Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"

Автор книги: Елена Звездная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Поздно, лешенька, поздно, – сказала в глаза его слюдой поблескивающие прямо глядя. – Ты отныне в моем лесу могилой лежишь.

Нахмурил леший брови каменные, да продолжила я яростно.

– Чаща Заповедная мне подчинилась, клюка – мне подчинилась, яр что ранее Светлым был, а ныне Гиблым стал на зов мой отзывается. Я отныне леса твоего хозяйка-владелица. О причинах говорить не стану, но так уж случилось, я…

Усмехнулся каменный монстр, да перебил меня насмешливым:

– Ты душой к водяному скользкому прикипела, за его ошибки платить собралась, его жизнь спасти пытаешься.

Подбородок выше вскинула. Не девка я неразумная, чтобы поучения насмешливые выслушивать, я ведунья лесная, и я теперь двум лесам хозяйка, за два леса отвечаю, от того не будет ни послушания, ни почтения тому, кто власть мою признавать отказывался.

– Леший, – в голосе моем металл зазвенел, – второй раз скажу, коли в первый раз не услышал. Ты в МОЕМ лесу Заповедном могильной плитой обретаешься, да со своими обязанностями уже не справляешься – навкары одна за другой из круга вырываются, МОЙ лес уничтожая.

На избу бабы Ванки указала кивком, да добавила:

– Ты мне напомнил, о том, что позабыла давно. О свечах, кои зажигать всегда любила, а от чего любовь такая – не ведала. Что ж, ты напомнил, за то поклон тебе. Но позволь и тебе напомнить – ты леший. Леший моего яра Заповедного. Коли желаешь ты – лес мой покинуть можешь, я ведунья, я никогда никого не держу…

– Ты – ведьма! – перебил меня каменный леший.

– Я ВЕДУНЬЯ ЛЕСНАЯ! – громкий голос мой сон магический потряс, начала колебаться да таять изба старая, от времени потемневшая. – И держать никого не буду. Коли желаешь – просить не стану, на все четыре стороны отпущу. А ежели о жизни моей тревожишься, то поздно предупреждать, уже поздно. Теперь это мой лес. А за свой лес, лешенька каменный, я буду драться до последнего. До последнего вздоха, до последнего взгляда, до последней капли крови.

Сгорбился леший, до моего роста сгорбился, и произнес хрипло-скрипуче, пугающе:

– И что, хозяйка любезная, небось и приказы ко мне имеются?

Издевался. Как есть издевался. Мол – «на что ж сгодится плита могильная для леса твоего», еще б добавил «может тебе там олененка вырастить подсобить, али о зайчатах позаботиться». Да только плохо он меня знал.

– Да, – сказала прямо, – помощь твоя нужна и нужна сейчас.

Распрямился каменный леший, на меня глядит пристально, да все понять пытается – об чем толкую я, что имею в виду. А мне юлить некогда, мне этот сон магический, что сущий яд, и каждая минута во сне этом ядом и обернется.

– Яр Заповедный возрождается, – прямо лешему сообщила, – а значит возрождается и сила его. То, что ты собой удерживаешь, эту силу начинает пить. Пока что ее в себя чаща Заповедная впитывать будет, но ты леший опытный, лучше меня знаешь – много она впитать не сможет, в отличие от тебя.

И помолчав, спросила с надеждой:

– Ты поможешь?

Многое хотел мне ответить леший каменный, ох и многое. Но таял сон магический, а значит на исходе были и силы мои, не осталось у нас времени на беседы.

Оглядел сон истаивающий леший, на меня взглянул, склонил голову, и произнес:

– Да, госпожа ведунья яра Заповедного, волю твою исполню. А ты об одном знать должна – то, что собой сдерживаю, открыть сумеет лишь аспид, уничтожить – только архимаг. Цена открытия врат Жизни – жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти – жизнь аспида. Просыпайся, ведунья, время твое истекает.

***

Хрип. Хрип был первым, что ощутила, в себя придя. Хрип саднящего горла, да боль в легких, от того, что дышать не могла, а теперь вот с трудом пыталась воздуха глотнуть. На подушки рухнула, на лешеньку своего посмотрела – сидел на краю кровати моей лешенька, смотрел с тревогою, да на руки старался не глядеть вовсе. А я посмотрела и содрогнулась – в кровавых потеках руки были, от крови на ногах размокла простыня, да посинели до черноты почти вены.

