Текст книги "Сын скотьего Бога(CИ)"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Часть вторая Город

Спустя пять лет, солнечным летним днем, двое чудских охотников – старый и молодой – забрели в окрестности бывшего Тумантаева городища. Старик, в молодости знавший здесь каждое дерево, остановился, остолбенев. Там, где веками стоял непроходимый лес, теперь была выжжена пашня. На ней зрела рожь, красиво выстилая по ветру еще зеленоватые колосья. За городской стеной поднимались коньки деревянных изб, а выше всех – какое-то кособокое сооружение.

– Ну, что я говорил? – торжествующе прошептал молодой. – Эти места теперь не узнать. Новый город! Так его и зовут. А на месте Тумантаевой землянки теперь хоромы ихнего князя, – он показал на возвышающуюся крышу.

– Вот так так… – старик наконец обрел дар речи. – Вот так так… Давненько я здесь не бывал. Слухи слышал, но пока своими глазами не увидел, все не верилось…

– А еще говорят, – озираясь, сказал молодой охотник, – что молодой князь – большой колдун. Все лесные звери у него на службе. А волчья стая сторожит город и порвет любого, кто придет сюда не с добром.

Молодой настороженно огляделся. Ему стало страшно от собственных слов.

– А глянь-ка, там, в поле, не сам ли князь? – спросил подслеповатый старик.

– Точно он! – вздрогнул молодой. – Видишь – ворожить вышел. Небось дождь заговаривает или там недород.

– Совсем мальчишка, – с сомнением покачал головой старик.

– Ну да! Это он так выглядит, а самому сто лет. Говорят еще, – тут молодой совсем понизил голос и даже сам пригнулся, – что он сын страшного подземного бога…

– Не болтай! – строго оборвал его старик. – Нехорошее это место, – подытожил он. – Давай-ка пойдем отсюда.

Молодой не заставил себя уговаривать. Чудяне потихоньку скрылись в лесу. И пока они удалялись от Нового города, им казалось, что лесная чаща провожает их сотнями глаз.

А Волх посреди ржаного поля ворожил вовсе не дождь – этого он делать не умел. Но в поле расплодились грызуны, и в прошлом году они попортили весь урожай. А это уже было по его части.

Ветер ласково касался его дымчатых волос и редкой юношеской бороды, надувал рукава льняной рубахи. Волх глядел прямо перед собой, и со стороны казалось, что он застыл в глубокой задумчивости. Но те, к кому он пришел, слышали и понимали обращенную к ним речь.

Крупная полевка шмыгнула меж колосьев к ногам молодого князя. Зверек поднялся на задних лапах и скорчил крайне недовольную мордочку.

– Ты меня звал, сын скотьего бога? – пискнул он.

– Звал, звал. Сам не догадываешься, зачем? Собирай свое племя, свои пожитки, своих мышат и проваливай с нашего поля.

Полевка всплеснула лапками.

– Да как же это… Смилуйся! Куда ж мы пойдем? У нас детишки только народились!

Волх закатил глаза, представив себе количество этих детишек и погрызенной ими ржи.

– Мне что за дело? – строго сказал он. – Лес большой, найдете, чем прокормиться. Уходите – это приказ. А еще раз увижу кого из ваших на своем поле – разведу костер и велю вам самим туда прыгать. Ты же знаешь, мое слово для вас закон.

Полевка в ужасе прижала круглые уши, еще раз пискнула и скрылась во ржи. А вскоре по всему полю пошел шорох и шевеление. Грызуны уходили. Князь удовлетворенно кивнул и пошел к городу.

А на опушке, спрятавшись за березой, вслед ему смотрела девушка. Невысокая, полненькая, с растрепанной ветром черной косой. Она все время приглаживала волосы за уши, но те все равно разлетались и щекотали лицо.

– У! – ухнуло где-то сзади. Ойкнув, девушка повернулась. Изображая дикого зверя, к ней крался рыжий парень.

– Напугал, Бельд, – держась за сердце, с укоризной сказала девушка.

– Хорошо, ты снова за князем следишь? – оскалился тот. Девушка покраснела, но тут же сама накинулась с обвинениями:

– А ты, значит, за мной следишь?

Бельд посмотрел на нее сверху вниз – из-под рыжих бровей, снисходительно и добродушно.

