Текст книги "Феномен двойников (сборник)"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Он сидел на траве и смотрел на звезды, и простые, ясные, четкие мысли… Словно я – это я. Словно не было никакой войны, и я свободен. А могу ли я быть свободен? подумал он, и могу ли я быть собой? Но что это значит: быть собой? Кем собой?

Он напрягся, и тот прежний, почти забытый, поднялся на поверхность и стал рядом с ним. И тоскливое удивление: нас никак нельзя совместить. Вот он рядом, стоит и смотрит с сожалением и тревогой и никак не может меня понять. Я и сам понимаю его с трудом, потому лишь что смутно помню то, что было простым и ясным… нет! Единственным и бесспорным. Миг назад я убил врага. Он не стал бы его убивать. Да, вмешался бы. Постарался бы обезвредить – но убить? Не раздумывая, не сомневаясь – потому лишь, что это враг. Нет. Тот, кто ценит свою жизнь и свою свободу, уважает чужую свободу и ценит чужую жизнь. Отнимающий жизнь отнимает чужую свободу, право выбора, право распорядиться своею судьбой.

Детский лепет, подумал он, но ведь это основа жизни. Я никогда бы не смог думать, как прежде, потому что уже привык убивать. Потому, что меня коснулась война, и я изувечен. А другие? подумал он. Те, кому посчастливилось выжить, как они будут думать и как они будут жить? И что они сделают со своею жизнью? Латорн, в тоске и смятении подумал он, что с ним будет, что они сделают с ним? Неужели он станет когда-то похожим на Землю?

Тихая кроткая ночь окружала его, но он сидел, зажав в кулаке травинки, и горькие, четкие мысли…

Могла ли война изуродовать все поколение?

– Да, – сказал он себе, – могла. Сначала она убивает честных, потом – храбрых, и выживает только тот, кто усвоил урок. Скверный урок: своя жизнь всегда важнее чужой, и прав только тот, кто умудрился выжить.

– Дурак! – сказал он себе и заставил себя усмехнуться. – Что ты тревожишься о Латорне? Может быть он уже мертвее, чем ты. А если нет…

– А если нет, – сказал он себе, – тем более нечего волноваться. У нас нет привычки к войнам, мы были цивилизованны и разумны, и если мы победим… что значит одно поколение? – сказал он себе. – Представь, сколько поколений надо было сломать, чтобы на свет могла появиться Инта. И сколько еще поколений надо было сломать, чтобы такие, как Алек и Инта пришли убивать на Латорн. Все будет нормально, лишь бы мы победили…

Он вскочил и в последний раз принял в себя эту ночь – просторную, полную звезд, голосов и запахов жизни – самое странное из приключений: мгновение смысла среди безумия. А еще через миг он бросил себя сквозь времена и миры, сквозь… сквозь… в красное и зеленое, но здесь их нет, и опять рывок – серое и дождь, но это снова пустышка, и надо собрать все силы, все до капли, и первый страх: а вдруг я их не найду? и первую тревогу: что со мной будет, если я их не найду? – все, все в упругий тяжелый ком, до темноты, до удушья, и снова рывок, но сил уже нет, ты вязнешь, ты рвешь в отчаяньи вязкие нити – и белый-белый, мертвый, пустой мир? пространство? но в белом, пустом и мертвом две черные, будто обугленные, фигурки.

Он сидел, бессильный, словно мешок с тряпьем, и они подбегали к нему. Твердая рука Алека, тревожный взгляд Инты – и он ответил им вяло и облегченно:

– Ну вы и забрались, ребята!

Да уж, забрались, подумал Алек, поганое место, но лучше бы не уходить, потому что где-то внутри он знал: это не повториться. Это могло быть только здесь, но мы отсюда уйдем. Вот Альд очухается, и уйдем…

– Странно, – сказал Альд, – почему нас так разбросало? Вырвались вместе…

Я усмехнулся, Инта пожала плечами. Глупое слово «почему», будто и здесь у всего есть своя причина.

– Инта, – спросил Альд, – ты нашла Алека или он тебя?

– Ну я, – угрюмо ответил он. Нашла бы она меня! Очень ей надо!

– А где оказался ты?

