Текст книги "ЛВ 3 (СИ)"

Автор книги: Елена Звездная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Подошла, прикоснулась, а он и дышать перестал на миг.

«Развлекаюсь, – прошептала ему. – Ночь была тяжелая, от чего не развлечься утром?»

– Да ты и по ночи не скучала, – вздохнул Агнехран тяжело, на меня, хоть и невидимую, поглядел с укоризной. – Ты, госпожа, в следующий раз, когда ведуний померших по фальшивому следу отправишь, предупреди, уж не сочти за труд.

И испугалась я. Отшатнулась. Вопросила нервно:

«Маг, знаешь откуда?»

Промолчал Агнехран, только заметила я – уставшим выглядит. А опосля пригляделась – на руке одной рукав застегнут наглухо, а на рукаве том… кровь запекшаяся.

«Охранябушка, – сердце сжалось от предчувствия дурного, – неужто ты в Яр за мной сунулся?!»

– В порядке я, беспокоиться не стоит.

«А тебе значит, беспокоиться можно?!» – вспылила я.

Пожал плечами маг, и хоть уставший, а стоит все так же и улыбается так по-доброму, так счастливо. И смутилась я вдруг. Отступила, да и сказала сконфуженно:

«Павших я твоих к окраине леса принесла».

– Вижу, – и улыбка исчезла его. – Откуда знаешь, что мои?

«Да ты как-то сказал, – я тоже плечами пожала, но не увидел он, конечно».

– Спасибо, – голос его дрогнул, – поклон мой тебе, низкий.

«Тебе спасибо, что подсказал, да научил. И пора мне, Агнехран, время уж. Прощай».

Замер, глаза мигом прищурились, да и сказал маг недобро:

– А вот это плохое слово, Веся. Очень-очень-очень плохое. Не говори его мне. Никогда.

Ну, раз просишь:

«Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай!»

– Зараза лесовладеющая, – очень тихо сказал маг.

Улыбнулась, к щеке его прикоснулась, он глаза прикрыл, словно действительно чувствуя, а мне… пора было уже мне.

«Сегодня отсыпаться буду, не свидимся. И ты отдохни, уставший совсем, вымотался».

– Отдохну, – прошептал Агнехран.

Скользнули пальцы мои по щеке его, да отступила я в лес, под сень деревьев черной злобой искаженных, и попросила Ярину:

«Павших огороди, нежити то в Гиблом яру что день, что ночь все едино».

И затрещали деревья, заскрежетали корни, что из земли выдергивались, и встали дубы, пусть и искореженные, ствол к стволу, в живой забор полумесяцем вставший обратившись. Маги тут же порталы пооткрывали да и принялись павших своих прочь уносить. И стоял Агнехран, руки сильные на груди сложены, глаза внимательные за транспортировкой каждого тела следят пристально, лицо невозмутимое и отстраненное, а вот в глазах… в глазах боль да скорбь страшные. Видать знал он, знал каждого мага, что в Гиблом яру погибли, всех он знал.

И не смогла я уйти, вернулась к нему, обняла со спины, крепко-крепко, как могла моя бестелесная оболочка, да и прошептала:

«Все пройдет, Агнехран, и боль пройдет, и скорбь. Ты не терзай себя так, не твоя это вина, и не твоя ошибка».

И ответа не дожидаясь, отступила, клюкой оземь ударила, и перенеслась аккурат на полянку свою.

***

Туда перенеслась я, где лежало тело мое в платье свадебном, да сидел рядом Водя, сидел, за руку крепко держа, в лицо с тревогой вглядываясь. Не упустила своего шанса и тут.

Подошла, шепнула:

«Все, туточки я».

Просиял улыбкой полной облегчения водяной, а я клюку в руку свою же вернула, и с ней в тело вернулась сама.

Глаза распахнула – аккурат вовремя вернулась я, солнечный свет уж почти тела моего достиг. А еще спина затекла, и шея, и хорошо что аспид обо мне позаботился, на земле лежать не оставил – сырая она, земля-то, у воды ведь у самой.

– Весь, встать сможешь-то? – спросил Водя.

– Не, – ответила весело.

– А сесть?

– Не.

– А не издеваться и сразу сказать, где и что болит?

– Тоже «не», – настроение у меня поутру было превосходное.