– Ты же знаешь, Сайми, я твои тайны не выдаю. Разве тогда, в лесу, я кому-нибудь рассказал, что ты не парень?

Сайми не ответила. Она погасла лицом, ушла в себя. Бельд говорил ей что-то ободряющее, но она его не слышала, мысленно переносясь в ту небывалую зиму пять лет назад.

Бельд хороший. Но даже ему она не могла признаться, что хотела бы туда вернуться. Снова идти рядом с ним – и со смертью рука об руку… Да тогда она была почти счастливой! Отчаянный побег с отрядом Волха навсегда вырвал ее из пут обычной женской судьбы. Но Сайми это совсем не страшило. Тогда, в лесу, она ни о чем не жалела – ведь она еще смела надеяться.

Но за пять лет надежда выцвела, как старое тряпье. Сайми так и не смогла связать свою жизнь в осмысленный узор. Она слишком была погружена в свои чувства, чтобы легко сходиться с людьми. И бывшие спутники по опасному походу, и их чудские жены считали ее странной. Сайми жила на самой окраине города, как отшельница. И только рыжий сакс вел себя по отношению к ней как друг. И может быть, даже мечтал о большем.

За эти годы Сайми многое поняла – какая злая блажь толкнула Волха жениться и кто на самом деле был ее соперницей. Не понимала она только одного – что ей теперь делать.

Сайми и Бельд шли через поле к городу. Сайми гладила пушистые колосья, которые, как живые, тыкались в ладонь. Бельд грыз стебель, украдкой взглядывая на нее. Но едва они вошли в городские ворота, как сакс позабыл про свою спутницу.

– Хорошо, парни, какого лешего вы тут делаете? – накинулся он на двух дружинников, волоком тянущих деревянное корыто с зерном.

– Так это… Кулёма сказал, это перемолоть надо, – опешили парни.

Бельд с досадой мотнул головой.

– Какое перемолоть! Муки что ли мало? А если дожди пойдут? Рожь опять сгниет? Что на будущий год сеять будем? Тащите обратно.

И парни послушно потянули свой груз обратно в закрома.

– Ф-фу-у, – выдохнул Бельд, вытирая лоб. – Ну ни на миг оставить нельзя, – пожаловался он Сайми. – Хорошо, пойду разыщу Кулёму. Чего это он тут распоряжается?

Сайми улыбнулась. Она знала, что у Волха нет советчика надежнее, чем рыжий сакс. И как-то само собой получилось так, что все хозяйство в бывшем Тумантаевом городище оказалось под управлением Бельда. Если бы не он, Волх ни за что бы не справился с плодами своей победы.

Когда пять лет назад мальчишки оказались хозяевами целого города, они с неделю покуролесили, а потом растерялись. Они с детства воспитывались как дружина, боевые сподвижники князя. Их слуги и рабы были балованными и не привыкли к черной работе. Но в Словенске еще жили крестьяне и ремесленники, которые умели выращивать хлеб и делать одежду и обувь. В Новом городе – Новгороде – никого не осталось, кроме дружины Волха, пленных словенок да чудских женщин, которые уцелели после резни. И при этом все так же хотелось есть, надо было одеваться, строить дома…

– Хорошо, все будем делать сами, – объявил Бельд. Пользуясь полномочиями, данными Волхом, он распределил насущные обязанности между дружинниками и их женами. Когда ему в ответ огрызались: «Я это не умею!» – Бельд спокойно говорил: «Захочешь кушать – жизнь научит». Учились управляться с иглой, прилаживать друг к другу бревна… Многим даже нравились новые занятия.

Обитатели Новгорода ходили в косо пошитых рубахах из грубого полотна, крыши их изб порой протекали, а княжий терем сколочен был сикось-накось. Но это была свобода. Эту свободу завоевали в крови, вырвали зубами у судьбы и теперь несли всю ее тяжесть с гордо поднятой головой. С каждым днем, с каждым месяцем самостоятельной жизни взрослеющие мальчишки все больше ощущали себя новгородцами.

Сайми вздохнула. У всех в этом городе было дело, кроме нее. Выйти вот украдкой вслед за Волхом – и снова к себе в землянку, как в звериную нору… Она напоследок взглянула на княжьи хоромы. И вдруг увидела Волха, стоящего под собственными окнами. У него был такой же одинокий и неприкаянный вид.

