Текст книги "Феномен двойников (сборник)"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Хэлан тащился следом и тоже помалкивал. Приглядывался и прятал вопросы про запас. Не складывается что-то картинка. Ну, представь: эпидемия. Десять человек больны, преданы, обречены на смерть. А тут порядочек. Все на местах, приборы чехлами накрыты. Уборку они, что ли, закатили перед тем, как умереть?

В центральном отсеке тоже был порядок. Все, как на Ктене, только раза в два меньше: и комната, и стол, и даже полукруглые диванчики вдоль стен.

– Смотри! – выдохнул Майх и схватил за руку.

– Вижу, – ответил он почему-то шепотом. С первого взгляда заметил, едва вошли. На столе ровная стопочка журналов и кассет, припорошенных пылью. Приготовили.

Было в этом что-то жуткое, нечеловеческое даже. Словно те десять не из жизни ушли, а просто покинули станцию, приготовив все для смены.

– Пойдем отсюда, – тихо сказал Майх. – Пожалуйста!

…Дезинфекцию они закатили на славу. Добрый час обрабатывали скафандры всем, чем могли, хоть толку-то…

Впрочем, Хэлан не слишком переживал. Успокоил его как-то порядок на станции. Просто, как хлеб: в Мире давным-давно не умирают от заразных болезней. Много от чего умирают, но только не от заразы. Не привыкли мы к этому. Смелый или трус – а голову потеряешь. Другое дело, если что-то знакомое, тут уже можно поднатужиться, да с достоинством помереть…

– О чем ты думаешь, Хэл? – тихо спросил Майх, и Хэлан поглядел на него. Странный у него был голос… боится?

– А что?

Они уже снова были в рубке – в привычном запахе пластика и металла, среди привычных вещей. Привычка – хорошая штука, вот уже и эта клетка домом кажется.

– Я думаю… боюсь, что станцией придется заняться тебе.

– Вот как?

– Понимаешь… я вовсе не хотел бы, чтоб ты… но время…

– Какое время?

– У меня очень много работы, Хэл, и ты мне в ней не помощник. Пойми: мне быстрей самому, чем объяснить, что надо сделать. Извини…

– Короче. Что надо?

– Надо разобраться со станцией. Пока… дня три… я могу работать здесь. Потом мне нужна мастерская. У меня ведь, в сущности, только схемы. Два-три блока… а остальное здесь.

– Значит, ты на станцию рассчитывал?

– Да. Здесь есть все, что мне надо. Только… знаешь, Хэл, боюсь!

– Чего? Ты ж меня сам убеждал, что это не зараза.

– А если Лийо неправ? Как мы тогда можем на корабль? Права не имеем!

– Все верно, малыш, – сказал Хэлан. – Не имеем. «Никогда этому не научусь, – подумал он. – Уже не научусь. Жаль».

– Понимаешь, если зараза, они могли принести ее только с поверхности.

– Предположим.

– Болезнь ведь не сразу началась. Где-то на второй или на третий сезон. Пока что два варианта: зараза или излучение. Кто-то чаще бывал на поверхности, кто-то реже…

– Неглупо. Если зараза – это все равно, а если облучились…

– Вот именно, Хэл! Если узнать, кто заболел первым…

– Ну что же, попробовать можно.

– Только осторожней. Ладно, Хэл?

Следующий день они тоже начали с экскурсии. Отправились смотреть корабли. Дежурное чудо Намрона: до первого оказалось рукой подать, а увидели только, когда подошли вплотную.

Майх даже не остановился – глянул и пошел дальше, а Хэлан еле удержался, чтоб не подойти и не потрогать. Такой он был родной на этой радужной равнине, такой будничный и обшарпанный – прямо сердце радовалось.

Зато у второго корабля Майх встал, как вкопанный, хоть там уж точно не на что было смотреть. Чуть не вдвое меньше и до того грязный и мятый…

– Хэл, видишь?

– Что?

– Корабль в первой стартовой позиции!

Хэлан пожал плечами: что это ему говорило?

– Смотри, – терпеливо сказал Майх, – нет посадочного кольца – дюзы открыты. И стартовые предохранители наполовину спущены.

– Ну и что?

