Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"
Автор книги: Елена Звездная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
– Как?..
Улыбнулся, платок достал, мне протянул, да едва взяла, он тем воспользовался – к пальцам моим прикоснулся. На мгновение сжал, словно удержать хотел, но отпустил. Себя превозмогая отпустил. А когда лицо вытерла, об одном попросил:
– Связь не разрывай.
Да как же это «не разрывай»? У меня сил не много, то что говорить могу уже чудо, а сколько смогу, я же не знаю…
– Пожалуйста, Веся.
Вроде говорит, только говорит, а такая тоска в голосе, такая боль, такая мольба.
– А ты сам-то как, охранябушка? – спросила, руку под покрывало пряча, да сильнее закутываясь.
– Хорошо, – улыбнулся он, да только у меня глаза сами закрывались, так что может и почудилось, – теперь хорошо… Спи, моя Весенька, спи.
***
Ночь…
Утро…
Тепло ладони, что сжимает мою ладонь, такое надежное, родное тепло, и касание нежное, осторожное, такое бережное.
Стук в дверь, и чей-то голос издали:
– Лорд Агнехран. Господин?
– Исчезни! – хриплый голос охранябушки.
– Но император…
– Исчезни.
– Вас понял, – стушевался кто-то далеко.
И, кажется, исчез.
Вот только сон исчез тоже.
Я открыла глаза и поняла, кто держал меня за руку. Маг проснулся тоже, обнаружил что спал сидя за столом и что моя бледная ладонь в его руке.
– И… император там у тебя, – прошептала, глядя на самого заспанного мага в моей жизни.
– Подождет, – сжав мою руку крепче, видимо, чтобы не сбежала, ответил Агнехран.
Улыбнувшись, сообщила о другой неизбежности:
– Рассвет, лешинька сейчас придет.
И ладонь мою отпустили. Нехотя очень, но отпустили.
– Не позволяй ему забрать блюдце, – хриплым ото сна, но уверенным голосом потребовал архимаг.
А я все равно улыбаться не перестала. Видимо утро было такое улыбательное, когда улыбаешься вопреки всему.
– Обожди мгновение, – попросил охранябушка.
Встал быстро, отошел куда-то, умылся быстро, вернулся за стол, пытаясь с мыслями собраться. Затем к делу перешел.
– Девясил выпей, – и передал мне первую бутылочку.
Взяла с благодарностью. И тут он сказал:
– Стой, дай обратно.
Отдала.
Охранябушка быстро пробку из бутылочки вынул и мне уже открытую отдал. Заботливый.
Я с трудом поднялась, села кое-как, настой выпила, мармеладом заела. С мармеладом было терпимо, а так горько до невозможности.
– Что сейчас делать будешь? – спросил Агнехран, встревожено к чему-то прислушиваясь.
– Там видно будет, – вернув ему бутылочку, ответила сонно. – С лешинькой поговорю, узнаю, как в Гиблом яру дело продвигается, и раз легче мне уже, книги возьму, многое узнать-выучить надобно.
Поглядел на меня Агнехран так, словно сказать что-то хочет, да каждое слово обдумывает, словно должен сказать, да не решается никак, словно…
– Веся, – выдохнул судорожно, в глаза мне глядя, – я тебе сейчас скажу, а ты сделай дело доброе – запомни. Навсегда запомни – что бы тебе не сказал тот дьявол, чтобы не сказал твой леший, но единственная причина, по которой я помогаю тебе, в самой тебе и заключается. Ни в тайне Гиблого яра, ни в желании заполучить технологии чародеев, ни в стремлении обладать силой кругов Жизни и Смерти, а в тебе.
Застыла я, мармеладку до рта не донеся, просто застыла. Я ведь не спрашивала, я оправданий не просила, я ничего не требовала. Знаю ведь что маг, знаю каковы маги, все знаю, потому и не спрашивала ни о чем, так зачем… лгать? И я взгляд опустила, навернувшиеся слезы скрывая.
– Веся, – сказал шепотом, а я вздрогнула так, словно оглушил криком, – забудь об их словах, да о другом вспомни. Вспомни, в какой ритуал вмешалась, когда меня спасла. Вспомни, что с Гиблым яром сделать хотел. Вспомни и сопоставь. Коли нужен мне был бы Гиблый яр, разве стал бы я пытаться уничтожить его вместе со всеми его тайнами?