Бельд тоже заметил князя. Они с Сайми обменялись понимающими взглядами. Иногда Сайми казалось, что сакс давно заключил с ней молчаливый союз за спиной у своего друга. Их одинаково беспокоила его судьба. Но и Бельд не рискнул подойти к Волху, только досадливо дернул головой и пошел по своим делам. Сайми тоже побрела восвояси. Вокруг стоял чудесный летний день, но она, как обычно, этого не заметила.

А Волх действительно не спешил домой. Из окон доносился истошный детский плач и сварливые бабьи крики. И то и другое раздражало и вызывало недоумение. Его семья? Эта толстая, глупая, злая женщина – его жена?

В хоромах хозяйничала Ялгава. Волх умел быть властным, но заключенной в жене животной силы боялся и предпочитал с ней не связываться. Он не мешал Ялгаве тиранить служанок. С особым удовольствием та изводила Ильмерь. С самого начала Ялгава решила, что унижения гордой пленницы приятны Волху, – вот и старалась, дура, изо всех сил. Волх ей не мешал. Он тоже думал пять лет назад, что будет упиваться властью над Ильмерью.

И что же? Она принадлежала ему – но совсем не так, как он мечтал. Конечно, любой ночью он мог войти к своей рабыне и заставить ее подчиниться. Он так и собирался вначале сделать – еще тогда, когда они втроем жили в землянке Тумантая, и Ильмерь была невольной свидетельницей его ночей с Ялгавой. Пусть поняла бы, что она – всего лишь одна из многих доступных ему женщин!

Но Волх заранее знал, с каким лицом Ильмерь вытерпит насилие. Она состроит такую брезгливую, холодную и отрешенную гримасу, как будто к ней прикоснулся паук, а не мужчина. И как после этого жить?

Любил ли он ее? Хотел ли он ее – спустя пять лет жизни под одной крышей? Таких вопросов Волх себе не задавал. Но чувство сидело в нем занозой – неопределенное, невысказанное и оттого вдвойне мучительное. Оно разъедало желчью, отравляло кровь, точило изнутри.

Как глупо он выглядел сейчас, торча попрошайкой у крыльца своего дома! Вот и Бельд с Сайми кидают на него сочувственные взгляды. Как ненавистна ему эта жалость! Чувствуя себя загнанным в тупик, Волх пошел на крики.

Ребенок – чернявая четырехлетняя девочка – билась в истерике на полу. Ялгава, красная и растрепанная, как лесная ведьма, визжала, путая словенские и чудские слова. У стены стояла Ильмерь.

Если бы она хоть подурнела, годами вынося помои! Но эти пять лет она словно проспала, а не прожила. И годы пронеслись мимо, и ей по-прежнему восемнадцать.

– Что ты голосишь? – сквозь зубы спросил Волх у жены.

– Да как же! Эта сука! Она всех, всех нас извести хочет! Ребенку твоему смерти желает! Тварь, тварь!

– Сама тварь, сама ребенка изводишь, – вяло огрызнулась Ильмерь.

– Не дерзи княгине, – так же вяло ответил Волх. Как же достали его эти домашние склоки! – Что она сделала? – со вздохом спросил он Ялгаву.

– Да ничего она не сделала! Рубахи в корыте скисли! В углах паутина! А она только жрет и спит, бока отъела!

Волх не сдержался и фыркнул. Кто из двух женщин отъел бока, было видно невооруженным глазом.

– Сама жирная свинья, – вставила Ильмерь, словно почувствовав его поддержку. Тогда Волх подошел к ней и дал пощечину. Несильную, только чтобы поставить на место. Как обычно. И Ильмерь, как обычно, презрительно скривилась. Волх начал злиться по-настоящему.

– Я же сказал, не смей дерзить княгине!

– А если буду? – прищурилась Ильмерь. – Тогда что? Убьешь? Ну, убей.

Волх почувствовал себя совершенно беспомощным и чтобы скрыть это, набросился на жену.

– И тебя прибью, если не прекратишь орать!

Та возмущенно раскрыла рот и тоже бы за словом в карман не полезла. Но тут за дверью раздались крики:

– Волх Словенич!

В горницу ворвался Клянча.

