

Проклятый грохот! Он опять догоняет нас. Все громче, ближе, страшней – и вдруг он затих. Тихо. Совсем тихо. Еще страшней.

Ортан взял меня за руку и заставил остановиться. Я стою и хватаю ртом раскаленный воздух, и земля плывет подо мной.

– Все, – сказал он. – Ты сможешь идти?

Я киваю и трясу головой. Не могу! Ничего!

Он ведет меня, и оказывается, я могу.

– Скоро будет вода. Фоил говорит мне, куда идти.

– Они… целы? – как неудобно и странно разговаривать вслух! Ворочать тяжелым, высохшим языком…

– Да, – отвечает Ортан. – Когда налты собираются в стаю, все живые уходят. Фоил никого не встретил.

– Налты – растения?

– Нет. Не только. Они и растут, и чувствуют.

– Почему они гнались за нами?

– Это Граница, – говорит он спокойно. Люди не должны входить в Сообитание. Налты убивают только людей. Запах мысли, – говорит Ортан. – Он заставляет их убивать.

– Ортан, а что будет дальше?

– Не знаю, – говорит он. – Что-то еще.

Я не ошибся – Фоил без помех дошел до морона. Даже в Границе живое не любит мороны, мы сумеем немного поспать.

Мы идем по уснувшей траве, я веду за руку Элуру, небо выцвело, посерело – самый тихий, единственный безопасный час Границы, когда ночные ушли, а дневные еще не проснулись.

Мы идем, и я чувствую с облегчением: что-то все же вернулось ко мне. Мне казалось, что все ушло, когда Общее меня оттолкнуло – онемение и пустота, словно я ослеп и оглох. Но теперь я опять не пустой – ощущенье наружной жизни: вон там, в траве прошмыгнул зверек, птица подняла голову из-под крыла и опять заснула, опасность – но далекая, не теперешняя, и чуть слышный мысленный фон – словно хрупкие чешуйки наложенных друг на друга картинок. Они слабые, неясные, но можно выбрать и разглядеть, и я разглядываю морон – гнилое озеро среди топей. Ага, вот где ждет меня Фоил: горсть валунов, почти утонувших во мху, и родничок, один из тех, что питают трясину.

Элура еле идет, она вынослива для человека, но силы кончились, я взял ее на руки и понес. Вялая мысль: не надо, Ортан, я сама, но сквозь нее облегчение и нежность. Пробилась ласковым ручейком сквозь твердый щит, за которым она. И мне почему-то трудно дышать, мне хочется сжать ее сильно-сильно…

Она уже спит. Заснула. На ней нет щита. Горячее. Страх. Боль. Беспокойство. Я.

И я бегу. Я хочу убежать от себя, от непонятного, от тревоги. Я очень быстро бегу, но мне не уйти от себя…

Меня положили на землю, и я проснулась, и тут же заснула опять. И сразу же – как мне показалось – опять проснулась, потому что Норт растирал мне икры и ругался при этом почем зря.

– Отстань, – говорю я, – спать хочу.

– Ну и на кой Мрак ты это сделала? Я бы не мог?

– Отстань, – говорю я опять. – Если бы мы с Ортаном не вернулись, Фоил еще мог бы вывести вас обратно к локаям.

– Ну и объяснила, Мрак тебя забери! Да кто из нас баба – ты или я?

– Вот именно! Зачем Илейне баба? Ей муж нужен, а не подружка.

– Я сама разберу, кто мне нужен! – сердито сказала Илейна. – Я – кукла, да? Вы меня спросили?

– Тише, моя леди, – сказал Норт. – Тише! Вишь, меня тоже не спрашивают. А и правда, Элура, что ты нас, как быка с коровой на случку ведешь?

О Небо, кажется, я краснею! И потому отвечаю зло:

– Мы еще не дожили до вечера, Норт! Вот когда останемся живы, выясняйте себе, кто кому нужен. А сейчас хоть с этим ко мне не лезьте!

– Тьфу! Баба – она баба и есть, хоть командир! Мы-то разберемся, тебя не спросим. Спасать меня нечего, поняла?

– Онои, – прошептал голосок внутри, и я в испуге вскочила на ноги.