И соскользнули слезы с ресниц, прямо на плед теплый пуховый.
– Веся, – простонал Агнехран, – если мне не веришь, разуму своему поверь.
Усмехнулась я, слезы вытерла, а взглянуть на мага так и не смогла. Не умею я врать, не мое это, от того и сказала на него не глядя:
– Разуму поверить должна говоришь? – еще две слезы с ресниц сорвались вниз. – Напрасно ты о разуме заговорил, лорд Агнехран, напрасно. Ведь мой разум основывается на опыте, а опыт безжалостно напоминает о том, что маги делиться своим не любят. Ох и не любят. И да, ты в Гиблый яр отправился, чтобы уничтожить его. Но вот ради чего уничтожить, это уже вопрос. Быть может ради меня, как ты и сказал, а быть может… – и я заставила себя взглянуть на побледневшего архимага. – Быть может, чтобы тайна об этих кругах не досталась никому?
Теперь замер Агнехран.
Не дышал почти, не двигался, не… не пытался и дальше лгать? А когда рот открыл, остановила я его тихим:
– Не надо. Не лги. Не уговаривай. Не убеждай. Я же ни о чем не прошу тебя, Агнехран, я ничего у тебя не требую.
Простонал глухо, да с таким отчаянием, что захотелось руку протянуть, да его руки коснуться, успокаивая. Но поздно уже, слишком поздно.
– Веся, – он мое имя как молитву произнес, – Веся, клянусь тебе, я…
– И я тебе клянусь, – прошептала, вновь перебив, – я клянусь тебе, охранябушка, что как ведунья Гиблого яра уничтожу оба чародейских круга, и Жизни и Смерти. Потому что несут они смерть и разрушение, а это теперь мой лес, и я обязана его защищать несмотря ни на что.
И я увидела, как потемнел его взгляд. Вот были глаза цвета летнего неба перед грозой, а вот стали совсем темные, страшные, жуткие. И я увидела в них страх. Настоящий, чудовищный страх.
– Веся, – голос мага дрогнул, – не смей!
Многого я от мага не ждала, негодования ожидала, конечно, гнева, но чтобы вот такого? Такого не ждала. А Агнехран вообще как с цепи сорвался.
– Не смей приближаться к этим кругам! Ни живая, ни призрачная, ни какая бы то ни была еще! Не смей, слышишь?!
Слышать то я слышала, да только… я еще и видела. И не злобу я видела, не гнев, не желание славы – я видела страх. Чудовищный, гнетущий, раздирающий на части страх! Только страх. Страх и ничего более! Страх такой, какой видеть еще не приходилось мне. Страх, от которого кровь в жилах стынет.
И это не абстрактный ужас был, не сторонний, не обезличенный – это был страх за меня. Исключительно за меня. И коли не была бы я ведьмой – не увидела бы, а так…
– Охранябушка, – дрогнул мой голос, – ты… – я поверить не могла сама, – ты что, за меня боишься?
Моргнул маг, глаза его округлились, и потрясенный Агнехран севшим голосом хрипло переспросил:
– А ты что, только сейчас это поняла?!
Пожав плечами, пояснила:
– Да я не поняла ничего, я просто вижу.
Шумно выдохнув, архимаг взял себя в руки, вот только… страх, он черною тучей над ним был, и он рос, стремительно.
– Все, я спокоен, – заверил меня Агнехран.
Я головой отрицательно покачала и осторожно сообщила:
– Нет, вообще не спокоен. Страх только растет. И очень стремительно. Охранябушка, я…
И тут в темной туче растущего даже уже не страха, а черного ужаса, сверкнула молния и сорвался мой маг на крик:
– Да какого черта ты туда сунулась, ведьма недоученная? Без артефактов! Без поддержки! Без защиты! А я все понять не мог, откуда такие повреждения! Да чтоб тебя, зараза неугомонная! Куда ты к дьяволу полезла, Веся?!А я еще на поводу пошел! Лешему ее вернул! Да тебя к постели привязать надобно было, чтобы не совала никуда больше носик свой симпатичный! Веся! Веся, не смей! Ве…
И я быстренько оп, и откуда только силы взялись, да прыть недюжая, яблочко-то наливное хвать, связь разрывая. И рухнула на плед теплый, пушистый, глядя в потолок пещеры потайной и чувствуя, как растет-ширится улыбка на губах моих. И хорошо так, несмотря ни на что, так хорошо…
Потому что фраза – «Валкирин, ты сможешь! Поторопись, Валкирин!» она очень сильно от фразы – «Да тебя к постели привязать надобно было, чтобы не совала никуда больше носик свой симпатичный!» отличается. Разительно сильно. Тиромир, хоть и любил меня, так любил, что цветы распускались, он от меня помощи требовал, он меня не жалел… а Агнехран не о себе – обо мне тревожится. Не за себя – за меня переживает. Не о деле – а обо мне думает.
