Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"
Автор книги: Елена Звездная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
И вдруг сквозь боль, с коей смирилась уже почитай, сквозь нестерпимый жар и чувство горечи, к губам моим аспид прижался своими. Вдох, всего один вдох, и выпил он весь оставшийся чародейский огонь до последней капли. Содрогнулся от боли, задышал тяжело, пытаясь с силой непомерной справиться, а потом открыл глаза змеиные красные, и одно всего слово выдохнул:
– Убью!
И рухнул. Аккурат рядом со мной и рухнул. А кто бы не рухнул, от такой-то волшбы?
И вот он рухнул, а я приподнялась несмело, клюку все так же сжимая, да на аспида в тревоге взирая.
Из воды без всплеска, без шума скользнул Водя, быстро к нам подошел, на колено одно опустился, пальцами к шее аспида прикоснулся, отсчитал что-то с глазами закрытыми, на меня посмотрел и сказал:
– Жив.
– Точно жив? – я сама полумертвая была, да от тревоги такой и говорить смогла на удивление.
– Точно, Веся, точно, – Водя на меня смотрел так, словно видел если и не в первые, то точно как-то иначе теперь. – Свечи эти, – он поляну оглядел, – это такой ведьминский ритуал, да? Скажи мне что да, Веся, пожалуйста!
А что я сказать могла?
Правду сказала:
– Нет.
Еще и добавила:
– Сама выдумала. Когда делать нечего, и не такое же выдумаешь.
– Весссссссся! – прошипел водяной ну совсем как аспид, а то и позлее.
И все мое негодование как плотиной прорвало!
– Водя, а что делать было? – воскликнула раздражено. – Ты – водяной, и только водяной, сила чародейская у тебя есть, но пользоваться ею ты не умеешь. А как водяной, ты бы и себя, и часть реки погубил, а то и до самого моря скверна добралась бы. А я ничего не могла сделать как ведунья. Ничего, понимаешь? Мы с первой-то волной с трудом справились, а вторая загубила бы на корню все наши старания! Не могла я лесом рисковать, и так уж рискнула, от того поступила как смогла, другого пути у меня не было!
И Водя взвыл. Аки волк одинокий на луну полную. Так взвыл, что волки во лесу моем вдруг взяли и поддержали.
– Хватит, Водя, – попросила я. – Что ты, что я, мы на себе огромную ответственность несем, нам горевать, печалиться, да на луну выть некогда.
Посмотрел на меня глазами печальными, кивнул горько, хотел было сказать что-то, да тут затрещала свеча одна, и мы к ней обернулись скоренько.
Трещала, бесновалась, билась в агонии свеча ядовито-зеленого цвета. Большой она была, много злобы я в нее вложила, много ненависти, много боли. За ту деревню упырем погубленную, о которой Агнехран рассказывал, за смерти ведьм невинных, за погибель ведуний лесных. За все я мстила. И пусть убивать не хочу, не мое это – жизни отнимать, но испытать страшную боль Велимире придется за все. Абсолютно за все! И мне не жаль ни капли!
А еще… не плохо мне. Боль ушла. Слабость осталась легкая, голова кружилась немного, а боль ушла. На руки свои посмотрела – ни ожогов, ни царапин, ни крови. И удивительно оно было бы, а может даже и хорошо, но знала я – коли в одном месте прибыло, значит в другом точно убыло.
Поглядела на аспида, на земле лежащего да с трудом дышащего и отчетливо поняла, откуда тут убыло.
– Лешенька, – позвала друга верного, – помоги аспида в избу перенести.
Но леший мой держался чуть поодаль, и когда я поглядела на него вопросительно, тихо ответил:
– Веся, он сейчас как лава горная. С виду обычный, внутри полыхает. И когда тот огонь наружу вырвется, от леса нашего хорошо, если половина останется…
Вот оно как.
– Перенесу в горы, – решил леший, – там и оставлю. А вот ты, Веся, в сосновый бор отправляешься, и мигом.
И ведь хороший совет леший дал, хорошее наставление, а я на аспида поглядела, да и… головой покачала отрицательно.
– Не глупи, Веся! – потребовал лешенька.
Я на наруч обручальный указала, и твердо решила:
– С ним побуду, пока в себя не придет. И не спорь, лешенька, он меня в беде не бросил, в огонь за мной пошел, вот и я не брошу его, не смогу. Не спорь, не настаивай, не трави мне душу.
