Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"

Автор книги: Елена Звездная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Я расторгаю наш договор, ведунья лесная!

И зашумел лес, слова те впитывая, меня от данной клятвы освобождая. А я сидела, не в силах пошевелиться. Улыбнулся мне аспид, улыбнулся с горечью нескрываемой.

Вспыхнула пентаграмма письменами кроваво-красными.

Исчез с глаз моих аспид.

Исчезла следом и алхимическая магия.

Все исчезло.

Одна я осталась. Совсем одна. Глаза закрыла, и позвала сдавленно:

«Ярина…»

Умна и мудра была чаща Заповедного яра – темнить не стала, и даже вопросов задавать не потребовалось. Яркой вспышкой что произошло, то и показала. Показала, как вступают в лес шесть аспидов, и своего я сразу узнала, хоть и в одинаковой магической одежде были все, да как идет с ними ведьмак, силой Агнехрана подпитываемый. И шли они свободно, по территории же уже освобожденной шли, да Ярина на всякий случай приглядывала… только вот не помогло это.

Когда грянул гром не только над лесом Заповедным небо разверзлось, но и в яру Гиблом гиблые дела твориться начали. От первого же раската изменилось что-то в аспидах. Да так изменилось… словно другими людьми стали, будто одержимыми. И упал ведьмак с горлом перерезанным, да сердцем из груди вырванным. Кинувшаяся было на подмогу Ярина, алхимической пентаграммой была отброшена да скована так, что и не выбраться.

А затем огнем и мечом, мечом и огнем ринулись аспиды в самый центр леса, туда где собой самим леший яра круг Смерти закрывал. И не усиль я его, ту магию чародейскую на дело доброе использовав, тогда пал бы каменный леший… как есть пал бы. А так выдержал.

– Веся? – лешенька из земли по пояс высунулся, на меня глядя с тревогою.

А я… я только и смогла что сказать:

– Чародеи всегда в паре действуют, да два удара наносят…

Вот и вчера собирались поступить так же. И не ведьмака Агнехран убить должен был, а меня. А с чащей без поддержки ведуньи лесной справиться не сложно, впрочем занята я вчера была спасением собственного леса, от того зов Ярины, если и был он, не услышала. Ничего не услышала…

– Ульгерда там, – сообщил леший.

А я сидела, и только слезы по щекам потекли.

– Маг этот твой всю вину аспидову на себя взял, – продолжил лешенька, – барону труп сына его в гробу доставил, да в таком виде, словно и не вырывали аспиды из него сердце, но Ульгерда ведьма же, вот и… она говорит, что маги его убили. Мести жаждет.

Посмотрела я на друга верного, слезы все так же по щекам текут ручьями, но хоть взгляд не затуманивают, и ответила:

– Она сама внука своего убила смертью самой мучительной. Когда ведьмаком сделала, да в руки врага отдала, сохранив это в тайне. И прежде чем жизнь мага требовать, да об отмщении говорить, пусть трупы вампиров сосчитает, их немало погибло в эту страшную ночь! И это нам еще повезло. Нам повезло, лешенька, что чародеям требовалась моя жизнь да гибель каменного лешего хозяина яра Заповедного. А если бы в правду заклинание Кровавой луны завершили бы, знаешь, сколько бы тогда народу полегло?

Промолчал леший, из-под бровей кустистых хмуро на меня глядя, да и сообщил:

– Из вампиров не полег никто – успел аспид до первого луча солнца тела соединить, всех спас. Две дружины Далака только урон понесли, отлеживаются теперь у водяного в Заводи, отмокают, яд навкар из крови вымывают.

– А волкодлаки там что делали? – ахнула я.

– Так это, – леший плечами могучими пожал со скрежетом, – Далак сказал, что ни один уважающий себя волкодлак друга в беде не бросит, так что воском уши позатыкали и ждали, на второй оборонительной. Как дело худо стало, в бой вмешались тут же. Но аспиды пришли вовремя.

И вот он все говорит, а я смотрю на него и понять не могу – почему опять в ипостаси деревянной, да при этом на нем все равно рубаха-вышиванка надета. Ничего не спрашивая, потянулась к другу верному, оттянула край рубахи, да и увидела черный след от когтей на груди лешего.

