Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"
Автор книги: Елена Звездная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Промолчала я, с тоской глядя на аспида. Мне бы хотелось, чтобы другой это сказал, да еще больше хотелось бы, чтобы сама в это поверила, а так… Проку нет от разговоров таких, и нет смысла никакого.
– Значит, себя ты убить планируешь? – спросила шепотом, говорить трудно было мне наяву.
Глянул исподлобья, усмехнулся белозубо, да и сказал:
– Коли придется.
А опосля, второй ногой моей занялся.
И вот коли не смотреть, что аспид, что черен аки уголь в остывшей печи, коли глаза закрыть, тогда ведь можно представить, что человек почти… И можно, ведь можно же, попробовать… полюбить. Только вот одного я уже полюбить не сумела… Надо бы на могилку сходить, проведать.
– Отчего повреждения такие? – тихо спросил аспид.
– Сон магический, он для того, кто призвал его, как стекло на осколки разбитое. Чем больше в нем пробудешь, тем сильнее ранит.
– А без сна того обойтись никак нельзя было? – с глухим раздражением спросил.
Помолчав, тихо ответила:
– Нельзя было. Самой мне подойти к лешему сил бы не хватило. Спасти его, вытащить из лап того, кто держит – о том и помыслить страшно, страшно потому как… не справлюсь, сил не хватит. А поговорить надобно было, любой ценой надобно было. Я цену наименьшую выбрала.
– Для кого наименьшую? – поинтересовался почти с издевкой.
– Для всех, – я сглотнула судорожно, горло саднило.
Помолчал аспид, с ногами моими обеими закончил, пересел ближе, за ладони принялся, да и спросил:
– Скажи, ведьмочка, ты завсегда так в омут очертя головой кидаешься, не подумав, не поразмыслив, не рассудив как следует?
Подумала, подумала, на аспида поглядела, и ответила:
– Да.
Аспид на меня бросил взгляд неодобрительный, да сказал что думает:
– Так нельзя.
– А я так живу, – ответила с вызовом. – И всегда так жила. И назад оглядываясь, я тебе так скажу, господин Аедан, о тех поступках, что поразмыслив, да разумом руководствуясь совершила, я жалею. Искренне жалею. О каждом. А вот о тех, что по велению сердца, по порыву, по неразумению – пожалеть еще никогда не доводилось. Иногда, сердце оно мудрее разума, в моем случае это так практически всегда.
Промолчал он, помолчала и я, в потолок глядя черный, закопченный… опосля всех свечей, что сожгла здесь за годы прожитые.
– Но при этом, знаешь ты много, – заметил аспид.
– Много, – согласилась безразлично. – Магию знаю ведьминскую, учения и заклинания магов знаю, алхимию знаю немного, а сейчас вот изучаю магию ведуньи лесной, да не шибко успешно-то.
– Чародейскую изучать взялась, – подсказал аспид.
Надо же, Агнехран ему рассказал что ли? Или Тихон?
– И ее тоже, – подтвердила безрадостно.
Аспид тем временем руки мои мазью покрыл, забинтовал бережно, да близ изголовья присев, волос моих коснулся, пряди со лба убирая, в глаза заглянул, усмехнулся, да и произнес:
– Волосы снова черные, словно вороново крыло, глаза стали серые, будто выцвели, лицо бледное, осунувшееся, под глазами тени темные, словно не спала тысячу ночей, губы бледные, щеки впалые… сердце за тебя болит, Веся.
– Ничего, – улыбнулась я едва-едва, на большее сил не хватило, – я как лес, я оклемаюсь, я встану. А когда встану, ты к кругу Смерти даже на версту не подойдешь, уж поверь мне!
Медленно глаза аспида сузились, гнев отражая.
– Веся! – произнес он предостерегающе.
Но я лишь улыбнулась, глаза закрыла, да в сон провалилась обычный, человеческий.
***
Устала я спать. Такой сон, сякой сон, эдакий… теперь вот и вовсе самый худший из вариантов – сон о прошлом, исключительно человеческое сновидение.