Спустя пять лет ближайший друг детства стал совсем взрослым – крепко сколоченным, плечистым мужчиной с курчавой каштановой бородой. Он женился на чудянке, и та родила ему троих детей, которых Клянча обожал. Но синие глаза по-прежнему смотрели по-мальчишески весело и бесшабашно. И никакими силами нельзя было отучить его звать князя ненавистным отчеством.

– Волх Словенич, ты стоишь? Так ты сядь! В городе гости! Прибыло посольство из Словенска!

Это прозвучало как обухом по голове. Волх и Ильмерь одинаково побледнели и впервые за пять лет посмотрели друг другу прямо в глаза. Он – упрямо, она – с вызовом. Ничего не понимающая, но чующая тревогу Ялгава подхватила на руки ребенка.

– Где они? – спросил Волх, нервно сжимая кулак.

– У ворот! Просят разрешения войти.

– А кто в посольстве? Ты их знаешь?

– Почти всех. Сокол, Мичура, Доброжён…

Волх кивнул. Клянча называл дружинников Словена. Мичура – отец Алахаря. У других тоже дети ушли с Волхом. И теперь эти взрослые, бородатые дядьки ждут у ворот, пока им разрешат войти… Это была как бы очередная победа над Словеном.

– Пусть ждут меня в передних хоромах, – велел Волх. Ты, – сказал он, не глядя на жену, – чтоб из горницы ни шагу. А ты, – он взглянул на Ильмерь, и его осенила злая мысль, – когда позову, принесешь нам выпить.

Передние хоромы были нежилыми. Они были построены специально для советов и пиров. Так было заведено и в Словенске, но у новгородцев не было ни терпения, ни умения обустроить все так же красиво и удобно. Поэтому усталые гости оказались в довольно темном помещении, где не было даже лавок. Пришлось переминаться с ноги на ногу, ожидая Волха.

Наконец тот явился в сопровождении Клянчи и Бельда. На плечах Волха красовался богатый меховой плащ из Тумантаевых сундуков.

– Здорово, словене!

Послы не спешили кланяться.

– Здравствуй и ты, Волх Словенич, – сказал Мичура. Лицо у него было скорбное: кто-то уже сообщил ему о смерти сына.

Волх промолчал, за него ответил Клянча:

– Почему ты зовешь нашего князя Словеничем? Перед тобой, старик, – победитель Тумантая, сын великого Велеса, новгородский князь Волх!

Послы едва не фыркнули – слишком выспренне это прозвучало. А «старик» – и вовсе обидно для сорокалетнего Мичуры. Но у того хватило ума не задирать мальчишек. К тому же послов было всего семеро, и находились они на чужой земле…

– Привет тебе, новгородский князь, – покладисто сказал Мичура.

– С чем пожаловали? – нарочито грубо спросил Волх. Послы переглянулись.

– Твой… Князь Словен, – поправился Мичура, – долго думал, что ты с дружиной сгинул в лесу. И вдруг, прошлой осенью, чудь донесла о новом хозяине в Тумантаевом городище. Вот князь и послал нас посмотреть, что да как. Да и самим нам стало любопытно, как живут наши сыновья, которых мы давно оплакали.

Голос Мичуры дрогнул. Волху захотелось сказать ему что-нибудь доброе, например, каким хорошим другом был Алахарь. Но выйти из выбранной роли он не мог.

– Живем – не тужим, – пожал он плечами. – Хлеб едим, мед пьем. И вас угостим, если не побрезгуете. Эй, меду гостям!

Волх позвал – а сам испугался. Ильмерь запросто может не подчиниться. А на все угрозы ответит, как обычно: «Ну, убей». И что, убить ее в самом деле?

Но Ильмерь не подвела. В сенях прозвучали легкие шаги, она вошла с деревянной ендовой в тонких руках и вручила ее Волху.

Послы все как один поклонились.

– Здравствуй, княгиня! – сказал Мичура.

Ильмерь взглянула на него удивленно, будто не узнала. Волх тоже ничего не сказал, глотнув из ендовы и передавая ее по кругу.

– Хороший мед! Сладкий мед! – одобрили послы, отведав.

– Чудской, лесной мед, – пробормотал Волх, возвращая недопитую ендову Ильмери.

