Текст книги "Сын скотьего Бога(CИ)"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Елена Жаринова
Сын скотьего Бога

Тяжелые тучи низко ползут над Волховом. Еще сверкают купола Святой Софии, еще белеют стены Параскевы Пятницы, но скоро все поглотит мгла. Скоро прольется дождь.

Струи побегут по бронзовым лицам на памятнике Тысячелетию России: Рюрик, Ольга, Владимир, Дмитрий Донской, Иван Грозный… Вот она, наша древняя история. Об ее истоках мы знаем со школьной скамьи: се повести временных лет, откуда есть пошла русская земля, кто в Киеве стал первым княжить и как возникла русская земля…

Повесть временных лет пристрастна. Ее автор, во-первых, христианин, пишущий о язычниках. Во-вторых, он киевлянин, то есть гражданин Киевского государства. Киев для него – отец городов русских, нулевая точка, начало всех начал.

Но нет такой истории, древнее которой не было бы еще истории. У каждого есть не только отец, дед, прадед, но и предок в каком-нибудь сотом колене – просто мы не знаем о нем. Что происходило на волховских берегах до прихода Рюрика? Вадим, Гостомысл… Дальше – тьма. Но там, где молчит наука, говорят легенды.

Далеко-далеко отсюда, на берегу Черного моря, которое греки называли Понт Евксинский, жило одно племя. Оно плодилось и размножалось, и в один прекрасный день ему стало тесно на своей земле. Между соплеменниками начались распри. Тогда князь Словен сказал: «Разве во вселенной только и есть та земля, что сейчас под нами? Друзья и братья! Оставим вражду и несогласие и пойдем по вселенной света в поисках новой плодородной земли».

Словен ходил по странам вселенной. Как крылатый орел, пересекал он горы, реки и пустыни, но нигде не находил подходящего места. И лишь спустя четырнадцать лет вышел на берег огромного озера. Озеро звалось Мойско. Из него вытекала великая река, зовомая Мутной. Волхвы повелели Словену быть насельником этих мест.

Язык легенды сух. Нам остается только вообразить тот миг, когда все племя – несколько тысяч человек – застыло за спиной своего вождя. Стихли последние шаги. Не слышно ни звука. Впереди молчаливой стеной высится лес. Кричат кулики на болотах. На юг и на север текут безымянные реки, которые еще предстоит назвать.

В этот удивительный миг каждый чувствовал, что вернулся домой. Путь был долгим, но обещанная князем и колдунами земля наконец под ногами.

Правда, новую родину надо еще обрести. Поладить с чужаками – чудью, весью и мерей. Выжечь под пашни лес. Огородиться укрепленным валом. Поставить идолы богов – Велеса и Мокоши. И скоро тишину взбудоражил стук топоров, взволнованные и деловитые голоса.

Город, построенный князем, назвали по имени основателя – Словенск. Именем его жены Шелони назвали речку, впадающую в озеро Мойско. Самому озеру дали имя сестры князя – Илмерь, или Ильмень. А великой реке, из него вытекающей, – имя старшего княжьего сына Волха. И стала она зваться Волхов…

Но был ли город? Словенск так же легендарен, как гомеровская Троя. Трою все-таки нашли, а Словенск пока нет. Если он когда-то и существовал на свете, то теперь глубоко ушел под землю, как Китеж-град – под воды озера Светлояр. Сверху – многочисленные исторические пласты Великого Новгорода. Возможно, Словенск еще ждет своего Шлимана…

Легенда о Волхе принадлежит седой древности. Она запутанна, как все древние легенды. Ее досочиняли еще в XVII веке, а корни ее уходят в первобытную мифологию.

В представлении о давних временах есть две крайности. Одна – чрезмерное сюсюканье с прошлым. Предки, дескать, были лучше нас, чище нас, жили в гармонии с миром, были неиспорченны цивилизацией и особенно деньгами.

Другая крайность – это взгляд свысока. Темные, дескать, были люди. Теории Дарвина не знали, пороха еще не изобрели, селились в землянках и жили в вечном страхе перед своими выдуманными богами.