И шли мы в нем втроем – я, Тиромир, что ладонь мою не выпускал, и Кевин… хотя что он делал тогда, подле нас завсегда, если уже любил меня? Что делал он рядом? Как сохранял выдержку, а порой и улыбку, если на каждом углу Тиромир если не целовал, то обнимал меня, а если не обнимал, то на руки подхватывал и кружил, заставляя в небесах летать, земли не чувствуя. И любил меня Тиромир, так любил, что иной раз засохшие кусты зимой расцветали.
– Веся, куда пойдем? – и в глаза смотрит так, что сразу понимаешь – ты весь мир для него, ты его солнце, ты его звезды, ты его океан, ты его жизнь. Ты все для него.
– В парк? – мой вопрос с улыбкой.
А пальцы путаются в его золотых волосах, гладят кудри червонные, скользят по виску, обрисовывают овал лица мужественный.
– Зима на дворе, весна ты моя цветущая, замерзнешь еще, так что в парк не пойдем. Хочешь в кондитерскую твою любимую, где заварные пирожные подают? Или в ту, где мороженное в тесте хрустящем поджарят? Или…
– Хочу. Отпусти только, люди смотрят, неудобно же, – отвечаю со смехом.
Но Тиромир смотрит на тротуар камнем черным мощеный критически, словно оценивая на предмет способности заморозить ножки мои, и решает:
– Нет. Не пущу. Тротуару все равно, кто по нему идет, а мне тебя отпускать не хочется, я тебя на руках готов всю жизнь носить, любимая.
И ведь готов был. И ведь носил. И ведь любил, я же ведьма, я видела – больше жизни своей любил.
Так когда же все изменилось?..
И почему?
И за что он так со мной? За что? До сих пор понять не могу. Я ведь все для него, всю себя отдавала, побои терпела в школе Славастены, от учениц издевательства, ночи бессонные, дни голодные, а я не жаловалась. Никогда не жаловалась, для меня награда во сто крат больше была, чем любые страдания, а моей наградой один только взгляд Тиромира был.
Но вот была любовь, а вот ее не стало…
И только сейчас, я вдруг главное поняла – моя любовь, она ведь тоже прошла. Истаяла, как первый снег под еще ярким осенним солнцем. Она исчезла. Она сгорела. Не сразу, не в ту ночь перед свадьбой, когда вскрылось все, а потом, постепенно, как цветок увядая, погибла и она.
И вдруг сквозь сон, сквозь грезы и боль, донесся голос стальной:
«Вовремя ты, ведунья, меня подняла. Очень вовремя. Что смогу – все сделаю, но волной сейчас накроет, приготовься».
Я глаза распахнула, на аспида, что за столом моим сидел с книгой чародейской, в ужасе взглянула, да и прошептала, на всякий случай:
– Ты сейчас не пугайся, аспидушка, так уж вышло, этого не избежать.
И мысленно, сразу всем:
«Клюка, ко мне! Леся, приготовься. Ярина, себя под удар не ставь, мы прикроем. Лешинька, предупреди Водю, коли успеешь!».
А дальше все как во сне кошмарном.
Клюка моя сдвоенная, тяжелая, сильная, в ладони в тот же миг материализовалась, слабые пальцы сжали изо всех сил, превозмогая боль в ладонях. Как с постели поднялась – не помню, от боли и слабости и не видела ничего. Только отпечатался в памяти крик аспида «Веся!», да удар клюкою об пол, когда тропу Заповедную призывала.
И перенеслась я в центр леса своего, и не мой изначальный лес это был, а сосредоточие центра двух сразу – яра Заповедного и леса Заповедного, от того я у берега реки оказалась. В реке той Заводь волшебная отразилась, да Водя в ней, трезубец крепко держа. Переглянулись мы с ним. Страха не было, а вот боязнь ошибку совершить была.
«Я первый удар приму, – сказал водяной».
«Второй на мне, – леший рядом возник».
«Третий… я? – осторожно Леся вопросила».
«Твой четвертый, – отрезал лешенька».
Потому что третий был на мне.
Волна высвобожденной лесной магии всколыхнулась зеленым сиянием над Гиблым яром. Что это было? Кто сохранил источник такой силы? И как вышло, что копилась живая сила в гибнущем заповедном яру это мне было неведомо. А вот одно я знала точно – даже сила жизни остается всегда силой. А с силой надобно что-то делать.