Мыслимо чтобы маг, да вдруг о ком-то заботился больше, чем о деле своем? Мыслимо ли думать о подобном, мыслимо ли полагать… А вот думает же. Заботится. Переживает. Не за Гиблый яр, не за два круга силы чародеями оставленные, а за меня волнуется. За меня… и тепло на душе так от мысли этой, так тепло, что улыбка с лица не сходит.
Кое-как поднялась, волосы причесала, вернулась к блюдцу, в плед шерстяной закуталась, вновь яблочко наливное по серебряной поверхности пустила, да и произнесла имя почти родное:
– Агнехран.
Засветилось блюдце, и показало мне помещение интересное. Уж до того интересное, что я сразу-то на мага и не посмотрела – все картиной за спиной его любовалась. Уж было чем – полки стенные в щепки, книги в кучу свалены, тьма бешенства бессильного в воздухе клубится.
Вздохнула тяжело, на мага взбешенного поглядела, да и сказала примирительно:
– Охранябушка, не серчай понапрасну, не гневайся. И успокойся, поводов то переживать нет у тебя.
Закрыл маг глаза, ладони в кулаки судорожные сжаты, по скулам желваки плетью нервно дергаются, лицо бледное от гнева и… и родное такое. А я, я объяснить попыталась:
– Ты пойми, Агнехран, другого пути не было у меня, и выбора не было иного – от навкар лесу беды много, от каждого шага ее гниль расползается, да гниль заразная. Сама я им не соперник – с одной бы еще с трудом, да справилась бы, а как вторая пошла, третья, четвертая… Все что мне оставалось – Ярину усилить, это и сделала.
– Дура,– очень тихо сказал охранябушка.
И глаза открыв, так на меня посмотрел, как не на дуру глупую глядят, а на женщину, да самую любимую.
– Одно говоришь, о другом думаешь, – без обиняков сообщила с вызовом.
– Ведьма, – усмехнулся охранябушка. А потом вдруг сказал: – Знаешь, жена из тебя будет хорошая. Лучшая на всем белом свете, ведь чтобы не сказал, пусть даже и в сердцах, правду все равно видишь.
Улыбнулась, и на душе тепло так, хорошо, светло очень. И хочется этот миг остановить, просто остановить, чтобы хоть отогреться, да только, раз уж лучше мне стало, пора за дела приниматься, и дела серьезные.
– Весь, – тихо Агнехран позвал.
Я взгляд на него вновь подняла.
А он, хоть и злой был, хоть и гневался, хоть и себя с трудом сдерживал, а все же нашел в себе силы сказать:
– Я тебе сердцем клянусь, жизнью, всеми своими принципами – все что знал я о кругах тех, что они врата в мир мертвых, из которых нежить опасная путь каким-то образом да находит. О круге Жизни мне было неведомо.
И я, я глядя в глаза его синие, почему-то поверила. Всей душой поверила. Не знаю почему, совсем не знаю.
– Мы пытались этот путь закрыть, – продолжил Агнехран,– много, много, много… чудовищно много раз. А знаешь почему?
Головой отрицательно покачала, все так же на него глядя.
Улыбнулся он мне, грустно так, с горечью, да и сказал:
– Ты меня Агнехраном назвала, когда об имени догадалась. «Агнехран – хранящий огонь» – это ты вслух сказала, а подумала ведь о другом, не так ли?
– Так, – скрывать я не стала.
Кивнул маг, ответ мой принимая, и продолжил:
– Много слухов обо мне ходит. О беспощадности моей, о том, что огнем и мечом я прошел по городам, деревням, жизням да ведьмам. И это правда, Веся, отпираться не стану. Только вот поймешь ты меня, как никто бы не понял – навкары ядовиты, ты о том ведаешь. Сама сказала «где шагнут, там гниль расползается». А сколько еще ты нежити такой знаешь, что гнилью да скверной при своем появлении целые поселения за ночь отравить способна?