Но наши предки смотрели на мир такими же, как у нас, глазами. В их груди бились такие же сердца. А значит, мы похожи больше, чем можем себе представить…

Вот драма человеческой жизни, разыгранная на волховских берегах. Это всего в четырех часах езды на автобусе от Питера – и почти полторы тысячи лет назад. Следы этой драмы зашифрованы в легендах, былинах и сказаниях.

Историк! Если эта книга случайно попадет тебе в руки, будь к ней снисходителен. А лучше и вовсе не читай. Автор не ест твой хлеб. Менее всего автор претендует на историческую достоверность. История в нашем изображении – это метафора. Все условно: образ города, и образ героя, и образ эпохи. Условны декорации. Условно время.

Дождь прошел. Вода в Волхове сделалась голубой. Солнце золотит стволы реликтовых сосен на Перыни. Река несет свои воды сквозь время, и странные тени мелькают по берегам… Приглядимся к ним повнимательней.

Часть первая Исход

Каждый день на пологом пляже у Реки происходило занятное действо: подростки бились на мечах. Мечи были настоящие, не деревянные, их звон далеко разносился над Рекой. Все парни были богато одеты, с надменными балованными лицами – золотая молодежь города Словенска.

Сегодня сражалась странная пара: плечистый богатырь и щуплый, но жилистый мальчишка. Первый сосредоточенно пыхтел, отражая удары. Второй наступал, применяя коварные уловки. Его лицо было необычайно подвижно. Он то по-волчьи скалился, то щурился, то грозно сдвигал брови, подымая над головой разящий меч. Его тонкие руки в этот миг твердели, как мореное дерево.

– Ну что, княжич, железная рубаха не жмет? – весело крикнули сверху. На краю речного обрыва сидела большая компания ребят от двенадцати до семнадцати лет. Все – еще гладколицые, лишь у кричавшего, красивого синеглазого парня, уже пробивалась темная бороденка.

– Она… называется… кольчугой… – ответил княжич, не сводя глаз с противника: по удару – на каждое слово. – У греков теперь все такие носят.

– Ты в ней на пугало похож, – не унимался сверху бородатый шутник. – Звенишь, колокольцами трясешь, ворон пугаешь.

Княжич на мгновение повернулся и погрозил кулаком. В этот момент неуклюжий противник сделал выпад и задел его мечом чуть ниже плеча. Тот вскрикнул от неожиданности и со злостью швырнул меч на песок.

– Все, хватит!

– Волх, прости. Я нечаянно! – испуганно пролепетал злосчастный победитель.

– Меч подбери, – велел княжич. Он ловко вскарабкался на обрыв и гордо показал Клянче плечо. На кольчуге были разрублены два звена.

– На, полюбуйся! Ни царапины. Синяк будет, и все. А если б не эта, как ты выражаешься, железная рубаха, быть мне калекой.

– Пф! – презрительно скорчился Клянча. – Алахарь бы тебе и голой руки не отрубил. Ты его насмерть загонял. Вон, еле тащится, – и они посмотрели вниз, на краснощекого Алахаря, который лез на обрыв, помогая себе двумя мечами. – А ты стань в такой рубашонке против Хавра.

– Дурак, – холодно сказал княжич. – Сам стань.

Клянча загоготал. Волх раздраженно прикрыл глаза. Он теребил деревянный оберег на шее – солнечное колесо, коловрат, материнский подарок. Ему было скучно. Это от скуки он затеял бой с Алахарем, от скуки напялил новенькую, подаренную отцом византийскую кольчугу, от скуки каждый день затевал с приятелями разные проделки. Порой от этих проделок стонал весь город, но «малой дружине» все сходило с рук. Малой дружиной компанию Волха называли в отличие от настоящей, княжеской дружины, которая тоже сложилась из бывших товарищей по детским играм.

– Пошли в город, – сказал Волх, забирая у Алахаря меч. – Чудь что ли попугаем.

Парни с готовностью поднялись, отряхивая парчовые штаны.

Дозор у ворот подтянулся при виде княжича, но он не удостоил их взглядом. Клянча же показал язык:

– У, рожи заспанные.

В преддверии первых холодов по всему городу топили печи. Дымили низенькие, словно в землю вросшие срубы. Дымили избы. Дымили редкие деревянные терема и самый высокий – в княжеских хоромах. Дымили убогие чудские землянки у самого городского вала.