Вспыхнула зеленая волна, уничтожая тех птиц, что в нежить обратились, да нанося вред и живым. Всколыхнулась локтей на сто выше крон деревьев, да тут же уменьшилась почти вдвое – каменный леший подсобил. Но волна шла, все равно шла, уничтожая и корежа, вызывая мутации… До болотников не дошла пары пядей – водяной в схватку вступил. Удар трезубцем, и по границе территорий болотников поднялась синяя магическая волна – с грохотом две магии встретились. Рухнул на одно колено водяной, крепко трезубец удерживая, споро кровь, изо рта хлынувшую, утирая. Да только я все равно увидела, и мне хватило этого, чтобы понять – мой леший, такой удар не выдержит.
И сжав клюку, я подняла ее…
– Веся, не надо! – лешенька, друг сердешный, друг самый верный, понял все правильно. – Веся, прошу тебя…
Удар клюкой оземь, и обрушилась на меня вся живительная сила яра, что когда-то был Светлым, а теперь вот даже силой своей живительной только гибель несет, и силы этой много, так много, что я и на коленях не удержалась – на траву стремительно зеленеющую рухнула, да только и кровью ту траву обагряя, клюки не выпустила. Потому как точно знала – коли выпущу, Заповедный яр не выстоит.
Третий удар принял на себя леший.
С достоинством принял, даже не рухнул как подкошенный, покачнулся только, да часть в себе удержал, часть Лесе отдал, и тем самым уберег чащу Заповедную, от большой беды уберег. А вот нам с водяным досталось. Видела я, как обагрилась кровью река. Во мне крови меньше было, но и ее хватило, чтобы рвало меня сгустками алыми, да так что трава из зеленой – красной становилась.
Леший подошел, придержал, когда я на четвереньках почти в очередной раз рвотой сотрясалась, Леся появилась тут же, да стояла в растерянности, не ведая что делать ей. Не ведала и я, ничего сейчас не ведала, только надеялась, что не останусь тут на поляне, ненормально зазеленевшей, трупом коченеющим.
«Что произошло? – пришел вопрос от Води».
«Не знаю, не ведаю, – ответила так же мысленно. – Каменный леший, благодарность ему безмерная, предупредил вовремя. Как ты?»
«Жить буду, – ответил водяной, – болотников от мутаций уберег, а по реке досталось кракенам. Я так рассудил – они по сути своей уже мутанты, вот ими и пожертвовал. А ты?»
«А она – собой, – вклинился в разговор наш лешенька. – Веся, пока сознание не потеряла, узнай, что это было».
Узнать надо было, это точно, но больше всего хотелось сейчас не свалиться на траву, моей же кровью заляпанную. И леший то понял, подхватил меня бережно, отнес к ближайшему дереву и… зацвело в тот же миг это дерево, а опосля, на глазах просто, некоторые цветы плодами обратились… Яблоня то была. Дикая старая яблонька на самом берегу реки, она уже и не плодоносила то давно, а теперь вот…
«Леший, – позвала я каменного сотоварища, – что это было?»
Не сразу ответ пришел. Яблоня плодоносящая уж и яблоко мне на колени бросила спелое, красное как кровь, и только тогда ответил мой второй леший.
«Права ты была – как начал яр оживать, зашевелилось и зло то древнее, что собой удерживаю. Поток жизненной силы мы перекрыли, частью Ярина, остальное я. Одного не учли мы с тобой – на случай такой, чародеи ответ заготовили. Ты жива?»
«Жива», – ответила ему.
Да задышала тяжело и часто. Что ж, ожидающим ответа лешему и водяному, я теперь имела что сказать.
«Ну? – в нетерпении Водя спросил»
Слабым голос его был, видать совсем плохо с ним дело.
Лешенька же Лесю за водой послал, опосля меня напоил, рядом сел, смотрел встревожено и тревоги не скрывал.
Я же, информацию всю для себя припоминая, начала так:
«Чародейкам мертвый лес лишь для того нужен был, чтобы до этих кругов Жизни и Смерти добраться. Для того уничтожали. Для того нежитью заселяли, для того же и ведуний мертвых в него отправили. Только, видать, поняли уже, что ведунья, даже мертвая, она в первую очередь о лесе своем будет заботиться. А потому, не ведаю как и каким образом, но они оставили в Гиблом яру силу не одного, а нескольких Заповедных лесов. И когда настало бы время, активировали бы ее, разом изничтожив нежить Гиблого яра, мертвую ведунью его захватившую, да скверну, да и… реку заодно, и наш Заповедный лес тоже».