– Здесь были только ученые, Хэл!

– Ну да, – со змеиной кротостью отозвался Хэлан, – где уж им! Если кто вашу вшивую школу не кончил, ему сроду ни в какой жестянке не разобраться!

– Дело не в школе, Хэл! Если бы я три года с Лийо не ходил… да я бы подумать не смел, что смогу отсюда выбраться. Это система Фаранела, понимаешь?

– Я-то понимаю, а они?

– Тем более должны были понимать!

– Брось, – устало сказал Хэлан. – Должны – не должны. Что им было терять? Полезем?

Лезть не пришлось – подъемник был спущен и, когда Майх нажал кнопку, исправно взлетел вверх. Что снаружи, что внутри – будто на этом корабле одну грязь возили.

А Майх прямо расцвел. Помчался в рубку, потом в реакторную, потом опять в рубку. Прыгнул в кресло, бросил руки на пульт – и сразу все ожило. Зажегся свет, замигали экраны, забегали под стеклами стрелки.

Было похоже, что корабль обрадовался встрече не меньше, чем Майх. Любо глянуть, как он отвечал на всякое движение, только что хвостом не вилял.

– Здорово! – сказал Майх и с сожалением усыпил корабль. – Считай, полдела сделано, Хэл. Нет, ты подумай, мне же теперь только аппаратуру смонтировать! Как по-твоему: они не рискнули или не успели?

– Не знаю, – хмуро ответил Хэлан.

…Странно, но без Майха ему на станции было как-то… свободней. Просто осмотр места преступления – и только. Да нет, конечно, не просто и не только. Все было: и тишина, как дуло в спину, и кислый вкус страха во рту, и мутное желание глянуть, что там за плечом.

И все равно свободней. Можно не хорохориться. Честный, вполне обоснованный страх, имею полное право бояться.

Для начала он осмотрел центральный отсек. Расположение предметов, состояние слоя пыли, наличие (точнее, отсутствие) следов на полу.

Потом жилые отсеки. Их было три – голые, неуютные норы с закругляющимися стенами. Первые два – пустые. Тот же порядок, никаких личных вещей, словно тут и не жили никогда. В третьем он нашел Нирела Ресни.

Нет, имя он, конечно, потом узнал. В тот миг – пока – он видел только труп. Единственный труп на мертвой станции. Человек – высокий и когда-то, наверное, не из хилых – высох и почернел в неживом воздухе станции. Поза очень спокойная, словно просто спит, коричневое, обтянутое сухой кожей лицо чуть запрокинуто. И единственный беспорядок – на полу, чуть припорошенная пылью толстая тетрадь в пластиковом переплете.

Хэлан не сразу смог подойти. Стоял и смотрел… как виноватый. Значит, вот как это было. Один все-таки не заболел. Или заболел позже всех. Похоронил товарищей, навел порядок, лег, принял яд, сделал последнюю запись в дневнике – и умер.

Тихо, словно боясь разбудить, Хэлан взял тетрадь и унес на цыпочках.

Он не стал читать дневник – оставил на потом, когда разберется. Личные документы – штука опасная, они навязывают отношение. Поэтому он и начал с документации. Увлекательная штука для того, кто умеет читать такие вещи.

Станция была спроектирована и построена особым подразделением корпуса Космических Разведчиков еще в 30-м году (это что же: вместе с ктенской?) и законсервирована на три года. Выбирали, значит? Ладно, не суетись. Ктен заселили в 31-м году, а через два года все-таки согласились на экспедицию. Странно…

Было как-то неуютно – неловко что ли? – сидеть вот так, смотреть документы и неспешно раздумывать над ними. Наверное, из-за человека за стеной. Словно сговорился о встрече, а не идешь. Сидишь – а тебя ждут. Так и тянет открыть дневник на последней странице, на той самой записи, что предназначена мне.

Ладно! Собственно экспедиция. Списки оборудования Хэлан проглядел небрежно – тут он не эксперт. Вроде бы экспедицию снаряжали толково и с запасом, словно заранее алиби готовили.