Что с ней сегодня? С чего вдруг такая смирная? Стоит, не поднимая глаз, и даже плечи согнула, будто родилась рабыней.

– Волх… э… князь! – опять запнулся Мичура. – Князь Словен хотел бы вернуть свою жену. Ты отпустишь княгиню Ильмерь с нами?

Волх с трудом сдержал торжествующий возглас. Вот оно! Так он и думал! Вот зачем они явились! Но по роли ему полагалось молчать. Он незаметно пихнул Клянчу в бок.

– Ты опять ошибся, старик, – заявил тот. – Где ты видишь княгиню? Жену князя зовут Ялгава, а эта женщина – ее рабыня.

– Рабыня?! – ахнул кто-то из послов. У Ильмери даже ресницы не дрогнули, казалось, она перестала дышать. А Волх торжествовал. Жаль, что до Словенска не один день пути! И Словен еще не сегодня узнает, что его красавица жена – жалкая рабыня в доме его проклятого сына.

– Рабами мы не торгуем, – вмешался Бельд. – У самих людей мало. Но в городе есть, что предложить на продажу. Лес вокруг очень богат!

Послы снова переглянулись. Их явно не уполномочивали заводить торговлю с Новгородом. Ловкий Бельд тут же иначе поставил вопрос:

– И вас, послы, новгородский князь не отпустит без даров.

Не принять дары было нельзя. К тому же послы поняли, что аудиенция окончена. Они поклонились неопределенно – не то Волху, не то Ильмери, – и Бельд увел их хвастаться своими закромами.

– Я все правильно сказал, князь? – спросил довольный собой Клянча.

– Ну еще бы! Как же! Выслужился! – заявила Ильмерь. У нее все лицо дрожало от ненависти. – Но ничего. Отольются кошке мышкины слезки. Неужели ты, – она с вызовом уставилась на Клянчу, – так уверен, что никогда не встретишься с князем Словеном? Ты слышал – он не забыл меня, он хочет меня вернуть! Так берегись же его гнева!

Клянча смутился. Ильмерь ударила наверняка – по больному месту, потайным страхам перед местью Словена. Но Волх смотрел на него с хмурой усмешкой. Словен оставался в Словенске. А Волх, который запросто говорил с волками, был здесь и сейчас. Клянча недолго размышлял над выбором.

– У моей жены служанки не такие болтливые, князь, – хорохористо сказал он. – Ты бы научил свою обращаться с прислугой. А то…

– Ступай! – оборвал его Волх. – И ты пошла прочь.

Оставшись один в палате, Волх прижался лбом к теплому дереву. Почему-то так было легче.

Ильмерь собирается мутить и запугивать его дружинников? Ну и леший с ними со всеми. Волх еще не понял, что князя без дружины не бывает. Для этого он был слишком молод, самоуверен, слишком убежден в своей исключительности. Ему не важно было, что Клянча взял его сторону. Важно – почему. И Волх не собирался себя обманывать. Просто Клянча боится его больше, чем Словена. Вот и вся преданность. И все они так.

Будь Волх примерным учеником грека Спиридона, он прочел бы в отцовской библиотеке парочку сочинений о властителях прежних времен. И убедился бы, что удел всех князей и королей – одиночество и недоверие. И смирился бы с одиночеством как неизбежным спутником власти.

Но Волх ничего не читал. Свое одиночество он переживал мучительно, хотя не признался бы в этом и самому себе. Дружина и друзья – это не одно и то же. Все служат ему по какой-то причине – выгода, страх или что-нибудь более причудливое.

Вот, например, Бельд. Он вбил себе в голову, что обязан отплатить Волху за подаренную свободу, – вот и лезет из кожи вон. В юности, когда они каждый день сходились в потешных боях на берегу реки, все было иначе – но теперь об этом бессмысленно вспоминать.

Даже звери служили сыну скотьего бога из страха. Обидно: ведь Волх был честен с ними. Он соблюдал договор, заключенный с волками в день победы над Тумантаем, и никогда не использовал свой дар для охоты.

Чьи-то шаги заставили его очнуться от раздумий. Волх, как всегда, испугался, что его застали в минуту слабости, и свирепо уставился на вошедшего Мичуру.

– Можно с тобой поговорить наедине, князь? – спросил тот с порога.