***
Знакомая пещера встретила морозной свежестью. Леший внес аспида в нее на вытянутых руках, но уложил осторожно, стараясь не потревожить. Прямо на каменный пол и уложил, вот как есть. Что ж, я в избенку перенеслась, нахватала всего, чего могла – одеяла из шкафа запасные, рубашку для себя сменную, эта вся потом пропиталась, воды кувшин.
Дверь приоткрылась, заглянул Тихон.
– Еды надоть? – вопросил он.
– Очень надо, спасибо тебе родненький, – замечательный у меня домовой, не зря печь два года не топила и его в избе прятала. И хоть все равно в любом случае так поступила бы, но то что за меня тревожится, приятно это.
Да не переодеваясь, споро сбежала по ступеням вниз, ударила клюкою оземь, тропу заповедную открывая.
Четыре шага, и я в пещере. Сократилось то время и количество шагов сократилось – усилились чащи мои, от того и пути короче стали.
В пещере лешеньки уже не было, один аспид лежал – глаза закрыты, а вот ладони в кулаки сжаты, дышит тяжело и сразу ясно, что не спит он, и не отдыхает. Он борется, с огнем чародейским, что впитал в себя, сражается неистово.
– И вот зачем влез-вмешался? – вопросила горестно. – Неужто непонятно было, что коли на себя всю беду взяла, значит то беда всамделишная да страшная?
Промолчал аспид, только зубами скрежетнул, и все на этом. Плохо ему было, совсем плохо. И чем помочь ему я не ведала. Подошла, одеялом легким укрыла, матрас рядом постелила – самой перенести аспида мне было не по силам. Голову с трудом приподняла, полушку просунула.
– Достаточно, – с трудом выговорил аспид.
Помолчал, пока растерянно стояла на коленях, еще рук от подушки да головы его не убрав, да добавил:
– Спать буду сейчас. Не буди.
Солгал. Как есть солгал – не спать он сейчас будет, а в беспамятство провалится, сознание потеряет. И вот зачем врать то нагло так? Но спрашивать было уже не у кого – разжались черные ладони, изменилось дыхание… теперь только ждать и оставалось.
Я отошла, из кувшина в таз налила воды немного, рубашку мокрую скинула, ополоснулась, в сменную переоделась и тут взгляд на себе ощутила. Обернулась недоуменно, да так и замерла – аспид не спал, и в беспамятстве не был, он сидел, упираясь руками в колени, и… за мной беспечной подглядывал. И я то конечно подальше отошла, в полумрак самый, но у аспидов зрение преотличное. И хотела уж высказаться, а этот обратно на подушку рухнул и сказал укоризненно:
– Просил же – не буди.
– Так, а ты не спал! – возмутилась вполне обоснованно.
– Так, а кто спать будет, коли рядом женщина любимая, да еще и без одежды? – меланхолично вопросил аспид.
И вот сказала бы ему, много чего сказала, но… плохо ему сейчас было, так что потом все скажу.
– Уже переоделась. Спи, коли собрался.
Он усмехнулся и вдруг спросил:
– Веся, тебе ядовитая какая-нибудь гадость, навроде змеи, опасна?
– Нет, – ответила, подхватывая сброшенную рубашку. – Мне, аспидушка, в моем лесу ничего не опасно, а пещера, почитай, на моей территории.
– Это хорошо, – отозвался он, – а то там в углу, куда ты переодеваться стыдливо ушагала, змея, и судя по всему ядовитая.
Мигом я к нему «пришагала». По правде говоря прибежала, потому как змеи то мне не опасны, это так, но боюсь я их страсть как!
Аспид усмехнулся и произнес:
– Сказала бы просто глаза закрыть, и я б закрыл и не подглядывал, я же все понимаю.
– Угу, – ответила, в темную часть пещеры вглядываясь, – в следующий раз так и сделаю.
Улыбнулся, зубы белые на черном лице сверкнули.
– Весь, я на каменном полу полежу, мне сейчас так лучше, а ты ложись на матрас, тебе отдохнуть нужно.
– Тттут змеи, – прошептала нервно.
– Ко мне ни одна змея не подползет, я для них враг смертельный да самый опасный. Ложись, одеялом поделюсь.