Племя чудь жило здесь задолго до прихода Словена со своими людьми. Словен покорил их без боя и обложил данью, а взамен разрешил нескольким родам поселиться в городе. Оставшиеся в лесах соплеменники презрительно ехидничали над новоиспеченными горожанами, которые, переняв многие привычки словен, все равно оставались для тех дикарями и «чудью белоглазой». Но самое главное – чудь была связана с лесом и лесными духами. Город и лес, разделенные рекой, стояли друг против друга как два разных мира. Чудь чувствовала себя как дома в лесу и потому оставалась для словен народом чужим и жутковатым.

Волх терпеть не мог чудь. Упрямый, тупой, трусливый народец. В глаза кланяется, а потом плюет вслед и бормочет гадости на своем птичьем языке. Он частенько развлекался, задирая чудских парней. При виде малой дружины улицы пустели, мамаши квохча загоняли домой детвору, а отцы – любопытных девок.

Вот и сейчас под старой ивой не на шутку всполошилась парочка. Парень схватил девушку за руку и потащил прочь. Девушка оглядывалась. Она еще никогда не видела вблизи княжича, о котором ходили зловещие сплетни.

Девушку звали Сайми. Глядясь по утрам в медное зеркальце, она отнюдь не воображала себя красавицей. И ростом маловата, и щеки пухлые, как у ребенка. Сайми завидовала статным словенкам – их свободным повадкам, их косам, под тяжестью которых голова горделиво запрокидывалась немного назад. Подражая им, она тайком от матери чернила углем и без того темные брови и ресницы, но так выходило еще хуже.

А вот соседу Вейко она приглянулась. Сегодня он нашел наконец пару неуклюжих слов, чтобы рассказать о своих чувствах. Сайми пока ему не ответила. Сердце ее безмятежно молчало. Но что может знать о своем сердце пятнадцатилетняя девушка? Зато женское тщеславие уже рисовало вышитые ею мужнины рубашки и голенького первенца на руках.

– Идем скорей, – тянул ее за собой Вейко. Пятеро парней свернули на их улицу. Первым шел невысокий, худой парень с волосами не темными и не светлыми – цвета ольховой коры. Рядом – богатырь с глуповатым, совсем детским лицом и статный молодец с бородкой. Было что-то жуткое в этом напористом марше.

– Эй, белоглазый!

– Ты посмотри, Волх, как твой отец их избаловал! Девка гладкая, как поросенок. Я тоже такую хочу. А ну стой, лешачий сын, когда с тобой княжич говорит!

Вейко, не оборачиваясь, перешел на бег. И тут же, споткнувшись о корень, растянулся на земле, а Сайми схватили под руки двое. Вейко хотел было вскочить, но удар ногой в грудь повалил его обратно.

– Не дергайся, белоглазый, – сказал Волх, презрительно сморщив нос. – Клянча! Она твоя.

Богатырь подошел к Сайми, грубо обнял ее за пояс и попытался поцеловать. Сайми слабо уворачивалась. Она боялась, что ее сопротивление дорого обойдется Вейко. Ну, пусть этот медведь ее поцелует, от нее не убудет, а потом княжичьим приспешникам надоест забава и они оставят их в покое…

Вейко считал иначе. Он опять привстал с земли, а получив новый удар сапогом, завизжал:

– Ублюдок! Змееныш! Тебя мать от гада прижила!

Сайми не поняла, о чем речь. Но, видно, Вейко сказал что-то страшное, потому что Клянча отпустил ее, и вся дружина сбилась в кучу, как напуганные псы перед грозой.

Волх побелел. Выхватив меч, тяжело дыша, он замахнулся на Вейко, распростертого у его ног. Сайми закричала, Клянча осторожно протянул руку к княжичу.

– Волх Словенич, ты бы это… Не надо, князь не похвалит…

Меч, качаясь, висел над головой Вейко. Потом опустился к его горлу.

– Ты глупый, вонючий червяк, – процедил Волх. – Ты не понимаешь, что несешь. Целуй ее! – хрипло крикнул он Клянче.

Тот за косу притянул к себе Сайми и впился ей в губы. Но девушка этого не почувствовала. Она глаз не сводила с Волха. Тот смотрел на Вейко, словно еще раздумывал, убить его или отпустить. Но Сайми казалось, что видит он сквозь него, сквозь землю – в самую мертвую глубь.