Онои, в воде смерть.

Я не слышу, Фоил. Что это?

Она одна – ее много. Онои, я ее не знаю!

Я, кажется, знаю, Фоил.

Я думаю: Общее все равно помогает мне. Закрыло ответы, но не отняло то, что я знаю. Да, я знаю, что это такое. То, из-за чего живое не любит мороны. У этого нет названия на языке для рта, есть только беззвучное истинное имя.

– Собирайтесь, – сказал я людям. – Скорей!

– Ортан…

Я поглядел на Элуру и покачал головой. Если это то, что я думаю, мне надо себя всего.

Онои, оно идет!

Фоил, веди людей. Элура немного слышит. Говори с ней. Громко говори.

Жирная зеленая вода разомкнулась. Черный щетинистый горб и тысячи глаз.

Оно не должно выйти на берег таким. Оно должно перестать думать.

Есть истинные имена, которые гладят разум, от которых радостно и тепло. Это чудовищно и коряво. Я выдираю его из себя, и оно царапает мозг. Оно боль, оно холод, оно сотни ядовитых укусов. Оно наполняет меня, лишая речи. Холод, холод, черная бездна нечеловеческих, сминающих разум мыслей, я погружаюсь, я тону, но я! Я, которого нет у него, я собираю себя, сжимаю в пружину и выталкиваю из себя проклятое имя – туда, навстречу ему.

И стою, легкий и пустой, а это корчится и оседает. И когда опять сомкнулась вода, я могу повернуться к людям.

– Идите за Фоилом, – говорю я им.

– Что это было, Ортан? – спрашивает Элура.

– Это есть. Уходите скорей. Я должен быть один.

Уходят. Мой разум открыт, и тяжелый отзвук их мыслей горячей волной захлестывает меня. Тревога. Страх. Ярость. Желание убивать. И теплый, отдельный от всех ручеек. Тревога – за меня. Ярость – против того, что мне угрожает. Так мягко, вкрадчиво, беспощадно она вплетает себя в меня…

Фоил что-то сказал, но не пробился, смысл мигнул и погас.

Темнота сказала: идет!

Спасительная темнота, безотказная бездна инстинктов, она поднимается из меня, и я не слышу людей – ледяные иглы древнего страха уже вонзились в меня.

Выползает. Оно рассыпалось на они – безмозглые ядовитые твари – и они подползают ко мне. Надо спуститься ниже «я» – туда, где еще нет страха. И последняя мысль «я»: без защиты Общего я не сумею забыть. Это будет во мне, когда я вернусь.

Много-холодное-темное убивать. Не надо дать убить. Много-холодное-темное бояться.

Слов уже нет. Вязкая мутная каша пронзительно тусклых ощущений. «Я» не ушло, но оно снаружи. Жаркая черная сила поднимается изнутри, незримым потоком бьет из ладоней. Подняться. Немного. До слов. До «я».

Твари остановились. Я не знаю, что из меня выходит, но это пугает их. Очень медленно, осторожно я отхожу назад. Темнота не даст мне упасть. Я чувствую все, что вокруг, будто земля – это я. Запахи надежнее глаз. Камень пахнет не так, как земля, а кочка не так, как камень.

Надо дойти до границы морона – до незримой черты, за которую они не пойдут. Надо сдерживать силу – отталкивать, но не убивать: смерть – это знак для Стражей Границы, они сразу узнают, где мы.

Они то дальше, то ближе: сила колышется, бьет из меня толчками, если я догорю раньше, чем выйду в степь…

И снова она. Вплетается. Входит все дальше, он ползут, но они отстали, и свободный, счастливый запах травы…

Радостный запах травы, она подо мной, она вокруг, и можно подняться из темноты и опустить усталые руки. Можно вспомнить об остальных – где они? недалеко. Они ждут, и я к ним иду, и каждый мой шаг труднее целого дня пути. Двое – как их зовут? – но она рядом с Фоилом, положила руку ему на шею, и опять она входит в меня, сплетает меня с собой…

И снова вперед. Жестокая голая степь и жестокое голое небо, и с этого неба свисает безжалостный зной. Здесь все безжалостно и беспощадно. Здесь все только смерть…

И Ортан опять отвечает мне прямо на мысль:

– Смерть далеко. Пока мы никого не убили, нам опасны лишь Стражи Границы.