Список личного состава. А это уже интересно! Десять человек: девять – сплошь профессора, только один без всяких званий. Ну, кто по-твоему? Начальник экспедиции! Планетологическая экспедиция, трое планетологов в профессорском звании, а начальником – какой-то математик. А? «Эх, – подумал он, – был бы Ларт! Вот с кем бы я про это дело потолковал».

Вспомнил о Ларте – и вдруг опять почувствовал тишину. Стоит сзади и дышит в затылок. Еле заставил себя взяться за дело.

Почему-то на станции рабочий журнал вели в двух экземплярах – на ленте и рукописный. Может и есть такое правило… чудно: кто-то сидит и бумагу марает. Наверное, поэтому и начал с рукописного.

И не пожалел. Интереснейший оказался документ – даже для Хэлана. Дата, время записи, разбивка вахт, точно расписано, кто где находится и чем занимается. Перечень проведенных наблюдений, если обнаружено что-то особенное – кем и когда. С такой штукой никаких отчетов не надо!

Сначала почерка были разные – видно, этим занимались дежурные, потом остался только один. Четкий такой, разборчивый, без всяких выкрутасов. И записи тоже четкие, обстоятельные – и без единого лишнего слова. И все уже связалось одно с другим: записи с почерком, почерк с порядком на станции, порядок – с человеком за стеной, начальником экспедиции Нирелом Ресни, который один почти не покидал станцию, потому что занимался обработкой данных.

Хэлан так и не кончил с журналом в этот день. Дошел до сообщения о болезни планетолога Лота Н'феста и захлопнул толстенный том. Сразу вдруг почувствовал, что спина одеревенела и все тело чешется от скафандра. Еще бы: десятый час здесь торчу! Ладно, хватит. Майх мне аж три дня отвалил, а задачка-то плевая. Все для меня разжевали, только глотать не ленись.

Наверху была ночь, хоть, может быть, и день. Просто на небе не блистал Фаранел, и Намрон стал угрюм и невзрачен, как какой-то Тенар.

Хэлан шел по маячку; уютный голосок птичкой посвистывал в шлеме, и от этого как-то хорошо думалось. Ноги сами держали направление, глаза сами ощупывали путь, и можно было думать о Ларте. Почему-то сейчас ему надо было думать о Ларте.

Странно? Да нет, пожалуй. Был на Ктене один невеселый разговор. С Бари. Старик честно продержался все время похорон. Все сделал, все организовал, обо всем позаботился. А потом все-таки не выдержал – зазвал Хэлана к себе. Странный разговор: как в дороге со случайным попутчиком. Наболевшее: чем был и чем не был для него Ларт. И главный вопрос, главная обида: мы столько вместе пережили, почему он не захотел со мной проститься? Почему истратил свои последние минуты на тебя? Что ты такое?

Вопросы, на которые я только себе и отвечу. Не простился, потому что не мог, должен был доделать то, что себе назначил. Почему на меня? А чтоб вернее меня скрутить. Не очень-то честный ход, а Кел? То бы мы еще поспорили, а теперь последнее слово за вами… навсегда. Что я такое? Да, собственно, ничего. Мелкая сошка, которой не по праву и не по нраву то, что ей хотят навязать. Это что же: я, выходит, за весь Мир в ответе?

Он даже засмеялся, до того глупо это было, и смятый, искаженный скафандром звук отрезвил и испугал его.

Да, это было очень смешно, и все-таки совсем не смешно, потому что мы уже на Намроне. Хоть на месте, хоть прямо, хоть в сторону – и все равно каждый шаг – это уже решение, и от этого зависит что-то большее, чем твоя жизнь…

Хорошо, что он добрался до корабля прежде, чем его одолела тоска несвободы, только шевельнулась внутри, провела по сердцу холодной лапой, а вот когти выпустить не успела. Хэлан увидел свой корабль, и сразу все вылетело из головы. Только одно: добежать, наконец, и содрать осточертевший скафандр.

Все вернулось наутро, когда Хэлан вышел в янтарный холод Намрона. Да, не очень-то весело было, когда он – опять по маячку – вышагивал к станции. Чертова мысль занозой торчала внутри, и от этого все становилось каким-то другим.