«М-да, – задумчиво протянул Воденька, – как вовремя-то тебе этот раб заклейменный попался, такой беды избежали».
«И не говори, – сказала я».
«Оба помолчали бы, – вставил мрачно лешенька, – коли не этот раб-охраняб, может и до беды лет двадцать прошло бы. За то время ты, Веся, уже ведуньей стала бы опытной, да и…»
«Да не первый это был маг, коего ведьмы-чародейки захватить пытались. Остальные попросту погибли, смертью безвременной», – выпалила я.
«Туда им и дорога! – суров сегодня был лешенька».
«Но большой беды избежали, – повторил Водя задумчиво. – Хорошо всплеск неконтролируемый был, а вот коли он воле чародеев напрямую подчинялся… Большой, действительно большой беды избежали».
«Да, – согласилась с ним устало».
И тут случилось то, чего мы никак не ждали!
«Ведунья, – раздался голос каменного лешего,– второй всплеск будет. Второй сильнее первого. Подготовились гады чародейские».
Нет! Нет, нет, нет! Мы второй не выдержим, мы первый-то едва удар выдержали!
Я простонала, не сдержавшись, и в отчаянии посмотрела на своего лешего.
– Гиблый пень! – он как-то сразу понял, об чем речь пойдет.
И Водя понял тоже. Понять то было не трудно, у чародеев всегда каждой твари по паре – вон крепостей магических было сразу рядом две понастроено, круги эти – их тоже рядом выстроили, а значит и второго удара ждать загодя следовало.
Следовало, но мы были не готовы и к первой волне.
Каменный леший дураком не был, а потому мне сказал прямо:
«Ведунья, я могу погасить всю волну, но…»
«Нет! – мысленный мой крик все равно по ушам ударил. – Не смей. Тебя это уничтожит. А мы…»
Мы с Водей переглянулись. Он медленно кивнул, я кивком ответила, и сказала каменному:
«А мы справимся».
Вторая волна слабее должна быть… Вторая волна слабее… Вторая…поняла что уговариваю себя. Просто уговариваю, готовясь к худшему. Мы с Водей в одном одинаковые – мы своих под удар не поставим, и силу что готовит удар мы чувствуем отчетливо. Вот и сейчас ощущали и я и он. И поняли, что готовиться следует к худшему.
Вторая волна будет сильнее. Разов в семь.
– Луняша – маг, – тихо сообщила я лешему.
Водя понял о чем я, и сказал:
«У меня преемник есть, обо мне не волнуйся».
Преемник. Не сын, не наследник, а только преемник. Что ж ты так, Воденька, у водяных обычно по ребенку в каждой речушке да каждом озере, а ты?.. Принципиальный похоже. Впрочем – я тоже.
– Первый удар – мой, – предупредила, тяжело поднимаясь, да на клюку верную опираясь.
Леший было возразить хотел, руки его могучие в кулаки стискивались, да разжимались, взгляд прятал, а что делать – не ведал он, потому что пути другого не было. Гиблый яр такое количество магии испепелит дотла, мой лес Заповедный – сгноит, потому как первыми силу живительную впитают плесень да гниль, опосля сорняки далеко не безобидные, за ними нечисть недоброжелательно настроенная. И все что мне остается – впитать силу в себя, сколько смогу, сколько получится… Остальное поглотит Воденька… Что после нас двоих от того останется? Догадаться не сложно было. Да только либо так, либо все, что создавали – в прах на глазах наших обратится.
«Ведунья, – каменный вновь позвал, – ведунья, не глупи, не переживешь ты этого».
«Ничего, – ответила решительно, – зато ты останешься, и зло древнее на месте удержать сможешь. А там глядишь и новая Ведунья появится, да по мне,– я сглотнула невольно, – по мне… свечу зажжет».
