Текст книги "Сын скотьего Бога(CИ)"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Ой, мамочки, – всхлипнула Паруша. А Туйя наоборот замолчала, обхватив ручками ее шею.

– Иди, милая, – подтолкнул ее Мичура. – Может, они тебя и не тронут. А вот девочку им отдавать нельзя.

– Одной идти? – ужаснулась Паруша. – Никуда я одна не пойду!

В погребе запахло дымом. Уроненный Доброженом факел подпалил солому. Сайми затопала сапогами, вбивая пламя в землю, но от ее усилий оно еще больше разгоралось. А русы для надежности швырнули вниз еще один факел.

– Выходи, Мичура, в последний раз предлагаю, – крикнули сверху. – Ох, как запахнет сейчас жареным!

Сайми казалось, что уже сейчас ей нечем дышать, хотя дыма пока было немного. У нее мелькнула мысль: может, все-таки высунуться наверх? Пусть убьют – зато напоследок глотнуть свежего воздуха. И потом, может, русы ее не тронут? Кому она нужна?

Ильмерь словно услышала ее мысли.

– Незачем всем здесь погибать, – снова заговорила она. – Если, Мичура, ты так трясешься, чтобы я не досталась русам, возьми и убей меня своей рукой. А сами поднимайтесь. Уж лучше от русских мечей погибнуть, чем здесь вместе с крысами сгореть. Давай, Мичура! Я бы сама… Но чувствую – не смогу…

Ильмерь бессильно опустила руку с кинжалом.

Сайми поймала себя на том, что тоже мысленно советует Мичуре: давай, мол. Это выход. Пусть любая смерть – только наверху…

– Не могу я, княгиня… – пробормотал Мичура.

– Так что мне, чудянку просить? – крикнула со слезами Ильмерь. – Эй, как там тебя? Сайми? Может, ты посмелее? Сможешь?

Сайми в ужасе отшатнулась. Солома затрещала, и по погребу пополз густой дым. Русы что-то еще кричали сверху, но их было плохо слышно.

– Эх ты, – с горькой укоризной вздохнула Ильмерь. Она снова посмотрела на свой кинжальчик. Один взмах, один удар – как тогда, с Альвом. Но так трудно это сделать… Дым ел глаза, вызывал назойливый кашель…

– А-а-а! – закричал Мичура и бросился на нее с мечом. Сайми судорожно стиснула руки. И вдруг земля под их ногами качнулась – раз, и другой, еще сильнее. Наверху послышались испуганные крики. Погреб встряхнуло так, что все попадали кто где стоял. Посыпалась со стен и с проема земля, заваливая огонь. А русы снаружи кричали, убегая, как будто сам смертный ужас предстал перед ними.

У южной стены шла последняя битва. Новгородцы – те, кто остался в живых, – бились уже не за город, который перестал существовать. И не за жизнь, ибо силы были неравны, и на победу никто уже не рассчитывал. Из трехсот ребят, пять лет назад ушедших с Волхом из Словенска, в живых осталось около сорока – жалкая кучка. Русы потеряли всего тридцать, не считая Альва. За них был их опыт боев и разбоев, а также помощь черных быков.

И несмотря на это, никто из новгородцев не просил пощады. Может, кто и хотел бы – да что толку. Даже трусам было ясно, что наемники никого не пощадят. Поэтому даже трусы дрались, уже мечтая о последнем ударе, уже надеясь, что вот-вот все кончится и наступит покой… А смелые дрались, потому что не хотели умирать на коленях.

Еще издалека бегущий Волх увидел Бельда, бьющегося спиной к спине с Соколиком и Кулемой.

Волх остановился и крикнул:

– Эй!

Ни свои, ни враги не обратили на него внимания. Он одиноко стоял посреди городских руин, а битва продолжалась. Ситуация была до того нелепой, что Волх нервно рассмеялся. Потом набрал в грудь побольше воздуха и заорал что есть мочи:

– Эй!

Заметив своего князя, которого они уже считали погибшим, словене ответили торжествующим воплем. Теперь и умирать становилось не так бессмысленно. А русы, которые тоже не ожидали увидеть Волха живым, немного растерялись. Воодушевленные словене тут же воспользовались этим. Несколько удачных ударов мечом сократили число врагов.