– Говорю же, вовремя аспиды появились, – вернув рубаху на место, сказал лешенька.

Я же прошептала хриплым шепотом:

– А где ипостась твоя человеческая?

Встретил взгляд мой леший прямо, прямо и ответил:

– Зверем ходить могу, и на том спасибо. А мы выстояли, Веся. Никто бы не выстоял – мы смогли. И лес свой удержали невредимым, и яр уберегли. Об этом подумай.

Подумала.

Слезы вытерла, встала, с платья хвою отряхнула, за плащом охранябушкиным потянулась… да поднять не смогла.

– Из лесу вышвырнуть? – вопросил лешенька.

– Коли не сложно, в избушку отнеси, да в самом дальнем углу шкафа сокрой, чтобы не видела. Но не выбрасывай. И пошли, дел много.

Тут из-за деревьев раздалось:

– Держать скорость! Я все понял, это петля, удерживая скорость – мы разорвем ее!

И мимо соснового бора не сбавляя скорости пронеслась удалая пятерка чародеев.

– Пусть пока бегают? – с пониманием спросил лешенька.

– Пусть бегают, – согласилась я, недобро вслед этим выродкам поглядев. – Пусть бегают, потому как разговора у нас с ними сейчас не выйдет… я же придушу каждого, придушу просто, не сдержусь я!

***

До позднего вечера делами занимались, последствия от вторжения чародейского устраняя. Где ветки лечить пришлось, где деревья, где целые поляны. И это я защитное заклинание сверх меры усилила, свою силу в него влила, лес и куполом и сиянием защитила, и все равно урон был. Не пострадали только птицы да звери. Что бы Агнехранушка не говорил, а Леся о потомстве заботиться лучше всех умела – никто даже из птенцов едва вылупившихся не пострадал, всех уберегли.

А вот от избы моей одна только изба и осталась – и ту мыли сейчас русалки, воду из Заводи используя. Был тут и Водя – стоял, в транс погруженный, удерживая воду на ладонь над землей, смывая всю гниль поганую, всю кровь навкарову, всю скверну водой из своей чародейственной Заводи. А так ничего больше не было – ни заборчика покосившегося, ни баньки сердцу столь дорогой, нужник и тот уничтожен был, и травы на двести шагов вокруг никакой не осталось.

– Жива? – глаз не открывая и ко мне не оборачиваясь, спросил Водя.

– Жива, – тихо ответила я, – что ж мне сделается-то?

– И то верно, – усмехнулся водяной.

А я вдруг поняла – не оборачивается то он намеренно. Хуже того – только я ближе подошла, так и вовсе отвернулся, чтобы лицо его не увидела.

– Вооодь, – позвала напряженно.

– Не отвлекай, – мрачно потребовал водяной.

И я уж было встревожилась, да только вождь Далак, что тут со всеми убирался ходил, ошметки от одеяний навкар подбирая, да оружие всяческое, крикнул:

– Я ему сразу сказал – шрамы настоящего мужчину только украшают, но он заартачился, во время боя на глаза вам, госпожа ведунья, вообще не показывался.

Во время боя?!

Я водяного обошла, в лицо ему взглянула, да и содрогнулась невольно – а кто бы не содрогнулся, обнаружив отсутствие половины лица уже почти родственного.

«Наговорил тебе вчера. Виноват был. За тобой и пошел, как успокоился, а тут бой. Помнил твои слова, про то что силой навкары питаются, на расстоянии держаться старался, но когда леший твой упал… Прости, я вмешался».

Вздохнул, вновь глаза закрыл и, скверну вымывая, так же мысленно сказал:

«Лицо восстановится, ты же знаешь».

«Знаю», – так же мысленно сказала я.

– А ты молодец, – произнес неожиданно вслух. – Они все козыри на стол не то что выложили – вывалили, а ты лес удержала в целости да полной сохранности. Никто бы не смог. Не уверен, что я бы с таким ударом справился, а ты выдержала. Вот тебе и ведунья-недоучка.

– Друзей у меня много, да друзья хорошие, вот и выдержала, – сказала как есть.

– Решимости у тебя много, да готовности защищать свое до последнего, а еще смекалки хватает и ума, вот ты и выдержала. Не принижай своей победы, Веся, они силы лет сто копили, не меньше, да и ума не приложу, где можно было столько навкар держать, чтобы такое-то количество накопить, а ты справилась. Просчитала все, вампиров собрала и справилась.