Наконец Клянча отшвырнул девушку от себя, словно обглоданную кость. Волх убрал меч и скомандовал дружине: «Пошли!» Вейко вскочил и долго зверем смотрел им вслед. Сайми стояла ни жива ни мертва, и старая ива сорила листьями ей на плечи.

Волх с дружиной брели по улицам.

– Ну что ты так взбеленился, Волх Словенич? – удивлялся Клянча. – Я думал – все, убьешь парня. Он, конечно, наглая чудская рожа, но все-таки лежачий, да без оружия…

– И главное, что он такого сказал? – поддакнул толстый Алахарь. – Назвал тебя Змеевым сыном. А Змей – это кто? Это сам великий Велес. Тебе что, не хочется быть сыном бога?

– Боги здесь не при чем, – поморщился Клянча. – Просто твоя мать из рода Змея. Прародители и раньше сходились с женщинами своего племени, и от этих браков рождались необычные дети. Может, ты и в самом деле Змеев сын и великий волшебник, Волх Словенич!

– Бред это все, – отрезал Волх. – Женщина не может родить от Змея. А вы, оба, не смейте повторять глупые сплетни. Из-за них отец на мать смотреть не хочет и пригрел на груди настоящую змею. Будь она проклята!

Клянча и Алахарь понурились и не решились больше говорить на эту тему. Попытка обернуть ходившие в городе слухи Волху на пользу в очередной раз не удалась. А слухи, между прочим, были прелюбопытные…

Шелонь, жена князя Словена, действительно была из рода Змея.

Когда-то это имело для словен большое значение. Но за годы скитаний их картина мира сильно изменилась. В пути важно было сохранить не родовое, а племенное единство – порой от этого зависела жизнь. И слово племенного вождя, князя, стало весить больше, чем слова родовых старейшин. Родовые границы стерлись. Но не придавать значения – не значит забыть. Старики помнили, и в головах молодых родовые обычаи поселились обрывками легенд о звере-прародителе.

И в городе словене поселились вперемешку, лишь по привычке отмечая чурами старые родовые межи. Старики ворчали… Ну, да если бы всегда жить по указке стариков, то словене и по сей день грызлись бы из-за земли на берегах далекого Евскинского Понта… Наступали иные времена.

Потомков Змея всегда считали людьми странными и старались их сторониться. Бабка Шелони была знахаркой, заговаривавшей змеиные укусы. Мать княгини служила великой Мокоши, грозной покровительнице колдовства. И когда Словен выбирал жену, родня старалась всячески отвратить его от Шелони. Но Словен настоял на своем.

Тогда и пошли слухи. Что якобы Шелонь шла за Словена уже брюхатой. Что ее первенец не похож ни на мать ни на отца (что было чистой правдой, так как ни у кого в роду не было таких болотно-зеленых глаз, как у Волха). Вот младший сын, девятилетний Волховец, – вылитый Словен.

Словен всегда строго пресекал эти толки. Но вода камень точит. Сам того не замечая, после рождения Волха князь стал сторониться жены. И хотя на людях он всегда обращался к ней подчеркнуто любовно и уважительно, все замечали и обсуждали эту холодность.

То же самое получилось с Волхом. Отец всегда старался выказать сыну свою любовь. Он баловал его подарками, брал с собой на охоту, сажал рядом, совещаясь со старейшинами. Но Волх с самого раннего детства чувствовал горькую истину: отец его не любит. Отец боится его и брезгует им. Так он и рос – балованным, но нелюбимым.

А в этом году стало еще хуже. Причиной тому был Хавр.

С тех пор как словене поселились на берегу Мутной, прошло всего пять лет. Они по-прежнему чувствовали себя чужаками. Лес таил опасность, каждую ночь с другого берега на молодой город смотрели жадные, враждебные глаза. Словена раздражала эта уязвимость. Поэтому когда в Словенске появились русы, князь не торгуясь принял их на военную службу.

Русы приплыли на стройных кораблях, откуда-то с севера, – красивый, но заносчивый народ. Их было триста человек, и они быстро почувствовали себя в Словенске как дома. А их воевода Хавр стал правой рукой Словена. В городе ворчливо поговаривали, что именно он, а не размякший от оседлой жизни Словен и есть настоящий князь.