И тут рядом вспыхнул круг алхимический, из него вышел аспид, мрачно да недобро на Водю глянул, ко мне подошел, наклонился, на руки подхватил, и в алхимический круг свой вернулся – я и сказать ничего не успела.

***

А когда перенеслись мы – и говорить не стала. Аспид меня аккурат в баньку перенес, та уже растопленная стояла, да с водой теплою, как была в платье так в ту воду и опустил. Выпрямился, на меня поглядел устало, да и сказал:

– Тихона с едой пришлю. Платье твое, ведунья, как я понимаю просто так не снять, так что чащу зови. Рад, что помощь ни моя, ни лешего с водяным не понадобилась. Отогревайся и спи. У меня дела есть, к ночи вернусь.

Поглядела в спину его уходящего, да как ушел, позвала вовсе не чащу, а друга верного да сотоварища надежного. Леший явился тут же, платье снять помог, да посидел рядом, пока я в воде теплой отогревалась. Молча сидел, и по глазам видно – говорить ничего не хочет… а поговорить придется.

– Навкара, – проскрежетал лешенька.

И мы еще помолчали. Навкара это было страшно.

– Чую я, в Гиблом яру не только ведуньи мертвые обретаются, а и кое-что пострашнее есть.

– Есть, – согласилась я грустно, – где-то посередке леса, чуть ближе к западу, есть что-то. И придется узнать что.

– Сама не лезь, – предупредил леший.

– Самой и не хочется, – честно призналась я.

– Может аспида отправим? – вдруг предложил друг верный.

Я на него посмотрела, он на меня, и оба тяжело вздохнули. Не отправим мы аспида, потому что это наше дело, как есть наше, мы теперь за Гиблый яр в ответе, вот нам и отвечать.

– И ведь жили-то как жили, хорошо, спокойно, без волнений, – высказал лешинька.

Но мы оба знали – взяться за Гиблый яр было решением правильным. Очень правильным. Ведь пока жива была Ярина, лес еще кое-как но силу сохранял, а вот коли и она пала бы под действием скверны… рано или поздно отравлена была бы река, а значит и Водя и все его владения, а опосля скверна добралась бы и до нас…

– В Гиблом яру работы много, – сказала я.

– Леший нужон, – подтвердил мой леший, и добавил, – я справлюсь.

Я на него снова поглядела, и скрывать не стала, правду сказала:

– Пока там хозяйка твоя прежняя, нельзя тебе в Гиблый яр.

Заскрежетав, пожал плечами мой лешинька, и ответил:

– Отболело уже, Веся, да и облик человеческий я утратил – нет у нее более силы надо мной, а вот тебе моя сила сейчас позарез нужна, сама ты в Гиблом яру не справишься и о том ведаешь.

– Обдумать нужно все, – помолчав, решила я. – Навкару создать непросто – а кто-то создал. В яру заповедном создать область, для лесной ведуньи не ощутимую крайне непросто – но кто-то создал. Тут думать нужно. То, что во врагах у нас чародей один это дело понятное. То, что ведьмы-изменницы есть – тоже ясно. А вот как давно это есть?

– И сколько навкар у них? – добавил к моим вопросам свой лешенька. – И только ли навкары?

А вот это уже совсем страшный вопрос.

– Чего побледнела? – вопросил леший. – На территорию леса Заповедного ни одна навкара не проникнет, чащу уж проинформировал, да она и сама с такой напастью справилась бы.

– На территорию леса – нет, не проникнет, – согласилась я, – вот только вокруг леса деревеньки человеческие, лешинька, а одна навкара всю деревню за ночь вырезать вполне может.

Нахмурился леший, насупился. Да, будь я ведуньей простой я бы о таком и не подумала, но я ведьма, мне за людей тревожно тоже.

– Поднимайся из воды, отнесу в бор сосновый, – сказал леший, и сам поднялся. – Вечер нынче утра мудренее будет, так что вечером поговорим.

Тут он прав был, полностью прав.