Появление новгородского князя было для русов совсем некстати. Понимая это, десять наемников развернулись и бросились на Волха.

Самым сильным желанием Волха было схватиться с ними. Руки у него дрожали от нетерпения, душа горела, требуя боя. Но вместо этого он поднял кверху свой меч. Острие вспыхнуло, отражая не то звезды, не то зарево пожара.

Истинная сила – когда мощь каждого камня, каждого глотка воздуха вливается в тебя, становится с тобой одним. Ты с миром становишься единым целым – и в этом таится могущество непобедимое…

Волх понятия не имел, как призвать ту силу, которую обещал ему Велес. Он просто представил себя – песчинкой? Каплей дождя? Сосновой иголкой? – самой крошечной частью этого мира. Которая сама по себе ничто, но может обернуться чем угодно. Он позвал дождь – и в ушах у него зашумела вода. Он позвал землю – и недра загудели у него под ногами. Небо вошло в него молнией через меч, устремленный вверх. Его кровь вскипела огнем – и вновь обратилась в воду и в воздух…

Что-то изменилось вокруг. Сначала подул ветер. Удивительным образом минуя новгородцев, он насмешливо ударил русам прямо в лицо. Ветер не давал им и шагу ступить, прижимая к земляному валу, вдавливая в него. Потом покачнулась земля. От стены к площади побежала трещина. Волх стоял как раз на ее пути. Его глаза были закрыты, со стороны казалось, что он совершенно безучастен к происходящему. Трещина обогнула его зигзагом и потянулась дальше, располовинивая город.

Отовсюду раздались крики. В ужасе кричали и новгородцы и русы. Но последние – отчаяннее: трещина будто охотилась на ними. Она ветвилась десятком рукавов, возникавших прямо у них под ногами. Земля, словно зверь, кусала наемников, ее жадная пасть захлопывалась над их телами, чтобы разверзнуться в другом месте. Русы гибли один за другим, их оставалась едва ли сотня…

И тут, откуда ни возьмись, появились оборотни. На этот раз это были черные медведи. Они косолапо бежали по изувеченной земле, и трещины им были не страшны. Медленными, тягучими прыжками они проносились над ними, и лапы их не касались земли.

Русов словно отгородило от стихии щитом. За оборотнями тянулась неподвижная, усмиренная земля, тогда как по обеим сторонам этой полосы все безумствовало.

– Эй, Мар… Тебе не кажется, что их стало девять? – неуверенно спросил один из русов.

– Кажется, – нахмурился молодой воевода. – Мне еще у ворот показалось… А что мы стоим? – опомнился Мар. – За мной! Покончим со словенскими молокососами!

Наемники, горланя боевой клич, бросились вслед за воеводой и черными медведями.

Неожиданно Волх почувствовал, что пьянящее чувство единения с миром покидает его. Стремительная круговерть образов остановилась. Он увидел напряженные, бледные лица друзей и почувствовал холодное дыхание за спиной.

Русы шли, выстроившись в боевом порядке. Их охраняли медведи – черные косматые звери с мокрыми от слюнявой пены мордами. Каждый из медведей был ростом выше лося. Из черных пастей разило мертвечиной.

Волху сделалось тошно. Да у твоей силы кишка тонка против этих, – с досадой упрекнул он сам не зная кого. И тут же почувствовал, будто чья-то сильная рука отвесила ему подзатыльник.

Не срамись и не хнычь, – сказали ему. – Сила бывает разная, – напомнили ему. Есть краденая, и часы ее сочтены. Есть истинная – и она вечна! На этом берегу ты можешь все. Помни об этом, когда снова перейдешь реку.

Черные твари приближались. И медленно собирались за спиной у Волха новгородцы. В этот страшный миг последней битвы они не собирались оставлять своего князя одного.

– Прости, Волх Словенич, – с чувством сказал Кулема. – Слов у меня нет… Как я мог подумать, что ты… и эти… как-то связаны… Бр-р!

Бельд молчал. Но Волх точно знал, что он рядом, стоит только руку протянуть.