Оч-чень знакомая логика наших властей, всадивших такие деньжищи в пару станций. Наверное, на это можно не год и не два бесплатно кормить народ в Столице. Или снести гадюшники в Эсси и построить дома для нормальной жизни. Или нанять еще двадцать тыщ полицейских, чтобы в этой Столице можно было жить. Полно «или». А все для чего? Припрятать десятка три людей? Избавиться от лучших умов Планеты?

Это еще только Ктен, а Намрон? Те ребята, что строили станцию? Считай, без защиты работали – одни скафандры. Сколько ж это их поумирало, пока прикрыли лавочку? И экспедицию, выходит, послали на верную гибель, потому и врача не дали – а вдруг поймет?

Как ни противно, а Хэлана такие штуки давно не занимали. Насмотрелся. При такой жизни на душе быстро мозоли нарастают, попробуй доберись до живого мяса. Просто маячит перед глазами та самая улыбка Ларта. «Ну что, господин Ктар, будем решать?»

– Да оставьте вы меня в покое, черт вас побери! – шепотом сказал он. – Ну, чего привязались? Что я вам сделал?

…На станцию Хэлан вошел, как к себе домой. К черту! Лучше уж тишина, чем осиный рой в голове. Отогнал странное желание зайти поздороваться и засел за журнал. Невеселые были страницы, и все-таки Хэлан читал их взахлеб, с какой-то безрадостной гордостью за людей… Ничто не изменилось – ни тон, ни почерк. Так же точно, четко, обстоятельно, словно тот, кто писал, не знал ни боли, ни страха.

Сообщение о болезни Н'феста. Симптомы, лечение, принятые меры. Меры приняты сразу: прививки и ежедневные инъекции антибиотиков. Решено сократить пребывание на поверхности до трех часов в сутки.

На четвертый день заболел второй планетолог, еще через сутки один из физиков. На десятый – больны уже шестеро, практически все, кто проводил на поверхности большую часть дня. Решено просить о немедленной эвакуации…

Странная картинка: вроде бы ясно и просто, а так и тянет вернуться назад – на день или два. Вернешься, перечитаешь – и вдруг поймешь кое-что задним числом. Словно бы Ресни заранее знал, что им предстоит, и не журнал это был, не простая запись событий, а такой обвинительный документ…

Вот и теперь Хэлан вернулся на десять дней назад, к первой отметке о связи с Латеном. Раньше их не было.

13-го гвиса, 16 часов локального. Впервые использовано резервное время связи. Сообщение о болезни Н'феста. Перечислены симптомы, просьба о врачебной консультации. Приведен ответ – очень искренний и озабоченный. Оно и понятно: оператор наверняка нормальный парень, ни сном, ни духом про эту подлость.

14-го гвиса, 8:03 локального, штатное время связи. Латен отвечает, что пока не может определить болезнь. Намрон просит прислать врача и эвакуировать больного. Латен отвечает уклончиво, обещает сообщить о своем решении в ближайшее время, а сам тянет до 25-го гвиса, пока Ресни – уже категорически – не потребовал эвакуировать станцию. Ответ: приказ о введении карантина. Намрон объявлен закрытым для всех видов космического транспорта.

Ресни: по рабочему графику 10–15 гвиса должен был прибыть транспортный корабль с необходимыми грузами. Станция не имеет стационарной энергоустановки и ее энергоблоки нуждаются в подзарядке. Из-за необходимости усилить защиту расход энергии резко возрос. Если в течение ближайших двадцати дней не будут доставлены сменные блоки, станция перестанет функционировать. Кроме того, из-за многочисленных дезинфекций вышел из строя основной комплект фильтров в системе очистки воздуха. На станции имеется только один сменный комплект, но поскольку повторные дезинфекции, очевидно, неизбежны, положение является критическим. Исходя из этого, Ресни считает себя вправе обратиться непосредственно в Координационную группу Управления Космических исследований.

Не очень страшная угроза, но молодец мужик, дерется!

Ответ: приготовить космодром для приема грузовых автоматов. Дать список необходимых грузов.

Ресни: состояние больных продолжает ухудшаться. Больны восемь из десяти членов экспедиции, остальные не могут обеспечить надлежащее лечение. Просьба прислать врача или хотя бы подробную инструкцию по лечению радиационных заболеваний.