Промолчала я, сердцем чувствовала – ответ ему мой не требуется, и так ведает, что я такую нежить знаю, к сожалению знаю.
– Первое поселение, что сжечь пришлось, отравлено было за сутки, – говорил маг скупо, словно боль и горечь свою сдержать пытался, да все равно лилась она, с каждым словом выплескивалась. – Убивать упырей, Веся, легко, коли в бою. Коли упыри мужского пола да взрослые, коли нападут исподтишка, и тогда за жизнь свою борешься и уж не до морали, не до сожалений, нет других мыслей кроме как убить-уничтожить. А там городище было, Веся, – и взгляд он опустил, – на излучине реки, с трех сторон лес да тракты торговые, с четвертой река, а как шагнешь за ворота – упыри… Мужчины, женщины, старики, дети, младенцы…
И замолчал Агнехран, умолк на мгновение.
А потом зло произнес:
– Тогда и сжег. Впервые. Без разбору. Не глядя. Все сжигал. Все что на пути попадалось. Все что гореть могло. Все огню отдал… И, знаешь, думал – опрометчиво поступаю. Как слабак. Как трус. Как эгоист, что по ночам спать возжелал без кошмаров. Многое о себе думал, и хорошего в тех думах ничего не было. Да только после, когда на пепелище стоял, себя до глубины души ненавидя, тогда домишко один рухнул, рухнул, Веся, подпол взгляду открывая.
И поднял он взгляд на меня, пустой, отчаянный синий как лед по реке, и произнес без эмоций:
– Он гнилым был, Веся. Весь. Гнилью за скверной проеденный, словно плесенью покрытый. И цепи на полу – ржавчиной разъеденные. Знаешь, за какой срок упырица может цепи заговоренные ржавчиной растворить?
Я головой отрицательно покачала.
– Год, – тихо ответил Агнехран.
Помолчал немного и следующий вопрос задал:
– А знаешь, кому домишко тот принадлежал?
Снова головой отрицательно покачала.
– Ведьме, – безжалостно сообщил маг. – Ведьме, Веся. Ведьме, что за трое суток до нападения городище покинула, да не просто так уехала, а подпол открыв, заклинания охранительные сняв, да первую жертву, девчонку лет восемнадцати, обездвиженной на полу оставив, чтобы сил набралась упырица. И она набралась. Уж так набралась, что на две сотни жителей хватило.
Я невольно рукой за шею схватилась, крик подавить пытаясь, потому что – не могло такого быть. Не могло! Никак не могло! Мы, ведьмы, за народ свой в ответе, и не потому что так положено, а потому что – не можем мы иначе. Никак не можем. Ведьма это первая помощь на деревне. Деревенская ведьма она и роды примет, и дитенка излечит, и кто с раной, кто болезнью – все к ней. И представить себе что Ульгерда могла бы погубить город свой… Да не мыслимо такое! Никак не мыслимо! Быть не может! Просто не может! Не такие мы…
Да только я и других ведь ведьм уже знаю.
Изяслава – что силу свою против всех законов сыну отдала.
Славастену – что ведьмой никогда и не была.
А пуще всего тех чародеек, тех двенадцать чародеек, что в ряды ведьм затесались бессовестно, да и выходит что безжалостно.
– Скажешь, то не ведьма была? – прямо Агнехран спросил.
Что я сказать ему могла?
– Не знаю, охранябушка, – честно призналась, – не ведаю. Я за последние дни словно землю из под ног теряю стремительно, и на чем стоять уже не ведаю. Казалось мне один у меня враг – Славастена. Да и та не враг, а так – наставница, что не сумела мною воспользоваться, от того, и не друг, и не враг, лишь супротивник незнчительный. А теперь смотри что выходит – среди ведьм ренегаты оказались, и не только чародейки, те двенадцать что случайно спаслись, да от мести не отказались, но и иные, такие как Славастена – что магини по сути, но никак не ведьмы. А еще леса Заповедные загубили же, почти все загубили, ведуний да леших в нежить обращая, и ради чего? Столько нечисти погибло понапрасну, ведь не прожить ей в лесу, что Заповедным быть перестал, столько крови пролилось безвинной, а страшнее всего то, что один, всего один лес Заповедный остался. Только один… и он мой. А значит нет у меня права на ошибку, ни на одну ошибку права просто нет.
