Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"
Автор книги: Елена Звездная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Улыбнулась я, с нежностью почти, поглядела на него, головою скорбного, и вопросила ласково:
– Поиграть хочешь? Что ж, сыграем. Только поверь мне на слово – та игра тебе не понравится.
И повернув блюдце так, чтобы узрел чародей сотоварищей своих, с нечистью отважно сражающихся, да спросила:
– Ты, чародей, Заратара как хочешь? В виде деревца, али сразу плодом несъедобным?
Не понял меня чародей. И мне для того слов не требовалось – я эмоции видела, и видела как гнев да злоба черная, напряжением да удивлением сменяются.
– Ничего ты ему не сделаешь! – прошипел как плюнул чародей. – Заратар неубиваем. Нити жизни его в моих руках.
«Конечно-конечно, – подумала, чувствуя, как в самой злость просыпается, – помню я, как чародейку Сирену именно ты и убил».
А вслух то елейным голосом, ласково так, аки с больным на всю головушку разговаривают, так и продолжила:
– Да кто ж тебе сказал, что мне его убить потребуется? Можно ведь и не убивать.
И передав бутылку графу Гыркуле, взялась я за клюку свою могучую, сжала крепко-накрепко, в сторону чародеев направила, да и силу ведуньи лесной в удар вложила.
И помчалась светло-зеленая магия, словно вихрь управляемый, да яркие салатово-зеленые листочки тополя в вихре том к чародею понеслись. И окутал смерч магический чародея, заорал-заголосил Заратар-маг, да последний то был его крик. И схлынула магия, в клюку вернулась. А в гроте, полном оторопевших чародеев да страшной нежити, стоял тополь стройный, молоденький, свеженький, красивый.
И вот тогда улыбнулась я собеседнику своему, да улыбкою широкою, наглою, уверенной.
Взвыл капюшон.
Так взвыл, что по всему гроту вой его разнесся, видать был ему Заратар больше, чем друг… больше чем та чародейка, которую он убил без жалости. И разум на миг утратив, рванулся было чародей капюшоном сокрытый к моему архимагу. Да сверкнул в свете пентаграммы кинжал его, что рывком из ножен извлек.
И вот в ситуации иной, я бы может и иначе поступила, а в состоянии нетрезвом, спокойственно так к чародею и обратилась:
– Вот ты сказал «архимаг в моей власти, из пентаграммы этой его никакой магией не спасти-не вытащить», а я тебе знаешь, что скажу?
– Что? – прорычал капюшонка, Агнехрана моего спящего за руку правую хватая.
Видать ее первой откочекрыжить собирался.
Улыбнулась я, да и ответила:
– Ты не прав, чародей. Есть одна сила, одна великая сила, что сильнее любой магии, любых пентаграмм, да любых заклинаний. Ведаешь ли, о чем говорю?
Промолчал чародей, руку Агнехрана все так же держит, кинжал для удара занесен, из-под капюшона глаза чародейские цвета неестественно зеленого поблескивают, а понять, идиот, ничего не может.
Нельзя с пьяной ведьмой в игры играть, ох и нельзя.
Пьяная ведьма того, что не знает – то чувствует.
Вот и я чувствовала, что с того момента, как чародей в пентаграмму эту вступил – он ее ослабил. Как Агнехрана за руку схватил – ослабил сильнее, иначе прикоснуться бы к архиману не смог. А потому, самое время сейчас было мне действовать.
– Эта сила – Любовь, – отчетливо произнесла я.
И рванула что есть силы своего любимого, магию браслета обручального на полную мощь используя!
И заискрилось, задрожало сияние пентаграммы магической, затрещало пространство, разрываемое моим заклятием да попыткой чародея жертву свою удержать.
Но правду я сказала – нет на свете силы, сильнее, чем любовь.
И моя ладонь сжала руку любимого, через пространство, через расстояние, через магию чуждую, через магию мне родную, через магию леса Заповедного.
И дрогнуло пространство!
Задрожали земля и горы!
Всколыхнулась да вспенилась река!