***

Наспех поев после теплой бани, я покинула избу в обнимку с одеялом, и вскоре практически спала, едва устроилась на теплой хвое Соснового бора. Наверное, только здесь поняла, насколько сильно устала, но это было только начало. Совсем начало. Рядом со мной лежали две клюки, леший обе оставил, берегся, и вот теперь они присматривались друг к другу, и тянулись одна к другой. Тонкая, светлая моя клюка, в которой силы было так много, и большая широкая черная клюка яра Гиблого, в которой силы еще только просыпались. Со временем, я уже знала, они станут равными – станут отражением меня и будут обе тонкие, но крепкие, способные гнуться, но не ломаться, скрывающие потенциал, но готовые принять любой вызов судьбы. Одно их от меня отличало – рыдать не будут, и больно им не будет тоже.

***

Не люблю сны. И есть за что не любить – все они почему-то о прошлом. О том прошлом, которое уже не вернешь, не возвратишь, и которое возвращать не хочется вовсе.

Огромный бордовый зал, алые спинки кресел, лепнина в позолоте, сцена, ярко освещенная, и тонкая девичья фигурка, в сковавшем ее стан черном платье, приковывает взгляды к себе трагедией, что всем была известна.

Ее звали Оливия Андерас. Прима оперного театра. Ее голос завораживал, ее талант признавали даже критики, а ее жизнь была уничтожена. Уже тогда была уничтожена, но о второй трагедии в тот вечер еще никто не знал.

«В миг, когда накроет,

Мрак небытия,

Старый черный ворон,

Пропоет «Беда».

В миг, когда иссякнет,

Жизни тихий свет,

Для меня настанет,

Сумрачный рассвет.

Но когда рассудком,

Завладеет ночь,

Помни – я любила,

Но не смогла помочь».

Я не была единственной ведьмой в опере в тот жуткий вечер, с нами, Тихомиром и Кевином, пошли еще две ученицы и две преподавательницы школы Славастены. И чудовищное предзнаменование почувствовали мы все. Одна из наставниц мгновенно поднялась, и покинула нас, в спешке вызывая магов. Вторая достала серебряное блюдце, связалась со Славастеной и та приказала Тиромиру немедленно покинуть концерт. Мы, ведьмы, почувствовали неладное, у магов такого предчувствия не было, и единственным, что заставило Тихомира послушать мать была я. Я его, откровенно забавлявшегося нашей нервозностью и страхом, просто взяла за руку и повела за собой – мне он не отказывал никогда. И потому, когда я, едва выйдя из отдельной ложи, практически побежала по лестнице вниз, Тиромир бросился за мной, встревоженный моей тревогой. Наша наставница внизу тем временем уговаривала стражу вызвать магов немедленно, но те едва ли послушались ее. Зато им пришлось подчиниться Тиромиру. Магов вызвали, но первым в оперный театр прибыл Ингеборг – его Славастена вызвала.

Нас отправили в экипаж, а Ингеборг, Кевин и Тиромир бросились в зал.

Наутро в газетах впервые появилось страшное слово «Навкара». Более двадцати погибших, сотни раненных, но лишь благодаря Ингеборгу и Тиромиру эти сотни остались живы. Исключительно благодаря им. Король объявил благодарность обоим, их награждение прошло в королевском дворце и широко обсуждалось в прессе, а я читала все заметки Кевину, лежащему в магическом госпитале, и с тревогой присматривалась к его поведению. В палате дежурило двое магов, на шее Кевина угрожающе темнел серебряный ошейник, но он скрывал то, что выглядело еще угрожающее – разорванное горло. Первым, на кого напала навкара был Кевин, его отправили отвлечь нежить на то время, пока Тиромир и Ингеборг спасали людей. И Кевин отвлек как смог, а смог лишь собой.

Я как-то в шутку спросила тогда, почему она его не убила, как остальных, а Кевин серьезно посмотрел на меня и ответил, что навкара любила и не смогла убить того, кто знает, что такое настоящая любовь. Тогда я не поняла, о чем он. Тогда я ничего не поняла. Для меня все было как и всегда – Тиромир получил славу, а мы с Кевином отделались госпиталем. А певица – всем было известно, что она потеряла любимого за несколько дней до свадьбы и безумно горевала о нем, но я не понимала, как горе может обратить кого-либо в нежить. Тогда я не понимала многого…

Внезапно к моей ладони прикоснулось что-то теплое.

Я вздрогнула, вырвалась из западни кошмара и перешла в обычный сон лесной ведуньи. Замерла на миг у своего тела, увидев, что возле меня, кое-как прикрывшись тонким плащом спит аспид, который, похоже, просто рухнул от усталости. Вспомнила, как он обо мне заботился, чтобы я не замерзла, используя магию прикрыла его частью своего одеяла и отправилась свой лес проверять – война войной, а хозяйство лесное дело безалаберности не допускающее.