– Ортан, а что значит «онои»?

Он быстро взглянул и опять смотрит вперед.

– Это мое имя на внутреннем языке.

– Оно что-нибудь означает?

– Да. Беспокойный. Тот, кого что-то тревожит.

Она засмеялась. Тихий, воркующий смех – оттуда, из глубины.

– А для меня у вас тоже есть прозвище?

Теперь и он улыбнулся. Его мимолетная, пролетающая улыбка как солнечный блик на гранитной скале.

– Фоил зовет тебя «Фоэрн» – Черная женщина. У этэи «черный» – похвала. Черная масть самая лучшая.

А Фоил нас слышит? подумала вдруг она, и странное ощущение: снаружи, но изнутри веселый ребяческий смех. И она улыбнулась тому, что уже не стыдится наготы своих мыслей. Мысли – самое сокровенное, что есть у тебя, твоя сила и твой позор, а я все равно не стыжусь.

– Это не так, – сказал Ортан. – Мы с Фоилом тэми, мы всегда открыты друг для друга. А твои мысли открыты, только когда ты хочешь сама.

– А разве я хочу? – спросила она себя. И честно призналась себе: – да, хочу. В первый раз в жизни хочу, чтоб кто-нибудь знал мои мысли!

Мы уже почти в середине Границы – и все еще живы. Я не обманываюсь: это не наша ловкость и даже не наша удача. Граница нас пропускает. Я не знаю почему: сейчас у меня нет ответов. Это неправильно, так не должно быть. Может быть, Общее все равно меня защищает?

Мне хочется в это верить. Я слишком люблю свой мир. Я не могу быть ему врагом. Я никому не мог бы стать врагом. Я могу любить, но не могу ненавидеть. Нельзя ненавидеть то, чего не можешь понять, и нельзя ненавидеть то, что тебе понятно…

Смутная, затаенная жизнь Границы. Смутная, затаенная, – но жизнь. Множество существований, бездумных и торопливых. Неторопливая, безличная тусклая мысль. Слабый трепет тревоги – но оно ушло. Ушло, не заметив или не пожелав заметить. Непонятно, но хорошо – я бы не сладил с элтом.

Фоил! Кажется, он встревожен. Только тревога, а не страх – это еще далеко. Так далеко, что кажется Фоилу неопасным.

Фоилу, но не мне! Гата! тусклые блики, чешуйки неясных картинок. Множество глаз, которые что-то видят. Шаг за шагом сквозь выцветший горизонт, сквозь серый, струящийся в зное простор. Змея. Быстрый торн, шевелящийся куст обманки, одинокий кан обнюхивает нору, стадо! Тучи пыли, мощные глаза вожака.

Все! Нам от них не уйти. Я достаточно знаю о гата. Даже самый мелкий самец в холке выше меня, и они чуют мысль, не хуже, чем Фоил, и немного думают – сообща. И когда они налетят всем стадом, неотвратимые, как обвал…

– Ортан! – окликает меня Элура. В ее глазах уверенность и тревога, и мысли ее испуганы и тверды. Особенное, единственное, только ее: бурлящий камень и скованный льдом огонь.

– Опасность? – спросила она деловито.

Она оглянулась: где там Норт и Илейна – и я уже знаю, что надо делать. Мне очень не хочется этого делать, но только это нас может спасти.

– Мне надо уйти, – говорю я ей. – Со мной пойдет Норт. Вы будете ждать нас здесь.

– Почему? – спросила она сурово. Сдвинула брови, в глазах угрюмый огонь; она ушла, укрылась за каменный щит, и опять она для меня закрыта.

– Оставаться опасней, – объясняю я ей, и это правда. – Будет очень страшно. Фоил может не выдержать страха. Ты должна его удержать.

– Он вернется сюда?

– Да, Элура. Я его позвал.

– Хорошо, – говорит она. – Мы будем ждать.

– Куда это они? – спросила Илейна.