Хавр был не только воеводой, но и жрецом у русов. Он служил Перуну – небесному покровителю воинов. При Хавре состояло восемь русов, посвященных в особые таинства, о которых словене старались не вспоминать к ночи. Их называли Безымянными.

На левом берегу реки Мутной, на холме, было святилище. Там стояли деревянные идолы богов – Велеса и Мокоши, у которых словене служили свои незамысловатые требы. Хавр установил там огромную фигуру Перуна – из дубового ствола, со страшными рогами. Восемь костров окружали божество и жертвенный камень, быстро покрасневший от петушиной крови… Вслед за русами и словенская дружина стала оказывать почести Перуну.

Волх не знал, за что Хавр так люто ненавидит его и мать, но кожей чувствовал эту ненависть, как только они встречались. Волх был уверен, что именно Хавр посоветовал отцу взять себе вторую жену. Наверняка рус даже советовал, на кого именно стоит обратить внимание. Но Словен снова поступил по-своему и выбрал жену по своему вкусу.

Семь лет назад словене провели зиму на берегу великой реки Ра, которую греки все чаще называли Атиль. Тогда брат Словена Рус женился на сарматке Алкаре. В далекое путешествие на север за ней последовала сестренка Илмера. Ее-то и взял в жены Словен.

– Вот кто змея, – Волх злобно сплюнул.

– Что поделать? – вздохнул Клянча. – Княгиня Ильмерь молода, красива, а твой отец нестарый еще мужчина. Не суди его строго.

– А я не его, я ее, гадюку, ненавижу! Это из-за нее мать выплакала все глаза. Я бы дорого дал, чтобы и моя вторая матушка пролила хоть слезинку.

– Так это легко устроить! – подмигнул Клянча. – Помнишь баню, которую велел выстроить твой отец на берегу реки? Молодая княгиня часто ходит туда мыться. Моя Мурава у нее в подругах. Хочешь, разузнаю, когда у Ильмери банный день? Повеселимся. Если, конечно, отца не побоишься…

Волх надменно прищурил зеленые глаза.

– Боюсь?! Вот еще. Разузнай. Непременно повеселимся. И пошли-ка своих парней по чудским домам за рубахами. То-то будет потеха!

На лице княжича появилась злорадная улыбка.

Зябким сентябрьским утром из города к реке направилась тихая процессия. Впереди шла молодая княгиня Ильмерь. Она была невысока ростом, но богатая соболья шуба до полу, покрытая розовым шелком, делала ее выше. Замужний повой Ильмерь носила на восточный лад – заматывая чалмой на голове. Собираясь в баню, она не надела никаких украшений – только золотые обручья, схватывающие на запястьях широкие рукава рубахи.

За княгиней семенили подруги, а за ними – девки-служанки с вениками, мочалками, притирками, полотенцами, чистой одеждой и прочим банным инвентарем.

Ильмерь шагала упруго – только что не танцевала. Ей было радостно: чудесное солнечное утро, первые холода, предстоящая парная, новая льняная рубаха, которую собиралась надеть… Она то и дело останавливалась, чтобы сладко, по-кошачьи потянуться или погладить жемчужную от росы траву.

Баня была протоплена еще затемно. Над низким срубом, наполовину уходящим в землю, столбом вставал дым. Княгиня, скинув в сенях одежду, пошла мыться первой. Она долго, до прозрачности терла кожу мочалкой и собралась уже звать служанку, чтобы та попарила ее веником, как вдруг…

Вокруг бани поднялся отчаянный визг.

– Чудь! Чудь!

Ильмерь забралась на скамейку и открыла деревянные ставни. Из окна в парную дохнуло холодом. Почти на уровне ее глаз мелькнули босые ноги кого-то из служанок. Крики раздавались уже вдали. Вот дуры, – разозлилась Ильмерь. Их кто-то напугал, они разбежались, а ей что делать? Одеваться и идти домой – в одиночестве и не солоно хлебавши? А спину ей кто потрет?

Дверь распахнулась. В парную вошел человек в чудской рубахе с причудливыми узорами на груди. Бледный, как мертвец. Нет, это просто маска из бересты скрывает лицо. Чтобы никто не догадался, кто осмелился напасть на жену князя… Конечно, хмыкнула Ильмерь. Где уж тут догадаться…

– Пошел вон, змееныш, – с убийственным презрением произнесла она.