– Дышишь? – скрипящий у лешеньки голос был.

– Дышу, – с трудом ответила.

– Получилось? – следующий вопрос друг верный задал.

– Да, – выдохнула я.

Кивнул леший, да и спросил:

– В сосновый бор?

Хотелось бы, во сосновый бор сейчас самое то было бы, да только:

– Нет, лешенька, – я с трудом головой отрицательно мотнула, – нет, нельзя, я ж его сейчас уничтожу чуть ли не на половину.

– Ничего, отрастет, – сурово сказал леший.

– Нет. Нельзя так. Спать хочу, – прошептала, чувствуя вкус своей крови на губах, – и свечу. Свечу зажги для меня, лешенька, хоть одну.

И тут вдруг от двери голос злой раздался:

– Леший, я с тобой позже… побеседую. А сейчас решать нужно – или в бор Сосновый отнесу, или к магам в Обитель. А вот так, тут, не оставлю.

И с содроганием я вспомнила: «Цена открытия врат Жизни – жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти – жизнь аспида».

Глаза открыла. С трудом, да открыла, на аспида злого как тысяча потревоженных ядовитых змей поглядела, а что сказать ему, бессовестно и нагло прочитавшему письмо, что другому было адресовано, я и не ведала.

«Цена открытия врат Жизни – жизнь архимага».

Единственным, кому важны были врата Жизни, тут был аспид.

«Цена уничтожения врат Смерти – жизнь аспида».

А вот закрыть врата Смерти – то чего желали все, и я в первую очередь. Потому что иначе мой лес было не спасти, никак не спасти. Но… убить аспида? Как же я его убью? Да после всего, что сделал для меня, для леса моего, для армии…

– Скажи, ведунья, – медленно проговорил аспид, – тебе что, совсем делать нечего? Или ты варианты наиболее оригинальных самоубийств коллекционируешь?

Хотя вот когда так говорит, и прибить не жалко.

– У меня выбора не было, аспид, – сказала тихо, громко я говорить еще долго теперь не смогу.

– От чего же не было? – сам Аедан говорил тоже тихо, но звук слов его до костей пробирал скрытой злостью. – Я же все для тебя делаю, ведьма ты безголовая. Я ужом на сковороде изворачиваюсь, и войну ведя, и войско твое как детей малых оберегая, но ты все равно… снова, снова, снова и снова сама себя прибить пытаешься! Сколько можно уже, Веся?!

И что сказать ему? Промолчала я, лишь смотреть на аспида продолжила, а так чтобы что сказать… А что тут скажешь?

– Выбора не было, – за меня леший сказал. – Ты аспид и маг, в себе две сущности хранишь, от того знаешь больше, чем другие маги, не так ли?

Промолчал аспид, на лешего даже не глянул – с меня взгляда не сводил.

– Гиблый яр к жизни возвращается, сила в нем растет, а там где есть сила, найдутся те, кто пить ее будет. Ярину мы усилили, но без помощи лешего, это мера временная.

Тяжелый взгляд на него аспид перевел, глянул недобро, да и спросил:

– А ты кто, если не леший?

Друг мой сердешный чуть не зарычал от ярости, да только я руки его кряжистой коснулась, пальцы неотесанные сжала, успокаивая.

– Выбора не было, – прохрипела я аспиду, – и на этом всё. Лешинька, спать хочу, сил моих нет.

И глаза сами закрылись.

– Да чтоб вас всех! – простонал с глухой безысходной яростью аспид.

Он что-то еще сказал потом, но я не услышала, лишь обрывками фраз донеслось от лешего: «…Думаешь если у меня сердце деревянное, оно болеть не способно? Способно. И болит. Ноет так, что ни днем, ни ночью спасения нет. Только выбора не было. Не начни мы схватку за Гиблый яр, рано или поздно добрались бы они до водяного. С водяным погибла бы река. А за рекой мы, аспид. Мы. Не было выбора, пойми уже ты, не было».

***

Спала я сном ведуньи лесной, но опосля сна магического ослабела так, что не ходила я по лесу, а бродила бессмысленно кругами, на деревья да на пни натыкаясь как в бреду. Потом одернула себя, заметив что рука сама тянется залечить ветвь, сломанную видать Савраном, когда с телегой пробирался к избе моей. Тогда вот и остановилась.