Я догадалась, но промолчу. Я молча усаживаюсь на траву и молча киваю Илейне, чтоб села рядом.

Илейна уже не та. Хорошенький стройный мальчик с обветрившимся лицом, и каждый взгляд на нее – мучительное напоминание. Мой Эрд. Он был таким же юным и стройным…

– Элура, – тихо спрашивает Илейна. – Зачем мы ушли из Мира? Даже если мы не умрем… зачем мы одни?

– Мы не одни. Ортан ведет нас туда, где живут люди.

– Такие, как он? А если я не хочу с ними жить? – помолчала – и уже совсем спокойно: – Прости, Элура. Я знаю, что ты поклялась отцу. Но я не хочу!

Мягким, совсем материнским движением Элура прижала ее к себе.

– Да ведь и я не хочу! Просто это наш долг – продолжить род. А что, разве Норт тебе не нравится?

– А кому это интересно? Должна! А я его не люблю. Я никого не люблю! – сказала она с тоской. – Даже отца. Ведь я знаю: он… его уже, наверное… и ничего!

– Глупая! Это не сразу приходит… я-то знаю. Сначала только пусто… а потом уже боль…

– Элура! – горько сказала Илейна. – Я не хочу вот так, по приказу. Меня все время кому-нибудь обещали… вечная невеста! Я слышала, как женщины смеялись…

– Ну и что? А ко мне вот никто и не сватался – думаешь, это приятней? Глупости, Илейна! Никто тебя не неволит. Будем живы – сама решишь.

– Правда, Элура? – жадно спросила она. – Правда?

Зной окружает нас. Тусклый тяжелый зной, он течет, потрескивает, дымится. Мы не смеем сбросить тяжелые куртки, расстегнули – и паримся в них.

– Пить хочется, – сказала Илейна.

– Только глоток. Нам скоро бежать.

Она кивнула, послушно сделала лишь глоток и протянула обратно флягу.

– Элура, – спросила она, – а почему мне не страшно? Все такое чужое, жуткое… а мне не страшно. И только жизни боюсь, – сказала она. – Понимаешь? Вот дойдем – и будет, как… как должна.

– Ты мать совсем не помнишь?

– Нет. Мне было два года, когда она…

– Все наши матери умерли, – сказала Элура. – И мы с тобой тоже скоро умрем. Чего нам бояться жизни, раз она так коротка?

– А зачем такая жизнь? Из одних женских покое в другие… а потом только рожать и умереть в родах? Со мной никто не разговаривал, – сказала Илейна. – Только говорили, что делать. Должна! Я хотела убежать, – сказала она. – К тебе, в Обсервату. Я знала, что ты враждуешь с отцом. Думала: может быть, не выдашь.

– Может быть, – сказала Элура. – Вот мы и убежали. А ты все ждешь, кто же даст тебе свободу.

Илейна отпрянула, зеленой вспышкой блеснули ее глаза и тонкие пальцы сомкнулись на рукоятке кинжала.

– Все будет, как я захочу! – сказала она. – Я все сама за себя решу, слышишь, Элура!

Фоил вернулся. Словно нить натянулся внутри, отозвавшись короткой приятной болью.

Фоил! сказала она про себя. Не подумала, а молча позвала: Фоил! Фоил, мы здесь. Онои сказал, чтобы ты был с нами!

Черная точка, черная тень, тонкая, быстрая, размазанная в движении.

Черное жаркое облачко страха.

Фоил! Говори со мной! Я тебя не слышу!

Он летел – и застыл в десяти шагах, только мышцы играют под бархатной кожей. Страх! Трепет страха в очертаньях точеного тела, рунги очень пугливы, подумала вдруг она, даже те, что совсем не рунги.

Онои нас спасет, молча сказала она, говори со мной, я тебя не слышу!

И испуганный слабенький голосок: гата. Много-много-много. Они слышат. Они убьют.

Онои вернется, сказала она. Мы будем ждать. Иди ко мне, Фоил.

Он подошел, медленно, через силу, и она погладила его по щеке. Нежное, вкрадчивое движение, если бы это был Ортан! Может быть, мы сегодня умрем, и уже ничего…

Фоил тихонько вздохнул и прижался ко мне.