***

Мы с лешим встретились у новой яблочной рощи – постояли, посмотрели, обсудили перспективы роста, а дальше я к болотникам отправилась, он ловить Острого клыка. Набедокурил кабан, основательно набедокурил – и главное умник какой, к клыкам привязал дополнительные, чтобы мы его по следам на коре не вычислили, а по саду частично полз, чтобы следов от копыт не оставлять. Изобретатель треклятый! Одного не учел – в лесу завсегда глаза есть, и птицы все видели! Так что отдам волкам! Как есть отдам!

У болотников застала картину интересную – Рудина общее собрание проводила. Ну как собрание… на болотников она орала как не в себя. От криков ее трава пригибалась, а болотники ничего – сидели насупившиеся, но прямо сидели.

– Если вы, без меня, еще хоть раз! Хоть один единственный раз, хоть на пиявку наступите! Если еще раз…

Негодовала Рудина. Оно ж как – по обычаю у болотников правят мужчины, а женщины у них дому хозяйки, топи родной хранительницы, детей вырастательницы. Так что воюют и правят у них мужики, это да. Но Рудина мне сразу понравилась – опытная, мудрая, на рожон не лезет, русалкам жизнь не портит, русалов не травит, людей от болот своих прогоняет не глумясь, не калеча, так что назначила я Рудиной главной. Не всем это по нраву пришлось, но я ведунья лесная, мне перечить не каждый решится и к порядку такому быстро все привыкли. Но тут новые болотники пришли, они по-старому жить хотели, а я того не заметила, что у водяного на собрании одни мужики были. А заметить следовало бы.

– Ироды! – не унималась Рудина. – Головы своей на плечах нет? Ведунью мне чуть не сгубили, чтоб вам пиявки гнилые во причинное место впились, да не отпускали! Чтоб вам топь русалы прочистили! Чтоб…

Тут один из болотников не сдержался, да и вскочил, от ярости багровея.

Пришлось вмешаться.

«Охолонись», – прошептала у самого его уха.

Болотник сел, побледнев заметно.

А Рудина поняла все, голову склонила в знак приветствия, да вопрос задала тут же:

– По-добру, по-здорову ли проживаешь, хозяйка лесная?

Спросить спросила вроде как невзначай, а глаза болотно-зеленые тревогой отравлены. Подлетела к ней, молвила шелестом травы:

– Хорошо все, Рудина, за заботу благодарствую.

Вздохнула болотница, и вот в другом случае промолчала бы, а тут вдруг взяла и сказала:

– Ведунья, ту навкару по твою честь отправили, и кто его ведает сколько еще отправят… побереги себя, не покидай лес Заповедный, жизнью своей прошу, не покидай.

Оторопела я, призадумалась, да и поняла откуда Рудине про навкару-то известно стало.

– Русалы?! – вопросила грозно.

– Русалы, – сдала доносчиков болотница.

Эти русалы, они русалок хуже!

– Хорошо все со мной! – а сама стою думаю, как теперь сделать, чтобы у русалов этого «хорошо» не было, и чтобы язык свой впредь не распускали.

А Рудина не сдается.

– На закате, у избы ждать буду, – произнесла она, глаз от земли не поднимая.

Вот значит как, значит от просьбы своей не отступится, значит разговор мне предстоит не самый приятственный. А раз так, то:

– Не трудись, лешего к тебе пришлю, – сказала я.

Рудина взгляд то быстренько подняла, в пространство лесное поглядела, да и молвила словно бы невзначай:

– С лешим уже говорила.

Ах вот оно как.

– Тады аспида, – решила внезапно.

Побледнела болотница, притихли болотники, и даже птицы петь стали тише. А все почему? А потому что аспид это сила!

И тут увидала я стайку детей, мчавшихся по низине – впереди старшой сын Саврана, за ним, почти вровень-вровень русал златоволосый, да в одежде болотно-зеленой, то есть в болотников одеянии, догонял их уже натуральный болотник – пацан несколько кряжистый, не такой верткий и быстрый как первые два бегуна, но упорный – не сдавался, губы поджал и мчал как мог, на одном только беге и сосредоточившись, ничего иного вокруг не замечая. Забавная компания.