Постояла, на верх глядя, на самые верхушки дубов могучих, развернулась да к избе побрела.

Там уж собиралось войско мое, кто доспехи кожаные крепил, кто когти точил, а кого русалки непреклонно к водяному в Заводь спасительную отправляли – скверна в кожу въелась, лечить требовалось. Русалки присутствие мое ощутили, кто кивнул приветственно, а кто и поклонился почтительно, я же в избу свою вошла, да и обомлела – там аспид был. И не один. Он возвышался у постели моей, на лице угольном ни единой эмоции не прочесть, но то, как стоял, как руки на груди сложил, как глаза сверкали в полумраке – говорило о многом.

А надо мной склонилась женщина. Лицо и голова были скрыты чалмой и платком, длинная яркая в зеленую и желтую вертикальные полосы одежда закрывала все тело, на руках были перчатки черные, и только пальцы, кончики пальцев были открыты чужому взору. Черные пальцы, с черной чешуйчатой кожей. Бестия! Он привел в мой лес бестию!

Оторопев на миг, я собиралась призвать Лесю к ответу, как вдруг аспид произнес:

– Что с ней?.. Что с ней будет? И что мне делать, эфа?

И я остолбенела. Это была не бестия. Это была – эфа. Вероятнее всего песчаная, хотя можно было бы понять и раньше, достаточно на одежду взглянуть – из песков она, из племен, что скрываются среди дюн. Вот только аспидам огонь подчиняется, а эфам – яды.

Из-под складок платков, что лицо эфы скрывали полностью, раздалось шипящее:

– А говорил, любовь не для тебя. Говорил, любой яд выпьешь, только не яд любви. Говорил…

– Говорил, – не стал скрывать аспид, – это так. Только дело было в прошлом, эфа Черной пустоши. А в настоящем я вопрос задал, ответа жду.

Обернулась та на него, и хоть глаз не видно, а чувствуется – взгляд тот насмешливый.

– А что за жизнь ее отдать готов, Аедан? Что я получу, если она жить останется?

Ни один мускул не дрогнул на лице черном матовом, и даже взгляд не изменился, когда тихо ответил аспид:

– Мою жизнь.

Не колеблясь сказал. Не задумываясь. Ни минуты не сомневаясь. Даже я похолодела, а эфа и вовсе застыла, так что сквозь слои ткани ужас ощущался.

– Аедан, – прошептала самая ядовитая из существ в мире, – ты совсем умом помутился? За кого жизнь отдавать собрался? За нее? За девчонку непутевую? За недоведьму и недоведу…

– Не смей.

Одна фраза, а сказал так, что не посмела эфа более недоброе обо мне говорить.

Поднялась медленно, к аспиду приблизилась, в глаза заглянула, тот на меня смотрел, на ее зов ответил нехотя, и тогда эфа сказала:

– Ты ничего не сможешь сделать для нее, Аедан. Ни ценой своей жизни, ни ценой жизней иных. У нее свой путь, своя магия, своя сила, и помочь ей я не смогу. Ее тело мою магию отторгнет мгновенно. Так что сама излечится, коли повезет, а ей пока везет. Но когда то везение кончится, мне не ведомо.

Прикрыл аспид глаза на миг, всего на миг, принимая сказанное к сведению, да произнес сдавленно:

– Ты ведь эфа Черной пустоши, ты все пути жизненные видишь тропой по вечно блуждающим пескам, просто скажи мне хотя бы одно – она жить будет?

Но эфа промолчала.

Она промолчала, а аспид сказал:

– Ты спросила, что за ее жизнь отдать готов, и я ответил правду. Без нее жизни мне нет. А потому скажи правду – сколько? Если ее жизненный путь увидать не в силах, о моем скажи.

Протянула руку эфа, груди могучей коснулась осторожно, и прошептала:

– Сына ты не вернешь, Аедан, как бы ни желал этого.

– О том и не прошу! – почти прорычал аспид. – Я просто хочу знать, что она будет жить. Со мной или нет уже не важно, мне не важно, но она должна жить. Такая какая есть. Не яблоней, не деревом каким-то, не призраком, не… Просто ответь!

Эфа ответила тихим:

– Мне это неведомо.

Аспид глухо простонал. Помолчал немного, и спросил:

– А сейчас что?

– Сейчас выживет.

– И на том спасибо, – только вот благодарности в его реплике не было.