– Еще увидишь, – буркнул он хмуро. Дурацкая мысль, почему я так подумал? Моя улиточка, мой командир, зря я так про тебя подумал.

– А в чем дело? – спросила Инта.

– Да вот никак не пойму. Что-то не так…

Все не так, подумал Алек, только я не хочу говорить.

– Инта, прости, если… ты что-то помнишь… из жизни?

– Почти ничего, – сказала она спокойно. – Обрывки.

– А ты, Алек?

А я промолчу. Пусть сам разгрызает, если охота.

– Такая мысль… глупая, да? А если это связано с нами… ну, то, куда мы попадаем?

– Не понимаю.

– Я тоже не понимаю, – грустно ответил он. – Просто подумал: а вдруг это мы придумываем Лабиринт? Это ведь самое подлое…

– Какой лабиринт?

– А! – сказал он. – Долго объяснять. Это место, где мы сейчас… оно твое, понимаешь?

– Ну да, – сказала она с усмешкой. – Мне место именно здесь.

– Не обижайся! Ты просто не могла ничего придумать, раз почти ничего не помнишь. А знаешь, где очутился я? Веселое такое местечко, где был ваш корабль и можно было убить кого-то в черном мундире. Проекция подсознания, – сказал он задумчиво, – наверное, это все время во мне сидело. И, понимаешь, я все время чувствовал, что это неправда. Сплошные натяжки, понимаешь?

– Нет, конечно.

– Ну-у… сама ситуация… словно это было разыграно для меня. Там не было города – я бы это почувствовал… даже самый чистый город излучает много тепла. А если нет, зачем было нападать на небольшое селение… что-то взрывать или жечь? Зачем было солдату гоняться за кучкой аборигенов? Да и этот… черный – он был слишком неуклюж для профессионала. При всей моей к вам любви – уж драться-то вы умеете.

– Ну и что?

– Погоди, – сказал он, – это не все. Когда я смылся оттуда… понимаешь, тогда я не осознал… только ощущение: что-то не так, надо додумать. И я оказался в месте, где можно думать. Оазис, – сказал он, – и я создал его сам. Даже не я – потребность выскочить из игры и подумать.

– Ну и что? – снова сказала Инта. – Может и Легион ты придумал? И нас с Алеком заодно?

– Нет, – ответил Альд. – Просто смотри: мы прошли уже два… этапа и каждый характеризуется большим числом степеней свободы. Видимо здесь мы сами задаем параметры… мира. Сами творим для себя лабиринт. Плохо то, что при таком раскладе нам нельзя прыгать из мира в мир. Нас опять разбросает, потому что… ну, то, куда мы попадаем, это мы сами, то, что в нас. И мы только и будем без конца друг друга искать.

– Алек, – сказала Инта, – ну, ради бога, скажи хоть что-то, пока я не сошла с ума!

– Она не поверит, – сказал Алек, – а я не смогу. А ты?

– Я попробую, – тихо ответил Альд.

5. ТЕНИ

Что-то вдруг полыхнуло перед глазами, опалило, грохнуло, укатилось прочь. И тут Алек увидел, что трава зеленая, а небо синее, как в воде. И по синему облака – беленькие волоконца. А трава шуршит.

Он сел, где стоял, прямиком на живую траву. И потрогал ее рукой. И поглядел на свою руку. Грязнущая была рука – в пятнах копоти и въевшейся сажи.

Он послюнил палец и осторожно потер пятно. Ни единой мысли не было в голове, даже удивления не было в нем. Даже привычной тоски не было в нем.

– Где мы? – спросила Инта и вскочила с травы.

– Может быть, на Латорне, – ответил Альд. А Алек ничего не сказал, потому что и это обман. Надо просто вставать и просто идти вперед.

И они пошли вперед.

Небо было синее, трава зеленая, и солнце стояло уже высоко. Слишком синее небо, слишком яркое солнце, слишком зеленая трава…

Я просто забыл, подумал он. Давненько я умер, подумал он, и мне неохота быть живым. Хочу назад в Легион. Игрушечный бой, а потом Простор, и чтоб от меня никто ничего не хотел…

Трава хрустела, когда он ее давил, и солнце жгло, и синие тени далеких гор уже выступали из синевы.