Волх хотел ответить резко – мол, все уже переговорено. Но это было глупо. Мичура все равно скажет, что ему надо, а разрешения спрашивает из вежливости.

– Ну? – спросил Волх как можно суше.

– Князя Словена ты больше не считаешь отцом, – с легким укором сказал Мичура. Это не был вопрос, и Волх промолчал. – А княгиня Шелонь по-прежнему для тебя мать?

Волх изменился в лице.

– Что с мамой?

– С ней все хорошо, – подобревшим голосом ответил Мичура. – Она шлет тебе поклон.

Мичура полез за пазуху и вытащил свернутую тряпицу.

– Вот, это она велела тебе передать.

Волх взял подарок. Его лицо окаменело от старательно изображаемого равнодушия, а сердце прыгало у самого горла. И в глазах защипало. Только слез не хватало…

– Это все? – Волх закрылся грубостью, как щитом.

– Все, – кивнул Мичура. – Я вот только еще про Алахаря хотел спросить… Ну, тебя беспокоить не стану, с ребятами поговорю…

– Что про Алахаря? – спросил Волх совсем другим тоном. Ему полегчало, когда он переключился на чужое горе.

– Как он умер-то?

– Твой сын погиб, защищая своего князя, – выспренно заявил Волх. И добавил, словно извиняясь: – Алахарь был очень хороший друг. Он спас мне жизнь.

Мичура сдержанно улыбнулся. Повинуясь внезапной мысли, Волх сказал:

– Большая честь для меня и для всего города принимать у себя послов из Словенска. Сегодня вечером я прошу вас разделить трапезу со мной и моей дружиной. Но на рассвете вы должны покинуть Новгород.

Мичура ушел, и Волх, наконец, развернул материнский подарок. Это была льняное полотенце с яркой вышивкой. Рисунок Волх узнал сразу. Вырей. Вот Мировое древо, вот райские птицы в его ветвях – Алконост и Гамаюн. А вот, в корнях, копошатся змеи…

Шелковые нити были разными на ощупь. Красные и золотые – горячи, как камни на солнцепеке. Голубые – прохладны, как брызги воды. Лесной свежестью веяло от зеленых. Волх прижался к вышивке щекой. Он больше не мог терпеть. Слезы прорвались мучительно, царапая горло. Есть один человек во всем свете, который любит его просто так. Но к матери уже не вернуться, между ними пропасть, и это навсегда…

Сев прямо на пол, Волх скорчился и крепко-крепко обхватил себя за плечи. Вот так его могли бы обнимать любящие руки. Но нет никого, никого…

Вечером состоялся пир. Бельд очень одобрил решение Волха так попрощаться с послами и приложил все усилия, чтобы пир удался. Конечно, в Словенске подавали угощение и побогаче, да и повара там были искуснее. Но молодые хозяева Словенска тоже не ударили в грязь лицом.

Отцы и сыновья на пиру наконец встретились лицом к лицу. Встреча была очень сдержанной. Дружинники Волха скупо спросили о здоровье матерей и сестер. Послы так же скупо похвалили порядки, которые дружина завела в городе. О похищенных чудью словенках послы не спрашивали – к счастью, их жен среди этих женщин не было. Назад в Словенск никого не звали, и многие снова с досадой и грустью почувствовали себя отрезанным ломтем. Распрощались на ночлег миролюбиво, но прохладно. Послы должны были уйти еще затемно, не потревожив никого, кроме дозора.

Волх лег спать, подложив под голову подарок Шелони. Он по-детски надеялся, что так ему приснится мать. Но сон пришел бессмысленный и тревожный. Такие, наверно, снятся собакам, когда они тихонько тявкают и дрыгают лапами.

Он гнался за кем-то, мелькали березовые стволы, и ноги вязли в болоте. А потом оказалось, что это кто-то гонится за ним, тяжело дышит в спину, зовет ненавистным голосом…

Чей-то голос действительно разбудил его. Волх вскочил, нащупав у постели нож. Ялгава, подбоченившись, загородила тучным телом дверной проем.

– Просыпайся, князь, беда! – провозгласила она. – Послы-то каковы! Ты не отдал им мою рабыню, так они увести задумали!

– Что?!

– Эта сука Ильмерь сбежала с послами, вот что!