Волх в ярости сорвал маску. Она его узнала. И говорила с ним, как с холопом! Глаза слезились от густого пара. Волх ничего не видел и наугад размахнулся веником. Березовые прутья просвистели сквозь пустоту.

– Ничего. Куда ты теперь денешься, – процедил он, глотая горячий воздух. И вдруг что-то хлопнуло, сквозняком прохватило промокшие волосы… Ушла! Эта ловкая, скользкая тварь ушла через окно!

Снаружи послышалось улюлюканье дружины. Волх выбежал наружу, завертел головой.

– Она к реке побежала, – подоспел Клянча.

– А ты где был? – рявкнул Волх.

– Да тут стоял! Полно, Волх, что ты задумал? Пошутили и будет. Хватит с нее и того, что пришлось нагишом по холодку побегать. Нельзя же травить княгиню, как лосиху!

– Какая она княгиня, – прошипел Волх и, оттолкнув приятеля, пустился бежать вдоль берега. Ничего. Она не уйдет. Змея, заползшая на брачное ложе родителей, сегодня получит свое. Что именно получит Ильмерь, когда он ее догонит, Волх не знал. Он загонял ее вниз по оврагу к реке, отрезая любой путь к отступлению.

Но на берегу его ждал только шумный всплеск. Темноволосая голова Ильмери вынырнула недалеко от берега. Вот сумасшедшая, – опешил Волх. Вода-то ледяная! Ничего, зато долго она там не просидит.

Ильмерь сносило по течению. Волх, похлопывая себя веником по колену, прогуливался вдоль берега.

– Ну что, тепло ли тебе, матушка? Хороша ли парная? – поинтересовался он. – Вылезай, а то застудишь себе что-нибудь!

– Змееныш, – отфыркиваясь, отвечала Ильмерь. – Да в воде и то теплее, чем там, где ты ползаешь, приблудень!

– Ну да, тебе к холоду не привыкать! Стариково ложе небось не греет!

– Ты-то что в этом понимаешь, недопесок.

Ильмерь все-таки не выдержала. Она пошла к берегу, разводя руками темные воды реки. Серо-зеленые глаза ее светились ярче на порозовевшем лице. Желтый лист запутался в кольцах волос и блестел, как золотая подвеска.

Волх вдруг оцепенел, и язык у него приклеился к небу. Колдунья, чары наложила, – мелькнула мысль и пропала. Пропали все мысли до одной. Он просто стоял и смотрел, и глаз не сводил с ее груди – неестественно тяжелой для такого тонкого тела.

Ильмерь победоносно усмехнулась. Она прекрасно видела, что происходит с мальчишкой.

– Ну что, язык проглотил? Ступай к мамочке, дурень!

Она не глядя прошла мимо него. Пахнуло речными травами – как от русалки. На берег высыпали служанки и подружки. Испуганно косясь на Волха в чудской одежде, они запричитали, закутали княгиню в полотенца.

– Дуры трусливые, – обругала их Ильмерь. Она оттолкнула служанку с шубой и в одной рубахе пошла к городу. Волх смотрел ей вслед. Ему казалось, что следы ее маленьких ног светятся на опавшей листве…

А потом он долго один сидел на берегу. Он прогнал приятелей, рискнувших сунуться к княжичу с вопросами. Вокруг царствовала осень. Она набросила пестрые лохмотья на лес и сплавляла по реке листья, словно золотые ладьи. Волх встречал осень в пятнадцатый раз, но никогда еще не видел ее такой.

Тысячи смутных образов проносились в его голове. Они были стыдными и страшными, а иногда – ослепительно красивыми. Они мучили – и вместе с тем казались несметным богатством. От реки пахло дурманом, и ветки лозняка вились, как кольца темных волос.

Волх с силой потянул за оберег. В кулаке что-то хрустнуло. Волх с удивлением разжал руку – у него на ладони остался деревянный обломок. У солнечного колеса – четыре конца, загнутых посолонь. Утро, день, вечер, ночь. Четыре времени года… Один конец откололся. Нервы у княжича звенели – сейчас его взволновала бы и меньшая неприятность. Чувствуя ком в горле, он вскочил и опрометью помчался к городу. Так в детстве он бежал, разбив коленку, чтобы уткнуться в материнский подол. Домой.