Прав Водя был, мы справились, только почему-то у победы этой вкус горьким был, таким что хоть вой. И вот стою я по щиколотку в воде студеной, повсюду гомон, разговоры, смех, кто-то ругается, что в подвале продуктохранилищном мука подмочена теперь, а меня другое тревожило.

– Говоришь, все карты-козыри выложили? Думаешь, больше нет?

Поглядел на меня Водя глазом единственным, задумался. Потом спросил:

– Искупаться не против?

– Нет, – стиснув клюку покрепче, солгала я.

И хлынула вода волной, да вода ключевая, ледяная. Кого с ног сбила, всех до нитки вымочила, русалок с крыши избенки моей смыла, но дело свое сделала – от скверны, останков не сгоревших, от хламья гнилью отравленного, от всего почти в общем избавила. И как схлынула, остались только мы с Водей стоявшими – остальные в болоте барахтались, изрыгая ругательства одно другого краше. Русалки матерились икрой, гнилой чешуей, да болотным течением. Болотники напротив – ключевой водой, свежей струей, да рыбой-чистильщиком. Вампиры поминали теплокровных. Волкодлаки ругались вампирами. Кикиморы грозились проклятиями. В общем, тут вообще никому скучно не было, поэтому мы с Водей ушли с чистой совестью, прямо по сухой заповедной тропе, грязи избегая.

***

Сирена – это имя подходило ей в полной мере. Черные с зеленым отливом волосы, огромные цвета морской воды глаза, бледная, почти белая как снег кожа, и побелевшие до такой степени, что едва были различимы на лице губы. Действительно как Сирена.

Чародейка вскинулась, едва мы с Водей сошли на траву перед ней, бессильно лежащей, и даже попыталась призвать магию, но тщетно. Это мой лес, моя территория, здесь равных мне нет.

– Ведунья, – хрипло прошептала осознавшая все чародейка, враждебно, исподлобья взирая на меня.

Она была скрыта темно-зеленым плащом и от него исходила какая-то магия, слабая, вероятно магия иллюзий, и теперь, когда чародейка приподнялась, капюшон почти скрыл ее обескровленное лицо, но от меня не скроешься. Легкое движение клюкой и порыв ветра откинул капюшон и уничтожил магию плаща, который оказался вовсе не зеленым – скорее серо-бурым, покрытым пятнами застарелой крови, тленом и гнилью. И в тот же миг вскинулась чародейка, из последних сил выплеснула чары на плащ свой, прежний вид ему возвращая. Что это было? Попыткой скрыть что-либо, или попыткой сохранить остатки достоинства, горделиво вернув себе не менее гордый вид, я не знаю. Но узнать следовало. Снова ветер призвала, сорвала плащ с чародейки, растянула как белье на веревке, вгляделась в истинный вид. Но не обнаружила в том плаще ничего – ни тайных знаков, ни игл сокрытых, ни знаков рунических. Значит, гордость ее поступку причиной была. Молча плащ вернула, молча придала ему прежний вид, да не приняла чародейка, гордо ткань зеленую от себя отбросила.

– Ты сильная, – проговорила, на меня не глядя, – мы… не ожидали.

Могла бы сказать, что часть силы моей ими же и подарена, да не стала. С чародеями лучше лишнего слова не произносить, запомнят, да против тебя же и используют.

– Что это за заклинание было? – и на меня взгляд свой сине-зеленый вскинула, да глядела враждебнее прежнего. – То ли песня, то ли заговор? Откуда у ведуний лесных такие знания? С каких пор?

Промолчала я, все так же на чародейку молча взирая. Но вот что мне интересно стало – Лесную Силушку склонила к идее общего образования всех ведуний ведьма Велимира, что, по сути, была чародейкою, и склонила не просто так. Покуда учили ведуньи, чем подлесок отличается от древостоя, пока законы гостеприимства заучивали – и не заметили, как становимся уязвимыми. Ведь правила и законы враг составлял-придумывал.