И стоило только об огне вспомнить, как словно наяву услышала слова аспида к эфе обращенные: «Я просто хочу знать, что она будет жить. Со мной или нет уже не важно, мне не важно, но она должна жить. Такая какая есть. Не яблоней, не деревом каким-то, не призраком, не…»
И так оно мне вспомнилось, что я за его словами голос другой услыхала, архимага-Агнехрана. Его тихое полное отчаяния «Веся…» и больно так стало.
А еще Луняшу я вспомнила. Глаза чистые-лучистые, улыбку детскую, такую светлую, такую счастливую, и вот подумала – зачем ей все это? Опасности, боль, решения, что принимать каждый день надобно, да страх ошибку совершить не отступающий никогда, даже во сне терзающий. Ей жить надобно, счастливой расти, счастье в любви обрести, да своим малышам в будущем улыбаться. Это ей нужно, а не ведуньей лесной по тропинкам бродить одиноко. Да и не ведунья она, а маг. Прямо как я. Ну какая с меня ведунья? Ведьма я. Как есть ведьма.
Вот как ведьма и с бедой справляться буду!
И родная клюка полетела на землю.
– Веся, что творишь? – лешеньку моего родного трясло-корежило.
Он у меня хоть и суров, а переживательный, добрый и человечный очень.
«Ведунья!» – окрикнул другой, тот, что каменный.
А я раскинула руки.
Раскрывая себя, душу свою, сердце, всю суть. Раскрывая и призывая. К себе всю беду призывая. Я еще не знала, что буду делать, но одно точно ведала – ни капли этой магии не должно коснуться ни моего Гиблого яра, ни моего Заповедного леса, и водиной реки.
«Не взваливай все на себя!– крикнул Водя».
Не ответила я ему, поздно было отвечать – началось!
И так захотелось сжать ладони в кулаки, но лишь раскрыла сильнее, подставляя себя под удар. Водя правду сказал – первый всплеск неконтролируемый был, от того большой беды избежали, но сейчас большой бедой было бы оставить его без контроля. А потому, тяжело и глубоко дыша, так чтобы голова закружилась от переизбытка воздуха, я зашептала слова призыва;
– Приди! Приди! Приди!
Зажги огонь в груди!
Приди беда-бедой,
Лети сюда за мной!
«Веся, ты что творишь?» – Водя все сразу понял.
Лешенька не понял ничего, кинулся было ко мне, поторопил его окрик водяного:
«Останови ее!»
Да, было уже поздно, а я ускорила неизбежное, добавив на языке магов:
– Veni! Veni! Veni!
Ignem in pectus!
Veni tribulationis!
Volare huc ad me!
Всплеск силы зеленой да могучей настолько, что не в семеро, а во все девять раз первый удар превосходила, не всколыхнулась над лесом, не расплескалась на реку и луга, не затерялась в листве да траве. Нет! Только не в моем лесу! Ни в одном, ни во втором!
И призванная и от того захваченная под контроль энергия зеленым огненным змеем ринулась ко мне, раскрывая пасть и собираясь поглотить меня полностью.
Наверное, в этот миг мне было страшно… За себя очень страшно. Но за лес, за лешеньку, за Лесю с Яриною, за болотников, за всех моих близких – в сто раз страшнее. Я уже теряла, и родных и близких теряла, я не хотела так больше… Не хочу никого больше терять! Хочу, чтобы все жили! Не в воспоминаниях, не в памяти, не в сердце – а в реальности, по-настоящему жили!
«Веся… – бабушка припомнилась притомившейся, руки дрожат, огниво никак искру отдавать не хочет, но бабушка старается, снова и снова чиркая по огниву, – запомни, внученька, коли свечу с сердцем добрым зажжешь – кому-то важному для тебя на земле теплее станет».
И я зажгла!
Не свечу – пламя!
Яркое, ослепительное пламя, что из ринувшегося на меня огненного змея стало дугой и теперь полыхало между раскинутых рук моих. И силы в нем было столько, что я точно могла сказать сразу – не справлюсь. Я не справлюсь, не сдюжу, не сумею. Удержать его в таком положении, не позволяя притронуться к лесам моим, я смогу минуты две, не больше.
«Веся, я к тебе. Я быстро!» – знала что быстро, знала что спешит.
Водю я уже хорошо знала, как и он меня. И он догадывался, что я пойду на все, только бы спасти свое. Абсолютно на все.