А, может, это Земля? подумал он. Да нет, конечно, не Земля и не Альдов Латорн, балаган, со злостью подумал он, размалеванный балаган, кого они хотят обмануть? И они все шагали вперед, Альд спешил, что-то гнало его, и он все смотрел по сторонам, словно помнил – и узнавал.

Но камни уже разогнали траву, и горы повисли над головой – округлые, в зеленом меху, и мы идем по тропе, странно, подумал Алек, не было никакой тропы, но она упрямо тащила их вверх, мотала и путала в валунах, а под ногами лежал спокойный мир – равнина с ярко-синей рекой и желтыми полосами полей, но тропа завернула их за утес и полезла в каменную трубу, и остался каменный бок скалы и клочок невозможно синего неба, и мы карабкаемся вверх, хватаясь за жесткие ребра скал, сорвемся к черту, подумал Алек, но тропа завернула последний раз и прыгнула на наклонный лужок.

И опять распахнулась даль. Долина подтягивалась сюда – просторная, с той самой до глупости синей рекой, закованная в обрывы, закутанная в курчавый лес, протянутая прямиком в горизонт.

Удачное место, подумал Алек, если уж тут засесть…

– Алек, – негромко окликнул Альд, и пришлось на него посмотреть. Он не хотел на него глядеть, ведь он сразу заметил ту плиту, а могилы – они одинаковые везде.

Хорошая плита, из здешнего камня, в завитках непонятных письмен.

– Это я, – тихонько сказал им Альд и коснулся верхней строки.

Ишь ты, подумал Алек, значит, командир, раз первой строкой. А Инта спросила:

– Ну и что? Разве ты не знал?

– Знал, конечно.

– Мне легче, – сказала она, – после меня ничего не осталось.

А я? подумал Алек. Черт его знает, наверняка гиены сожрали.

– Я был последним, – сказал им Альд. – Видел, как всех…

Снова он отвернулся к плите и стал негромко читать имена. Чужие звонкие имена, и снова Алек услышал звон чужого железного языка, и теперь ему было не все равно, что-то такое поднялось в нем, словно колокол на Последней косе, поминальный звон по тем, кому не доплыть домой.

Мы ждали отца, но колокол отзвонил по нам…

Мы спустились, и с нами спустилась ночь. Сначала вечер в цветных огнях, слишком много красок для мертвеца, но он уже начал привыкать, только внутри что-то саднит, но ночь, наконец, затерла все, дырявая ночь, и тут он вспомнил, что эти проколы в небе зовутся звезды, но так и не смог припомнить их имена, он помнил только, что раньше знал.

– Никак не определюсь, сказала Инта. – Вот это, кажется Лебедь?… ага! Ясно.

А Альд ничего не сказал.

Инта споткнулась, и Алек ее подхватил, и ее рука осталась в его руке, и они все шли сквозь чужую звучащую ночь прямо на желтый тепленький огонек.

И пришли. Домик, приткнувшийся под горой, темная груда деревьев и журчанье воды. Альд с размаху толкнул тяжелую дверь, она распахнулась, и там был каменный ящик, в котором горел огонь, и что-то то уходило во мрак, то выступало на свет; у этих вещей были свои имена, которые не спеша поднимались наверх: старые кресла, резные шкафы с корешками книг, перила лестницы, ведущей во тьму.

А у огня сидел человек, укрытый чем-то мохнатым.

Старик, подумал Алек, старый-престарый старик.

Мы стояли на середине и старик разглядывал нас. Спокойно, будто ему не впервой.

– Альд? – спросил он без удивления. – Ну да, правильно. Завтра ведь праздник Сожженных Кораблей.

– Дарен?

– Я рад тебя видеть, – спокойно ответил старик. – Странно, что ты явился только теперь.

– А другие?

– Приходят, но не так как ты – лишь в память и мысли. Но ведь и я никогда еще не был так близок… к Ней. – Поглядел с любопытством на Алека и Инту. – Странные у тебя спутники, Альд. Наверное кто-то из них тебя убил?

– Нет, – угрюмо ответил Альд. – Они умерли гораздо раньше, чем я.