Смотрит на меня Агнехран, молча глядит, а в глазах то, что от мага никак не ожидала – понимание. Он меня понимал. Он, в крови по локоть измазавшийся, он, все проблемы огнем да мечом решающий, он, чье имя с тотальным уничтожением единым целым в умах да сердцах стало… и он меня понимал.
– От того в лес не пускаешь? – тихо спросил.
– Знаешь все сам, нет нужды повторять, – я колени обняла, подбородок уместила, смотрю грустно на охранябушку, а он на меня с тоской.
Вздохнул, на жесткую спинку кресла своего откинулся, посидел, пристально глядя, да и так речь повел:
– А давай-ка мы тебе землю под ноги-то вернем.
– Давай, – улыбнулась я.
Маг потянулся, взял бумаги лист чистый, перо обмакнул в чернильницу и расписывать начал:
– Ныне семь из десяти территорий Гиблого яра уже под твоим контролем.
Надо же, я и не знала, и не могла не отметить:
– Достойно тебя господин Аедан информирует. Так информирует, что я вот новости такие опосля тебя узнаю.
Улыбнулся, но объяснять ничего не стал, хоть и хотелось мне получить эти объяснения.
– Чащу ты усилила, – продолжил архимаг, – нежить сгоняют к окраинам, а там мои маги в бой вступят.
Как все ладно-то выходило, по словам его. Слишком ладно. От того сидела я, и внимательно слушала, на ус мотая…
– Уничтожение нежити займет дня три-четыре, не более, – Агнехран на меня взглянул, на миг от листа оторвавшись, – и останется только область в центре леса, так?
Кивнула, что мне еще остается.
– Но ты в состоянии нынешнем с месяц туда не сунешься, я прав?
– Прав, – лукавить не стала.
А охранябушка не стал скрывать вздоха полного облегчения, мог бы, но не стал, доверял видимо. И вернувшись к бумаге, продолжил:
– Стало быть, армию распустишь?
Не понравился мне вопрос. И отвечать не хотелось, но поднял на меня взгляд Агнехран, а глаза у него цвета летнего неба перед грозой и я ответила как есть:
– От ситуации зависит. Коли из круга Смерти еще навкары полезут, али какая другая скверна, сама я не справлюсь. Да и по договору с волкодлаками, мой лес им домом станет, а значит сюда понапривезут баб с детишками, а это не болотники, что на обособленной территории живут. Это волкодлаки и их ребятишки неугомонные, они везде бегают, а значит лес Заповедный к их приезду безопасным должен быть.
– Значит волкодлаки остаются навсегда, – подытожил Агнехран.
Промолчала я, не хотелось о таком говорить.
И маг понял, а потому свернул разговор к итогам:
– Значит главной опасностью для тебя сейчас круг Смерти остается и все «сюрпризы» что преподнести может.
Кивнула я, сама на него смотрю настороженно.
Взглянул на меня Агнехран, головой качнул укоризненно, и сказал тихо:
– Не враг я тебе, Веся. Ни тебе, ни двум лесам твоим.
Отвечать ничего не стала, он и не требовал.
– Значит главной задачей сейчас является круг Смерти и его изоляция либо уничтожение, – и Агнехран черту внизу записей своих подвел.
А я подумала – надо же, как все четко определил, и четко и сразу и без сомнений и тревог. Просто вот проблема, делаем из нее задачу и решаем как есть. И так все просто выходит, так ладно, только вот…
– Первая навкара из столицы королевства была, – сообщил вдруг Агнехран. – Вторая с Ведьминой горы, третья оттуда же. Значит у чародеек не один портал, а несколько. Сейчас обыскиваем столицу. Пока обыскивали без меня, но как тебе легче станет и я туда направлюсь. Найдем. Без сомнений найдем. А вот с Ведьминой Город нужно будет подумать, меня как переговорщика, сама понимаешь…
– Никто на порог не пустит, – не знаю почему, но улыбнулась я.
– Да уж, ведьмы народ недоверчивый, – усмехнулся охранябушка. И тут же спросил: – Кто сейчас сдерживает нежить в круге Смерти?
Улыбаться я перестала. Поразмыслила немного говорить или не стоит, и все же всю правду сказала:
– Леший. Леший Гиблого яра.