Грохот. Знакомый треск раздираемой чем-то земли. Фоил рвется из рук, я схватила его за шею и шепчу, как безумная: про себя или вслух?

– Фоил, не бойся! Фоил, все правильно! Это Ортан привел налтов. Фоил, подожди, мы сейчас убежим, Фоил, милый, ну, не надо, ну, пожалуйста! Ну, еще, еще немного. Фоил!

Грохот. Это второй грохот. Облако пыли, заслонившее горизонт. Я не могу взглянуть на Илейну – только Фоил. Фоил, прошу тебя, ну, не надо, ну еще, ну еще чуть-чуть…

Онои! воскликнул Фоил.

Мы между двух грозовых туч. И там впереди, в просвете, две черненькие фигурки.

Онои говорит идти!

Фоил, возьми Илейну, она не успеет!

Он вскинул голову, фыркнул, подпрыгнул на месте. Илейна, быстро! Илейна уже верхом, и мы срываемся с места, несемся в узкий просвет, все более, более, более… ох, совсем уже узкий!

Черная туча громыхающих налтов. Рыжая куча тяжелых стремительных тел. Запах! Душный, тяжелый звериный запах, мы мчимся в сужающийся просвет, топот и треск, топочущий треск, грохочущий топот, Фоил уже далеко, одна! Одна! Стены сошлись, совсем, совсем! Нет, они далеко, но я не успею. Грохот. Пыль. Пот заливает глаза. Только не сбить дыхание. Я не успею. Все равно. Вы-ыдох – и вдох. Вы-ыдох – и вдох.

Я успел ее подхватить и тогда уже помчался так, как не бегал еще ни разу в жизни. Мне повезло – крохотная отсрочка: вожак все понял и закричал, пытаясь остановить стадо, первые гата задержались, и я едва успел проскочить.

Первые задержались, и стало ударило в них и зашвырнуло прямо на стену налтов. Новые звуки: хлопанье щупалец по телам, треск, удары и крики боли. Они и во мне отдаются болью, но надо бежать; закон не нарушен, думаю я, и налты и гата – Стражи Границы, они вне Запрета, думаю я, но мне все равно и больно, и стыдно, и как хорошо, что надо бежать.

Элура обняла меня за шею, она молчит, и мысли ее молчат, но тихое ласковое тепло просачивается сквозь ее защиту, и мне не так больно и больше не стыдно, если я все-таки спас ее.

День и ночь… День или ночь… То день, то ночь… Все перепуталось, свилось в клубки голубого и черного света. Острые перекрестия черно-оранжевых теней, солнце и луны, ветер сметает звезды, тихие голоса – снаружи или внутри? – но они бормочут, просят и угрожают, сюда, шепчет кто-то, сюда, здесь хорошо, здесь сон, усни, шепчет кто-то, ус-ни…

Ортан схватил меня за руку и потащил вперед, я спотыкаюсь, сон затягивает меня, ноги вязнут в мягкой трясине сна, ус-ни, ус-ни, но тревога, Ортан тащит меня из сна, почему? Я не хочу, и тогда я бью себя по лицу, раз, другой, сон раздался, Фоил толкает мордой Илейну, я сама, говорю я Ортану, помоги Норту, и вперед, вперед! в перекрестие рыжих теней, в ночь-день, в никуда-низачем…

Мы вырвались из Границы. Это неправильно и непонятно, но мы еще живы. И я, наконец, могу отдохнуть…

Ручей позвал меня сам. Он юный и безрассудный, он просто так захотел, и я ему благодарен.

Впервые я смог заснуть. Я лег на траву у воды, открыл для ручья свой разум, и он стал вплетаться в меня. Мы с ним потекли вдвоем сквозь белое и голубое, упали в холодную глубь, и там была тварь без имени, ворочавшаяся в мороне, но мы протекли сквозь нее, и бездна стала прозрачно-синей, такою синей, такой прозрачной, что это была уже не вода. И я полетел высоко-высоко над горами Хаоса, над Границей, но ручей, хохоча, потянул меня вниз, и мы плыли сквозь белое и голубое…

Оставайся со мною, сказал ручей, будь моим сном, будь моим тэми.