– Что это? – продолжила чародейка. – «Я ведьма, Я сила, Я свет, И я здесь»? И речитатив… Ты заворожила меня, ведунья? Заставила поверить, заставила ощутить. И ты знала, что готовится и чем дело кончится. Ты все знала! Иначе как объяснить: «А ты беги, беги как загнанный зверь. Беги скорее, я распахну дверь». Распахнула, значит?

Промолчала я и на этот раз, да взгляд был все такой же пристальный. Чародейка спрашивала не зря. Ей по всему выходит лет около трехсот, такая время даром терять не будет, и спрашивает не из любопытства совсем. Подняла клюку, мигом перенеслась в тело Мудрого ворона – ворон за чародеями наблюдал-следил, и его глазами узрела я, как остановились чародеи, как прислушиваются, словно слова Сирены этой слышат. Так вот в чем дело. Даже брошенная своими, чародейка им верность хранила, сейчас вот информацию из меня вытянуть пыталась настойчиво, ведь она знала – по законам, чародеями же написанным, ведунья на вопрос ответить должна.

«Меж ними связь есть, – сообщила Воде, лешему, ворону Мудрому, коту Ученому и вообще всем, кто слышать мог».

«Застоялись, смотрю, заскучали… Чай на речкобродовом пути повеселее им будет», – мстительный у меня лешенька.

И возможности прислушиваться к словам Сирены у чародеев не осталось – хлынула лавиной вода ледяная горная, да с валунами-каменьями, с рыбой, что с ног сбивала, да брызгами сверх меры одаряла, вот и пришлось им о выживании крепко задуматься, не до разговоров стало.

А я в свое тело вернулась, вновь на чародейку посмотрела.

– Что? – словно прислушиваясь к чему-то отдаленному, да пальцы к виску прижав, прошептала она потрясенно. – Что происходит? Река горная? Откуда в лесу горная река?!

И на меня посмотрела ошарашенно.

Улыбнулась я в ответ.

И только тогда, лишь вот тогда осознала чародейка, что такое Лесная Ведунья. Остолбенела. Словно даже дышать перестала. На меня глядит так, словно вообще впервые увидела, а пальцы прижала к виску с такой силой, что кончики пальцев побелели, но все напрасно. Более, чем напрасно.

«Клюку подержи, – попросила я Водю мысленно».

И сильнее прежнего побледнела чародейка – клюку отдавать кому-то кроме лешего запрещено было, один из главных законов. А я его нарушила. И очередной собиралась нарушить.

– Я ведьма,

Я сила,

Я свет,

И я здесь, – произнесла, взгляда от глаз чародейки не отводя.

Дернулась было та, вновь магию призвать попыталась, зов своим кинула, я почти что расслышала «Заир, ты слышишь меня? Кто-нибудь слышит меня?».

Я слышала.

И плавно двинувшись к чародейке, тихо продолжила, в сознание ее проникая:

– Сражайся, когда теряешь силу.

Взлетай, когда падаешь вниз.

Дыши, когда воздуха нет.

К победе поведет ответ.

Ее глаза вспыхнули зеленью, поглощая магическое заклинание, кое-как, весьма коряво переведенной мной с магического. Вспыхнули и взгляд сделался стеклянным, а потому, когда я опустившись на колено, прижала ладонь к ее щеке, чародейка сопротивляться не смогла. Уже ничего не смогла.

А я закрыла глаза, проникая в ее сознание.

Вспышка! И я вижу план, как наяву вижу – двадцать четыре амулета, да двадцать два по кругу, два в центре, линией разделены, и сила, пространство леса моего Заповедного способная разорвать без усилий. Двадцати четырех амулетов у них не было, но они обошлись и меньшим количеством. Им это удалось.

«Сирена? – отдаленный зов. – Сирена, ты меня слышишь?»

Она слышала. Отзывалась на этот зов всем сердцем, всей своей сутью, всем телом и магией. Словно звал хозяин, господин, повелитель… любимый? Это слово заставило чародейку вздрогнуть, сжаться, попытаться скрыться за чужими чувствами и эмоциями, за чужими жизнями и историями. А она прожила много, очень много жизней, она познала множество историй, она называла детьми тех, кого никогда не рожала, а мужьями тех, кого никогда не любила. Рада, Радуница, Силестия, Элледа, Ханнари, Дана – десятки имен, десятки мужчин, но истинное лишь одно имя. И любила она всегда лишь одного мужчину, того с кем не провела и ночи, годами отдаваясь другим. И все во имя великой цели. Она все, всю себя посвятила цели великой, любовь сокрыв в самых потайных глубинах своего сердца, но любить не переставала никогда.