Нахмурился Агнехран, кончиком пера писчего постучал по листу исписанному и произнес:
– Плохо, очень плохо.
Сама знаю что плохо, но от вопроса не удержалась:
– И почему это плохо-то?
Глянул с насмешкой, сразу показав, что все понял, но ответил честно:
– Сама посуди, ведьмочка моя неугомонная, ранее нежить к лесу своим ходом бежала, другого пути у нее не было. Значит, сдерживал леший портал потусторонний. А сейчас изменилось что-то, то ли леший ослаб, то ли чародейки нашли, чем ослабить его, ведь навкары прямиком через круг Смерти проходят.
И я поняла, о чем он – раньше в Гиблом яру навкар не было. Твари, личи, ходуны, мертвяки, но навкары нежить иного порядка, и вот теперь они каким-то образом миновали преграду. Что тому виной? Что лешего ослабило? Чародейки ли способ изыскали, или это я по случайности да незнанию?..
– Не бледней, не пугай меня, а то я так до столицы вашей вовек не доберусь, – произнес охранябушка.
Улыбнулась неловко, да той улыбки и на миг не хватило – страшно мне стало. Что если я ослабила? Я ведунья-недоучка, всего порядка леса до сих пор не знаю, не ведаю. Мне где леший мой помогал, где смекалка, а где и везло попросту, смелым да находчивым всегда везет, а еще дуракам, но не хочу о том думать. О другом сейчас поразмыслить надобно – что не так могла сделать, чем лешего Гиблого яра ослабила, и просчитать все, каждый шаг, каждое действие.
– С лешинькой поговорить надобно, – сказала тихо, размышляя судорожно.
А охранябушка возьми да и скажи:
– А со мной?
– С тобой? – переспросила растерянно. – А с тобой толку нет, я тебе если весь процесс подчинения клюки расскажу, ты ведь не поймешь в нем ничегошеньки совершенно.
Помрачнел Агнехран, но был вынужден признать:
– Твоя правда, Веся.
Сказал, да расстроился все равно.
– Агнехранушка, коли от тебя помощь нужна была в магии, я же к тебе пошла, а не к лешеньке, – попыталась успокоить.
Маг улыбнулся, да улыбкой сияющей, счастливой.
– Что? – спросила, не поняв реакции такой.
– «Агнехранушка», – пояснил маг, и улыбка его шире стала и счастливее. – Люблю тебя, всем сердцем люблю, всей душой, всей сутью своей, счастье ты мое. Советуйся с лешим, права ты, он в этом лучше меня разбирается. Да как время будет – позови, не могу я без тебя и дня, и тревога грызет змеей ядовитой.
Красная аки маков цвет под взглядом пусть и насмешливым, да понимающим, убрала яблочко наливное, от блюдца серебряного, да сидела потом еще несколько мгновений, глупо улыбаясь сама не ведаю чему. Вроде все под откос несется-катится, земля из-под ног уходит, а я себя все равно счастливой чувствую. И вот сказать конкретно от чего счастливой так ведь сразу и не скажешь, а счастье в сердце все равно весной распускается, теплой, доброй, ласковой светлой весной…
И сижу я, ладони к щекам пылающим прижав, бог весть о чем думаю, а блюдце то серебряное возьми да и засветись. Откликнулась на зов, яблочко вольным по кругу бежать отправила, а едва показалось в отражении лицо охранябушки, только и поспела, что вид невозмутимый принять.
– Сделаем вид, что я ничего не видел, – заверил Агнехран, и протянул мне еще пузырек, – зверобой.
Взяла, бутылочка уже без пробки была, выпила, мармеладкой заела.
– Ты моя умница, – похвалил охранябушка.
Чуть не ответила «а ты моя», но ответов не требовалось.
– Люблю тебя, – сказал маг на прощание, и забрав бутылочку, отключился.
«А я тебя…» – подумала я.
И сошла улыбка с лица. Заледенела. И сердце заледенело тоже, и душа от страха потемнела, потому что… влюбилась я. Да не просто влюбилась, а полюбила, всем сердцем полюбила я. И обрушилось на меня понимание этого, как лавина снежная с горы – с ног напрочь сбивая.
Поднялась я, потом села, потом снова поднялась, прошлась по пещере, потом снова села, да в нервной задумчивости весь мармелад не заметила как, но доела. Сижу в итоге с коробкой пустой, и душой полной сомнений одно другого хуже и страшнее.