Только сильнее всего любовь была. Сильнее ветра, сильнее земли, сильнее огня, сильнее воды. Сильнее меня самой, а потому не я на земле оказалась, под тяжестью тела Агнехрана, а он глаза открыл сидя на скальной породе, да меня на коленях удерживая. То есть это он меня даже во сне берег-оберегал, даже не пробудившись толком уже на руки подхватил – заботливый мой.
Моргнул удивленно, на меня поглядел спросонья, да и прошептал, удивления не скрывая:
– Веся?
И так хорошо на душе стало, так спокойно, так солнечно.
– Здравствуй, охранябушка, – руки его не отпуская, тихо сказала я.
Маг головой тряхнул, оковы магии чуждой сбрасывая, да и пробормотал на себя досадуя:
– Вроде на мгновение глаза только и прикрыл…
– Я так и поняла, – ответила ласково.
Я все поняла. Чародею этому иначе и не подобраться было, впрочем, может и не старался-то раньше – а так вид у Агнехрана стал пугающим, как у смертельно больного, али ядом магическим отравленного. И не говори я с архимагом перед тем, как мне его чародей в пентаграмме показал – испугалась бы, до смерти испугалась. А так-то уж и сама знала, что истощен и изможден любимый мой сверх силы. Оно как – у магов эмоциональное состояние сильно на внешности отражается. Это мы ведьмы внутри гореть будем, а всему миру улыбаться. Маги так не могут. Чем сильнее боль внутри, тем изможденнее выглядит маг.
А еще соображают маги быстро, очень быстро, особенно если это не маг, а архимаг целый.
Глянул Агнехран на блюдце серебряное, глянул на чародеев под прикрытием новоявленного тополя сражающихся, на пальцы наши переплетенные глянул, на меня посмотрел…
И вот смотрел бы и смотрел, я так вечность просидеть была готова, чтобы он на меня смотрел, а я на него, но тут у кого-то нервы сдали.
– Так это ты! – возорычал чародейка капюшонистая. – Ты – ведьма! Не ведунья и ученица ее, а одна ты, как есть одна!
– Ну, про «одна» это ты сильно погорячился, чародей, – ответила на него даже не глядя, я со своего Агнехрана любимого глаз не сводила и не хотела сводить, – не одна я, много нас – и леший, и Мудрый ворон, и кот Ученый, и домовой, и второй леший, и чаща, и вторая чаща, и водяной, и вампиры, и волкодлаки, и бадзуллы, и кикиморы, и черти, и…
И тут улыбнулся мне Агнехран, и я позабыла кто там еще «и». Вот подзабыла и все.
Протянула я руку, щеки коснулась впавшей и прошептала с грустью:
– А все-таки придется учиться компот варить.
– Какой компот, душа моя? – тихо охранябушка спросил.
– Мясной, – вздохнула тяжело.– Тут дело такое, Агнехранушка, коли уж завела мужика, надоть его кормить. Где-то имелась у меня книжка с рецептами, кстати.
– Ага, «Приворотное зелье – тридцать три проверенных рецепта», – сдал меня кот.
Даром что Ученый.
Хотя…
– А вот с нее и начнем, – решила вусмерть пьяная ведьма.
Опосля чего клюку призвала, и вмиг единый у меня в гроте не один тополь был – а цельная маленькая рощица. И в рощице той слегка обалдевшая нежить стояла, прямо по чародейским учебникам созданная. Да, чащи у меня были те еще затейницы, причем обе.
И взвыл чародейка капюшонистый. Возопил просто. Возоорал. Возостенал. Возо…
– Зачем же так орать? – простонала ведьма, на которую медленно, но верно надвигалось похмелье. – У меня, может, голова болит.
Просьбе моей однако не вняли, и индивид под капюшоном возохрипел:
– Это ведь даже не яблони!
– Нет, конечно, – я была полностью с замечанием согласная, – «не убить» это вовсе не равнозначно «дать шанс возродиться».
И вот тогда вытаращился на меня чародейка капюшонистая, а я вот о чем подумала – откуда он про яблоню то знал? Не про капустку там, не про малинку, а именно про яблоню. Про яблоню он узнать мог только если в курсе истории погибшей лесной ведуньи был, а о ней он узнать разве что от Агнехрана мог…
И тут поглядела я на Агнехрана, а он на чародея глядит яростно, аж крылья носа вздрагивают и желваки на исхудавших скулах видны. И именно архимаг и догадался.