И я пошла…
– Гори-гори ярко, гори словно тьма,
Сжигай меня пламя, пали не скорбя.
Гори все сильнее, притягивай мрак,
Гори разгорайся, я справлюсь и так!
Слова сорвались хрипом, но для заклинания этого было достаточно. Я не смогла отдать свой лес, я не смогла отдать своих близких – я отдала себя.
И яркое зеленое пламя охватило меня всю. Я стала костром. Изумрудно-зеленым, ослепительно зеленым, сверкающе изумрудным. Я полыхала, задыхаясь от боли. Я сгорала, изо всех сил сдерживая вой раненной волчицы, что рвался из самой груди, но боль это только боль – я отрешилась от нее, приказала себе забыть о ней, и протянула руки к костру, словно согревая озябшие ладони. Вот только этим костром была я. Дровами была я. А пожирающим хворост пламенем была чужеродная, злая, убийственно жестокая магия чародеев. И страшно мне, боязно, и терзает страшная мысль – успею я, или это пламя, приняв вызов, сожжет меня без остатка?
Не думать о боли… только не думать.
Не думать о смерти – я не могу позволить себе умереть.
Не думать об аспиде и охранябушке… только не думать, не сейчас.
Но почему-то настойчиво звучит бабушкиным голосом где-то в груди: «Веся, запомни, внученька, коли свечу с сердцем добрым зажжешь – кому-то важному для тебя на земле теплее станет».
И тут я вот о чем подумала – энергия, она ведь не пламя. Это если от пламени зажечь свечу, пламени меньше не станет, но если от энергии магической часть отделить, количество самой энергии уменьшится! Вот он выход! Сама я с таким количеством силы не справлюсь, сгорю я как ветошь сухая, полыхну как былинка, а вот коли количество магии уменьшить…
И заготовленное заклинание уничтожения, я произносить не стала.
Распахнула глаза, огляделась, и начала искать прорехи в чародейской магии, едва дыша и пытаясь сконцентрироваться. Но не выходит. Пламя оно и есть пламя, пусть и энергетическое, и оно сжигает меня заживо, а мне нужно, во что бы то ни стало нужно справиться!
Мои ладони невыносимо жжет, так что хочется с криком отдернуть и баюкать в попытке унять боль, но я решительно касаюсь ярко изумрудно-зеленого пламени, потому что мне нужно, просто необходимо увидеть больше!
И когда я заставила себя забыть о боли я различила первый оттенок – малахитовый. У Ульгерды был такой кулон, малахитовый, муж ей в день свадьбы подарил, и вот уж нет его давно, сама Ульгерда цветом лица с тиной речной сравнялась, а малахитовый кулон на серебряной цепочке и по сей день в память о нем носит.
И я зажгла первую свечу. Малахитовую. Малахит он камень особый, магический. Среди людей говорят, он способен исполнять любые мечты, но мы, ведьмы, знаем – малахит этот тот камень, что поддержит в трудную минуту, придаст стойкости, сил, решительности. И отделяя от своего погребального костра малахитовую энергию, я почти почувствовала, как где-то далеко, Ульгерда схватилась за кулон свой, ощущая, как к ней возвращаются силы, как приходит решимость действовать, как вновь в сердце ее растет вера в чудо, и в то, что она это чудо сотворить может. Она сможет, я знаю, и ведьмы выстоять в борьбе против чародеек подлостью в цитадель дочерей земли прокравшихся, смогут тоже.
И снова взгляд в пламя, ослепительное, сжигающее, ранящее. Не думать о боли, только не думать.
И я вычленяю новый оттенок – ядовито-зеленый. Опасный оттенок пламени, ядовитый, приносящий боль, отравляющий… Велимира – прекраснейшая из ведьм, подлейшая из предателей, погубившая столько жизней… я зажгла эту свечу для тебя. Свеча была яркой, огромной, чудовищной. Она отделилась от костра имени меня, и заполыхала так, что на поляне у реки стало втрое светлее. Прости, чародейка, но кто со злом в мой лес придет, тот от того зла и погибнет и нет у меня к тебе никакой жалости! И показалось на миг, что где-то далеко, очень далеко, а может и близехонько, в пламени этой самой ядовитой свечи, извивается женское тело, корчась от боли.