Мне спать вовсе не хотелось, но тут аспид сказал:
– Да и заснуть смогу, мне надобно, а не выходит никак.
Ну, раз надо то надо.
Подхватила подушку вторую, легла, аспид галантно одеялом поделился, за руку меня взял, да и заснул почти сразу же. Или в беспамятство провалился, кто его знает.
А я лежать осталась, в потолок растерянно глядя…
Страшной беды сегодня избежали, действительно страшной. Как представлю, что случиться-то могло, холодок ужаса по спине пробегает. И страх остается. Холодный липкий страх…
Леший появился бесшумно, на меня, да на аспида спящего поглядел укоризненно, но будить нашего воина огненного не стал, сказал мысленно:
«Тихон еду передал, я еще воды принес. Поставил у входа в пещеру».
«Спасибо, лешенька, – ответила с улыбкой благодарственной».
«Как он? – недобро на аспида глянув, вопросил леший»
«Врет, что спит, – правду сказала».
«Врет, – подтвердил лешенька, – тяжело ему, огонь внутри не гаснет. Того гляди в бреду бессвязном метаться начнет».
Предостерегающе сказал, меня предостерегал.
«Справлюсь, – ответила решительно, и тоже соврала».
Не ведала я справлюсь али нет, но вот что знала точно – одного его не оставлю.
Леший тихо, осторожно, стараясь не скрипнуть корой, не затрещать суставом, сел поближе ко мне, в глаза посмотрел напряженно, настороженно.
«Веся, это что ж выходит, в любой день, в любой миг погибнуть со всем лесом нашим Заповедным могли?»
«Вот и меня эта мысль тревожит очень, – ответила ему. – Почитай жили не тужили, только со всем лесом разобрались, только жизнь-то наладилась, я со своими обязанностями справляться научилась, ты определился где по правилам делать что, а где лучше меня послушать, и тут напасть такая… Как подумаю, что пропустить могла Саврана с грузом его в тот день, так дурно становится».
«Вот и мне… неспокойно», – сказал лешенька.
«Других то нет… навроде, – предположила неуверенно».
Уже неуверенно, потому как ни в чем уже уверена не была.
«Лешенька, а помнишь славу страшную Агнехрана-архимага?»
«Такое не забыть, – хмыкнул друг верный».
«Так вот он мне о деревеньке рассказывал, которую упырица за ночь всю изничтожила, да только выяснилось, что упырица та год, цельный год, лешенька, в подполе у ведьмы прикованная провела».
«Да быть того не может, чтобы ведьма и…» – начал было соратник мой.
Да и умолк.
«Чтобы ведьма – быть не может, а чтобы чародейка – то вполне», – подтвердила я мысли его худшие».
«Никого не щадят, – ожесточенно-озлобленно высказался леший. – Ведуний лесных погубили, леса Заповедные погубили, ведьм вот сейчас губят, и выходит, что людей губили тоже. Одного не пойму – зачем им это?».
Поразмыслив, предположила:
«Нежить видать требовалась…»
И саму от мысли такой передернуло, да только боюсь верная она, мысль эта.
Села я осторожно, чтобы аспида навродь спящего не потревожить, руку его все так же держа, да и попыталась мысль свою обосновать:
– Деревенька-то была закрытая…
«Тише ты!» – прикрикнул леший.
Тут то и поняла, что вслух говорю. Вернулась к изначальному.
«Деревенька-то была закрытая, упырица за ночь ту кого порешила, а кого и скверной заразила, в нежить обратив. Чародейкам же та нежить надобна была».
«А для чего надобна-то?» – вопросил лешенька.
А я ж почем знаю-то?
«Может Гиблый яр охранять-оберегать от магов? – предположила рассеянно. – Агнехран туда несколько раз с отрядом ходил, да до цели ни разу не добрался. И это он-то, архимаг цельный».
«Думаю твоя правда, коли в Гиблом яру была их надежда на спасение, тогда и защищали они его как могли. Но и на случай, если проиграют в войне необъявленной, заготовились… чтоб им плесенью поганой обрасти!».
Это уж точно. Поежилась я, беда то миновала, а страх остался.