Волх вдруг ощутил облегчение. Пусть все решится без него. Пусть Ильмерь убирается куда хочет и наконец освободит его…

Но не тут-то было.

– Сейчас их, должно быть, воротили, – продолжала Ялгава. – Хорошо, что я не спала! Я всех на ноги поставила: и Клянчу, и твоего верного пса, Бельда… Представляешь, лежу, слышу, она тихой мышкой – мимо. Ну, мало ли, думаю, по нужде или чего. Но сердце екнуло. Лежу – а ее все нет. Дай, думаю, проверю: нет ли обмана…

– Замолчи! – рявкнул Волх. Голос жены сводил его с ума. Иногда он ненавидел ее так, что готов был убить.

Натянув рубаху, он вышел на улицу. Ялгава с праведным гневом на лице поспешала за ним.

На дворе начиналось ясное утро. Пробовали голос птицы. На земле еще царила сумрачная прохлада, а небо сияло чистейшей синью.

Понурых послов окружали растерянные новгородцы. Кулема с мечом в руке не осмеливался поднять глаз на Доброжена, своего отца, и на Ильмерь.

Для побега Ильмерь переоделась в мужские портки и рубаху, а волосы спрятала под каким-то дурацким треухом, который теперь сжимала в руке. Дозорные ее не узнали и беспрепятственно выпустили послов из города. Но дружина, поднятая по тревоге Ялгавой, без труда их догнала. Послы не сопротивлялись, послушно представ перед Волхом.

– Князь, ты только не бесись, – шепнул ему Бельд. Волх поморщился и капризно сказал:

– Вы меня обманули, – вздохнул он. Послы опустили головы еще ниже.

– Это она, она их уговорила, подлая! – встряла Ялгава. На солнечном свете ее лицо показалось Волху особенно старым и помятым. Таким непохожим на лицо Ильмери… Волх посмотрел на беглянку. Она стояла, совершенно равнодушная к своей участи. Темные кудри были откинуты назад, потухшие глаза прикрыты, грудь лениво вздымалась под грубым льном.

– Вели ее наказать! Выдрать как следует! – не унималась Ялгава. – Воровка! Я с тебя семь шкур спущу! Живой не останешься!

– Ты бы отпустил ее, Волх, – снова шепнул Бельд. И вопреки обыкновению Волх не отмахнулся. Задумался.

Нет, отпустить Ильмерь он не мог. Дать ей уйти – мог, уже готов был… Но сам, по доброй воле, навсегда отдать ее Словену…

Волх хмуро помотал головой.

– Иди к себе, – спокойно сказал он Ильмери. И послам сказал: – Идите с миром. Я позабочусь, чтобы вас проводили через лес. Вам повезло, что вы добрались сюда без приключений. В лесу, знаете ли, небезопасно.

– Кто это нас проводит? – настороженно спросил Доброжен.

– Мои союзники, – усмехнулся Волх. – Они и сюда вас провожали, да только вы не заметили.

Послы переглянулись. По их вытянувшимся лицам было видно, что они уже слышали краем уха о «союзниках» новгородского князя.

Привычная ко всему дружина и то поморщилась, увидев знакомое, отрешенное выражение на лице своего князя. Волх молчал, но где-то вдалеке послышался волчий вой. Послы побледнели.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Волх. – Все в порядке, я договорился с вашими провожатыми. Вы благополучно вернетесь в Словенск. Но передайте своему князю, что больше послов от него мы не примем.

Послы в смутных чувствах, со страхом и облегчением, скрылись за воротами.

Над рекой Мутной садилось солнце. Брызги заката раскатились по воде, вспыхнули рыжим пламенем на сосновых стволах. Вокруг города на полях волновалась рожь. Близилась жатва, начинался месяц серпень. Колдовской месяц, когда в самую силу вступает богиня Мокошь.

Словен в простой рубахе, перехваченной дорогим кожаным поясом с золотой пряжкой, сидел у окна в библиотеке. Издалека доносились крики, смех и брань. Опять русы безобразничают… В последнее время присутствие в городе Хавровой дружины стало тяготить Словена. Триста вооруженных мужчин бесились от безделья – слишком уж легкой оказалась служба у словенского князя.

Душно сегодня… Или это сердце снова шалит? Словен поморщился. Ему еще не хотелось стареть.