– Данир! – с чеканной яростью произнес он.
И тогда вспомнила я, где этот голос слышала! Да где мага молодого, совсем же молоденького видела! А еще слова мне припомнились Агнехраном сказанные и разговор, что между нами состоялся:
«Данир. – сказал тогда Агнехран. – Мне приятно, что ты имя его не запомнила, значит не по нраву пришелся, тем лучше».
Я спросила: «Для кого лучше?»
А охранябушка ответил: «Для меня».
И вот была бы трезвая, никогда не догадалась бы, а так, пьяная вусмерть, вспомнила и чародейку Сирену, и то как любила она этого чародея нестареющего и… Поняла я в чем дело. Этот лицом больно молодой, видать на женщин как-то особливо действовал, и как только маги такое пропустили?!
– Любовь моя, я быстро, – явно сдерживаясь с трудом, сказал Агнехранушка.
– Да не торопись, – улыбнулась магу своему. – Я всегда тут. Все двадцать четыре часа. Всю седьмицу. Все триста шестьдесят пять дней в году. Все…
– Угу, я понял, – прервал меня Агнехран, аккуратно на землю ссадив.
И бутылку мою у Гыркулы отобрал и с собой унес.
– Бутылку то верни! – возмутилась я.
– Верну, – с гневом произнес возлюбленный мой. – Только вот со временем определюсь, а то я знаешь ли не столь свободен в своем расписании, чтобы все двадцать четыре часа триста шестьдесят пять дней в году пить!
– Да я ж… я ж только начала, – оправдалась почему-то.
– Уже закончила. Вампир, о клыках подумай хорошо. Хорошенько-то подумай в следующий раз, как в погреб свой наведаешься. Скоро буду.
Мы с графом только переглянулись обалдело, когда вспыхнул под архимагом круг алхимический, а потом точно такой же вспыхнул уже в блюдце серебренном.
– Айда к Заводи, – предложил кот Ученый.
А мы что? Мы все только за.
Я тропу Заповедную открыла, леший увеличил, и мотанулись мы все к Заводи, только вот меня шатало очень с перепою, а так ничего, шла почти уверенно… правда лешинька от чего-то под руку вел, а так я шла, даже сама.
А опосля сидели мы да и смотрели – с блюдца серебряного с Водей мы изображение на воду перенесли, и изображение стало такое масштабненькое. И главное посмотреть было на что. Магические дуэли они ого-го, а когда целый архимаг да супротив древнего чародея, тоже явно не из последних, это вообще огогошеньки.
Но если по-началу я взирала на битву с рассеянностью зрителя сильно сдобренного алкоголем, то уже следующий удар чародея заставил протрезветь мигом.
Вот Агнехран и Данир стоят друг на против друга.
А вот Данир всего одним словом воспламенил все вокруг Агнехрана.
Кто-то охнул и схватился за сердце – граф. Вождь Далак тут же счел своим долгом напомнить вампиру, что у него сердца вообще-то толком нету.
– Виноват, забыл, – быстро извинился Гыркула.
Но никто даже не улыбнулся – в единый миг всем стало ясно, насколько опасна и сложна схватка между чародеем и архимагом. А я утратила уверенность в том, что Агнехран победит без труда. К сожалению с трудом. С большим трудом. И не прибегая к перевоплощению в аспида, потому как чародей Данир именно к этому его и подталкивал, призвав огонь. А когда тебя подталкивают к чему-то слишком явно, становится очевидным, чего добивается враг.
– Веся, дрожишь вся, – тихо сказал леший.
– Страшно мне, – так же тихо призналась я.
Лешенька ладонь мою сжал, зажмурилась я, да и передала ему то, что сама видела. А видела я двоих – одного, что был зол, да зол обоснованно, и за близких боялся, за магов своих, за друзей, а больше всего за меня. И второго – ему злоба вековая могущество давала, окрыляла его, сильнее делала. И сила та только нарастала. Нарастала и крепла!
А потом и количество зрителей со стороны наблюдающих увеличилось – все подключились, и кот Ученый, и Ворон Мудрый, и Леся с Яриною, и даже леший каменный. Опосля и Водя попросился – пустили. Привыкли мы завсегда работать командою, вот и в момент тревожный все вместе были.