Ага, хороший крючок. Интересно, проглотят? Не проглотили. На Ктене нет врача, а намронская чума не имеет ничего общего с радиационной болезнью. Ублюдки!

43 гвиса. Положение Н'феста и Алфера критическое, еще трое в тяжелом состоянии, у остальных болезнь протекает более вяло. Прибыл первый грузовик с Ктена. Разгружен частично: практически здоров только Ресни, у Келва появились первые признаки болезни.

Ресни Латену: состояние Н'феста и Алфера считаю безнадежным. Если помощь не будет оказана немедленно, погибнут еще три человека. Прошу учесть: находясь в постоянном контакте с больными, мы с Келвом тем не менее не заразились. Из членов экспедиции я и Келв меньше всех бывали на поверхности, что я считаю решающим фактором. Настаиваю на присылке врача.

В ответ Латен сообщает о дне прибытия второго автомата.

Все, надежды больше нет. Их попросту обрекли на смерть.

И все-таки записи продолжаются, не пропущен ни один день. Просто исчезли следы переговоров с Латеном: зачем, раз все ясно?

Умер Н'фест, через день Алфер, состояние остальных продолжает ухудшаться. Ресни по-прежнему здоров. Принято решение переоборудовать на ручное управление первый из автоматов, оказавшийся грузовиком типа ЮЛ, и попытаться вырваться, невзирая на перехватчики Латена. Расчет на то, что через двадцать дней Намрон и Латен окажутся на одной линии по разные стороны Фаранела. Предполагаемое время старта через 15 дней.

51 гвиса. Умер Стин. Нго и Тассил при смерти. Работоспособны только Ресни, Келв и Н'Гари.

53 гвиса. Н'Гари отказался покинуть корабль, поскольку ему не под силу переходы до станции и обратно. Ресни оставил с ним Келва и ушел на станцию один.

54 гвиса. Умер Тассил. Кроме Ресни никто не смог принять участие в похоронах.

56 гвиса. От кишечного кровотечения погиб Наргил, состояние которого до сих пор не внушало опасений. Переоборудование корабля заканчивается, но Н'Гари очень слаб. У Келва началось расстройство речи.

57 гвиса. Умерли Нго и Флар. Из десяти членов экспедиции в живых осталось четверо. Корабль готов к вылету.

58 гвиса. Хэлан перечитал эту запись дважды и схватился за голову, позабыв о шлеме. Они решили остаться!

«Учитывая все факторы (сложность навигации в системе Фаранела, отсутствие у нас необходимых навыков, а также возможное наличие патрульных кораблей на внешней точке орбиты Латена), мы тем не менее можем считать, что вероятность добраться до Тенара составляет для нас около 20 %. Считая такую вероятность достаточно высокой, мы обязаны продумать возможные последствия нашего контакта с населением Тенара.

Никто из нас не обладает квалификацией, позволяющей достаточно точно определить причины и характер болезни. Моя устойчивость может объясняться как тем, что, мало бывая на поверхности, я не получил достаточной дозы облучения, так и природным иммунитетом, который отнюдь не исключает то, что я могу быть опасен для других людей. Учитывая, что положение Фарела безнадежно, а болезнь Н'Гари и Келва достигла стадии, на которой излечение представляется сомнительным – даже в условиях клиники, мы принимаем решение остаться на Намроне».

Дальше все пошло очень быстро – потеряли надежду и как-то сразу перестали сопротивляться. В ту же ночь умер Фарел. Еще через три дня – Келв: заснул и не проснулся. Н'Гари продержался еще шесть дней.

И последняя запись: «67 гвиса. Умер Н'Гари. Похоронен. (Ресни не поленился записать координаты кладбища и место каждой могилы!) Произведена полная дезинфекция станции, личные вещи умерших уничтожены. Станция переведена в автоматический режим работы. Поскольку мое положение безнадежно, а дальнейшее существование уже не имеет смысла, считаю возможным его прекратить».

Все. Наверное, он слишком презирал своих убийц, чтобы позволить себе хотя бы упрек. Правда, был еще дневник. Даже не читая, Хэлан знал, что заберет его с собой. Те, кто могут сюда прийти… только враги. Пусть получат, что им причитается – плевок в морду. А настоящее… если смогу, перешлю родным. Нет – никто не получит.