Один из медведей – самый огромный – вышел вперед. Он поднялся на задние лапы, в бликах огней его глаза загорелись красным. Страшные когти расщеперились перед броском. Медведь зарычал – с явной насмешкой:

– Ну, где твое хваленое колдовство, червячонок? Только и можешь, что крысам в амбаре зубы заговаривать? Этому научил тебя твой скотий бог?

Ты вор! – оскалился Волх в ответ. – Ты пришел на мою землю воровать. Но ты украл только часть моей силы. Совсем немного, сколько смог уволочь в своей вонючей пасти. Я – эта земля. Я – этот воздух. От их имени я приказываю тебе: сгинь!

– Сгинь! – заорал Волх, и голос его превратился в мощный раскат грома. Небо сотряслось и рассыпалось молниями. А потом хлынул дождь. Трещины начали с удивительной скоростью наполняться водой. Она бурлила в ямах, выплескивалась через край. Казалось, посреди леса возникло бушующее море.

А посреди моря открылась огромная воронка. Медведей несло по кругу, затягивая в ее жерло. Их смывало с берега, словно жалкие комья грязи. Беспомощно суча лапами, они уходили на дно. Скоро исчезли все восемь оборотней – но не девятый. Самый большой медведь держался на плаву. Он не сводил глаз с Волха, и тому показалось, что это взгляд ему хорошо знаком. Очертания зверя стали зыбкими, черный морок заклубился над водой, а потом исчез.

Но воронка не угомонилась. Сначала в ее водяную пасть полетело оброненное в бою оружие. Копья, мечи, топоры, ножи – над водой обрушился железный дождь. Некоторые копья унесли в пучину насаженные на них тела убитых. Потом оставшиеся на берегу русы и словене почувствовали, что оружие рвется у них из рук. И те, кто не успел разжать руки, рухнули в воду и утонули. Остальные же в панике побросали оружие и, путаясь в застежках, поспешили освободиться от кольчуг. Просвистел последний топорик, и воронка захлопнулась. Русы и словене, обескураженные и безоружные, остались на берегу.

И сразу же началось утро. Над макушками леса загорелась розовая полоска. Волх и его друзья стояли на обрывистом берегу озера. На его серебристо-серой глади качались прилетевшие из лесу первые желтые листья. Невозможно было поверить, что сутки тому назад здесь стоял город. И уж совсем бредом казались ночная битва, пожары, кровь и смерть, беснование земных недр.

– Не пойму, мы победили или как? – озадаченно сказал Соколик.

– Мы выжили, – удивленно отозвался Кулема. – Вот не думал, что еще раз увижу солнце. Ну ты даешь, Волх Словенич! Ты действительно великий колдун.

– Что, князь, не верится, что это все ты натворил? – весело спросил Соколик. Все облегченно рассмеялись. Волх тоже улыбнулся, но довольно натянуто. Он чувствовал себя опустошенным и не понимал, на каком он свете. И что это за тихое озеро, которое светится розовой жемчужиной в окружении развалившихся городских стен?

– Эй! Эй! – закричал вдруг Соколик, тыча пальцем на середину озера. Там показались головы. Собачьи? Нет, волчьи. Четыре волка старательно гребли лапами и что-то волокли за собой, удерживая на воде. Это что-то оказалось человеком. Слабым, но живым, цепляющимся за волчьи холки, чтобы не захлебнуться.

– Клянча! – закричал Волх. Он забыл об усталости, мигом вышел из своего отрешенного состояния и бросился к воде.

Волки вытащили Клянчу на берег, Волх помогал им. Клянча потрепал своих спасителей по мокрым бокам.

– Спасибо, братушки! Волх Словенич, родной! Где это мы, леший меня забери?

Новгородцы снова расхохотались. Кто-то уже сорвал с себя одежду, пропахшую потом и кровью после боя, и ласточкой сиганул в воду. Живы! Пришел новый день, а мы живы! А о будущем можно подумать потом.

Волчий вожак сунул нос Волху в ладонь. Говорить с ним у Волха не было сил. Он просто опустился на колени и трепал большую и мокрую волчью морду, прижимался к ней щекой – словно ласкал любимую собаку. Волк смущенно поскуливал. Его волчица и двое сыновей стояли поодаль. Они оторопели, видя, что творит с их вожаком человек, но вмешиваться не смели. Наконец волк неловко ткнулся головой Волху в плечо и вместе со своей семьей побежал в лес.