У меня уже есть тэми.

Твой тэми уйдет, а для меня не бывает Трехлуния.

Для меня скоро будет Трехлуние, ты чувствуешь: я не один.

Как жалко, сказал ручей, мне скучно течь одному. Побудь со мною, сказал ручей, я всех отгоню и усыплю обманом, и мы с тобой потечем…

И когда мы вытекли из сна, был большой сияющий лень. Огромный, полный день, каких не бывает в Хаосе. Я чувствовал, как жизнь наполняет меня, заглядывает в мой разум, притрагивается к мыслям. Просторная радостная свобода быть целым и частью, собою – и всем. Не разумом, заточенным в себе, как орех в скорлупе, а целым миром, полным равных со-ощущений и со-мыслей.

Мы с Фоилом тихо стоим над ручьем в сияющем облаке звонкого счастья, но что-то темное, смутная тяжесть… И я вдруг понял: это Элура. Она одна. Она вне. Ей плохо.

И я поскорей нашел ее взглядом. Усталое бледное лицо и глаза, как темные камни. Холодные, твердые, лишенные глубины. И темное, твердое, каменное окружает ее.

Откройся, сказал я ей. Впусти меня.

Она закрыта, она не слышит меня. Такая просторная, радостная свобода, а она, как орех, в своей скорлупе.

– Элура! – сказал я вслух. – Мы вырвались в Мир!

Она кивнула устало и безучастно.

– В твой мир, – сказала она. – А я со своим прощаюсь. Погоди, Ортан, – сказала она. – Наверное, мне придется принять твой мир, но пока я его не хочу. Мне нужен тот, в котором я родилась.

– Он уже умер, Элура.

– Он не может исчезнуть, пока я жива. Ведь я – последняя ниточка, Ортан. Язык, предания, крохи знаний. Традиции, – глухо сказала она. – Пойми, я унесла из Мира сокровище, которому нет цены. Да, – сказала она, – я знаю: никому это все не нужно. Меня убили бы вместе с ним. И все-таки это как воровство: без спросу забрать с собою все то, что делало нас такими как есть – людьми и потомками Экипажа.

Я не знаю, что ей сказать, я просто не понимаю, я только слушаю и молчу.

– Ты не поймешь, – сказала она. – Они тоже не смогут понять, – она кивнула на спящих Илейну и Норта. – Их мир был прост. И если отбросить обычаи и одежду, они немногим отличаются от дафенов. А мой мир был двойственным, Ортан. Я жила в сегодняшнем мире – среди одичания и войны. Воевала, правила Обсерватой, изощрялась в интригах и обманах, чтобы сберечь свой маленький край. Но была и другая жизнь. Каждую третью ночь я поднималась в священную башню, к телескопу, наблюдала за звездами и вносила записи в книгу. Триста лет наблюдений, Ортан! Этим знаниям нет цены. Я не сумела их взять с собой. Они остались в надежном месте, там, наверное, и истлеют, не пригодившись никому. И еще, каждые десять дней, я добавляла несколько строк в Хронику Экипажа. Триста лет велись эти записи – со дня основания Обсерваты, от Третьего Штурмана Родрика Трента, внука того, кто привел нас в Мир. И эти книги тоже истлеют там, в тайнике.

– Ортан, – сказала она, – ведь это и было главным, ты понимаешь? Ведь все жестокости и обманы – все было только затем, чтобы спасти Обсервату. Не просто край, в котором я родилась, а последний оазис знания, последнюю паутинку, что тянется из глубины веков – от звездного мира, от утраченного могущества, от почти забытой, но еще не утерянной сути!

– Элура, – сказа я тихо, – ты просто еще не знаешь. В Мире ничего не может исчезнуть. Все, что в тебе… Общая Память это возьмет и сохранит.

– Для кого? – горько спросила она. – Кому теперь это нужно?

Ортан велел:

– Будьте тут. Нельзя отходить от ручья, – и они с Фоилом тотчас исчезли. Я представила, как они бегут по степи, мчатся легкими, радостными прыжками, и печаль чуть-чуть отпустила меня. Нет. Мне стало легче после этого разговора. Чтобы понять что-то, надо назвать, я назвала – и поняла, что со мною.