Постояла эфа, на аспида глядя, а затем тихо сказала:

– Мою магию не примет она, а вот тебя принимает, ты для нее свой уже, родной почти. И коли хочешь помочь – помоги сам. Ткани перевязочные, мази лечебные, настои травяные – я здесь оставлю. Перевязывай осторожно, помни о силе своей недюжинной, о том, что пальцами кость даже не женщины слабой, а воина сломить можешь.

– Помню, – прошипел аспид, – от того сам перевязывать боюсь, в прошлый раз целителю отнес человеческому.

– Сам перевяжи,– повторила эфа. – И не доверяй никому. Вижу правду ты сказал – погибнет она, и ты жить не станешь. Одну утрату ты пережил, второй не перенесешь. Береги свою ведьму, Аедан, не знаю как, но береги.

Кивнул аспид и тут же вспыхнул круг алхимический, а в нем эфа исчезла.

И вот когда исчезла она, из спины аспида словно штырь вынули, тот что держал его спину ровной, плечи гордо расправленными. Сгорбился аспид, будто постарел за мгновение, ко мне спящей подошел, на колени медленно перед кроватью опустился, руками дрожащими мою ладонь окровавленную взял, к губам поднес, опосля лбом прижался, и простонал едва слышно:

– Что же ты с собой делаешь, ведьмочка моя неугомонная, ну что же ты с собой делаешь…

И столько боли в словах его было, что отступила я, вышла за порог избушки и остановилась в растерянности.

Тут, на дворе, собиралось в бой войско мое славное, и правду аспид сказал – никого мы в этой войне не потеряли, он, именно он всем жизни сохранил, и это его заслуга огромная, а я за нее даже расплачиваться не стану. И такой подлой себя почувствовала, такой неправильной, такой…

«Хоззззяйка, – раздался вдруг зов лешего».

И не мой это был леший, мой так меня не называет, а еще от его голоса кровь не стынет, и страшно не становится.

Ну и лешенька мой тут же рядом очутился, на меня посмотрел вопросительно, мол «Это что тут деется?». А я плечами пожала, мне то откуда знать.

«Да, лешенька, – ответила каменному хранителю Гиблого яра».

«Не «лешенька» я тебе, а леший, еще слугой звать можешь. Приказ твой выполнил, да пока не весь. Часть силы леса пробуждающегося чаще твоей идет, ей сила ныне надобна, часть я поглощаю. Новых навкар по ночи не жди, уничтожил уж».

И исчез голос лешего каменного. Я невольно к своему родненькому ближе шагнула, он меня, хоть и призрака, за плечи обнял, сам в растерянности был.

«Знаешь, Веся, я тут все время думал, что ж мне этот леший каменный напоминает».

«И что же?» – спросила я.

Почесав квадратный подбородок, лешенька задумчиво ответил:

«Кварц».

Помолчал еще и спросил:

«А знаешь, чем кварц хорош?»

«Чем?» – я к своему стыду в камнях особо не разбиралась.

«К огню устойчив, – сказал друг верный, и выразительно на меня посмотрел».

Выразительность была недвусмысленна – аспид, это огонь. Леший, ставший могильным камнем удерживающим врата Смерти, принял огнеупорный вид. Цена уничтожения врат Смерти – жизнь аспида…

«Лешенька, – позвала я».

«Да, Веся, – задумчиво отозвался он».

Задержала я дыхание на мгновение, да и сказала прямо:

«Я аспида ни убить, ни предать не смогу. Не смогу и все».

Мрачно поглядел на меня леший, мрачно же и спросил:

«А что тогда делать будем?»

«Не знаю, – вправду не знала, – окромя ребенка я для него все сделаю. Все что ни попросит, все что потребуется, я…»

– Так, – раздался зычный голос аспида близ избушки. – Граф Гыркула, ваш план действий на сегодня. Времени – час. Вождь Далак, у вас задача сложнее…

Мы с лешим невольно оглянулись на аспида, решительно раздающего указания.

Действовал господин Аедан решительно, быстро, собранно. Атака планировалась по трем направдениям, вампирам на сейчас на удивление достались моровики в напарники, бадзуллы недобро на аук поглядывали, клыкастые волкодлаки клыкастым же анчуткам были рады.

– Начать перемещение к местам переправы, – приказал аспид.

И они начали. Без слов, без возражений, без вообще вопросов даже. Получили указ – потопали и полетели выполнять, и точка.