«С таким количеством энергии никто бы не справился, – тяжело это было говорить, но что правда, то правда.– Повезло нам во многом. В том, что с Водяным дружим, и он подсобил, с тем, что Ярина да каменный леший на нашей стороне, с тем, что ты у меня опытный.»
«А больше всего с тем, что ты ведьма», – усмехнулся леший.
«А как ведунья не справилась бы, – призналась с ужасом».
«Все, Веся, все, прошло уж, миновало, – успокоить лешенька попытался».
«Миновало ли, вот в чем вопрос…» – и страх мой он вернулся с силой утроенной.
Помолчали мы с лешим, над ситуацией мрачно размышляя.
«Наш лес чист, – сказал после раздумья недолгого леший, – но у чародеев каждой твари по паре… Волков подниму, нечисть всю, под каждый пенек загляну, по каждой поляне пройдусь. Однако, и ты и я, мы наш лес чувствуем, есть ли в нем тропы неизведанные?»
«Нету». – леший тут прав был, мы свой лес как пять пальцев знали. Весь знали.
Однако вот о чем я подумала:
«Николу с собой возьми».
«Савранова мальца? – уточнил соратник мой».
«Его самого. У него, лешенька, дар есть – он видит то, что когда-то было. Мы с тобой только то, что есть. Возьми его, о помощи попроси, малец смышленый, его не затруднит и в тягость не будет, а нам с тобой взгляд иной он не помешает».
Кивнул леший, соглашаясь, да и поднялся.
«Раньше начну, раньше закончу, – мне сказал. – А ты поспи, Веся. Да и вот что – мазь то тебе лечебную от водяного принести?»
Ничего не говоря, я молча развернула ладонь свою, показав лешему чистую, без шрамов, невредимую кожу. Застыл лешенька, на меня смотрит напряженно, да и молвит:
«Веся, но если где-то убыло, то где-то… прибыло ведь».
Кивнула я, полностью с ним соглашаясь, да осторожно, стараясь аспида не потревожить, ту ладонь, что в руке держала, развернула аккуратно. Там были шрамы. Все мои шрамы. Заросли они, да и на темной угольной коже видны едва-едва, но ощутимы.
«Дорога ты ему, – после долгой паузы сказал леший. – Больше жизни дорога…»
И посмотрел на меня леший так, что сердце сжалось, да слезы в глазах заблестели. Я уже была раз дорога, больше жизни дорога… и ничем хорошим это для того, кто любил меня, не закончилось.
«Сделай дело доброе, цветы на могилке Кевина…»
«Полил уже, – вздохнул леший».
И на аспида поглядел выразительно. Так выразительно, что стало ясно – уже готов и у этого на могилке цветы поливать.
«Нет, его смерти не отдам, – прошептала я. – Не хочу я могил больше, лешенька, все сделаю, все что смогу и даже что не смогу, но могил не хочу больше!»
«Тебе решать, – сказал леший. – А сосуд для сбора крови у Гыркулы брать будем или как?»
Помолчала я, а ответила честно:
«Будем».
«Я в тебе не сомневался, – усмехнулся лешенька».
И ушел, оставляя меня с мыслями тягостными.
– Веся, – вдруг позвал хрипло Аедан.
– Я тут, я с тобой, аспидушка, – ответила успокаивающе, на подушку легла, в лицо черное вглядываясь. – Спи. Спи мой хороший, сил набирайся.
Кивнул едва заметно, да и… заснул вроде. Страшный, черный весь пречерный, жуткий же, а уже мой. Весь мой, всем сердцем и душой мой. И даже браслет обручальный вот имеется да тускло поблескивает, опасность выдавая. Я руку протянула, осторожно пальцем коснулась, чтобы не светил, аспида не будил, а наруч обручальный вдруг возьми да и ответь мне не холодком металла, а холодом камня самоцветного. Меня в жар кинуло! Приподнялась, в обручальный браслет аспида вгляделась да глазам своим не поверила – в него впаян был алмаз. Большой, ромбовидный, сияющий зеленью алмаз! И о многом бы подумать могла, многим оправдать – только мой это был обручальный наруч! Моими руками сделанный, моей магией напоенный, мной сотворенный! И никто на всем белом свете, да и на темном тоже, не смог бы в него впаять алмаз зеленый. Да и редкий камень этот, столь редкий, что по пальцам имеющиеся в мире пересчитать можно, да еще и размера такого! Ведь это был не изумруд, не демантоид, не цаворит, не нефрит, не турмалин, не ямша, не хризолит, не аквамарин! Это был редчайший зеленый алмаз! Как? Как такое возможно?!