Старик вынул руку из того, во что он был завернут, показал, куда сесть, и мы с Интой уселись в уютные старые кресла, а Альд так и остался стоять перед ним. Стоял и глядел на этот маленький сверток и на маленькое, старое, еще живое лицо. И спросил – как будто бы даже со страхом:

– Значит, не зря?

– Да, – спокойно ответил Дарен. – Мы все-таки остановили их у Азрана. Я успел перехватить ополчения Гарасола Карза, и у Азрана мы зацепились.

– И мы победили?!

– Да, – безрадостно ответил Дарен, – в конце-концов. Слишком долго и слишком дорого, Альд. Слишком долго не могли между собой столковаться, слишком дорого платили за неумение воевать. Слишком много было у нас перевалов, и на каждом мы оставляли лучших.

– Но мы победили?

– Присядь, Альд, – спокойно сказал Дарен. – Ты пришел слишком поздно, когда мне уже незачем лгать ни себе, ни другим.

– Так победили мы или нет? Они ушли?

– Нет, – угрюмо ответил Дарен, – почти никто из них не ушел. Оказывается, им уже некуда было уходить. Мы просто их перебили и уничтожили их корабли.

– Почему? – тревожно спросила Инта. – Как так: некуда?

В первый раз надломился ее голос, в первый раз страх промелькнул на лице, и Алек вдруг понял: это о нас. Это наших всех перебили, потому что нам некуда было уйти.

И – ничего. Наплевать.

– Потому, что вас уже выгнали отовсюду. Вы всем мешали и всюду несли несвободу, и нам приходилось вас убивать, чтобы не стать такими, как вы.

– И что вы вы играли? – спокойно ответила Инта, и в лице ее больше не было страха. – Во Вселенной достаточно много таких, как мы. Когда-нибудь они навестят вас опять, и сколько тогда вы заплатите за свободу?

Альд обернулся и поглядел на нее. А потом тяжело отошел и сел в свое кресло.

И – тишина.

– Ты – женщина, – сказал наконец Дарен, – и ты – солдат, а, значит, убийца. Не понимаю. Мне пришлось убивать, спасая свой мир, и эта тяжесть лежит у меня на душе. А ты?

– Точно так же: спасая свой мир, – неохотно сказала она. – Тогда мы еще защищались, – сказала она, – и, может быть, мы тогда защитили вас. Ты просто не знаешь, что такое война.

Старик усмехнулся – мол, это я не знаю?

– Конечно не знаешь. Ты сам говорил, что вы не умеете воевать, a в нашей истории, кажется, нет ни единого года без войн, и эта, моя война, затянулась на два поколения. Война любит лучших, – угрюмо сказала она, – и если бы воевали одни мужчины, она бы сожрала всех честных и смелых за несколько лет, и женщинам все равно бы пришлось воевать, спасая ублюдков и трусов. Мы выращены войною, – сказала она, – и то, что такие, как вы, привыкли считать несвободой – для нас просто жизнь.

– Тогда хорошо, что вас нет.

– Не радуйся, – грустно сказала она. – Мы были всего лишь одними из многих. Война к вам вернется, – сказала она, – и сделает вас такими, как мы – или сотрет навсегда.

– Нет! – закричал вдруг Альд, – нет!

– Да, – спокойно сказала она. – Знаешь, что не смеет тебе рассказать Дарен? Вы стали другими после этой войны. Вы отдали лучших – и теперь лучший тот, кому удалось выжить. Так?

– Так, – ответил Дарен. – К сожалению. Настоящие герои забыты, очевидцы, никому не нужные, умирают от давних ран, а в героях теперь другие – те, кто спрятался от войны. И жизнь идет как-то иначе – в суматохе и лжи, и такие, как Альд – привыкшие жить по чести, сейчас не в моде. Ну и что? Это пройдет. Мы жестоко переболели войной, но Латорн выздоровеет. А если он будет здоров, мы сумеем себя защитить.

– Не знаю, Дарен, – угрюмо сказал ему Альд, – недавно я тоже так думал. Но там, где я был… это очень скверное место, там тысячи разных существ… люди или не люди… но все они принадлежали войне. И когда я думаю: сколько же их таких во Вселенной? И что будет с Латорном, если это повториться еще хоть раз?..