Из сонма ее воспоминаний меня выдернул вопрос, прозвучавший в моем собственном сердце: «А как проживешь ты сама?». И взгляд синих, как летнее небо перед грозой глаз, на таких почти разных лицах – раб, человек, охранябушка, маг, аспид…

«Веся, случилось что?» – вопрос водяного заставил вернуться к существующему.

Опомнилась я, вернулась к сознанию коллективному, сделала вид, что не ощущаю тревоги лешеньки, что не вижу ухмылки кота Ученого… кто б его разучил бы! Клюку чуть не призвала, для уверенности, но удержалась. Боялась я пользоваться магией леса близ чародейки этой, чувствовала – знает она ее, и ведьмовскую магию знает тоже, от того пользовалась смесью проверенной – немного магии ведьминской, немного ведовской, много сильно искаженной маговской. Смесь работала преотлично.

«Ее жизнь не смотри, а то знаю я тебя и доброту твою, – сообщил Водя. – Смотри план, что делать собирались».

И прижала я вновь ладонь к щеке чародейки, глаза закрыла, да и прошептала всего одно слово:

«План».

А план был не один.

Планов имелось не менее десятка, да все к одному сводились – меня хотели сделать нежитью. Да не полностью, а так чтобы кинулся Водя меня спасать, в Заводь свою увел, в воду окунул… И еще момент открылся один…

«Они не знали, что ты ведунья, – произнес очевидное водяной».

Не знали. Ведуньей почитали старуху с лицом зеленым да носом длинным, а меня ведьмочкой-недоученицей, которую та держит из жалости. Вот опытную старую ведунью, а по их разумению только такая и смогла противостоять двойному удару силы жизненной, и собирались уничтожить, по ее душу навкары были, а мной планировали удар по водяному нанести. Продуманные. И план, должна признать, был хорош. Даже слишком.

«Они привязанность да любовь почитают за слабость», – на сей раз даже без издевки, серьезно совершенно сказал кот Ученый.

«Этим и пользуются», – добавил к мысли его Мудрый ворон.

«Легко отделались», – постановил леший.

Водя не сказал ничего. Я тоже. Мы с ним первые поняли – это еще не все. Это только одна из вариаций планов, есть и другая вариация.

«Я рядом», – напомнил водяной.

И я вдруг поняла, что от другого хочу услышать эти слова. От другого. Другим голосом сказанные. Другими губами произнесенные. И взгляд должен быть тоже другой… Вот только он, вместо слов – я рядом, произнес – я ухожу. И сейчас, увидев на что способны чародеи, пусть даже практически сломленные, я понимала почему он так решил – они знали о его чувствах ко мне, Агнехран их не скрывал перед магами своими, Данир так вообще сразу все знал. Вот потому-то мой охранябушка и ушел, чтобы мне вред не причинить, чтобы я не пострадала, чтобы его чувствами мне во вред не воспользовались. Но легче ли мне от этого? Нет. Я это «нет» кричать готова, горло криком срывая. Да только что это изменит? Ничего. Я знаю Агнехрана, мы так мало времени знакомы, но одно я о нем уже точно знаю – собой он рискнет запросто, а вот мной никогда.

– Сражайся, когда теряешь силу.

Взлетай, когда падаешь вниз.

Дыши, когда воздуха нет.

К победе поведет ответ.

Губы шептали заклинание вновь и вновь, снова и снова, а мысли пытались пробиться сквозь пелену сопротивления, внезапно пробудившегося в чародейке. Не ведаю, откуда это взялось, а только вдруг поток ее мыслей и образов начал рассеиваться, истаивать туманом поутру, гаснуть искрами костра.

«Сирена… Сирена, ответь! Сирена?» – позвала торопливо, чувствуя, как теряю связь с разумом ее.

Чародейка не ответила, разум стремительно покидал ее, превращая в безумную, совершенно обезумевшую женщину. Словно кто-то выпивал ее разум прямо сейчас, невзирая на мою магию, магию моего леса Заповедного.