Опустилась я на подушку, тяжело дыша.
Не совсем я уверена была в том, что творила находясь в огне чародейском, я тогда скорее интуиции доверилась. Но интуиция интуицией, а законы магии мне известны – тот, кого наделила я крепостью да прочностью алмаза зеленого, лишь только он один мог изменения ощутить, а вот изменились бы артефакты что на нем – большой вопрос. Но если бы и изменились, то лишь на Агнехране. На нем, а не на аспиде!
И медленно я повернулась к спящему аспиду.
Глядела на него, на чудище огненное, долго, внимательно, а сама все вспоминала и вспоминала.
Как дрова рубил – а я спросонья решила, что это каким-то образом невероятным охранябушка возвернулся.
Как знал обо всем Агнехран, а я то лишь аспиду говорила.
Как письмо, что Агнехрану передать просила, без стеснения, не раздумывая, аспид вскрыл…
И очень тихо, почти неслышно, прошептала я:
– Агнехран…
– Веся, Весенька… ведьмочка любимая моя… – в полубреду ответил аспид.
Меня как молнией пронзило!
Замерла, не дыша, не двигаясь, да в упор глядя на того, кто столько лгал!
Столько мне лгал!
И в миг этот страшный затряслось, задребезжало блюдце серебряное, звало-просило требовательно, настойчиво.
Мягко я руку из ладони аспида высвободила, поднялась бесшумно, блюдце взяла серебряное, яблочко явно Тихоном припасенное, из пещеры вышла, на камни тяжело опустилась, да и пустила яблочко по блюдцу кружиться, пространство соединяя, мне вызывающего открывая.
А как открыло облик зовущего, так и не поверила я глазам своим – смотрела на меня ведьма. Молодая али нет, но точно не старая. Чистой светлой была кожа ее, черно-зелеными глаза, седыми с зелеными прядями волосы, а еще… кулон у нее был… малахитовый.
– Ульгерда? – прошептала, словам своим не веря.
Кивнула ведьма, предположение мое подтверждая, да не преминула заметить:
– Волосы у тебя черные, Веся, чернее ночи.
Я прядей своих коснулась, пропустила меж пальцев, да и ответила безразлично:
– Тяжела ночь выдалась.
Только никому никогда не скажу, что тяжелее всего сердцу моему пришлось. Намного тяжелее. Но не время для слез, и себя жалеть не время, совсем не время.
– Наш враг – чародейки, – сказала Ульгерде решительно. – Помни о том, что заклинания на уничтожение всегда в паре идут.
Побледнела ведьма по ту сторону блюдца серебряного. Поняла она больше, чем кто иной понял бы.
– Как выжила? – спросила взволнованно.
– Друзья-соратники помогли, – правду скрывать не стала. – В единстве сила, Ульгерда, только в единстве. Когда есть на кого положиться, никакая беда не страшна, никакой враг не опасен…
– Опасен, – не согласилась старая ведьма, пристально меня разглядывая.
– Но не смертельно, – настояла на своем я.
Ульгерда вздохнула судорожно, да сказала:
– Низкий поклон тебе, Весяна. За то, что сделала для меня. За то, что сил придала, да решительности. За молодость возвращенную благодарить не буду, не нужна она мне, сама знаешь, без любимого свет мне давно не мил, ради детей да внуков жила. Теперь ради ведьм жить начну, ради сохранения нашего общества, ради тех из нас, кто погиб смертью безвременной. И к тебе с поклоном я еще приду, поклонюсь до самой земли-матушки, а сейчас вопрос есть важный – маги просят доступ на Ведьмину гору. Просят настойчиво, говорят, что о нас, нашей жизни заботятся. Что делать мне, Веся? Пустить, али прочь прогнать?
Прямо спросила, совета напряженно ожидая, а я… Что я сказать могла? Я вопрос задала:
– Ульгерда, ты с навкарой справиться сумеешь?
Побледнела теща барона, лицо ее бледнее снега стало.