Они говорят, а к Алеку подобрался сон. Огонь в камине и мягкие взмахи теней, и вещи то прячутся в темноте, то выступают вперед, а могила на перевале давно забыта, и пыль затянула узоры чужих письмен. Они говорят, а колокол на Последней косе уже отзвонил по нас… Спросите меня, что такое война, подумал он, чистюли чертовы, что вы можете знать… А волны ползут себе на косу, и размашистый проблеск маяка…

…Размашистый проблеск маяка, но ветер упруго ударил в лицо, и мы оказывается идем по черной равнине – к маяку.

Ветер в лицо, и звезды вверху, и хрустит под ногами спекшийся шлак…

Луч метнулся по небу и лег на нас, и мы теперь идем по лучу. Светящийся коридор, в котором мы, и ночь по бокам, и черная тень впереди…

Первая – Инта, за ней я, а Альд топает позади, что-то случилось, подумал он, только я не пойму… Нечего понимать, подумал он. Накрылось одно вранье, пойдет другое.

Светлый коридор и черная башня, обозначенная светом в ночи, и кто-то стоит и ждет.

Они прошли мимо серых, и серые козырнули, а Инта только кивнула в ответ.

Круглая штука легла под ноги, выпустила лепестки из брони и унесла нас наверх.

Наверху были черные, они козырнули, и Инта кивнула в ответ. Пол потек под ногами, понес вперед, а черные смотрят вслед.

«Инта», хотел он сказать, но не смог – не было Инты, был коммодор. Или была? подумал он, нет, все равно, не она и не он – черная фигура с шевронами на рукаве, и встречные молча вытягиваются во фрунт, и тоска, от которой впору завыть: нет ее. Я ее потерял.

– Твой корабль? – спросил Альд из-за спины, и она не оглядываясь кивнула. Ее корабль и ее экипаж, и упругая тяжесть спокойной воли: мы не смеем уйти, и никто не смеет спросить, кто мы такие и как мы сюда попали.

Круглый отсек, полный людей и приборов, черные с золотом, офицерье, подумал Алек, злоба и торжество: пяльтесь, скоты, все равно это меня она любила. Хоть на минуточку – но меня.

– Слушаю, – сказала Инта.

Они докладывают один за другим, а мы стоим у нее за спиной, и в глазах у Альда черный огонь. Вот дурачок, подумал Алек, нашел на кого сверкать. Тоже тени, такое же трупье, как и мы…

– Хорошо, – сказала она. – Занять места по стартовому расписанию. Готовность – 10 минут. Останьтесь, Джарг, – сказала она им в спины, и рослый с одним шевроном вернулся назад.

– Вы ознакомились с последней депешей из штаба? – очень холодно спросила она. Джарг покосился на нас.

– Это уже безразлично, – сказала она, и Джарг опустил глаза.

– Я принял депешу, но она зашифрована вашим личным кодом.

– Который вам сообщили в четвертом отделе, – равнодушно сказала она. – Так вот, Джарг, этот приказ я выполнять не намерена. Я остаюсь у Ордалена. Как вам будет удобнее умереть: на боевом посту или в карцере?

Он глядел на нее с ненавистью и восторгом, и ни капли сомнения не мелькнуло на жестком лице.

– Если позволите, на посту.

Повернулся, чтобы идти, и Инта негромко сказала в след:

– По боевому расписанию ваше место в этом отсеке.

– Я знаю свое место, коммодор. Я обязан уничтожить…

– Оставьте, сказала она с усмешкой. – Они это сделают сами. Вместе с крейсером.

– Это было действительно необходимо? – спросил ее Альд. – Столько людей…

– С гарнизоном форпоста 370 человек. Да.

Люди сидели у стен, уткнувшись в свои приборы, и каждый был занят делом или казалось, что занят.

– Джарг, связь.

– К-2 и К-3 на связи.

– Хейнке, – сказала она, и мужской голос ответил прямо из воздуха рядом с ней:

– Да, коммодор.

– Они выходят три-семь-точка-два. Уходите за Ордален. Атака без связи, импульс – один, сдвиг – по сетке. Все понятно?