Грек Спиридон, подобострастно согнувшись, забирал из-под локтя князя одни свитки, подкладывал другие. Князь досадливо их отодвигал. Новых книг давно не появлялось в библиотеке, а все имеющиеся Словен знал наизусть. Такая долгая была позади жизнь…

Но при взгляде на стол напротив на душе светлело: там сидел Волховец. Он старательно выводил на пергаменте греческие буквы.

Волховцу исполнилось четырнадцать лет. Уже не ребенок – юноша. В его лице легко угадывались прекрасные черты Шелони и мужественные – самого Словена. Он будет красивым и сильным мужчиной. Он сын своего отца – не то что тот, другой… Словену вдруг страшно захотелось узнать, что делает сейчас его старший сын.

Пять лет назад он практически выгнал Волха из города. Это было не просто изгнание – это была смерть. Молодая дружина ушла на другой берег. Она пересекла реку, словно границу между миром живых и миром мертвых, и за ее спиной сомкнулся враждебный, безжалостный зимний лес. В тот день из Словенска ушло будущее, и потеря казалась невосполнимой. Боясь княжьего гнева, матери выли по своим сыновьям украдкой, и этот сдавленный плач долго метался по городу.

Но вот – живет город. Рана затянулась. Подрастают в нем новые дети. И Волховец с приятелями так же ходит на реку биться на мечах, как когда-то его старший брат…

Удивительно, что Шелонь ни разу не упрекнула мужа за то, как он поступил с их сыном. И дело не в том, что она молчала. Словен чувствовал: она рада, что Волх ушел из Словенска. Будто в городе ему угрожала большая опасность, чем в лесу.

Шелонь… В глубине души Словен боялся жены. Нет, он не слушал досужих сплетен о том, как она его сначала присушила, а потом навела порчу. Но в самом деле, о чем она говорит с богами, когда все чаще и чаще уединяется на Перыни? Какие тайны ей открывает грядущее?

Волховец вдруг поднял над писаниной кудрявую голову.

– Отец, а я совсем забыл! Мама хочет с тобой поговорить. Сказала, будет ждать тебя у себя в светлице.

Словен вздрогнул, и сердце снова заныло. Словно Шелонь подслушала его мысли… А почему нет? Чего ей стоит…

На женской половине княжьих хором стояла удивительная тишина. Слышно, как мухи жужжат, да шуршит где-то прялка. Раньше, при Ильмери, здесь был дым коромыслом: смех, песни, суета, служанки, нагруженные платьями, сбивались с ног. Шелонь затворилась от этого шума в своей светлице. Тишина и суета противостояли друг другу, как две женщины-соперницы, которые прикидываются лучшими подругами.

Словен никогда не стоял перед выбором. Настоящей, страстной мужской любви он не испытывал ни к одной из своих двух жен и множества сменявших друг друга наложниц. В этом он был обделен. Он взял Шелонь согласно обычаям, совсем молодым. Восхищенный ее особенной красотой, он не слушал сплетен и советов родни. Но эта женщина, даже родив ему двух сыновей, оставалась холодной, недоступной, блуждающей в неведомых Словену далях.

Сарматка Ильмерь ворвалась в его жизнь яркой жар-птицей, наобещала с три короба чего-то, чего он не сумел и не успел оценить – и исчезла. Словен переживал исчезновение, как переживают пропажу любимой вещи. Как только он прослышал про Новгород, то сразу загорелся надеждой ее вернуть. Любимые вещи должны быть надежно заперты в сундуки!

Остановившись у двери в светлицу, Словен прикрыл глаза от света, падающего из окна. Почему на закате солнце светит особенно ярко?

Шелонь сидела за рукоделием. В солнечном ореоле она казалась прекрасной, какими иногда являются во сне давно состарившиеся и умершие люди. Словен оробел.

Отложив вышивку, Шелонь встала ему навстречу и вышла из волшебного ореола. И сразу стала ниже ростом, тусклее лицом, суше статью. Словен заметил, что она очень волнуется. Ждет от него чего-то, даже шея вытянута от нетерпения. И эти проявления человеческой природы его жены смутили Словена еще больше. Как с ней говорить? За несколько лет они не обменялись ни словом. Он уже разучился, как это делается!

Шелонь пришла ему на помощь.