Посидев в задумчивости, правду сказала:
– Советовать я не могу, Ульгерда, но сама я, как ведьма, с одной навкарой может и справилась бы, да только сомневаюсь, что там, в горе Ведьминой одна тварь скрывается. По мне так ударили, что насилу жива осталась. Как ударят по вам мне не ведомо. Прости, плохой из меня советчик.
Опустила взгляд старая ведьма, сама все так же бледнее призрака, глаза лихорадочно бегают, да руки дрожат.
– Черная плесень, как скверна поганая, на нижних уровнях горы давно есть, все отмывали ее да отмывали, а она по новой ползет. Тогда верховные приказали старательнее полы мыть, а теперь… Теперь что мне думать?
– О самом страшном подумай, – посоветовала ей. – Да к самому худшему готова будь. И к тому, что самое худшее в паре пойдет, поначалу послабее, а потом всей силой ударит.
Меня до сих пор как вспомню о случившемся да о ловушке чародейской трясет дрожью крупной, на самом краю гибели были, на самом краешке. До сих пор жутко.
– Я открою гору для магов, – тяжело, словно каждое слово с болью ей давалось, ответила Ульгерда.
И на меня посмотрела выжидательно. Я не кивнула, не подтвердила ничем согласие с мнением ее, я молча сидеть осталась… потому что не знала, что лучше. Просто не знала. Ведьмина гора завсегда была оплотом нерушимым-непроходимым, кто ж знал-ведал, что проникнут в него чародейки, подлостью да подлогом, но проникнут, ведь в лесу Заповедном им места не было, ведуний лесных проще убить, чем провести… И тут подумалось мне вот что.
– Ульгерда, – я на старую знакомицу поглядела, – ко мне иди.
Не поняла ведьма сразу, оно ж такое сразу и не поймешь, а я вот что придумала:
– Гиблый яр теперь мне принадлежит, на севере его гор много, гряда цельная хребтом облака пронзает. Забирай всех, всех кого можешь, да ко мне летите, путь укажу.
Замерла Ульгерда, нахмурилась и честно сказала:
– Веся, среди нас все еще и нежить может быть.
– Так-то оно так, – кивнула я, – да только Ярина нежить не пропустит, в том-то и суть. Нечисти завсегда рады, а нежити ходу в леса мои Заповедные нет.
Призадумалась Ульгерда. Да думала недолго, и кивнула вскоре, а затем и сказала благодарственно:
– Спасибо тебе, Весяна. От всего сердца благодарю.
– Не до благодарностей, – ответила со вздохом, – нам бы выжить сейчас… всем.
Кивнула Ульгерда, прощаться не стала, так связь оборвала.
Я же, поднявшись тяжело, вернулась в пещеру, да осталась стоять, пристально глядя на аспида, который, и я уже почти уверена в этом, аспидом не был.
А потом вспомнила то, что сказала Ульгерде и поняла невероятное – нет, был. Спящий беспокойным сном на полу в пещере именно аспидом и являлся! Потому как мага – моя чаща не пропустила бы. Один лишь раз Заратар эль Тарг в лесу моем оказался лишь потому, что его ведьмак провел. Аспиду ведьмак не требовался, ему дозволение я дала, от того спокойно по лесам моим перемещался. Агнехрану же такой привилегии я не давала. И попытайся архимаг пройти – остался бы там, где пытался. Значит – он аспид. Архимаг лорд Агнехран действительно является аспидом!
И тогда…
Тогда что выходит?
Это не аспид сына потерял, а охранябушка мой? От мысли такой сердце сжалось от боли за него, да только… Только вот он лежит, сначала лжет без устали, а потом лежит весь такой несчастный! И вот разбудить бы его, растолкать сонного, да и задать вопрос прямой, прямо в лоб задать, а я… Я вдруг поняла, что не смогу.
Не смогу спросить.
Не смогу обвинить.
Не смогу из сердца вырвать, пусть даже с кровью и болью, а не смогу.