«Суров» – сказал мне лешенька.

А я о другом подумала – суров то суров, но сам никуда не пошел, тут остался. Более того, внезапно произнес:

– Леший.

И леший мгновенно к нему отправился, даже на меня не оглянулся.

А как подошел, аспид ему и сказал такое, от чего я даже будучи призраком пошатнулась:

– Слушай, – произнес, головы от карты не поднимая, – я тут мавок купил.

Пошатнулся и леший.

– Что значит «купил»? – вопросил голосом хриплым.

– Ну… – аспид на него не глядел даже, – купил и все тут. Мавки для леса полезны, так ведь?

Молча лешинька кивнул, да на меня поглядел выразительно. Аспид то меня не видел, а вот леший еще как, но и аспид взгляд заметил, да только решил, что это леший на избенку взглянул.

– Да, – тихо сказал Аедан, – ради нее и купил. Двадцать штук. Инструктаж им проведи, водяной переправит, пусть Гиблый яр восстанавливают. Как могут, так пусть и восстанавливают, я не в курсе, как у вас это делается.

Вздохнул леший тяжело, да и спросил сурово:

– Зачем, аспид?

И тогда поднял на него взгляд господин Аедан, да сказал так, что у меня мороз по коже прошелся:

– Потому что когда она встанет, то потащится шляться по Гиблому яру, исцеляя его. Хромая, с трудом ноги переставляя, от слабости падая, но возьмет и пойдет, и тебе и мне это ведомо. Возьми мавок, если что-то еще понадобится – говори как есть, я все достану, и все сделаю. А слышать «у меня не было выбора» от нее, я больше не хочу. И я больше не могу, леший. Я так не могу!

Помрачнел лешенька сильнее прежнего. Заскрежетал суставами, затрещал корой древесной, тело его покрывающей, да так сказал:

– Послушай, господин Аедан, выбора – не было.

Молча аспид на него глядел. Молча, да недобро.

– Ты пойми, – продолжил лешенька, – Заповедный лес это тебе не простой лес. Мавки это хорошо. Не знаю, как достал, но для леса мавки помощь дополнительная. Дополнительная, аспид, а не основная. Понимаешь ты это?

И тут аспид возьми да и прорычи:

– Да она погибнет так, леса ваши Заповедные спасая, понимаешь ли ты это?!

Усмехнулся леший, головой покачал укоризненно, да и ответил:

– Она у тебя браслет обручальный добром просила. Могла бы отнять. Могла бы чащу призвать и заставить тебя снять его. Могла бы… а она тебя, тролля тупоголового упрямого, пожалела. По глупости, да. Больше двух лет я знаю ее, а таких глупостей Веся не совершала никогда. Никогда, аспид, до того дня, как архимага этого обнаружила приблудного. И началось… Об осторожности забыла, она же к людям привязана сильнее, чем к лесу, вот и понеслось. Мага этого защищала, как могла, а когда он в Гиблый яр сунулся – за ним пошла, не раздумывая. Только вот тогда были на ней артефакты могучие, да амулеты защитные – и в ту ночь она потеряла их все. Один только наруч обручальный остался, и его она отдала тебе, о тебе заботясь. О тебе, чтобы ни говорила, но о тебе беспокоилась. И вот он итог, аспид, ты с гордостью своей остался, а она без сил, с ребрами сломанными, да с ранами страшными.

Промолчал аспид, сказать ему было нечего.

– Мавками займусь, – продолжил лешенька, – а ты, коли совесть еще осталась, не ставь ее перед выбором между твоей гордостью, да ее жизнью.

И уж повернулся было леший, чтобы ступить на тропу заповедную да сразу к Заводи перенестись, как аспид вслед ему сказал:

– Нет у меня больше гордости, тревога сожрала ее без остатка. А отдать браслет я не мог – одна у меня ниточка оставалась, последняя соломинка. И не строй из себя друга ее преданного, леший, ты, как и все, кто с лесом Заповедным связан, об этом лесе и заботишься, для тебя на первом месте его выживание, а Веся уж на втором, и мне это ведомо.

И развернулся леший в гневе стремительно увеличиваясь, и как зарычит яростно:

– Да что ты знаешь обо мне, аспид?! Что ты обо мне знаешь?! Ничего! Не ровняй меня ни с лешими, ни с магами, ни с теми, кто тебе подобен!