А на середину озера выплыло нечто вроде плота. То ли дверь, то ли обломок крыши… Мичура стоя греб какой-то доской. Женщины, подобрав подолы, помогали ему руками.

– Вот, Волх Словенич! Все целы, всех сберег! – гордо объявил Мичура, причалив. – А думал – все, конец нам… Это что же такое произошло? Твоя работа?

– Его, его! – загомонила дружина, хвастаясь победой своего князя.

– Вот твоя дочка, князь.

Паруша поклонилась и поставила перед Волхом девочку. Тот покосился на нее с опаской, словно не узнавая. Туйя тоже попятилась от отца и захныкала.

Сайми дышать не могла от радости. Она глаз не смела поднять на Волха. Живой! Она не видела, что Бельд пожирает ее взглядом. Саксу хотелось сделать какой-нибудь решительный шаг. Подойти, обнять эту растрепанную, строптивую дуру. Но… А ну как она пошлет его куда подальше на глазах у дружины? Ишь, выпялилась на князя… Дура, еще раз мысленно обругал ее Бельд. Дура, но живая…

Ильмерь тоже сошла на берег. Как всегда, она была царственна и невозмутима – несмотря на разорванную рубашку, на сажу, землю и ссадины. Волх лишь на миг поймал ее настороженный взгляд. Потом все поплыло у него перед глазами. Озеро превратилось в небо и раскинулось над ним лебедиными крыльями. В ушах таяли далекие голоса:

– Волх Словенич!

– Что с ним?

– Колдовство силы отнимает…

– Воды дайте кто-нибудь!

– Да оставьте его в покое! – звонко и властно прозвучал очень знакомый голос. Потом умолк и он…

Утро было особенно прекрасным. Проснувшийся лес не мог поверить в тот ужас, который творился ночью у него на глазах. Это просто сон. Такой же, как город, стоявший вот уже век, и люди, копошащиеся в нем, как муравьи. Видение. Промелькнуло – и нет его. Просто почудилось. Но таким странным и страшным был этот сон, что после него уже нельзя жить, как прежде…

И вот птицы особенно чисто выводили свои трели. И особенно чистой была синева – когда улетели последние клочья гари. Там, где городская стена перестала существовать, к озеру сбегал лесной берег. Он отражался глубоким изумрудом ельника. Сосны уходили в воду золотистыми корнями. Их иглы тащили муравьи, чтобы восстановить муравейник, растоптанный боевым конем. Они ползли по телам сотен и сотен своих товарищей, волоча трудную ношу. И муравейник снова рос, и жизнь продолжалась…

Ильмерь сидела, поджав ноги, на самом берегу. Она то и дело поправляла рубаху на груди, а та упорно сползала, оголяя плечо. И переодеться теперь не во что – все сгорело в тереме. Вся ветошь, которой пожаловала ее Ялгава, не тем будь помянута. Но холодная озерная вода смыла с лица копоть, а вместе с ней – и часть ночного кошмара. И теперь, оторвав от своей многострадальной рубахи кусок, Ильмерь обтирала им щеки и лоб Волха.

– Оставьте его в покое! Отнесите его вон на тот берег и оставьте нас вдвоем, – велела она, когда Волх потерял сознание.

И никто не спорил. Никто не усомнился, что она имеет на то право и что так лучше для Волха.

Сейчас он спал. Обморок перешел в глубокий сон. Его лицо было изменчивым, как у ребенка. То брови страдальчески сдвинутся, то обиженно опустятся уголки губ, то тенью пробежит улыбка…

Ильмерь проводила влажной тканью по его лбу, отметая назад легкие волосы. Очень осторожно: она не спешила его будить. Ей еще надо было что-то объяснить себе самой. Что-то разрешить, в чем-то покаяться…

Любила ли она Словена так, как не раз надменно заявляла Волху?

Когда к молоденькой Ильмери посватался шурин-князь, ей это польстило. Словен был красив и властен, за таким можно и на край света! Правда, у него уже была жена, которую за глаза звали ведьмой. Но у Ильмерь были свои чары, она не сомневалась в своей юной, только что распустившейся красоте. Ничего, Афродита-обманщица научит ее таким ласкам, что Словен не то что старую жену – родную мать забудет.