И вдруг Саврана-сын руку вскинул и крикнул:

– Здравия вам, госпожа матушка лесная!

От удивления оторопела я, споткнулся и полетел кубарем русал, свалив по пути и мальчика, но вот болотник – болотник упорно мчался вперед, и домчавшись до первого дерева коснулся его рукой и заорал: «Победа!».

Мы все похлопали, даже я, хотя меня вообще никто видеть не мог. Действительно победа. Действительно достойная.

– Упорный, – задумчиво произнесла Рудина, – целенаправленный. В ученики возьму.

Один из болотников слегка покраснел от удовольствия и сообщил:

– Мой сын!

С уважением поглядела на него Рудина, голову русую склонила почтительно, а я в очередной раз подумала – ну до чего ж умная женщина-то. Весь конфликт с пришлыми болотниками разрешила сразу, одним только решением взять в ученики, а значит и возможно в будущие преемники сына одного из старейшин. Причем достойного сына, действительно заслуживающего внимания.

А для меня внимания заслуживал другой момент – сын Саврана. Все понимаю, мальчишка с болотниками да русалами сдружился, и теперь слегка и иной мир видеть может, мир нечисти, вот только – никакая нечисть сейчас увидать меня не могла. А он, выходит, может? И ведь подобное просто невероятно, но вот он встает, коленки от травинок налипших отряхивает, на меня глядит с интересом, но и с уважением – прямо не глядит, украдкой только. Не удержалась – поманила пальцем. И мальчик пошел. Посерьезнел сразу, волосы рукой пригладил, шаг изменил, невольно Саврану-купцу подражая, да подошел прямо ко мне. Я руку протянула, он рученку свою в мою ладонь засунул уверенно – значит видит. Все видит. Странно-то как.

– Прощевай, Рудина, – не отрывая взгляда от мальчика сказала я, и мстительно напомнила, – на закате у избы жду.

С аспидом жду, естественно. Тоже мне, учить они меня жизни решили всем лесом! Пусть сначала аспида поучат.

***

Мы с мальчиком шли в лес, я вела его прямиком к домику рыбацкому, в котором нынче обреталась семья Саврана-купца, но поговорить собиралась до того, дойдем. Ну чтобы и ребенку спокойнее было, что мама с папой недалече, и чтобы не пугать Саврана с Ульяной понапрасну. И тут вдруг поняла, что имени то мальца не знаю. Помню, что маленького самого зовут Митятя, девочку Луняша, а этот кто?

– Послушай, а звать тебя как? – прямо спросила.

– Ннникола, – ребенок пытался выглядеть взрослым не по годам, но я его за ручку вела как маленького, вот он сконфузился.

– Никола, – повторила я, – красивое имя.

– Это ты красивая, матушка лесная хозяйка, – вдруг заявил малец.

Остановилась, на него посмотрела, да и поинтересовалась:

– А какой видишь меня?

Оглядел с головы до ног, так словно на самом деле видел, да и сказал:

– Росту вы пониже батьки мого, косы с рыжиной, лицо смешливое, с веснушками, глаза токмо различить не могу, то ли синие, то ли зеленые, как у болотников.

Задумалась я. Что-то здесь было совсем не так. Мальчик описал меня, да, но кое-что не сходилось – не было у меня кос сейчас, волосы были мокрыми после купания, подсушила кое-как полотенцем, да и спать улеглась.

– А платье? – спросила осторожно.

– Зеленый сарафан у вас, хозяюшка, а не платье! – радостно воскликнул Никола.

Так, а вот это уже интересно – в ночной рубашке я была. Белой, длинной, льняной, свободной.

А ребенок продолжил посерьезнев:

– Я сын купеческий, товар должен знать завсегда, а потому точно отличу платье от сарафана-то. Сарафан это сарафан, под него надобно вот как у вас рубашка с вышивкой, и такая, чтобы вышиванка с вышивкой на сарафане один к одному, чтобы была эта… ну как ее… гармоника!

Я улыбнулась. Сказал, конечно, с ошибкой, но звучало забавно. А вот ситуация забавной была ли – этого я пока не знала.

– Так, – огляделась я, заприметила пенек неподалеку, замшелый уж давно, на него указала и спросила, – а тут что видишь?