«Водя, ее пьют, словно воду, – сказала водяному».

Водимыч думал недолго – попытался отсечь-отрезать влияние чужое, да не вышло. Попытался чародейскую силу применить – тоже не вышло. И вдруг он произнес голосом ему не свойственным, голосом который звал недавно «Сирена, ты меня слышишь?». Вот именно тем тоном, тем голосом, с теми же нотками повелительными, Водя и произнес:

– Любимая.

Дрогнула чародейка, глаза шире распахнула, да воспоминание всколыхнулось в ней незвано-негаданно, и я увидела башню старую, стены в трещинах, но внутри убранство достойное, стол стоит длинный, кресла новые с обивкой зеленой бархатной, и сидят на креслах чародеи, лица их видны смутно совсем, но ясно, что все они в возрасте не малом, да во главе стола парень молодой. Совсем молодой, от того так странно смотрелся именно он главою собрания, а не менее странным была мантия на нем – набросил небрежно, от того лежала неровно, да проглядывала рубашка шелковая, темно-синяя… Такая, какую маги носят!

И голос у него был истинно маговский – повелительный, хорошо поставленный, четкий – самое то, чтобы повелевать да заклинания произносить. И вот парень этот, своим голосом хорошо поставленным и произнес: «Первая группа – вопросы по аспидам есть?».

Чародейка, чьи воспоминания я сейчас видела, была в группе номер два.

И она больше ничего не могла мне показать.

– Любимый… – прошептала Сирена в последний раз и рухнула на траву, что в сравнении со стремительно синеющей чародейкой, казалась изумрудно-зеленой.

Я отдернула руку от трупа, Водя придержал, когда поднималась, отошли на шаг мы с ним вместе, ладонь мою он на всякий случай в трех водах отмыл, включая серебряную.

Солнце ярко светило, вокруг сновали мошки, и радующиеся спасению птицы, невдалеке потревожил кусты дикий кабан, волки и олени были чувствительнее – они нас за милю обходили. В общем хорошо так было, светло и радостно.

А чародейка Сирена лежала мертвая. И убила ее не я, не лес, не заклинание какое – ее убил тот, кого она всем сердцем любила.

Постояла я над телом чародейки мертвой, клюку сжимая изо всех сил, и вроде оно как – человек умер, чародейка в смысле, а в душе нет скорби… злость одна.

– Достали уже! – сорвалась вдруг ведунья лесная. – Как тараканы все лезут и лезут, спасу от них нет, проклятых!

И тут поняла, что смотрят все на меня недоуменно – и Водя, и Мудрый ворон и кот Ученый, и даже олени откуда-то появились и из-за деревьев потрясенно выглядывают, а одна белка вообще орех из зубов выронила.

– Что?! – вопросила разом у всех.

Все быстро делами своими занялись, словно и не было ничего. Только Водя сказал задумчиво:

– Суровая ты стала, раньше пожалела бы помершую, а ныне только глядишь на нее гневно да раздраженно.

Развернулась я к водяному, в глаза его голубые, словно море прибрежное взглянула, да и сказала как есть:

– Мне не за что ее жалеть, Водя. Прежде чем чьей-то подставной женой стать, да подставной же матерью, она тех, чье место занимала, убивала ведь, понимаешь?

Понял. В глаза мои посмотрел и все понял.

– Дети не ее были? – уточнил тихо.

– Чародеи обретают молодость и вечную жизнь, теряя способность к деторождению, – вдруг сказал кот Ученый.

Мы к нему повернулись, на морду наглую ныне не призрачную поглядели вопросительно, а кот возьми и тоже психани:

– Нервничал я! Всю ночь со своим боем спать не давали, вот и… зачитался слегка. И неча так глядеть!

Нечего так нечего.

Я чародейку мертвую магией над лесом подняла, Водя поток воздушный задействовал, и отправили мы труп этот куда подальше, в земли пустынные, где ничего не растет. И не потому что жестокие да бездушные, а потому что – ничего хорошего я от чародеев уже не ждала. И могла бы захоронить ее тут же, да только кто его ведает, что это тело в себе хранит. Может гниль да тлен магический, может ловушку какую-то, может… Не стану я лесом рисковать, просто не стану.