И ничего более не говоря, леший переместился к Заводи.

А аспид сгорбился, в стол кулаками упираясь, постоял, мрачный и растерянный, опосля выпрямился, и отказавшись от вина, что русалки, бояться его уже переставшие, поднести пытались, ушел в баньку, оттуда вернулся с ведром воды, да в избенку мою тяжело поднялся.

Там, дверь за собой плотно притворив, ко мне подошел. Ведро рядом поставил, сам на колени опустился, руку мою вновь обеими ладонями взял, да замер, на меня бледную, аки утопленница в полночь, с тоской глядя.

И не выдержало сердце мое, оно у меня и так не выдержанное, а опосля всего этого и подавно.

Подошла со спины незримо, обняла за шею могучую.

Вздрогнул всем телом аспид, замер, тяжело дыша, да и спросил прямо:

– Веся?

Прижалась к нему телом призрачным, да шепнула у самого уха:

«А кто же еще, в моем лесу свободно разгуливать может?».

– Я, – слабая улыбка тронула его губы.

«Ты, – покорно согласилась я. И добавила язвительно, – а еще те, кого приведешь в обход воли моей. Эфа к примеру…»

И хоть тело мое было призрачным, ощутила я, как напрягся Аедан от слов моих, да и спросил он голосом хриплым, напряженным:

– Что ты слышала?

Могла бы солгать, вот только не стала.

«Все, аспидушка, я слышала все».

И замер тот, кто огонь и по сути и по силе, застыл, почти не дышит. А я и сама чего сказать не ведаю, да и что тут скажешь? То, что знаю теперь, что жизнь он за меня отдать готов? Не радует меня то знание, лишь печалит, и аспиду об этом ведомо.

А Аедан вдруг заговорил:

– Это эфа Черной пустоши, не раз она меня спасала, не раз с того света вытаскивала, а вот о том, чтобы в будущее заглянула, впервые просил ее. Да только с тобой, ведьмочка ты неугомонная, и будущее не предсказать.

В шутку все перевел, и благодарна я ему за это была, очень благодарна.

Соскользнула, перед ним на кровать села, тела своего стараясь не задевать, ближе к глазам его змеиным склонилась, ладонями черное лицо обняла, да и прошептала:

«Дорога я тебе стала, аспидушка, уж и не знаю как, но дорога. Я ж все думала, ты лишь сына от меня хочешь, взамен того, что утратил, а ты ведь уж и не хочешь уже, да?»

Закрыл глаза Аедан, видимо, чтобы чувствовать меня отчетливее, и выдохнул:

– Хочу. Сына хочу. А потом еще сына. И еще. И дочку. И еще дочку. И чтобы глаза были добрые, как у тебя. И сердце чистое, как у тебя. И чтобы смотрели мы на них, да жизни радовались, и обо всех своих могилах, что в прошлом оставили, вспоминали так редко, как только возможно.

И глаза открыл, да так посмотрел, словно мои видит, и в самую душу глядит.

Аспид ты аспидушка, да зачем же ты такой?

Я по щеке его угольно-черной погладила, подумала, да и сказала как есть:

«Хорошо ты говоришь, складно, да только две проблемы есть у нас. Первая в том заключается, что не сумею я тебе детей родить, Аедан, хоть и сердцу ты близок стал, да не пугаешь уж видом своим, а только… я ближе к людям, чем к нелюдям, а потому сердцем я может и приму тебя, а вот телом… телом не серчай, не сумею».

Промолчал аспид, глазами змеиными, пристально, не мигая, на меня незримую глядя.

– В чем вторая проблема? – прямо спросил.

И вот смолчать бы мне, а я ответила:

«Аедан, я другого люблю».

И застыл аспид. Глаза змеиные в две щелочки вертикальные обратились, лицо окаменело будто, а голос сиплым стал, когда переспросил аспид:

– Другого любишь?

«Люблю… – прошептала я. – Уж не знаю, как вышло так, а мое сердце о нем болит-печалится. И как увижу его – словно оживаю вся, будто весна в душе распускается. И… много чего еще. Родной он мне стал, да настолько, что жить без него тяжело. Так тяжело… а придется».

Сузил глаза мгновенно аспид, да и переспросил голосом странным, напряженным, вкрадчивым:

– «А придется?»