– Да, коммодор, – ответил бесплотный голос. – Атака без связи, импульс – один, сдвиг – по сетке.

– Конрад?

– Ясно, – буркнул сердитый воздух.

– Прощайте, Кон, – сказала она чуть добрей, и воздух буркнул:

– До встречи в аду!

– Я в боевом, сказала Инта, и вот он, другой отсек, и люди молча сидят у стен, уткнувшись в свои экраны, и тоненький запах страха колышется возле них.

– Да, – сказала Инта, – необходимо. – Она говорила для нас, и все-таки больше для них. Для тех, что как будто не слушали нас. – Эти с-стратеги из Главного штаба рассовали весь флот по форпостам. Направление на главные планеты открыто. Ничего, – сказала она, – нам ведь только их задержать. Был приказ всем кораблям немедленно вылететь к месту сбора. Наши враги не умнее нас, – сказала она, – они не оставляют форпосты в тылу. Я не верю в планетную защиту, но Ордален их отвлечет, а мы немного пощиплем. Надо только не промахнуться… Марден!

– Двадцать пять кораблей, – сказал один из тех, кто сидел к нам спиной. – Семь – класс ноль, одиннадцать – класс – три, остальные – крейсера.

– Крейсера идут к Ордалену, – сказал другой. – Ничего. Марден, вы определили флагман?

– Да, коммодор.

– Успеваем?

– Один залп.

– Ничего, – опять сказала она. – Огневые! Всю мощность. Без резерва. Носовые – на поражение. Рубка! Полный!

И опять разомкнулось Ничто, выпуская нас. Слишком много смертей, – вяло подумал Альд. Он был один в своей темноте, надо открыть глаза, и за веками будет новая ложь, не хочу, подумал он, и открыл глаза.

И новая ложь приняла его. Свинцовое небо и грифельная вода, и волны, шипя, ползут на песок…

– Ну что, наигрался? – спросил его Алек. Он первый пришел в себя, сидит возле Инты и смотрит на бледное лицо, где сейчас лишь покой…

– А ты не хочешь попробовать?

– Нет, – сказал Алек. – Мне ни к чему.

– А Инта?

А Инта уже открыла глаза.

– Что я? – спросила она, села и стала вытряхивать песок из волос.

– Хочешь еще поиграть?

– Нет, – сказала она. – Надоело.

Спокойный лоб и спокойный взгляд, и улыбка, где только покой.

– Какая ты действительно ты? – угрюмо спросил ее Альд. – Ты, что там, или ты, что здесь?

– А знаешь, мне и самой интересно. Наверное, обе. А ты все молчишь, Алек?

Молчит. Сидит и смотрит на волны.

– И все-таки я не вру, сказала она. – Все правда, даже когда я думаю, что соврала.

– Я понял, – угрюмо ответил Алек. Опять они были вдвоем, далеко от меня, как будто бы отгороженные стеною.

– Но, может быть…

– Нет, – сказал Алек, – теперь уже все. Не успеем.

– Почему? – спросил Альд, и Алек взглянул на него и ответил так, словно это все объясняло:

– Это Последняя Коса.

– Почему последняя?

– А за ней нет ничего.

– Это не честно! – сердито сказал ему Альд. – Если ты знаешь…

– Нет. Вспоминаю помаленьку.

– Значит это не в первый раз?

– Да, – сказал он угрюмо. – Я через Город раз пять проходил. А иногда не проходил. А после Города всегда по-разному.

– А дальше? – спросила Инта. – Что будет потом?

– Легион, – ответил он хмуро. – Не знаю, что дальше, но в конце всегда Легион.

А серые волны шипя ползут на песок…

Вот и конец прогулке, подумал Альд. Я не вернусь в Легион, подумал он, эта дурацкая игра не для меня. Может быть, я на миг и поддался войне, но отдать ей себя целиком…

– Должен быть выход, – сказал он вслух. – Система не может быть герметичной. Если есть выход – должен быть выход.

– В реальной Вселенной, – заметила Инта.

Это тоже реальность, подумал он, и дрянная реальность.