***

И потянулись дни долгие, суматошные, заботами полные.

С ведьмами разбираться надо было, а вот с Ульгердой не смогла – требовала лишившаяся сил ведьма встречи, криком кричала истошно, ногами топала, да только… что сказать я ей могла? Ничего. В случившемся ее вина была, ее и только, и Радомира, что во главе всех ведьм встала, того же мнения была. Изгнали Ульгерду, за дело изгнали.

С вампирами разбираться тоже пришлось – Гыркула захотел поближе к волкодлакам жить, чтобы стало быть с другом верным по вечерам пропустить по стаканчику. Но селиться на территории леса Заповедного вампиры не стали, выкупили деревеньку поближе, и давай туда перевозить скарб свой, замок, и самое мне не понятное – все гробницы предков. Даже тех, что в случае Красной луны погрызут, и еще как погрызут.

Волкодлаки тоже вовсю обживались, деревни свои строили, стук топоров по всему лесу раздавался.

Болотники окончательно сдружились с речным народом, уже три свадьбы сыграли межэтнические, да такие, что гремели всю ночь, и кто только на них не плясал.

Кикиморы каким-то макаром заграбастали себе еще с десяток чертей, и свадьбы сыграли втихую, точно зная, что нарушают этим все правила, а потому и меня приглашали слегка уклончиво, мол «Победу празднуем, уважаемая леса хозяйка, будем рады видеть вас на нашем скромном пиру. Обещаем приготовить не только поганки».

В общем, радовался люд лесной и не лесной, да нечисть честная и не очень.

А я…

Я…

– Опять ты? – вопросил каменный леший, когда с книгою в руках устроилась неподалеку от него, у старой сосны.

– Снова, – усмехнулась невесело.

Мой собственный леший такие вылазки в Гиблый Яр не одобрял, но и запретить не мог. Видел он – хоть и в заботах, хоть и с утра до ночи поздней занятая, а страдаю я, плохо мне, тошно… одиноко. На избенку свою теперь смотреть не могла, а уж находиться в ней… Первую ночь спать попыталась, да от каждого шороха вскакивала, все казалось вот сейчас распахнется дверь и… И ничего. Ни двери никто не распахивал, ни на зов по блюдцу серебряному не отвечал. Ничего… только пустота, сердце пожирающая. И перестала я в избушке спать. Какое-то время в сосновом бору перебивалась, да только и там ждала-прислушивалась, все надеялась, что подойдет сейчас, рядом ляжет, обнимет осторожно… Зря надеялась. Совсем зря. И хоть спать приходилось все равно там, но перед сном я в Гиблом яру вечерами просиживала. Здесь меня никто найти не мог, ни кикиморы, ни русалки, ни Водя, ни вампиры, ни волкодлаки… даже кот Ученый сюда не забредал.

– Что-то ты, ведунья, день ото дня все бледнее становишься. Забот много?

– Много, лешенька, – ответила я каменному, страницы безучастно перелистывая.

За последнее время о чародеях я, кажется, знала уже все. От ведьм, магов и даже аспидов их отличала одна характерная черта – после себя они оставляли пустоту. Исключительно пустоту. Чародеи не могли продолжить свой род, в обмен на вечность лишаясь потомства. Чародеи уничтожали леса, степи, реки – и это чудо, что Водя в свое время заселился в нашей реке, потому как до него там и рыбы не было, пустая река была, мертвая. И степь, и земля. Одним чудом Гиблый яр долго держался, и вот это удивительно было, а так…

– Меня, смотрю, освобождать больше не пытаешься, – задумчиво отметил каменный.

Посмотрела на него – кусты терновые, туго сплетенные над каменным кругом, из них глазницы алые светом злым пугающе глядят, да и сказала как есть:

– Сил пока нет, и знаний.

А в душе тихо отозвалось стоном «и охранябушки»… Но говорить я об том не стала. Тосковала я. Так тосковала, что хоть вой, хоть рыдай, хоть… А не знаю я, что еще «хоть».

– А хорошо ты с побегами-пологом придумала, – каменный был сегодня на редкость разговорчивым, обычно вообще молчал. – Сияло так, что и отсюда видно было.

– Спасибо, – улыбнулась грустно, – я старалась.