«А придется, – подтвердила я. – Хочу я того, или нет, это значения не имеет. Он маг, я ведунья лесная, по одной дороге вместе нам пути нет и никогда не будет».

И тяжело мне от этих слов стало хоть вой, а только правда это. Жестокая, суровая, но правда.

– Но если двое действительно любят, – тихо сказал Аедан, – даже в пустыне, даже в бушующем море, даже среди гор нехоженых да заснеженных – они путь верный найдут, Веся.

Промолчала я.

А аспид потянулся, слезы с лица меня спящей стер бережно, и вновь на меня призрачную посмотрел, ответа ожидая. Что ж, я ответила:

«Он маг, аспид. Архимаг даже. И он меня любит, тут ты прав оказался, хотя и не знаю, откуда тебе это ведомо, да только… цену любви мага я уже знаю, и второй ошибки в своей жизни не совершу».

Поглядел на меня Аедан, опосля на тело мое – по лицу бледной лежащей на кровати Веси катились горькие слезы. Очень горькие слезы, горше некуда.

Вытер он слезы мои, аккуратно вытер, осторожно, реснички мокрые промокнул, вновь на меня посмотрел, да и сказал:

– А если время дашь ему? Испытание назначишь? Чувства проверишь? Тогда, хоть один шанс дашь ему?

Помолчала я. За стенами избенки слышался шелест листвы, о чем-то спорили русалки, кикиморы бегали искали черта своего, видать опять куда-то запропастился, а я… я ответила:

«Нет».

Опустил голову аспид, помолчал недолго, и так же головы не поднимая, хрипло спросил:

– А мне, Веся, мне шанс ты дашь?

Сложный был вопрос. Трудный. Болезненный.

Но я по лицу его ладонью незримой провела, из памяти своей выжигая каленым железом образ охранябушки, и сказала, судьбу свою решая навеки:

«Аедан, я тебе не шанс дам. За все, что ты сделал для меня, за то, что делал и делаешь для войска моего, за помощь твою, за терпение, за то, что пришел, когда нужен был, я не шанс тебе дам – я с тобой останусь».

Вздрогнул аспид, голову вскинул, на меня поглядел так, словно ушам своим ни на миг не поверил, да и вопросил сипло:

– Что?

«Ребенка не отдам! – предупредила сразу. – Что бы ни случилось, даже если полюблю тебя, даже если понести сумею, даже если родить получится – не отдам, учти это. Кровь и кров предоставлю, как условились, но дитя коли родится, здесь и останется, пока не вырастет и сам решение не примет. Ему или ей свою судьбу решать, а не нам с тобой. И еще…»

Смотрел на меня аспид, так смотрел, словно во сне кошмарном оказался, и в то, что такое в реальности слышит, поверить не в силах.

«Ты мне слово дашь, – продолжила я. – И клятву на крови».

Хотел было что-то сказать аспид, но голос ему изменил, не слушался. Пришлось откашляться, я уж даже хотела воды предложить, но справился аспид, и вопросил:

– Какое слово? Что за клятву?

Помедлила я, слова каменного лешего вспоминая «Цена открытия врат Жизни – жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти – жизнь аспида». Мысль свою сформулировала и так сказала:

«Поклянись мне, что никогда не убьешь архимага Агнехрана!»

Замер аспид, на меня глядит, будто видит, а в глазах что-то странное. Но сдержался, кивнул, и сказал решительно:

– Клянусь. Я клянусь тебе своей жизнью, что никогда не убью архимага Агнехрана.

Только при этом от чего-то губы у него дрогнули, и на лице то аспида не разобрать ничего, но показалось мне, будто промелькнула у него улыбка горькая, до того горечи полная, что душу отравить способна.

«Хорошо, спасибо, – поблагодарила я. – А теперь вторую клятву дай. И эта клятва на крови быть должна».

Молча аспид из ножен кинжал достал, молча на меня воззрился.

«Поклянись, что никогда не позволишь убить себя», – прошептала я.

И если на этом черном лице можно было прочитать какую-либо эмоцию, то прочитала я ее сейчас, и это было удивление. Глубокое, всеобъемлющее удивление на грани потрясения.

– Веся… – прошептал аспид.

«Поклянись! – потребовала я. – На крови!»

Замер аспид, затем задышал тяжело, и спросил ожесточенно:

– Это ты из-за слов, что я эфе сказал, так, Веся?