Княгиня Шелонь сидела за пяльцами у раскрытого окна. Алый стежок, желтый стежок, золотая нить… На небеленом льняном полотне расцветали волшебные сады, расправляли крылья диковинные птицы…

– Что это будет? – спросил Волх.

– Вырей. Заоблачная страна. Видишь дерево? На одной ветке висит солнце, на другой – луна. Когда мы умрем, хозяйка Мокошь пошлет нам ласточку. У ласточки будет ключ от заоблачной страны. Она отопрет ворота, и тогда наши души совьют здесь гнезда.

Мать наклонилась к сыну, прижавшемуся к ее ногам, и серебряные кольца на ее висках тихо зазвенели. Ее большие, сильные руки растрепали Волху волосы, поправили ворот рубашки. Потянув за ремешок, Шелонь вытащила пострадавший оберег и долго внимательно рассматривала. Потом ласково взяла сына за подбородок. Под пристальным взглядом матери Волх опустил глаза.

– Что с тобой случилось? – спросила Шелонь.

– Ничего, – буркнул Волх. Он вдруг пожалел, что пришел. Знал ведь, что мать – колдунья, от нее ничего не укроется. А он умрет от стыда, если кто-то заглянет сейчас в его сердце…

Шелонь лукаво улыбнулась.

– Так-таки и ничего? А почему оберег сломался? Ты смотри, его по-прежнему не снимай. Четыре конца – это четыре мгновения в твоей жизни. Важнее них ничего нет. Вот, одно уже миновало. Как ее зовут?

– Мама! – возмущенно воскликнул Волх. Он вскочил, бросился к дверям, но на выходе обернулся.

Мать все так же ласково смотрела ему вслед. Осеннее солнце падало ей на лицо. По-прежнему – самое прекрасное на свете. Но Волх с горечью разглядел вдруг, что мать постарела. Стала суше, бледнее, и золото волос потускнело. Словно та, другая, выпила у нее всю молодость. И при мысли о той, другой, Волху гадко и страшно себя.

Он снова виновато припал к материнским коленям.

– Расскажи мне еще про заоблачную страну, – попросил он.

– Да ты и так все знаешь наизусть! – засмеялась Шелонь. – Ну, еще в Вырее живут две птицы. Одну зовут Алконост. У нее лицо прекрасной девы и такой голос – кто его услышит, забудет все на свете. Когда Алконост кладет яйца в море, то на семь дней все ветра стихают. А другая птица – Гамаюн. Когда она летит с востока – то жди страшной бури. Гамаюн – великий сказочник и пророк. Тот, кто его услышит, будет знать все на свете…

– А вот это дерево… – Волх осторожно погладил вышивку. – Оно так и растет в облаках?

– Нет. Корни его на земле, в самых чистых колодцах, а пути туда никто не знает. И живут у него в корнях бобры… и змеи…

– Змеи? – вздрогнул Волх. – Зачем там змеи?

– Змеи скоро уползут зимовать в Вырей. Вот наступит Вырьев день – и мы их больше до весны не увидим.

– Мама… – смущенно начал Волх и запнулся. – А то, что говорят про тебя и Змея, – это неправда?

Он никогда еще не задавал матери такого вопроса. Спросить – значило наполовину признать, что такое возможно…

Взгляд Шелони оставался голубым и ясным.

– А что говорят-то? – усмехнулась она.

– Ну… Что я… Что я – сын Змея.

– Так это не про меня говорят, а про тебя. А ты сам как считаешь?

– Я считаю, что женщина не может родить от Змея! – с горячностью ответил Волх. – Это все бабкины сказки. Кто сейчас в них верит? Разве что отец… Мама, он не должен так поступать с тобой!

Шелонь легонько шлепнула его по плечу.

– Не смей судить отца. Он умен, он образованный человек, он прочел много книг. А с тобой учитель Спиридон без толку бьется уже который год. Сколько греческих букв ты выучил?