И все вместе застонали разом, когда Данир портал призвал, злую, вот как есть злобой исполненной ухмылку не скрывая, и отступил… слишком медленно. В смысле вроде как быстро, да только жест сей был скорее приглашающий, нежели испуганный – Данир-чародей архимага пытался за собой увлечь.
«Это кудыть он нашего мага-то заманивает?» – всполошился неведомо как оказавшийся рядом с нами домовой Тихон.
«Веся!» – скомандовал леший.
Ну я понятливая, порою, сейчас как раз та самая пора была.
Стиснула браслет обручальный, рванула резко, да и выдернула Агнехрана прямиком к нам, аккурат в воду ледяную… это случайно вышло. Да только так зол был охранябушка, что вскипела вода вокруг него, а мне маг прошипел взбешенное:
– Лллллюбимая!
И приятно так на душе стало, радостно, светло, хорошо. И вот я ведь ведунья лесная, цельных два леса у меня, и подумалось вдруг мне – а что если взять, да и изменить правила? Ну подумаешь, впускаем не каждого, а выпускаем всех, в смысле никого не держим, можно ведь поменять все, и удержать… некоторых. И так мне вдруг идея эта понравилась, сильно-сильно… Одна проблемка обнаружилась – я на общей связи была, от того воззрились на меня все присутствующие соратники, и даже каменный леший как-то умудрился взгляд укоризненный отправить прямо из центра Гиблого яра. Вот нет в них ничего романтичного, вот совсем ничего.
А быть может, могла бы я стать первой ведьмой, что взяла, да и украла себе целого архимага!
«Не смешно, – укорил меня мой лешинька».
А я и не смеялась, это улыбка была мечтательная. И мечта, что у меня появилась, она такая красивая была. Всего-то и стоило что у архимага немного силенок отобрать, а опосля в Заповедном лесу заточить навечно. И тогда счастливая я буду, сильно-сильно, и каждый день будет как праздник, и…
«Вообще не смешно», – вот уж от кого не ожидала, так это от Леси.
Нахмурилась я, и выпить бы, да только стоит передо мной Агнехран-маг, смотрит недобро, объяснений явно ожидая. И ведь дать их придется, не отвертишься.
Потянулась я к нему, ладонь к щеке родной такой прижала, да и передала все, что увидела.
Постоял Агнехран, посмотрел воспоминания, опосля на меня взглянул, да и поинтересовался с трудом гнев сдерживая:
– А я, по-твоему, значит не зол?
Забрала я ладонь свою, села удобственнее на бережку, да и сказала глубокомысленно:
– Ты можешь злиться сколько угодно, да только нет у тебя такой злобы лютой, чтобы силу в ней неограниченную черпать. А у него есть.
Сузил глаза архимаг яростно, постоял, поглядел на меня, сказать явно что-то хотел, но произнес только:
– У тебя глаза светятся. Это ты злишься?
– Я? – переспросила удивленно. – Я нет, а глаза светятся это потому что Леся злится, и леший… и кот… и ворон… и второй леший особливо, и…
Тут я моргнула, связь с соратниками верными разрывая, на мага взглянула уже своими глазами и взором своим, да и сказала:
– Ты уж как хочешь, Агнехран, а только в состоянии нынешнем ты этому злодеюке чародейскому не соперник, сильнее он. Прости за правду.
Не простил. Стоял по пояс в воде студеной, на меня взирал пристально, да явственно слова подбирал, чтобы весь свой гнев мне и высказать. А он гневался, и я понять его могла – он же не только за себя переживал сейчас, но и за магов своих, за тех кто служил ему верно, тех кого вырастил, тех кто в бою плечом к плечу стоял. И… понимала я это, а только как объяснить ему, целому архимагу что ужас наводил на всех одним своим именем, что Данир-чародей, все же сильнее. И подлее. И коварнее. И жесток сверх меры. И…
– Мы после поговорим, – очень тихо, так чтобы я только и услышала, Агнехран сказал.
Положила я клюку рядом, колени свои обняла, голову поверх уместила, да и сказала как есть:
– Охранябушка, «после» я только с умертвием твоим поговорить смогу. И то не факт.