Никола в указанном направлении поглядел. Лоб нахмурил, глазки прищурил, ноги поставил на ширину плеч – прямо как папка его, когда о чем-то крепко призадумается.

– Пенек там, – сказал медленно, – а было дерево, на нем ленточка висела… Красная.

И как стояла я… так и стоять осталась.

Потому что было там некогда дерево, и вот на нем да, ленточка висела красная… А дело тут вот в чем – до меня не было в этом лесу ведуньи, от того спала чаща Заповедная, как пес сторожевой всех впуская и никого не выпуская, потому девицы, что в лес забредали по-глупости и в поисках наживы нехитрой, грибов там или ягод, чтобы не заплутать вязали на ветвях красные ленточки, путь свой обозначая. На этом дереве вязали особенно усердно, потому как дальше шли низины и болота, а там и кикиморы, и болотницы и прочая нечисть, туда ходить завсегда было опасно. А опосля, уже когда я появилась, мы с лешим судьбу этого дерева были вынуждены решить в пользу вырубания – молния в него попала, а я тогда еще лечить деревья не могла. Опять же рядом ива росла раскидистая, древняя и дополнительного солнца достойная, в общем срубил леший это дерево. Пенек остался, лесовиков и домового моего поганками радуя, и забыла я об этом дереве, напрочь забыла, а сейчас вот… вспомнила.

– Послушай-ка, Никола, – я оглянулась, на домик видимый отсюда поглядела, – и давно ты видишь то, чего нет?

– Не-а, – он даже головой помахал, так что вихры взметнулись, – вот когда вы, хозяйка лесная сто лет вам здоровьица, водой напоили, тогда и начал видеть. Но не все.

То, что видит не все это я уже поняла – дерево, что девицы в качестве путевого использовали, он увидел, а то что рядом с ним было, да сгорело от той же молнии, нет, не заприметил.

– Что ж, пора мне, – сказала задумчиво, – а ты, Никола, к мамке беги, ей небось помощь нужна.

– Нужна! – радостно подтвердил мальчишка. – Токмо мамка сказала, что мне отдыхать надобно, и гулять на болото отправила. Даже Луняшку дома оставила, чтоб набегался я, нагулялся. Побежал я, как полдень наступит, тогда домой.

Какая хорошая мама. Сама, небось, света белого не видит с мальцом, Луняшей и домом разбираясь, а сына все равно гулять отпустила. Хорошая Ульяна, справная. Вот только какая баба запросто так дитятко к болотникам да русалам отпустит?

***

В избу я скользнула тенью незримою, да и застала самый разгар дел хозяйственных – сидела Луняша на лавке, качала люльку, в ней спал смешно посапывая Митятка, а Ульяна носилась по избе как носится только хорошая хозяйка – от плиты, до белья, что стирала усердно. В печи горячей подходил хлеб, вот его проведать Ульяна и бегала, на плите кипела уха, чуть подалее кислое молоко грелось, видать для творога печного, по-особенному вкусного.

Я руку подняла, мягко свет магический призвала. Не маг не увидал бы. Вот и Ульяна не увидела, пробежала обратно к белью, его до кипенно-белого цвета уж отстирала, даже я позавидовала.

Постояла, подумала, снова руку протянула да призвала свет зеленый. Его любая ведьма увидала бы. Но Ульяна лишь на детей оглянулась, да и снова принялась стирать-мять белье постельное. Значит не ведьма.

И тут вдруг Луняша возьми да и скажи:

– Мамка, а тут тетя лесная ведунья?

– Где?! – Ульяна мгновенно развернулась.

И от движения ее резкого опрокинулась бадья с водой и стиркой, Уля его подхватила как могла, но табурет рухнул с грохотом, проснулся и заревел обиженно Митятка. Вздохнула я, подлетела к люльке, взяла малыша, и, баюкая, сказала Луняше:

– И как, давно меня заприметила?

Жена Саврана, опустив бадью на пол, повернулась – встревоженная, бледная, напряженная.

– Не-а, – сказала Луняша, наконец, избавившись от необходимости укачивать брата, и потому сунув куклу соломенную в люльку, начала уже играть с удовольствием, – токмо когда ты огонь зажгла синий.

Маг! Даже не ведьма, а маг!