Тихо села на матрац, ноги обняла, на Агнехрана-аспида смотрю, а вижу… вижу то, что случилось словно в другой жизни. Сад, в особняке Славастены, меня – застывшую, оглушенную, потрясенную, да Кевина, что остервенело шепчет: «Они используют тебя, а затем убьют, Валкирин, и кинжал будет в руке Тиромира, пойми ты это». И я не просто поняла, я в это поверила. Поверила сразу. Поверила, но ни Тиромиру, ни Славастене обвинений в лицо бросать не стала. Мне хотелось, хотя бы спросить хотелось… да перед глазами избушка обветшалая на краю деревни вспомнилась, да три могилы. Деда, что жизни ради жителей деревни не пожалел, да и погиб смертью безвременной. Бабушки, что требовала справедливости – а получила лишь насмешки да прозвище «вдова охотника непутевого», и матери, которую мне не довелось увидеть даже после рождения… ее уволокли прежде, чем я глаза открыла, прежде, чем мой первый крик избенку огласил. Все они пытались добиться справедливости… и я знала чем то для них закончилось. А потому, выслушав Кевина я к Тиромиру пошла не за тем, чтобы обвинить или вопросы задавать, о нет. В платье свадебном, пробралась в его комнату, с разбегу обняла, нежно и крепко, зная, что в последний раз, да пока целовал, ошеломленный и появлению моему завсегда счастливый, браслет-то и проверила. Снят был браслет. Снят, изнутри материалом изолирующим покрыт, да держался не на замке вовсе, а на смоле древесной, магически стабилизированной.
Горечью тогда все поцелуи сладкие обратились, горечью душа наполнилась, горьким грядущий день стал. А Тиромир вскинулся, на меня посмотрел, да и спросил: «Веся, жизнь моя, от чего слезы?». «От счастья, Тиромир, – ответила с улыбкою, – от счастья». И слезы потекли втрое сильнее прежнего. «Хорошо все будет, Валкирин моя». И обнял… пропажи браслета свадебного не заметив. А после отнес меня в комнату мою на руках, под скептическим взглядом Славастены. Платье снять помог, в постель уложил, руки целовал, о том, как любит, говорил, да и ушел, лишь поверив, что я сплю.
Не спала.
Едва ушел, поднялась тут же. Надела сорочку кружевную новую, платье свадебное, украшения все, что имела, окромя кольца обручального, да обручальных браслетов – их изолировала, да в суме сокрыла. Собиралась быстро, да с собой забрала не только артефакты, драгоценности и деньги – все книги, что могли понадобиться. Все тетради, в коих конспекты вела, да всё, что следы крови моей имело – декокты, снадобья, работу лабораторную, в коей кровь свою на составляющие части разбирали. Я забрала то, что хранило ауру мою, кровь, запах. А то, что унести возможности не было – подожгла, огромный костер посреди своей комнаты, прямо на собственной постели возведя.
И лишь когда поспешила в истекающую ночь, в черный плащ кутаясь, лишь тогда обнаружила Кевина. Я сама уйти хотела. Сама. Чтобы не пострадал более никто, да Кевин решил иначе. И хоть была я супротив, но без Кевина не ушла бы я, не дали бы. Как узнала я позже, не спал Тиромир, все нервничал перед свадьбою, тревожился, даже к отцу не уехал, остался ночевать в доме матери, да только и там не было ему покою. Оттого под дверью моей оказался раньше, чем разгорелось пожарище, и в комнату ввалился, едва вспыхнула кровать. И навроде провал то, ведь сразу узнал-увидел, что меня на постели не было, но окно было приоткрыто, дверь распахнул Тиромир, от сквозняка вспыхнуло пламя сильнее прежнего, уничтожая все, что от меня могло остаться. И тогда понял Тиромир кто пожар устроил, понял и то, что я сбежала – шкафы-то не все закрыла, в спешке вещи собирая. А вот с кем сбежала, это осознал, едва к отцу кинулся, да окромя Ингеборга еще и Кевина с собой на поиски взять хотел. А у Кевина на столе записка лежала, в ней всего три слова было – «Я люблю ее».
Но это я узнала опосля, а в тот момент мы бежали.
Сначала на конюшню наемную, где я планировала лошадь взять, да только следуй я своему плану и первый же пункт его, стал бы последним – на конюшне маги появились быстрее нас. Порталом перенеслись, сходу мой следующий шаг просчитав. Кевин их первым увидел, мне рот ладонью закрыл, да быстро за сарай уволок. Там, стоя и с ужасом прислушиваясь к приказам, которые Ингеборг своим подчиненным, спешно вызванным раздавал, мы начали думать о том, что делать дальше. Я хотела на север. В тот лес, что близ деревушки моей, из которой я родом стоял. Домой я хотела. Хоть и осталось от того дома одно название, а хотела домой. Глупое желание, глупое и предсказуемое – Ингеборг туда сходу десяток своих приближенных отправил. Такой дурой как в ту секунду, я себя больше никогда не чувствовала.