– Я не вернусь в Легион, – сказал он им. – Вы – как хотите, а я не вернусь. Это не для меня. Человек должен драться, защищая свой мир, своих близких и свою свободу. Но драка как способ существования…

– Ну и что? – спросила с усмешкой Инта. – Если существования…

– Существования, но не жизни, – мягко ответил он. – Не знаю, как вам, но мне это не подходит. Если не жизнь…

– Так смерть?

– Да, – сказал он просто, – наверное так. И это будет правильно, Инта. Когда-то мы выбрали смерть. Нас ведь никто не принуждал. Мы выбрали ее потому, что это было единственное решение. Мы умерли – и это было честно, раз этот выбор мы сделали сами. А эта мнимая жизнь – нечестно. Нам ее навязали вместе с ее несвободой…

– Опять несвобода! – сердито сказала она. – Ты просто зациклился на этом дурацком слове! Человек, живущий в обществе, не может быть свободен!

– Да – если понимать свободу как право творить что угодно. Нет – если свобода только право самому определять свои поступки и самому за них отвечать. Хотя нет. Это все-таки гораздо шире. Как я могу объяснить? – спросил он грустно. – Это как здоровье или жизнь. Только, когда ты болен, ты сумеешь ответить, отчего и как нездоров. Хочешь, я объясню, почему и как несвободен?

– Нет!

– Но ты хочешь вырваться или нет?

– Не знаю, – тихо сказала Инта. – А ты, Алек?

– Я не хочу в Легион, – ответил Алек. – Я забуду тебя, – сказал он Инте и с тоской поглядел ей в лицо. – Мне казалось: вот чуть-чуть – и я опять человек. И я смогу тебя оживить. А мы уже пришли, – угрюмо сказал он ей, – и я опять тебя потеряю. А если найду – так это будем не мы. Не хочу, – сказал он с тоской, – не надо!

– А если мы просто умрем?

– Не знаю, – сказал он ей. – Я не хочу, чтоб ты умерла. Если ты пойдешь в Легион, так и я пойду… чтоб тебя искать.

– Значит дело только за мной? – она невесело засмеялась. – Вот видишь, Альд, а ты говоришь о свободе! Я не очень хочу исчезать, – задумчиво сказала она, – но я тоже не хочу в Легион. В конце-концов, что такое смерть по сравнению… с этим? Если бы я могла отыскать того, кто изобрел этот мир! Я просто не верю, – сказала она. – Если есть выход… Альд, – сказала она, – кажется, я понимаю! Выход есть, но он… Хорошо, – сказала она и вскочила с песка. – Пусть так и будет. Идем на прорыв!

Опять мы идем неизвестно куда, и серое небо смешалось с тяжелой водой. По серому сквозь серое и кругом ничего. Вот тебе твоя правда, подумал Алек, вот она тебе, твоя проклятая правда. В который раз? угрюмо подумал он, и сколько раз здесь опять проходить, если опять не вырвусь?

По серому сквозь серое и серо внутри, и все просвечено до конца безрадостным светом. И где-то там, вдалеке, лежит его жизнь, нелепая и жестокая жизнь – от скудного детства до смерти. Дурацкая выдалась жизнь, подумал он, сперва убивал, потом убили меня, и все началось сначала. Зачем это было надо? подумал он. Зачем я родился, за что я убит, и для чего я мотаюсь в проклятом кругу?

…Я стояла возле окна, и дождь лупил по обвисшему саду, и на дорожках лопались пузыри. Дождь и домик в саду. О боже! подумала она, так вот что это такое! Я даже не помню, как его звали, я помню только, как я его любила. Он глядел на меня и молчал – что можно сказать, когда тебя предают? Я любила его и я его предала. Я всегда предавала, подумала она, чаще себя, но достаточно часто и других. И не стыжусь, сказала она себе. Если бы не предавала, я бы не стала тем, что я есть, тем единственным, чем мне стоило стать.

Там, внизу, лежала вся ее жизнь, короткая и безмерно большая. Все уместилось в ней: сражения и любовь, холодное честолюбие и ночная тоска, задушенная нежность и вечная жажда боя.