Он не стал читать дневник подряд – проглядел, нет ли дополнительных сведений. Нет, просто он не хотел читать его, пока Ресни еще тут. Стыдно как-то… опять не то. Испуг? Да. Здесь было все то, что не попало в журнал: и боль, и страх, и отчаяние – но страх – без слабости, боль – без жалости к себе, отчаяние – без соплей. Странное чувство: это я бы мог написать. Другими словами, о другой жизни – но я. И снова то же тоскливое недоумение, что и на Ктене: какого человека угробили! Ради чего?

Он давно уже знал, что в жизни нет смысла. Что людей принято убивать просто так. Хороших чаще, чем дурных. Невиновных чаще, чем виноватых. Чего ж теперь душу выворачивает?

– Потому, что раньше это была чужая боль, – сказал он себе. – А теперь она моя.

Сказал – и холод по спине: показалось вдруг, что не он это сказал, а Аврил Сенти, что тот стоит сзади и смотрит в затылок – Хэлан даже обернулся. Тьфу, черт, никого, конечно. С ума, что ли, схожу?

Он заставил себя улыбнуться, но губы были, как неживые. А хорошо бы сойти с ума. Сразу не надо ничего решать. Он вдруг подумал: это подлость, что его заставляют решать. Нет у него никаких прав. Да я ж никто, полуграмотный сыщик, всю жизнь среди последнего отребья, сам немногим лучше – как я могу за кого-то решать? Откуда я знаю, что лучше, а что хуже? Что надо делать, а что нельзя?

– Чего тебя корчит? – спросил он себя. – Какое такое решение? Ты у Майха спроси, так даже и не поймет. Как на корабль попасть? Уже решено. Что на корабле делать? Там увидим. Как быть с чужаком? А тут и без тебя решено. Помочь – и пусть мотает к чертовой матери.

Было очень успокоительно так думать, только не успокаивало почему-то. Как ни крути, а суть наружу. Умный или глупый, чистый или грязный, но там, на корабле, тебе представлять твой Мир и тебе говорить от его лица. Черт бы побрал этого Ларта: объяснил! Подсунул задачку и убежал на тот свет, даже не обругаешь.

Умер, а не ушел, притащился за мной в это логово мертвецов… да я ведь и сам, можно сказать, мертвец, постарался, загнал себя в угол!

Сумасшедшая мысль: сперва от нее даже мороз по коже продрал, а потом вдруг накатило судорожное больное веселье. Раз мертвец, так что ж нам своей компанией не потолковать? Мертвый с мертвецами – о живом. Ну?

– Прошу, господа, – сказал он вслух и гостеприимно повел рукой. – Кто первый?

– Дергаешься?

– Учитель?

Элве Нод только хмуро на него покосился. Точь-в-точь как в тот день, когда он уходил навстречу смерти. Они встретились в коридоре: Хэлана на днях забрали в РУ, а Нод так и остался в общем, и он попробовал скрыть свой стыд какой-то корявой шуткой.

– Дергаешься? – спросил его Нод. – Погоди, вернусь – потолкуем.

И ушел в свою последнюю засаду преданный и проданный за то, что не предавал и не продавал сам. Господи, да ведь двадцать лет уже, как его нет! Это он подобрал меня щенком, сунул в дело, и оказалось, что это дело как раз по мне, или я как раз по нем. Добрый мой старый учитель, который верил только в глаз и чутье и за всю жизнь ни у кого не взял.

– Что, Хэл, новое дело? – это был Аврил Сенти, совсем такой, как в том сне. Бледный, с текучей, рассеянной улыбкой на губах. – Не ждал?

– Нет, – честно сказал Хэлан, – я, собственно… ну, где вы там, Ларт?

– Здесь, – спокойно отозвался Ларт. Он тяжело откинулся на спинку стула – рыхлый, синеватый, еще б одышка и совсем живой. – Я к вашим услугам, господин Ктар.