– Мама…

– Твой отец – великий князь, – продолжала Шелонь. – Легенды о нем надолго переживут нас с тобой. Но в одном ты прав. Боги не ложатся в постель с земными женщинами. Их отцовство приходит по-другому.

Выговор про учителей Волх пропустил мимо ушей. Кому они нужны, эти греческие книжки? А про богов слушал жадно. Неужели наконец он узнает от матери правду?

Но ему не повезло.

– Мама, мама!

В горницу, не по-детски громко топая, вбежал его младший брат Волховец. А за ним – целый рой нянек, у которых, как известно, дитя без глазу.

Завидев старшего брата, Волховец заробел. Волх потерся щекой о материно колено, смерил братишку хмурым взглядом и вышел за дверь. Служанка, которой он нарочно наступил на ногу, испуганно пискнула.

На левом берегу реки Мутной, на пологом холме, горел высокий костер. Восемь костров поменьше, зажженные вокруг него, казались лепестками огромного огненного цветка. Восемь Безымянных жрецов служили требу Перуну в присутствии словенской и русской дружины.

День был ветреный и холодный. Дым то взвивался вверх, то стелился между священных камней. Князь Словен запахнул поплотнее корзно – тяжелый плащ с меховой опушкой. Ветер бесцеремонно трепал его светлую бороду.

Словен едва разменял пятый десяток и был высок и могуч – как и двадцать лет назад, когда сумел целое племя увести за собой в опасный поход. Оседлая жизнь его не изменила. Раньше он был великим вождем – теперь энергичным строителем. Город, его творение, его сокровище и гордость, лежал у его ног…

Но Словен озабоченно косился на реку. Вверх по течению шли корабли.

В те времена северные мореплаватели только осваивали путь на юг: через Свейское море, через озеро Нево, по Мутной, по Ловати, дальше – волоком до Борисфена и наконец – в сам Понт Евксинский, в царство греков.

И вот однажды весной, когда только что началась навигация, у истока Мутной на караван обрушились стрелы. Затем на берег вышли лучники. Их предводитель объявил, что эта земля и вода отныне принадлежат словенам. А те, кто хочет плавать по Мутной, должны платить пошлину.

Мирным торговцам еще только предстояло превратиться в хищных викингов. Пока они предпочитали конфликтов избегать. Тем более что словене при близком знакомстве оказались народом радушным и предприимчивым, пошлину брали посильную – в основном товарами, а в княжеских хоромах знатных купцов принимали с почестями.

– Свеи… – проворчал Словен, приглядываясь к рисунку на парусах. – Надеюсь, это последний караван в этом году. Хавр, не помнишь, кого мы принимали месяц назад? Данов? У меня потом неделю голова трещала. И как в них столько медовухи лезет?

Хавр стоял рядом с князем. В свете ритуальных костров лицо руса было исполнено мрачного величия. Седина в темных косматых волосах серебрилась, как волчья шерсть зимой.

– Месяц назад мы встречали корабль моего шурина, – подтвердил он. – Тебе тогда приглянулась царьградская кольчуга. Та, что теперь на княжиче. Кстати, Волх с дружиной сегодня опять на мечах рубился, – заметил он как бы невзначай. – Ты бы пригляделся к их игрищам.

Словен поморщился. Опять Хавр затевает этот разговор…

– Чего я там не видел? – как можно равнодушнее ответил он. – Дело молодое. Себя в их годы вспомни: сила есть – ума не надо.

– А тебя не беспокоит, что у тебя под боком выросла настоящая боевая дружина? Ты думаешь, он все еще ребенок? Он гораздо более взрослый, чем ты можешь себе представить, – сказал Хавр с двусмысленной ухмылкой.

– Я просил тебя: оставь моего сына в покое. Мне некогда слушать эту чушь. Пора возвращаться в город и готовиться к пиру, – резко прервал его Словен. Но все-таки недостаточно резко. Не таким тоном приказывают заткнуться раз и навсегда. И Хавр замолчал, зная, что слова его упали на благодатную почву.

Княжеский пир по случаю прибытия иноземных гостей был событием для всего города. Многие были приглашены. Другие рассчитывали пробраться без приглашения и урвать если не место на скамье, то хотя бы гусиную ножку или хвост жареной щуки. А медом обещали напоить всех желающих. Из княжеского ледника уже выкатили несколько здоровенных бочек.