Вскипел он, руки сжал в кулаки от гнева побелевшие, не сказал мне ничего исключительно, потому что… меня словом осторожным ранить не хотел. А так бы высказался, уж так бы высказался. В общем, мирится следовало… ему с ситуацией.
– Ближе подойди, будь добр, – попросила тихо.
Сделал шаг, приблизился.
Снова руку протянула, щеки его коснулась уж без труда, даже тянуться никуда всем телом не надо было, да и передала опять то жуткое воспоминание, как у юнца-чародея вечно молодого, от злобы словно крылья за спиной раскрываются.
Опосля в глаза взглянула охранябушке, да молча руку убрала.
Стоит он передо мной, маг что никогда голову свою не склонял, даже сил лишенный, да на меня смотрит так, что ясно без слов – он вернется, и удержать я не смогу, силенок не хватит. Такого всей мощью Заповедного леса не удержать. Только ведь и отпустить как? Я на него смотрю, позади него Заводь волшебная, ныне кабинет мага в крепости всем демонстрирующая, и лишь мне одной не комната высоко в горах мерещится, а четыре могилы, что я в своей жизни позади оставила. Три в деревеньке сгинувшей, да одна во лесу, с крестом наспех сколоченным… И не хочу я, не выдержу я могилы пятой. Его не станет, и от меня ничего не останется. Как сказать ему об этом? Как донести? Как объяснить?
– Я умру без тебя… – прошептала беззвучно.
– Я не могу остаться… – ответил честно.
И хоть вой, а понимаю я все, и решение его понимаю, и право биться за своих до конца понимаю тоже…
Но и иное мне ясно как белый день – потерять я его могу. Потерять навсегда, потому что чародей тот опаснее нас обоих, и безжалостнее вообще всех, кого знаю. И больно мне так, не продохнуть, всей грудью не вздохнуть. Тяжело так. Да только я ту боль сжала крепко-накрепко, внутри удержала, никому не показывая, и мыслить себя заставила рационально. Да, и так тоже умею, научилась уж, жизнь заставила.
– Агнехран, – сказала и поняла вдруг, что я его имя вечно произносить готова, – ты рубашку сними, да подойди ближе. Тот что Даниром зовется, он удар со спины нанес, и как ведьма я вижу какой – проклятие он наложил, видимо иглу использовал, как Заратар когда-то. И прежде чем ты пойдешь сражаться с тем, кто сильнее тебя, могущественнее, да подлее в сто раз, дай хоть от проклятия тебя избавлю.
Не стал он упорствовать, рубашку через голову снял движением одним, подошел ближе, да не спиной повернулся, а наклонился ко мне, руками в траву опираясь. И к самому лицу моему склонился, так что ощутила я прикосновение его волос, пахнущих хвоей и горным снегом, и поняла вдруг, что не забуду этого никогда. Ни запаха его, ни прикосновений, ни губ нежных да ласковых, ни глаз темно-синих, ни рук крепких, ни взгляда этого, что не скрывал от меня истины страшной – отныне я все для него, а он все для меня.
И это я того не понимала, даже две недели эти, что сохла по нему да сгорала, а он знал. Он, похоже, давно знал…
А еще поняла я, для чего ведьмам весна дана Землей-матушкой. Вот для таких ситуаций – когда на смертный бой любимого отпускаешь, а спасти его только весной собственной и можешь – она сил дает, она от беды защищает, она удар смертельный отводит… да только я свою давно истратила.
– Веся, – в глаза смотрит пристально, а передо мной расплывается – слезы незваные, последних мгновений счастья лишают, – что бы ни случилось, одно мне пообещай – из лесу своего ты не выйдешь.
И сорвались слезы с ресниц, по щекам двумя дорожками боли потекли.