– Погодите, – тихо сказал Хэлан. Он глянул на дверь, и вот вошел Ресни. Темный, иссохший, страшно мертвый среди других мертвецов. Сел к столу, сплел обтянутые коричневой кожей пальцы. Помолчал и заговорил – из дневника:

– Страшно не то, что мы обречены на смерть. Каждый из нас был к тому готов – более или менее. Страшно то, как равнодушно нас убивают. За что? Перебираю свою жизнь и не нахожу ответа. Жил. Делал то, что считал должным делать. Не нарушал законы. Был честен: в работе всегда, в жизни – по возможности. Думаю, любой из моих товарищей может сказать так о себе. Неужели за это?

– Почти, – задумчиво ответил Ларт. – Всех нас убили за честность. Или за попытки быть честными.

– К чему это вы клоните?

– Будьте и вы честны, господин Ктар, раз связались с мертвецами.

– А я что, обманул кого из вас?

– Ще-нок, – презрительно выплюнул Нод. – Еще спрашивает! Сколько это, как меня пришили?

– Двадцать два года.

– А что у тебя в городе делается?

– А я? – спросил Аврил. – Почему меня убили, Хэл?

– А, черт вас… да, да, виноват! Так ведь один против всех! Ну, а вы, Кел? Вы-то что против меня имеете?

Ларт не успел ответить: заговорил Ресни опять из дневника:

– Теперь, когда черта подведена, я по-другому думаю о смерти. Не страх, а досада: как неумно прожита жизнь! Да, не подличал и не делал зла сознательно, но и ни разу в жизни не поступил как должно, как было бы естественно для меня. Нет, я делал то, чего от меня ждут, и лгал себе, и оправдывался перед собой. Боялся быть не таким, как все, боялся привлечь внимание… просто боялся. Подлый и жалкий страх, который сидел во мне всю жизнь и уходит только теперь – вместе с жизнью. И справедливый итог: я побоялся сам распорядиться своей жизнью – ею распорядились за меня. Но что, что я мог бы сделать со своей жизнью сам?

– Не знаю, – сказал Аврил. – Я ведь тоже неумно… распорядился. Истратил себя на мелочь, а наверняка есть главное.

– Что? Может, вы скажете, Кел?

– Нет, – спокойно ответил Ларт. – Я тоже не знаю. Если б знал, не дал бы упечь себя на Ктен. Но вам ведь легче, господин Ктар. У вас есть точка отсчета.

– Чужак, что ли? Дожили! – буркнул Нод. – Своего ума не хватает, да? Подзанять надо?

– Нет, – сказал Ларт. Дело не в уме. Дело в способе мышления.

– То есть?

– В некоторых вещах мы начисто лишены воображения, господин Ктар. Наше общество – единственное существующее, наша система – единственно возможная. Если бы победили Авларские заговорщики, они бы начали с создания аппарата.

– Самое необъяснимое – это то, что очевидно, – сказал Ресни. – Очевидно, что кто-то должен нами управлять. Но почему двадцать некомпетентных людей решат более верно, чем один компетентный? Почему чиновники определяют программы исследований и ценность произведения искусства? Почему мы – черт нас побери! – принимаем это, как должное? Почему нас не оскорбляет то, что за нами следят, что каждое неосторожное слово может зачеркнуть жизнь человека – независимо от ее ценности? Да что мы такое, в конце концов?

– Мы – это наша система и наш способ мышления, – ответил ему Ларт. – Все мы связаны друг с другом и любой, самый благополучный чиновник – такая же жертва системы, как я или господин Нод. Никто не может противопоставить себя системе. Даже не противопоставлять. Действовать в рамках системы – но по своему разумению. Этот маховик подмял под себя все и заставляет нас поступать вопреки разуму и здравому смыслу, вопреки своим желаниям и вопреки интересам человечества.

– Не больно-то вопреки, – буркнул Нод. – Живем – и живем, всем на все плевать.

– Это потому, что от нас ничего не зависит. Мы все привязаны к этой проклятой глыбе и не можем ни остановиться, ни даже замедлить шаг – иначе она нас раздавит.

– Нет, – сказал Аврил. – Все вместе мы бы остановили.

Ларт задумчиво улыбнулся.