– Ульяна, – Митяй у меня на руках сразу орать перестал, и теперь лежал, прислушивался к моему голосу, который словно из лесу доносился, – а кто у тебя отец был? Уж прости за вопрос личный.

Побледнела жена Саврана втрое сильнее прежнего, да на Луняшу кинула взгляд встревоженный.Что ж, понимаю, при девочке о таком не скажешь, да и не стоит.

– А идем, у реки посидим, – предложила я. – Да и белье поласкать пора, отстирала уж ты его, даже мне на зависть.

– А… а вы что, стирать так не могете? – сиплым шепотом спросила Ульяна.

– К сожалению – нет, – была вынуждена признать я.

И первая покинула избу.

Митяй, высвободив ручонки из пеленок, забавлялся тем что пытался ухватить мои волосы, только я тут была бестелесной, от того и поймать не мог. Но видел. Даже вот такой крошечный уже видел. Зажгла светлячка синего – попытался поймать. Значит маг. Тоже маг.

Ульяна догнала уже у самой реки, я сидела на берегу, удерживая Митяя, и листочек подкидывая, который он ловил и отпускал, заливисто смеясь. Хорошенький такой, забавный, славный, так и хочется покрепче прижать… И что это нашло на меня?

– Мамка не говорила, – Ульяна тяжело опустилась рядом, устала видать совсем, оно и не удивительно, я бы вообще уже с ног свалилась. – Но соседка, баба Рута как-то обмолвилась, что папка в карты и мамку проиграл, и счастье свое.

Посидела, тяжело дыша и на реку глядя, да и продолжила:

– Мамка тятю из дому прогнала, опосля и узнала что тяжелая была. Мной тяжелая. Да окромя меня у ней с тятькой еще трое были, а все равно вот прогнала. Так сами и жили. Тяжело жили. Совсем тяжело. Ну да ничего, всех подняла мамка, у всех судьба сложилась. Померла она, когда у меня Никола родился, в тот год.

И замолчала Ульяна.

Она замолчала, а мне слов и не требовалось более. Поняла я, от чего Николу гулять пускает – у самой детства не было, вот и старается, чтобы хоть у детей было. Изо всех сил старается. И сдается мне когда за Саврана замуж пошла в семью хорошую попала – у Горда-кузнеца и жена под стать ему была, добрая да понимающая, невестку она точно от работы берегла да во всем помогала. А теперь вот нету ни Горда ни жены его… Да, страшную беду Савран в свою семью принес, очень страшную… и вот все, что от семьи и осталось.

Митятька, извернувшись листочек хватанул и как все мальцы тут же в рот засунуть попытался – отобрала скоренько, он давай реветь. Я огненный синий листочек создала – мигом про горе-печаль забыл, и давай пытаться огненный листочек поймать. А Ульяна смотрела и понять не могла, что же это такое малыш видит, от чего смехом заливается, но как и я улыбнулась невольно.

– Отец твой был магом, – сказала ей.

И тут же исчезла улыбка с лица женского.

– И Никола, и Луняша и Митяй в себе тоже дар магический имеют, – продолжила с новостями не радостными. – Дар спал, но это Заповедный лес, и изведав воды магической, дар проснулся.

Сжалась Ульяна, и прошептала губами побледневшими:

– Так воду ту и я пила, госпожа лесная ведунья.

– Ты – дочь, – тихо сказала я, – была бы сыном – дар был бы, слабый, но был. А вот у Луняши дар есть. И не слабый.

И такая бледная Ульяна сделалась, что я уж думала сознание сейчас потеряет, но усидела, только дышала тяжело, все пытаясь понять.

– То, что проиграл свою жену тот, кого тятей зовешь, неудивительно. Кто с магами в карты играть сядет, тот завсегда проиграет, – продолжила я.

Не стала добавлять, что проигрывают магам все, кроме ведьм. Ведьмы выигрывают! Даже у вампиров запросто выигрывают, особливо когда выпьют, ну да не суть.

– А мать твоя гордая, за подлость такую мужа не простила, вот только гордость порой злом оборачивается.

Митяй умудрился почти достать огненный листочек и я его тут же обычным заменила, и теперь ручонки придерживала, чтобы опять лист в рот не потянул.

– Почему злом? – тихо спросила Ульяна.