«И из-за них тоже, – правду ответила. – Клятва, Аедан, я жду твою клятву».

Но клятвы не было. Аспид на коленях стоял перед постелью моей, передо мной, на руки свои черные глядел, на кинжал вострый, на ладонь, что сейчас кинжалом изранить должен будет, и… и молчал. Долго молчал. Слишком долго.

А затем тяжело, медленно, словно валуны громадные с натугой ворочая, произнес, на меня не глядя:

– Врата Смерти. Ты узнала о них, не так ли?

Отвечать не стал, лишь повторила требовательно:

«Аедан, дай мне клятву!»

Усмехнулся, а затем, резко вскинул голову, на меня поглядел так, словно действительно видит, да и произнес:

– Цена уничтожения врат Смерти – жизнь аспида. Ты узнала об этом. Не знаю как, не ведаю даже, и представить не могу каким образом, но ты узнала. А еще ты, боюсь, очень многое узнала обо мне, и, кажется, поняла, что себя я убить готов, а вот у другого аспида жизнь отнимать не стану. И это так, Веся, я не стану. Никогда. Но и оставить врата Смерти я не могу, ведь рано или поздно печать будет сорвана и мертвые хлынут в этот мир, уничтожая его. Смогу ли я тогда остаться в стороне? Нет, Веся, я не смогу.

И убрав кинжал в ножны, он достал пузырек с серебром, почти не глядя вылил часть его в воду, затем, опустил в него белые лоскуты бинтов, обильно смочил, затем отжал, и поднявшись, пересел в изножье моей кровати, откинул одеяло, приподнял край сорочки, простонал, увидев мои израненные ноги, вздохнул тяжело, потянулся за мазью целебной, и обречено стал наносить ее на раны, полностью игнорируя меня.

Или не полностью.

– Ты не ведьма, ты поганка ядовитая! – прошипел взбешенно, но при этом очень бережно к каждой ранке прикасаясь. – Надо было не так разговор повести, Веся, совсем не так. Надо было сразу сказать – «я, аспидушка, даже тело свое белое да нежное отдать тебе готова в самых позах бессовестных, только ты живи, морда чешуйчатая, живи главное».

«В самых бессовестных не готова!» – мгновенно вспылила.

– Да ладно, – окончательно психанул аспид. – А коли соглашусь клятву дать, тогда как?

Тогда… замолчала я тогда.

– А что, может и зря отказался, – язвительно Аедан произнес. – Ну-ка, зови сюда Лесю, пусть продемонстрирует процесс зачатия во всех его вариациях, глядишь, я от возбуждения и не только на такую сделку пойду, а то от воздержания, знаешь ли, уже с головой явный непорядок начался.

«А то хоть когда-то порядок был, – съязвила растерянно».

А аспид, сволочь такая, вдруг на меня как посмотрел, потом на ногу, ступню коей обильно мазью обрабатывал, опосля на тело мое, а вот затем, совершенно наглым образом, сжал подол сорочки ночной, да и медленно, очень медленно, на меня призрачную глядя, подымать начал.

«Ты…ты что, ирод, делаешь?» – остолбенела я.

– Я, – аспид, чуть склонив голову с повышенным интересом изучал ноги до колен, опосля чуть выше колен, – а я, Веся, решил получше рассмотреть условия предлагаемой сделки. Глядишь, может и соглашусь даже…

В тело я свое вернулась мгновенно!

Все срамное закрыла тут же, подушку сверху водрузила даже, а вот на большее сил не хватило и я обратно на кровать рухнула.

– А пела-то как, – решил поизмываться аспид, – с тобой, говорила, буду, детей, говорила, тебе рожу, а как до дела дошло, так, понимаешь ли, тут «изыди, чудище страшное, аки кракен речной отвратительное».

– Изыди – это точно! – тяжело дыша, потому, что от слабости и голова кружилась, подтвердила я.

Аспид лишь усмехнулся, да ногу измазюканную принялся бинтами оборачивать. Потом вздохнул тяжело и сказал:

– Да спи ты уже, не трону, не изверг же я какой. Хотя… иногда даже жаль. Особенно, когда ты гневаешься, и тогда глаза сияют, щеки румянятся, тело от гнева дрожит, а мне тебя так обнять хочется, чтобы прижать к себе тело нежное, чтобы прикоснуться к губам твоим сладким, и не отпускать… никогда не отпускать.