– Веся, – маг руку протянул, щеки моей коснулся, – Веся…
А я вот о чем подумала – Тиромиру весну не отдала лишь по незнанию, словно уберег кто. Кевину отдала все, что могла – но не любила я его, пыталась, всеми силами пыталась, но так и не полюбила. А вот Агнехрана люблю. Всей душой, всем сердцем, всей жизнью своей бедовою. Больше неба его люблю, больше солнца, больше жизни. И может поздно уже, может не выйдет ничего, может глупости все это, да только…Ведь цвела весна в сердце, когда обнимал, когда к глаза смотрел так, словно для него весь этот мир в моих глазах существует, когда целовал, так бережно, словно нет на свете ничего важнее меня… А для меня важного так много – лес мой, яр мой, друзья-соратники верные, ведунья новая лесная, что народится скоро. Для меня все важно, но сердце свое я Агнехрану отдала без сожалений, скорее с благодарностью, за то что появился в моей жизни, за то что он вот такой, какой есть, за то, что он просто есть. И я не знаю, осталось ли что-то от моей весны, но знаю точно – всю силу своей любви, всю силу своего сердца, всю нежность, заботу и счастье, я хотела отдать лишь ему, ему одному.
И не спрашивая, не советуясь, потянулась к нему, к себе прижала, обняла крепко, да прошептала:
– Вместе с тобою связаны мы,
От весны, Агнехран, до весны.
Мое сердце бьется вместе с твоим,
И навеки мне нужен лишь ты один.
Отстраниться он попытался, а как не вышло, спросил напряженно:
– Веся, это в любви признание, или…?
Текли слезы, с ресниц срывались, по щекам стекали, на плече его пристанище находили. А я шептала, слова те, что не ведала, когда Кевина к себе привязать пыталась, и найти их было непросто, но я нашла. Тогда думала, что слишком поздно – теперь чувствовала, что случилось все так, как должно было.
– Веся?! – занервничал Агнехран.
Ты прости, охранябушка, но сердце мое и вправду с тобой умрет, а потому ни извинений, ни объяснений не будет. Лишь обняла сильнее, да продолжила:
– Я отдам тебе удачу, она всегда будет тебе верна.
Я подарю тебе силу, с каждым вздохом расти будет она,
Я вручу тебе очи, истину станешь видеть и днем и средь ночи,
Я вдохну в тебя жизнь, она спасет, даже если удар врага будет точен.
Дернулся маг, пытаясь высвободиться, да не отпустила я, к себе прижала изо всех сил, и зашептала последнее:
– В огне тебе не гореть!
В воде не тонуть!
Кровью не истечь!
Боли не испытать!
И лишь тогда отпустила я его, слез своих не скрывая, в глаза от гнева потемневшие взглянула, да и прошептала:
– О прощении не прошу, ты не простишь, я знаю. Но оба мы с тобой судьбы заложники – ты иначе поступить не можешь, вот и я тоже… не смогла.
Промолчал, только на меня глядит так, словно одна одинешенька я в мире этом осталась, и никого в нем больше нет окоромя меня.
– Я вернусь, – прошипел почти. – И мы поговорим.
Да, охранябушка мой, ты вернешься… А вот поговорим ли, это уж как карта ляжет.
«Я люблю тебя…» – прошептала беззвучно.
Вспыхнул круг алхимический, взглянула я на любимого, дай матушка Земля не в последний раз взглянула, да только он того не знал.
Вспышка, в заводи, что стала поверхностью блюдца серебряного, и вернулся любимый мой в башню свою магическую. Только тогда Водя, что молчал все это время, тихо заметил:
– Веся, волосы у тебя почернели, и чернее с каждым мгновением становятся.
Улыбнулась, горечи не скрывая, да и ответила:
– Я проклятие его себе забрала, Водя, от того и чернеют волосы.
И иглу, что осторожно из любимого вынула, молча передала водяному. Тот воздушный поток призвал, да и вышвырнул орудие чародейское прочь из лесов моих, да подальше от реки своей.
А я глаза закрыла, да Водю к связи нашей общей не подключая, распоряжения отдавать начала:
«Ярина, Светлый яр восстанавливай неустанно, сил у тебя теперь хватит»
«Леся, у Ульяны, жены Саврана, дочь народится спустя время положенное – то новая Ведунья лесная, позаботься о ней.»
«Леший каменный, уж прости, тебя подвела, ни помочь, ни высвободить не сумела. Но Дарима подрастет, а кот Ученый подсобит знаниями, я верю– вы справитесь».
«Лешенька…»
Лешеньке своему сказать ничего не смогла.
Хотела, а не смогла. Ни слова вымолвить не сумела.
И понял он все, он у меня понятливый.