Полюбила я.
И не раба-охранябушку, а Агнехрана-мага. Полюбила так, что доверяю ему не глядя. И ведь нельзя, нет веры магам, кому как не мне это знать, а полюбила и доверяю вопреки всему. И ведь предаст, нанесет удар в спину рано или поздно, и от предчувствия той боли сердце уже сейчас сжимается, а все равно люблю, самой себе смысла врать нету никакого.
Раздались шаги лешего, тут пещера, ему сквозь толщу каменную проходить сложно, вот и вынужден пешком, затем появился друг мой сердешный, да увидав меня сидящую, а не лежащую без сил на полу, остановился лешенька, да и спросил:
– Никак полегчало тебе, Веся?
– Вообще не полегчало, – выдохнула испуганно, – все только хуже стало, лешенька. Во стократ хуже. Итак, страшно мне было, а теперь страшнее некуда, ведь одно дело опасности извне опасаться и совсем иное – самой себя.
Подошел леший медленно, передо мной казанок с ухой поставил, ложку всучил, краюху хлеба в полотенце завернутую, и спросил прямо:
– Маг?
– Маг, – прошептала я.
Ухи не хотелось, ничего не хотелось, страшно было.
Помолчал лешенька, на меня глядя внимательно, да и сказал:
– Ну, раз полегчало, пошли домой.
– Пошли, – согласилась невесело.
Леший вещи мои похватал, да казан с ухой, я блюдце серебряное к груди прижала, да яблочко наливное в руке сжала. Так и вышли, а как вышли мне совсем нехорошо стало – были мы вовсе не в моем лесу Заповедном, а аккурат в горной части яра Гиблого, прямо в горе. И с горы той вид открывался и на Гиблый яр, и на утопающий в тумане рассветном мой лес Заповедный.
– Дддалеко отнес, – пробормотала я.
– Пришлось, – ответил леший.
Из зарослей черно-полосатой дикой кошкой скользнула Ярина, выгнулась, красуясь, когти выпустила да втянула, затем села, на морде ухмылка довольная.
– Да, хорошо потрудилась, – похвалил ее передо мной лешинька, – горы отчистила за час, поглядеть хочешь?
Я голову вверх запрокинула – там, в вышине, кружил орел. Удар ногой о каменья, и вот я вижу глазами орла. Высоко сижу, далеко гляжу. И то вижу, от чего дрожь по телу – Ярина сильна была. Ох и сильна. Все горы, что к Гиблому яру относились были чисты – нечисть на них осталась предовольная, еще и летела к горам нашим с явным намерением поселиться здесь, или ползла, тут уж как посмотреть. Василиски ползли, фениксы летели. А на ничьих скалах бесновалась нежить, ей в отличие от нечисти пути в наш лес не было. Но Ярина оказалась умна и коварна сверх меры – нежить с гор она изгнала, да изгнала в ущелье, из которого путь был только в Гиблый яр, другого пути не было. И кишела сейчас мертвяками вся пропасть.
– Хорошо потрудилась, – согласилась я, задумчиво рассуждая о том, что надо будет Агнехрану сказать, пусть магов пошлет, те выжгут тут все.
Хотя и аспид у меня есть, тоже выжжет, но с другой стороны и аспид – он же маг. Что ж за жизнь такая…
Ярина замурчала, довольная похвалой и лапой по земле ударила, тропу заповедную для нас с лешим открывая. Мы на нее ступили с благодарностью.
***
Через весь Гиблый яр Ярина перенесла нас в один шаг, даже не ведала я, что чаща Заповедная настолько сильна может быть, у реки водяной встретил. Да как встретил – из воды выпрыгнул, ко мне кинулся, обнял, к груди прижал, простонал глухо, как от боли, да и спросил:
– А чего ребра такие твердые?
– Гипс, – сдавленно ответила ему.
Водя более ни о чем не спрашивал – молча подхватил на руки, молча по воде шагая перенес через реку свою, лешему помощь не потребовалась, сам перенесся, а Водя как на землю меня поставил, постоял, лицо мое бледное разглядывая, да и так сказал:
– Ярина сильна стала, это да, вот только цена силы этой мне не по нраву, Веся. Не рискуй так больше.