– Я стала тем, что я есть, – сказала она себе, – а смерть зачеркнула меня и оставила мне Легион. Но чем эта ложная жизнь отличается от настоящей, от той, которую мне пришлось дожить?

…Мгновенная жизнь выступала из пустоты щемящим и красочным облаком воспоминаний. Друзья, лица девушек, трепетный луч маяка, зыбкие детские улочки Тайразо и лестница, уходящая прямо в море. Он оттолкнулся от скользкой ступеньки и нырнул, ушел в зеленую сочную глубину и плыл под водой, пока хватило дыхания. А когда он вынырнул, берег был далеко, и тяжелое красное солнце садилось в воду, а от солнца прямо к нему тянулась сияющая полоса, дробящаяся, текущая желтым и алым.

Он был один – маленький мальчик в огромном море, и это море принадлежало ему. И весь этот мир принадлежал ему, и вся его жизнь – от первого до последнего вздоха – принадлежала только ему.

И даже, когда все угасло, робость еще трепетала в нем, потому что его смерть принадлежала только ему…

– Альд! – закричал Алек, когда их швырнуло назад и покатило по серому, как опавшие листья.

– Альд! – закричал он, кидаясь навстречу второму удару, и опять его сшибло назад, как букашку с руки. Но он зарычал и снова пошел вперед, опять и опять, пока не очнулась Инта.

– Оставь, – сказала она. – Некого звать. Он уже свободен.

Маленькая фигурка, черная на сером, спокойная, как всегда.

– Иди сюда, – сказала она. – Я так и думала, что мы не пройдем. Просто не хотела ему говорить. Он бы нас не оставил.

– Почему? – спросил Алек. – Почему? – У него были бешеные глаза, и она погладила его по руке.

– Потому, что мы – это мы, и нам не нужна свобода. Мы – это мы, – опять сказала она, – что бы мы делали со своею свободой? Я не хочу ничего стыдиться…

– А я не стыжусь, – ответил Алек, – я давно за все заплатил.

– А я нет, – задумчиво сказала она. – Я ведь привыкла думать, что вся моя жизнь чем-то определена – войной, воспитанием, традициями семьи, воинским долгом, присягой – и в этой заданности я казалась себе свободной. А если бы мне в каждом случае был дан выбор – чем тогда окажется вся моя жизнь? Цепью предательств – больших и малых, ненужных жертв и бесцельных убийств. Значит, я должна презирать себя? Зачем мне такая свобода, Алек?

Они стояли, держась за руки, и что-то уже мерцало внизу. Сквозь серое, словно река сквозь тучи, изменчивый, будто рябь на воде, текучий узор из серебряных точек. Вот так мы смотримся со стороны: цепочки из белых искр и красные вспышки.

– Это… он?

– Да.

– А если вернуться назад?

– Назад не вернешься, – угрюмо ответил Алек. – Я пробовал.

– А вперед?

– Нет, Инта. Только вниз.

Она поглядела вниз, на яркие огоньки ненастоящего боя. Когда-то я часто играла в такие игры. Мне нравилось в них играть. Наземные операции, деблокада планеты, высадка десанта с нестабильных орбит…

Бездарные игроки, подумала вдруг она, четвертая цепь под ударом, сейчас ее просто выжгут. Она уложила цепь, и смутное сопротивление… нет, воспоминание. Вот так бывает, когда неясен Сигнал, и ты не знаешь, как быть в середине боя.

Она уложила цепь, и залп пронесся над ней, а цепь полыхнула огнем, и встречная цепочка искр распалась на редкие блестки.

И тогда она подняла цепь и повела на прорыв, а пятая черт знает где, и надо ее подтолкнуть…

Что-то случилось. Лопнуло, оборвалось, рассыпалось на осколки, и пустота до крика…

Она подняла глаза. Все тот же изменчивый мир никакой, тускло-серый – и пустота. До крика.

– Алек! – сказала она. «Алек», – сказали ее губы, но Алека нет, хоть он и стоит рядом с ней. Что-то лопнуло, разорвалось, разбилось, и между ними стена из каменеющей пустоты.

– Алек! – кричала она, но он уже уходил. Медленно и устало по невидимому склону. Уходил, уменьшался, исчез.

И еще одна искорка загорелась внизу…