Возник рядом, руку подал, помог подняться, клюку сам подхватил.
А между тем в кабинете Агнехрана бой начался. Данир-чародей вернулся без предупреждения, да удар нанес, когда Агнехран, его не видя, меч свой на пояс крепил. И силен был удар – три кинжала черных, магических, воздух вспоров, едва в мага не впились. Быстр был охранябушка – и развернулся стремительно, и два кинжала в полете отбил, лишь третий, что первым летел, в спину впился, но тут же опал, и капли крови архимага не пролив…
Потому что моя пролилась.
От боли едва на закричала я, да удержалась, знала, что пока открыто пространство, Агнехран услыхать может, а лешенька, верный мой леший, собой прикрыл, чтобы кровь ту не увидал никто. Да ударом клюки открыл тропу заповедную аккурат в сосновый бор.
И лишь когда ступили мы на землю, хвоей усыпанную, спросил соратник надежный:
– Что же ты наделала, Веся?
Пошатнулась я, силен удар чародея был, да на землю оседая обессилено, ответила тихо:
– Потому что не осталось у меня полноценной силы весны, лешенька. И не уверена я в ней, в силе ее. Все что точно есть – моя жизнь. Вот ее и отдала.
– Веська! – опустился леший на колени рядом со мной. – Но и весну ведь тоже отдала?
– Отдала, – и забрав клюку, легла наземь сырую. – Ты пойми, у чародея этого силу злоба черная питает, а у Агнехрана – любовь. Любовь к своим сотоварищам, к справедливости, ко мне… Но к себе у него любви нет. Он себя в смерти сына винит, а потому себя он не любит, и никогда не полюбит – свою любовь он мне отдал. Поэтому весну и отдала, и любовь отдала тоже… свою.
И тут удар меня настиг! Да такой, что на месте удержалась, лишь клюку в землю всадив, да за нее как утопающий хватаясь. Попытался было леший меня подхватить – его ударной волной снесло на самый край Соснового бора.
– Оставайся… – прохрипела, от боли сознание почти теряя, – там и оставайся, ближе не подходи… пожалуйста…
Не согласен был лешенька, да наказ выполнил – у самой кромки бора соснового остался стоять. А я, кровь с губ сплюнула, да попыталась подняться… и надломилась ветка под ногой, рухнула я наземь, и неудачно так, что ногу подвернула.
«Я отдам тебе удачу, она всегда будет тебе верна» – и я отдала, свою, всю без остатка.
А где-то там, далеко, Данир-чародей снова нанес удар, да злоба его была столь сильна, что не удержалась я на месте, отшвырнуло меня в сторону, спиной о сосну приложила – на землю рухнула почти бездыханной.
«Я подарю тебе силу, с каждым вздохом расти будет она», – и я отдала, всю свою силу, до капли. Но моя сила она с лесом была связана, а лес он завсегда растет, росла и сила Агнехрана сейчас, несмотря ни на что росла.
«Я вручу тебе очи, истину станешь видеть и днем и средь ночи» – и я отдала магу свое зрение, свое ведьмовское зрение, и едва он моими глазами увидел, сама я почти ослепла.
Но это сработало. Увидел Агнехран силу Данира-чародея, от нового удара увернулся, свой нанес, да только… Данир сильнее был. Чем он ударил мне неведомо, но ощутила я, с магией такой я в жизни ни разу не сталкивалась, да только нахлынула тьма на Агнехрана, да и остановилось сердце его… На миг всего, на единственный миг, потому что:
«Я вдохну в тебя жизнь, она спасет, даже если удар врага будет точен»…
И я вдохнула жизнь, и поняла, что забилось сердце его в тот же миг… как остановилось мое. А оно остановилось, скованное страшной чародейской магией, словно когтями нежити стиснутое с такой силой, что и не трепыхнуться. И лежала я, глядя в небо, едва виднеющееся между высоких крон сосен, и улыбалась, несмотря не на что. Потому что победила я, пусть даже и такой ценой. А впрочем какой? Кто я в этом мире жестоком, где один только лес мой Заповедный и остался пристанищем доброго и светлого?