– Больше и не придется, – отрезал леший, перейдя реку и подойдя к нам. – Ведунья чащу свою лишь один раз усилить может, второго не дано.
Посмотрел на меня Водя, по щеке погладил и сказал тихо:
– Вечером зайду.
Кивнула я, да к лешему прижалась. Шатало меня, сил ни на что не хватало, спать хотелось сверх меры.
Тропу заповедную открыл леший. И не вышла она в один шаг, совсем не вышла, все пять сделать пришлось. Я лешеньке об том ни слова не сказала, да сам все понял.
– Много сил Ярине отдала, слишком много, – заметил мрачно.
– Не я отмеряла сколько дать, а сколько не давать, – сказала, дыша с трудом.
– Не ты, – согласился друг верный. – Только вот одного не учел я, Веся, того что сердце у тебя болело в тот миг, да так болело, что кровью истекало.
И остановилась я. В шаге от избы родимой остановилась, посреди леса, что смазанным зеленым массивом ныне казался, вот как была, так и остановилась. Поглядела на лешеньку, да и сказала как есть:
– Я люблю его. Полюбила всем сердцем, всей душой, всей собой. Я люблю его, лешенька, и тогда любила, когда подозрение было на нем страшное. И сейчас люблю, хоть и знаю – когда удар нанесет, то лишь вопрос времени. И больно мне лешенька, так больно, что дышать тяжело.
– Гипс это, – буркнул друг сердешный.
– Угу, и затянули туго, – невесело согласилась я.
Помолчали мы.
А потом спросил тихо леший:
– Веся, а ты дьяволу-то веришь?
– Верю, – прошептала я, – как не верить-то? Он бы лгать не стал, он сказал правду. Да и доказательств полно – сам посуди – уж сколько гиблых мест в королевстве-то, а маги упорно именно в Гиблом яру гибли. Значит был у них повод рваться туда изо всех сил, с жертвами не считаясь.
Кивнул лешенька, и другой вопрос задал:
– А магу этому веришь?
И хоть опустила я голову стыдливо, а ответила честно:
– Верю, лешенька. И хоть ни одного доказательства в правдивость слов его нет, а все равно верю, всей душой верю, всем сердцем своим.
– Потому что любишь? – тихо леший спросил.
– Потому что ведьма, – так же тихо ему ответила. – И как ведьма, чувства я вижу. Агнехран не о Гиблом яру печется, не о кругах наследия чародеев, а обо мне. За меня страх его, за жизнь мою его тревога съедает. А еще, лешенька, любит он меня, да так сильно, что тебе отдал безропотно, как попросила его о том, что отвары для меня сам варил, даже своим целителям не доверяя, что… Любит он меня.
– Больше власти любит? – уточнил друг верный.
И я, вспомнив о том, как с императором переговорить Агнехран из-за меня отказался, да не в первой видимо, едва слышно ответила:
– Больше.
Помолчал леший, помолчал, да и спросил:
– А Тиромир как любил?
И как ушатом воды студеной облил. Плохо мне стало, совсем плохо, потому как… поначалу и Тиромир больше жизни любил, и больше власти, и больше всего на свете… Да только любовь его ко мне оказалась скоротечна.
– И что делать мне, лешенька? – спросила тише порыва ветра.
Вздохнул друг верный, да и так рассудил:
– Время требуется, Веся. Время. Тебе поразмыслить, ему чувства доказать.
С сомнением я на друга верного поглядела. Нормальный леший сказать должон был так «Маги это погань человеческая, а ты ведунья лесная, не по пути тебе с ними, гони любовь прочь, а мага вообще метлой поганой». Но леший не зря другом был, а не только соратником. И сказал то, что думает, а не то, что должен.
– Спасибо, лешенька, – поблагодарила искренне.
– Не за что, Веся. Я сам больше жизни любил, и пусть эта любовь изломала меня, искалечила, а так тебе скажу – ни одного денечка, ни одного мгновения той любви никому бы не отдал. А ты?
А я Тиромира вспомнила, глаза его ясные, слова его нежные, объятия крепкие и…
– А я, лешинька, при мысли о том, как Тиромира любила, сгореть со стыда хочу. Ненавижу себя за это. За взгляд слепой влюбленный, что ничего кроме мага этого и не видел то, за доверие полное, что было предано, да за то, что ему всю себя отдавала без оглядки, без жалости к самой себе, за… И вспоминать не хочется.