– Потому что жизнь – штука сложная, – я листик отобрала, снова в воздухе держать начала, а Митяй старательно достать пытался и ручками и уже ножками тоже. – Она из гордости и себя и вас на жизнь трудную обрекла. Ты, Ульяна, сейчас сама из сил выбиваешься, но Николу пустила гулять, потому что на своей шкуре изведала что такое работа от зари до зари, и как это горько, когда на улице дети резвясь веселятся.

Опустила голову жена Саврана, в глазах слезы. Ох, жалко ее так, и себя жалко – я тоже знала, что такое работать головы не поднимая, и слышать как детвора бегает только из-за стен сарая, где навоз убираешь два раза в день в любую погоду. Горько это, и обидно, и тяжело.

– Да это дело прошлое, – и себе и ей сказала, – а ныне тебе вот о чем знать надобно – чем дольше вы в лесу Заповедном живете, тем сильнее у детей дар будет. И коли сейчас уедете – они лишь видеть смогут то, что простым людям неведомо, а вот если дольше пробудете…

И я листочек с расстояния вытянутой руки выпустила. Ветер его подхватил, да чуть к реке не унес, но Митятька вывернулся, и вот ручкой достать не мог, а магией сумел. Схватил листочек, к себе притянул, ладошкой перехватил и сразу в рот! Насилу отняла.

– А если останетесь, будет вот так, – тихо предупредила я.

Сидела Ульяна, не дышала почти.

– С Савраном поговори, обсудите все. Я никого не гоню и вам завсегда рада, но дар магический, его, при желании, развить всегда можно, а вот скрыть уже усиленный – никак. И коли сейчас уйдете, смогут дети стать кем захотят – купцом ли, кузнецом, мастеровым, кем угодно. А коли магия в них усилится – только магами, но это сыновья, Ульяна, а для девочки один путь – женой станет, того кто заплатит больше.

– А я никаких денег не приму! – мгновенно высказала женщина.

Подбросила я Митятку, к себе прижала на миг, да и отдав жене Саврана, сказала как есть:

– А их и не тебе заплатят, Ульяна. Девочек с даром магическим у родителей забирают навсегда. Растят их отдельно, от всех оберегая, от любого взгляда, а как кровь первая прольется – вот тогда продают. Какой маг больше золота даст, тот и получит. Думай, Ульяна, думай.

И оставив растерянную мать думать о судьбе своих детей, я помчалась прочь, но перед тем как улететь, заглянула к Луняше – а та играла. В меня играла. Сидела она перед ведром воды, что мать для стирки белья перенесла, ручки над ним простерла, шляпу нелепую (и где только нашла) на голове поправила и вещает голосом страшным: «Пить будете, а кто не будет, того заставлю!». Надо же, какая я со стороны то грозная, даже возгордилась слегка.

***

Проснулась я после полудня, потому что устала как последняя собака. В лесу дел накопилось видимо-невидимо, даже леший с ног сбился, что уж обо мне говорить. И в какой-то момент, выслушивая очередную недовольную соседством сойку, я поняла, что не могу больше. Ну не могу и все тут! Поэтому проснулась.

Лежу, понимаю, что тепло мне и удобно.

Открыла глаза, приподнялась на локте и поняла, что спала я на аспиде. Уж как так вышло не ведаю, да только он на земле, я на нем частично, голова у него на впадине между плечом и шеей уютно устроилась, а рука давно поперек тела аспидова перекинута. И удобно же. Проснулась и не болит ничего, не затекло нигде, а главное – тепло.

А аспид спал. Лицо черно-угольное матовое и во сне суровый вид сохраняло… если я, конечно, разглядела суровость то, и от этой суровости от чего-то защемило в груди, особенно когда Митятку вспомнила. И я вдруг только сейчас подумала, как же это здорово иметь детей. Растить их, улыбаться первой улыбке, наблюдать за первыми шагами, радоваться их радости и делать все для того, чтобы их детство было в сто раз счастливее твоего. Никогда о детях не думала, но узнав историю Ульяны, подержав на руках Митяя, да глядя на спящего сейчас аспида – почему-то подумала. Почему-то представила. Нет, не черно-угольных как аспид, а в прочем никто больше мне не предлагал ребеночка завести. Ну никто кроме Леси – та завсегда рада помочь с обретением мною ребеночка, и мужика если надо притащит, и даже ребенка, если от мужика я откажусь вдруг.