Это глупо – то, что со мною. Глупо и бесполезно. Глупо, потому что бесполезно. Я сама сделала выбор, и теперь остается только принять то, что этот выбор влечет за собой.

Я сижу у самой воды в жидкой тени склоненных кустов. Почему-то я знаю, что здесь безопасно. Тихий лепет воды, чуть заметная рябь – просто блестки, иголочки желтого света на сверкающей голубизне. Здесь покой. Освежающий ясный покой, свобода и чистота. Может быть, я еще полюблю этот мир…

– Дурища ты, моя леди! – сказал Норт за кустами. – Очень я ей нужен!

– А она тебе?

Ого! Неужели можно ко мне ревновать? И все-таки мне досадно, что Норт засмеялся.

– Элура – отличный парень и умнейший мужик! А мне, вроде, замуж ни к чему. Ну, перестань дурить, детка!

Хлесткий звук оплеухи, возня и сразу охрипший голос Норта.

– Брось, говорю! Слово-то я дал, так сам не железный. Чего ты от меня хочешь?

– Ты не любишь меня! – сказала Илейна.

– А Мрак тебя забери! Кругом поехали! Стал бы я твои штучки терпеть, когда б тебя не любил! Илейна, – сказал он серьезно, – я в казарме родился, а в драке вырос, я ваших выкрутасов не знаю. Надо будет – жизнь за тебя положу, а кривляться не стану – не обучен.

Ну вот, эти двое уже разобрались, кто кому нужен. А я? подумала вдруг она. Ортан…

И сразу горячая злая волна: унизиться. Смешать кровь Экипажа!

И сразу привычная, тупая тоска. Я! Невзрачная старая девка, которая никогда никому не была желанной.

И твердый спокойный холод внутри: пусть будет, как будет. Ничего не бояться и ни о чем не мечтать. Разве что только увидеть море…

Здесь была совсем другая равнина: уютная, мирная, с зеленой сочной травой – у нас трава бывает лишь в самом начале лета. Оказывается, равнина – это тоже красиво.

– Здесь опасно?

– Не знаю, – ответил Ортан. – Я всем говорю, что нас лучше не трогать. Мы соблюдаем закон, но если на нас нападут – мы убьем.

– А это можно?

– Да, – ответил он неохотно. – Если защищаться. Только не оружием. Оружием нельзя.

Мы отдохнули за день, идти легко и приятно; мягкий ветер слегка разбавляет зной. Фоил, как бабочка, носится возле нас: то убегает, то возвращается, мелькает то слева, то справа; чистый восторг, ясная детская радость, теплые волны окатывают меня, гасят печаль и согревают душу.

Кажется, мне все-таки нравится здесь…

Быстрые темные пятнышки на горизонте. Ортан? Но он спокоен и отвечает, не глядя:

– Неил. Они умные, как этэи.

Фоил сердито фыркнул, и я засмеялась. До чего же приятны простые вещи!

Быстрый табун почти домчался до нас. Незнакомые грациозные легкие звери – они мельче, чем рунги, но, пожалуй, так же красивы. Здесь все красиво, с удивлением думаю я, это какой-то обман, так не бывает…

И опять словно мягкий шелест в мозгу, дуновение мысли. Какие-то мысли пролетали рядом со мной. Фоил сердито топнул ногой, табун повернул и умчался.

Поссорились?

– Немного, – с улыбкой ответил Ортан. Улыбка взрослого человека, который смотрит на ссору детей. – Вожак сказал, что Фоил делает то, чего не надо делать. А Фоил ответил, что в табуне есть белый теленок. – И отвечает на мой молчаливый вопрос: – Это значит, вожак не заботится о табуне. Он позволил самкам есть плохую траву. – И опять в его голосе и во взгляде спокойная твердая нежность. – Фоил будет хорошим вожаком.

– По виду он молод.

– Да. Он еще ни разу не дрался.

Мимолетное темное облачко: печаль или тень тревоги? – но оно уплыло, и снова светло.