Хмыкнул леший, да и сказал вдруг:

– Она тоже… старалась.

И книгу я закрыла, вопросительно в очи алые глядя. Просто сердцем вдруг почувствовала – на сей раз не будет он молчать, о прошлом расскажет.

И не подвело меня чутье ведьминское.

– Когда чародеи сюда переселились, Авенна вернулась, – с тяжелым вздохом начал каменный. – Так то она все больше в пустыне жила, потому как не меня, его выбрала.

Промолчала я, искренне лешему сочувствуя. Если вместе они лес поднимали, если учились всему, да трудились рука об руку, то любил он, всей своей сутью привязан к ней был. По обыкновению и ведунья рано или поздно сердцем к лешему своему, другу да соратнику верному, прикипает. Но бывает и иначе.

– До возвращения ее и не ведал я, что дело гиблое с чародеями этими, но Авенна начала готовится к бою. Три стены возвели мы, три заслона. Первый – терновник ядовитый. Второй – болото, да ручьи в нем били серебряные. Третьей преградой деревья плотоядные стали, и вот с ними мы натрудились-намаялись, они ж все что могли сожрать пытались, от мальчишек-грибников, до девчушек, что шли по ягоды.

И умолк леший, а я вот о чем подумала – не встретила я в Гиблом лесу ни единого дерева плотоядного. Да и встречала таких нигде и никогда.

– О деревьях задумалась? – вопросил леший.

– О них, – отрицать не стала. – Знаю я, что деревья старые, в пустотах своего ствола, способны заточить воина, коли потребуется. Эти ли деревья ты имеешь ввиду?

Промолчал леший. Тяжелой тишина была эта, тяжелыми и мысли…

Глянула на блюдце серебряное, на яблоко, что в суме холщевой по контурам опознать можно было бы, коли сама бы его туда не поставила. А я поставила. Наливное, румяное, заговоренное от гнили, увядания, от того чтобы съеденным было. Так и хожу везде – блюдце да яблочко наливное завсегда со мной. Когда по лесу брожу, когда на пиру свадебном сижу, когда у вампиров пребываю, когда даже от самой себя практически сбегаю. Всегда со мной. Иногда вздрагиваю, услышав тихий звон, хватаюсь за блюдце, да роняю тут же – нет от него ни зова, ни вести. Ничего нет. Огонь только остался. В сердце моем огонь. И я в нем горю молча, медленно, мучительно, тихо сгораю… Я помню, что лес все лечит, помню, но кажется, больше не верю.

– Аспид, – вдруг произнес каменный.

Вздрогнула, всем телом вздрогнула. Но глаза закрыв, ощутила территорию обоих лесов своих и… не было на их территории аспида. Ни аспида, ни мага… Только следы, те крохи что остались от моего аспида… я научилась видеть даже их, научилась их чувствовать, и иной раз прикасалась к тем деревьям к которым прикасался он, к той траве, что смяла его нога… Невыносимо.

– Многому он ее научил, – продолжил каменный леший.

Мой меня тоже… многому.

– Есть в пустыне трава, что ест насекомых, вот он научил Авенну такие же деревья создавать, да только в них гибли люди.

– А животные? – спросила, о другом думая.

– Не с первого дерева результат нужный вышел, – признался каменный.

Вот и я не с первого раза поняла, что такое любовь. О Тиромире петь готова была, кричать на каждом углу как же сильно люблю… об Агнехране молчу, слова сказать не в силах.

– Что терзает тебя, ведунья? – вдруг спросил каменный леший.

– Ничего, – ложь, что стала такой привычной.– Все хорошо.

Я лгу всем. Лешеньке, что облик человеческий все же позволил себе вернуть. Водяному, чьи шутки больше не смешат. Коту Ученому, что в глаза заглядывает пытливо. Домовому, он все чаще рядом, постоянно что-то из еды подсовывает…

Лес все лечит – я знаю это. Все и всегда. Но я засыпаю с мыслями о нем, я просыпаюсь с ними же, и если бы не сон лесной ведуньи, я едва ли смогла бы спать в принципе. Я не знаю, испытывал ли Тиромир ко мне такие же чувства, но если бы я знала, что он мучается хотя бы в четверть так же как я сейчас – я бы вышла. Из леса к нему вышла…