– Вместе? Очень может быть, господин Сенти. Но что может нас объединить? Чтобы бороться с государственной машиной, нужна какая-то организующая идея, какая-то достаточно привлекательная для всех цель. Вот вы, господин Ктар, вы можете назвать такую цель?

– Ну-у… жить лучше.

– То есть?

– Больше иметь.

– Ресурсы мира не безграничны, и больше иметь можно только за счет кого-то другого. Это не та цель, что объединяет.

– Хорошо. Тогда равные права на деле, а не на бумажке. Чтоб каждый мог стать тем, на что способен.

– А многим ли это надо, господин Ктар? Мы – кому повезло родиться в элитной группе – учимся вовсе не из любви к знаниям, а только чтобы занять свое место среди элиты, получить надлежащие выгоды и привилегии. Потребность в самореализации – беда немногих. Очень многие хотели бы иметь, очень немногие – осуществить себя.

– Довольно уютно сознавать свое бессилие, – сказал Ресни. – Избавляет сразу и от необходимости что-либо делать, и от презрения к себе.

– Во-во, – сказал Нод. – В самую точку. И не рыпаемся!

– К сожалению, господин Ктар, вас ничто и ни от чего не может избавить. Чужой корабль – это реальность, которая теперь определяет судьбу Мира.

– Так вот прямо и определяет?

– Да, – серьезно сказал Ларт. – Предположим, их разведчик не вернется. Какие вы видите варианты развития событий?

Хэлан пожал плечами.

– Прилетят разобраться, прилетят отплатить, плюнут на нас, дураков, и совсем не прилетят.

– А если вернется?

– Да то же самое, пожалуй.

– Прилетят, – сказал Аврил. – Мало ли что бывает при первой встрече? Не думаю, что во Вселенной столько цивилизаций, чтобы сразу отказаться от знакомства.

– Нам же хуже, – буркнул Нод. – Хоть с миром, хоть с войной – а все равно драка.

– Вы правы, господин Нод. Наше правительство никогда не пойдет на контакт. Война – это очень страшно, но мир для них еще страшней. Мир – это проникновение новых идей и новых понятий в замкнутый круг нашей цивилизации.

Новые технологии? Но мы уже давно не внедряем то новое, что появляется у нас. Идет процесс деградации экономики, и новые технологии так же совместимы с ее структурой, как электродвигатель с деревянной сохой.

Новая наука? Но наша собственная наука уже пришла в противоречие со структурой общества, нам приходится тормозить собственные разработки и уничтожать собственных ученых, чтобы это противоречие не переросло в кризис.

Новое искусство? Новая философия? Мы давно отказались от собственного искусства и собственной философии, превратив их в подсобный инструмент для оглупления масс.

Новые пути развития общества? Аппарат слишком вырос и слишком закостенел, чтобы принять какие-либо перемены. Собственно, чтобы что-то изменить, нужно просто уничтожить аппарат. Как, по-вашему, это возможно?

– Ну и что? – спросил Хэлан хмуро. – Они еще не завтра прилетят!

– Но прилетят. Я думаю, господин Сенти прав. Если они способны послать космический корабль наугад – просто к другой звезде – то, узнав о существовании цивилизации, тем более захотят исследовать этот объект. Как вы считаете, господин Нод, мир за 20–30 лет изменится к лучшему?

– Черта с два! Я когда помер, мы по колено в дерьме стояли, а теперь у них макушки не видно!

– Да, к сожалению, тенденция именно такова. Распад экономики, коррупция, прорастание в аппарат уголовных элементов. Боюсь, контакт станет для нас трагедией. Знаете, что хуже всего? Совершенно не важно, спровоцируем ли мы их на враждебные действия. Самая невинная попытка вступить в контакт с населением запустит механизм уничтожения всех сколько-нибудь выдающихся людей. Если даже они устрашатся и оставят нас в покое, цивилизация не скоро оправится от такого удара.

– А если не устрашатся?

– Наверное, это будет еще страшней, господин Ктар. Если они захотят вмешаться: предотвратить, спасти, навязать нам свое понимание добра…

– А что, – сказал Хэлан. – Если они порядок наведут, мы их еще обожать будем!

Аврил тихо улыбнулся.