– Если все будет хорошо, когда мы доберемся до моря?

– Дней через десять. Но все хорошо не будет.

– Все хорошо не будет, – сказал я ей, и смутная тень на душе вдруг превратилась в мысль. Это была одинокая мысль – такая же, как в Хаосе. Она пришла откуда-то изнутри, чужая, чуждая Сообитанию, людская.

Общее хотело, чтоб я привел их сюда.

Я улыбнулся Элуре и отошел от них. Я не хочу, чтобы в ней просочилась моя тревога.

Мы не прорвались через Границу – нас пропустили. Просто нас слегка попугали, чтобы я не успел усомниться и не вернулся назад.

Я незаметно ускорил шаг, они далеко позади, но это не страшно, я открыт, я чувствую все вокруг. Мир наполнен и пуст; ха зеленой чертой горизонта тугое движение, жаркое беспокойство – скоро Трехлуние, все готовятся к брачной поре. Но это там, далеко, а здесь тишина. Это значит: Сообитание уволит от нас живое, чтобы мы не сумели нарушить закон.

Общему нужно, чтобы я привел из сюда. Почему? думаю я. Если Общее хотело того же, что я, почему для меня закрылась Общая Память? Для чего был нужен обман в Границе?

Оно хочет совсем не того, что я. Оно знает, если бы я понимал, чего оно хочет, я бы не стал приводить их сюда.

Холодные, неприятные мысли – мертвые и тяжелые, будто камень в мозгу. Общее не может так со мной поступить. Между разумными невозможен обман. Сообитание может так поступить со мной. Оно начало Изменение, включая в себя людей, а когда идет Изменение, Сообитание подчиняет себе даже Общую Память.

Почему я это знаю? думаю я. Как я могу это знать? Неужели я все-таки связан с Общим?

День был долог и безмятежен. Мы шли по красивому, очень пустому краю, Ортан был молчалив, Фоил вдруг присмирел, и уже не носился вокруг, а степенно шагал рядом с нами.

Странно, но я совсем не верю в опасность. Мне хорошо и спокойно, словно все уже сбылось и нечего больше желать.

Это неправильно, думаю я лениво, что-то не так. Надо…

Мне ничего не надо. Только идти и молчать, пусть вечно будет покой, тишина и чувство, что все уже сбылось.

Норт и Илейна взялись за руки, молчат и идут, как во сне.

Сон, думаю я, надо стряхнуть, но я не могу, так хорошо во сне…

Ортан остановился и поднял руку. Он стоит, огромный и черный, рассекая желтый закат. День ушел. Но куда он ушел? Почему он кончился так внезапно?

– Здесь вода, – говорит Ортан. – Останемся тут. Погоди, – говорит он мне. – Будет ночь. Мне надо беречь силы.

Будет ночь, и небо уже догорело; посерело, обуглилось, разлетелось брызгами звезд. Выше, выше, совсем высоко, темнота и звезды, и остренький лучик света, одинокая блестка огня. Белая искра, сияющий шар, огромное, медленное, серебряно-голубое. Оно опускается, опустилось, впитало зелень травы и голубые отблески неба.

Корабль, подумала я удивленно. Значит, он был? Какой большой! Давным-давно… Я чувствую это давно, между днем корабля и ночью, в которой мы, словно бы пласт времени, тугой и прозрачный. Нет! Живая, упругая, добрая плоть; она обступает и обнимает меня теплым кругом мгновенных существований. Я есть, мы – есть, тогда – и теперь, давно – и сейчас, никогда – вечно.

Живущее время в одновременности бытия, и мне почему-то совсем не страшно, хоть рядом со мной те, что умерли так давно, что видели это своими глазами. И те, что живут сейчас – они тоже рядом со мной и смотрят со мной сквозь время глазами тех, кто умер.

– Общая Память, – сказал мне кто-то. – Осторожно, Элура, ты входишь в Общую Память. Я рядом, сказал он, не бойся. Я сумею тебя закрыть.

– Кто вы? – спросила я у тех, что вокруг, и они ответили.

– Общая Память. Мы – те, что живут и жили. Не бойся, Это было давно.