Что ж, не мне одной от нестерпимой муки слезы ронять.
А пальцы, что почернели от жара, выбирают новый оттенок – сине-зеленый, цвет реки-реченьки. И я зажгла эту свечу для Воденьки. Для друга верного, друга надежного, друга-соратника, я знала, ему сейчас сила нужна была. Не такая, что разрушает как лесной пожар, такой у него самого хватало, а та, что согревает как огонь в печи, что тепло дарит, и уют.
И третья свеча отделилась от охватывающего меня пламени, а глаза уже судорожно выискивают следующий оттенок в зеленом огне.
Травянистый, не такой яркий как изумрудный, но взгляд притягивает как зазеленившиеся поля по весне… И я зажгла свечу для селян, чтобы были дружными всходы, плодовитыми посевы, большим урожай. Всех что могла захватила – всех кто невольно под власть моего леса Заповедного попал, всех кто на несколько миль вокруг был, всех кого смогла. И четвертая свеча, унося с собой часть пламени чародейского, отделилась от огня.
Сколько еще успею? Сколько смогу?
Зеленолиственный – все сады, для леса я эту силу уж не могла использовать, но все сады человеческие, все, что были видны с высоты птичьего полета, мудрый Ворон подсобил, все зазеленели как никогда.
Желто-зеленый – быть урожаю яблок в этом году изрядным.
Темно-зеленый – сосны да ели, да кусты придорожные, все что в своей жизни хоть раз увидела, все исцелила, да жизненной силы прибавила.
Вот только части пламени свечами призрачными все отделялись и отделялись, а огонь, сжигающий меня, полыхал как прежде, и казалось, не уменьшился ничуть.
И вот тогда я ощутила страх. Страшный страх. Змеей жуткой, ядовитой, в душу заползающий. И вовремя. Аккурат аспида вспомнила. Для него, для того кому так дрога была, я была готова зажечь много свечей. И пальцы вновь выхватывают оттенки злой чародейской магии, чтобы сотворить из нее светлую ведьмовскую.
Черно-зеленый – чтобы никогда больше боль да скорбь не отравляли аспида, чтобы перестал он бояться потерять меня.
Мертвенно-зеленый – чтобы память о погибших, не терзала душу его.
Прозрачно-зеленый – чтобы судьбу свою нашел и не терял никогда. Чтобы сумел разглядеть любимую за болью от потерь. Чтобы взгляд прояснился и больше никогда не туманился.
И три свечи отделились от костра, три засияли оттенками да значением, в них вложенным.
А я о последней свече уж думала. О самой важной. О самой ценной. И хорошо, что с первыми все вышло справно, да чувство боли чуть притупилось, потому, что о самом дорогом думать всегда сложно.
Агнехран… имя твое само по себе страх наводит. Услышишь, и уже жутко, да не по себе становится, но ты таков для всех, а для меня…
Зеленый алмаз.
Ты был для меня таким – ярким, недостижимым, желанным, сулящим опасность и опасения, манящий силой, и отталкивающий ею же. Сильнейший архимаг на континенте. Заклейменный, попавший в рабство, потерявший все, но не утративший человечности. Искалеченный, но не сломленный. А то, что маг… тебя даже это не портило.
Яркий зеленый алмаз – самый редкий в мире, самый ценный, самый желанный. И как бриллиант – самый крепкий, самый устойчивый, самый прочный. И я все силы собрала, все что оставалась во мне, и выплеснула в жестокое пламя, закаляя его, придавая форму, ограняя, отторгая. Тяжело далось мне это, тяжелее чем все ранее содеянное, но когда есть ради кого, тогда силы сами откуда-то да появляются. И я справилась. Не огнем – алмазом ограненным отделилась энергия от зеленого пламени, и не зажглась – засияла последняя свеча.
Ослепительно-яркая свеча цвета и формы зеленого алмаза…
Надеюсь, ты забудешь обо мне, охранябушка. Очень надеюсь… Ты ведь сильный, был сильный, а теперь еще сильнее станешь, да не повредит тебе больше ни проклятие чародейское, ни заклинания ведьминские… Теперь я за тебя спокойна…
И я рухнула на землю, но вовсе не для того, чтобы умереть. На «умереть» сил уже не осталось. Осталось на другое – бороться до конца. Потому что Луняше я такой судьбы не хотела.