– ВЕСЯ!!! – не мысленно позвал, а зарычал леший мой, чувствуя, как теряет ведунью свою…
Прости, лешенька, да не было другого варианта. Без Агнехрана жизни не только мне нет, но яру Гиблому, и лешему каменному, и всем тем, против кого чародеи выступят. Сильны они, опытны, да жестоки сверх меры. Ведьмы и те с ними не совладали, а это уже о многом говорит.
«Не печалься, – попросила мысленно, говорить я уже не могла, – Дарима подрастет, хорошей ведуньей станет. Леся и Ярина сильны как никогда. С нами вампиры, волкодлаки, бадзулы, моровики… Водя тоже с нами…»
Но не согласен был лешенька, и зарычал да так, что пригнулись верхушки деревьев:
– ЗАЧЕМ?!!
И правду ответила:
«По схеме той, что нашли, двадцать четыре чародея в Заповедный лес проникнуть только могли, а им восьми хватило, лешенька. Всего восьми. И от навкар лес наш мы чудом спасли, ты это не хуже меня понимаешь, а без Агнехрана не спасли бы и вовсе».
«Но ведь спасли же!» – леший простонал.
Сердце мое уже так долго не билось, в голове темнело, силы утекали как песок сквозь пальцы… А я сказать еще должна была:
«Это лишь первая группа была, лешенька, еще есть вторая… и я сомневаюсь, что одна…»
И потемнело в глазах, да так словно ночь непроглядная опустилась, вдох сделать попыталась было, да не сумела никак, ничего уже не сумела… Лишь ощутила, будто взлетаю к звездам, к самым звездам лечу. Они почему-то не сияли, словно тусклые стали, и к ним не то чтобы лететь, на них и смотреть то не хотелось вовсе, но смерть не спрашивает, смерть забирает безжалостно.
И вдруг остановился мой полет. До звезд оставалось рукой подать, а остановился он. И замерцали звезды пылью да песком, отразились блестками на платке черном эфы песчаной, что перед костром одиноким одна и сидела. И взглянула та эфа на меня глазами змеиными, да произнесла отрешенно:
– Что ж, ведьма лесная, права я оказалась – у тебя свой путь. Да только путь тот был материнским словом освещен, материнским последним желанием. А мать твоя, погибая, от всей души, от всего сердца кровоточащего, пожелала тебе удачи, Весена. Вот и везло тебе, завсегда везло, а ты свое везение другому отдала. Вот твое везение и закончилось, девочка.
И ощутила я песок, теплый, согревающий, мягкий. На него села, его рукой коснулась… И поняла, что не чудится мне это, и не бред сознания умирающего происходящее, а реальность, пусть и странная.
– Ты дар материнский себе вернуть можешь, ведьма, – продолжила эфа Черной пустоши, – и спасешься. В последний миг, но спасешься. Решайся, Весена.
На что решаться-то?
– Аедан…– говорить не могла почти, с трудом имя его аспидово выговорила.
Эфа ничего не ответила – лишь на огонь костра что горел перед ней взглядом указала. И вгляделась я, да и увидела. Смертный бой я увидала, и в бою том супротив одного Агнехрана – три десятка чародеев насмерть стояли, а Данирка-чародей позади всех, подлый злодей и в бою один-на-один соратниками прикрылся.
И я к костру ближе наклонилась, да и услышала слова чародея мерзкого: «Продолжайте атаку, его сердце я остановил. Он на последнем издыхании, сейчас рухнет замертво».
Как чувствовала! Вот как чувствовала, что не выйти было Агнехрану из этого боя живым. А теперь они в него заклинание воспламеняющее, а охранябушка мой в огне не горит. Они в него водным смерчем – но Агнехран и в воде не тонет. И взвились в смерче сотни кинжалов, и даже в тело сильное впились – вот только кровью маг не истек, рухнули кинжалы наземь, а все раны на теле архимага затянулись мгновенно. Да и боли он никакой не испытал, от того чистым остался разум его, болью не затуманенным.
И поняла я, что улыбаюсь. Улыбка на губах счастливая, несмотря ни на что, несмотря даже на то, что последний раз вижу его, но я эфе Черной пустоши и за это была благодарна, за то что дала возможность убедиться, что хорошо все с ним.
– Вижу улыбку твою, значит не жалеешь ни о чем, – тихо сказала та что ядовитым прикосновением убить может.