«Давай на восток, – сказал тогда Кевин, – оттуда к морю, а как его пересечем, так нам уже никто страшен не будет».
И я согласилась. Я просто не знала, что в этот момент Кевин рискнул своей жизнью ради меня.
«Motabilem spatio» – заклинание перемещения.
Сильное, выпивающее мага почти досуха, сжигающее изнутри, отбирающие все силы. И когда мы переместились, Кевин упал. Рухнул как подкошенный, а в груди его словно угли тлели, в сумраке ночном то видно было даже не магу. Вот только жертва была напрасной – это Кевин был простым магом, а вот Ингеборг нет. И то на что Кевин отдал почти все силы, Ингеборга даже не пошатнуло – они увидели портал, проследили, и вышли на холме в ста шагах от нас в тот момент, когда я пыталась хоть как-нибудь спасти Кевина. Архимагу простой маг не соперник, я тогда это наглядно увидала. И ведьма не соперник тоже. Никогда не забуду, как сияющий магическим щитом Ингеборг неспешно направился к нам. Не спеша, спокойно, размеренно, даже слегка с ленцой, уверенный, что жертвам деваться некуда.
Это стало его главной ошибкой – он шел слишком медленно.
Он дал нам несколько минут, и мы использовали каждую крупицу отведенного времени.
«Веся, убей меня…»
Сколько раз в ночи я просыпалась с криком, преследуемая этими словами.
«Веся, убей меня… Ты знаешь многие из наших заклинаний, убив меня ты войдешь в силу и станешь частично магом. Используешь «Motabilem spatio» и перенесешься отсюда. Убей меня, Веся, это наш единственный шанс».
А Ингеборг шел, я уже видела даже ухмылку на его лице, мерзкую победную ухмылочку…
Она застынет, едва архимаг увидит кинжал в моей руке.
Она окаменеет, едва я всажу его в грудь Кевина.
Она исчезнет совершенно, когда я, входя в силу, произнесу вовсе не «Motabilem spatio», заклинание по которому найти меня могли, а пришедшее в сердце внезапно – «Земля-матушка, я чиста перед тобой, защити да укрой». И вздыбилась земля, вспарываемая колючим ядовитым терновником, загудел потревоженный лес, отвечая на зов мой, да явилась мне Силушка Лесная, и вопросила мужским голосом «Кто ты, дитя крови испившее, маг али ведьма?». «Я никто», – тяжело мне те слова дались, но ведьма я, сердцем чувствовала ответ правильный. И сказала тогда Лесная Силушка: «Повторяй за мной, дева лесная. Отныне и на веки вечные, клянусь лес свой защищать живота не жалея, мир людской позабыв, от сути своей отрекаясь».
«Нет! – воскликнул Кевин. – Веся, нет, не…»
А я повторила. Слово в слово. Кинжал из груди мага не вынимая, потому как знала – пока он там, у Кевина еще есть шанс остаться живым.
Что было дальше, помню смутно – на меня сила ведуньи лесной водопадом обрушилась, сбивая с ног, обрушив на меня знания леса, тысячи голосов его обитателей, ощущение каждой пяди земли, как собственной кожи. Как с ума не сошла в миг тот не ведаю, может от того, что кинжал держала, да боялась потревожить неловким движением, а может потому, что чаща Заповедная уведомила «Хозяюшка, это не наша территория, бежать надобно, тропу призывай».
И я призвала. Вот так и исчезли мы, как под землю провалились. И сколько не искал Ингеборг, сколько не рыл ту землю Тиромир, да сколько магов опосля них не приходило – а отследить перемещение не смог никто. И никто, ни единый маг да архимаг, на лес захолустный что неподалеку был даже не глянул. Ну лес и лес, когда-то был Заповедным, теперь уж давно никому не нужный, так что не заподозрили. А я вот зато научилась глазами птичьими видеть тогда, все следила за поисками, боялась, что догадаются, что найдут, и тогда не сумею я спасти Кевина…