– Клюка! – и верная помощница оказалась в моей руке.
«Леший…» – мой мысленный стон.
Отозвались разом оба. И мой друг сердешный и тот, каменный, что лишь недавно моим стал. А я уже ни к кому конкретно из них не обращаясь, лишь прошептала:
– Помоги…
И на том помутилось мое сознание, словно сгорело дотла, без остатка. Только помню руки сильные, что обхватили, огня не убоявшись, да хриплое:
– Как помочь, ведьма ты несносная?
А говорить не могла я уже, ничего не могла, гасла я, как свеча на ветру. Но даже угасая, сдаваться без боя не желала. И теряя сознание, прошептала:
– Лешенька, милый, родной, изыщи те места, в коие магию жизни влить смогу. В округе таковых уже не осталось…
Глухой, полный отчаяния, совершенно не свойственный лешему стон, и прижав ладонь к моей щеке, аспид выдохнул в лицо:
– Первое – Выжженные горы. Смотри мне в глаза. В глаза, Веся!
И я посмотрела.
А глаза то у аспида стали ясные, и почти… человеческие, что ли. И ладонь мою он себе на лицо сам положил, своею прижал, в глазах страх, на лице гнев.
Но лишь секунду.
Потом вспышка и я вижу горы. Далекие, от нас совсем далекие, я таких-то и не видела никогда – снегом припорошенные, соснами-великанами поросшие, да две горы из гряды дочерна выжженные. И странно то, что коли сосна горит, шишки ее раскрываются, семена на волю выпуская, а тут не было такого – и семян не было. Придется постараться! И я выдохнула живительную силу. Не туда, где гарь да уголья морозом схвачены были уж много столетий, а на гору соседнюю, усиливая рост саженцев, да выпуская семена созревшие, и ветром их подхватывая. Потрудиться пришлось из последних сил, зубы стискивая, да губы в кровь искусав, но упали семена в подготовленную почву, да ринулись ввысь сосны могучие. И никогда, вовеки мне бы такое не совершить, силенок бы не хватило, а тут… еще остались, к сожалению.
– Да, будь оно все проклято! – прошипел аспид, с трудом ярость сдерживая. – Смотри на меня, опять смотри! Давай, Веся!
И браслет на моей руке щелкнул. Браслет обручальный, мой. А свой он видать и не снимал никогда.
Я глаза вновь открыла, на него посмотрела, аспид в ответ новый образ на растерзание отдал.
Черная пустошь.
Страшное место. Незнакомое. Неизвестное. Гиблое да гибельное, вот уж где силы смерти было столько, что и вовек не перебороть. Песок то в пустоши черный, от того на солнце раскаляется докрасна, не выжить там никому на поверхности – под землей и то с трудом выживают.
– Оазисы, – прошептал аспид, судорожно мне образы передавая, – я как-то пробовал сам, чуть магии не лишился. Опасно такое предлагать, но в нашем положении деваться некуда. Призови воду, Веся, давай, я проводником твоим буду.
И я позвала. Выводя потоки подземные туда, куда аспид указывал. Наполняя озера подземные, что почти высохли. Поднимая источники, что уж давно перестали к поверхности пробиваться, да те оазисы подземные, в коих ранее жили кочевники, опустели давно, песком покрылись…Вода поверх того песка поднялась, затопляя зелень высохшую, пробуждая растения почти мертвые, заставляя шакалов пустынных головы поднять, носами по воздуху водя, принюхиваясь, да не веря, что воду чуют. А в одном из селений я увидела эфу, ту самую, что аспид сегодня ко мне приводил, в обход всех правил да устоев, замерла та эфа, у самой в руке посох, к ногам ее споро вода из речушки, что засохла давно, заструилась, и тогда вдруг сказала эта страшная женщина:
«Останови ее. Хватит!».
Как почуяла меня – я не ведаю. Но аспид ее услыхал, ладонь мою от лица своего убрал мгновенно, и я контакт с пустошью утратила. Только жег еще огонь, не весь я истратила, его почему-то оказалось много. Слишком много. Подготовились гады – это лешенька каменный точно подметил, подготовились… гады!