Так и вышло. В браке Ильмерь была счастлива, спокойна и самоуверенна. Муж сходил с ума по ее красоте. Обустраивая терем в Словенске, он учел малейшие ее пожелания. А Шелонь… Ильмерь смирилась с ее безгласным присутствием – так же как с ее старшинством на официальных приемах. Как безмятежно катилась жизнь, как ровно билось сердце – пока не появился Волх!

Он, собственно, был всегда – угрюмый и злой волчонок, косящийся на нее как на врага. Ясное дело, он ненавидел ее, обвиняя в разладе между отцом и матерью. Ильмерь только равнодушно фыркала. Подумаешь – княжич. Ее совсем не заботили переживания мальчишки.

А потом он словно ее разглядел – или просто вырос? Ильмерь помнила, как изменилось его лицо тем осенним утром… Она выходила из реки голой, нарочно медленно, хотя холодная вода сводила ноги. Этот пащенок объявил ей войну – ну так она ответит самым сильным своим оружием. И победит. Получай! Каким смешным и жалким он стоял тогда на берегу, разинув рот!

Но Ильмерь поспешила торжествовать. Она рано записала Волха в безобидные воздыхатели. Он захотел ее совершенно по-детски – с абсолютной уверенностью в своих правах. И вот эта уверенность бесила больше всего. Потому что отзывалась на краю сознания мыслью, что есть судьба, есть воля богов и противиться им бесполезно…

Поцелуй, который подло украл у нее Волх, стал последней каплей. Как она ненавидела этого мальчишку и его слишком взрослый взгляд! Как ненавидела себя за то, что на крошечное мгновение замерла под его настойчивыми губами! Что он возомнил о себе? Что она безвольно подчинится любому мужчине, объявившему на нее права? Пусть так поступают безмозглые, румяные, дебелые словенские бабы, она будет выбирать сама!

Ильмерь ненавидела принуждение. Она гордилась своей сарматской кровью. И она не собиралась быть разменной монетой в склоке между отцом и сыном.

Но вышло так, что люди Тумантая, напав на нее врасплох, связали по рукам и ногам и утащили в лес.

Она пережила страшные дни. Балованная жена в одночасье превратилась в жалкую пленницу. Ее домогались, ее били за непокорность, ее держали впроголодь, в грязи, в темноте… Волх явился тогда как яркий свет, как спаситель! Но чтобы он опять не возомнил о себе лишнего, она остудила его пыл: ты отвезешь меня к Словену? И со странным, жестоким удовлетворением увидела, как изменилось, словно от удара, его лицо.

Что ж, он сполна ей отомстил. Пять лет он позволял этой суке Ялгаве – опять не тем будь помянута! – глумиться над ней. Пять лет рабства – и привыкания. Пять лет его взглядов, в которых за ледяной непрощающей злостью она узнавала все то же растерянное изумление перед ее красотой. Пять лет она отвечала ему издевательским равнодушием. И наверно рано или поздно они замучили бы друг друга до смерти – если бы не прошедшая страшная ночь.

Волх пошевелился. Он провел ладонью по лицу, словно отгоняя тяжелый сон. У Ильмери бешено застучало сердце.

Через бесконечно долгое мгновение тишины его ладонь накрыла ее маленькую руку. Жест был властным – и одновременно вопрошающим. Другой рукой Ильмерь стиснула ворот рубахи, чувствуя, как начинает гореть грудь.

Его руки коснулись ее растрепанных кудрей – так, почти не дотрагиваясь, благоговейно ласкают самый дорогой шелк. Ильмерь перехватила его за запястье и заставила себя открыть глаза. Его пульс бился у нее под пальцами.

Лицо Волха было серьезным и чистым. Все маски сброшены – после забытья он еще не успел выбрать, которую надеть. Он ждал, заранее согласный со всем, что произойдет.

Ильмерь могла еще победить. Злой дух нашептывал ей: представляешь, как ему будет больно, если ты сейчас холодно сузишь глаза и скажешь, мол, города твоего больше нет. Теперь ты отвезешь меня к Словену? Ты будешь отомщена за эти пять лет – и на пять лет вперед, на всякий случай…

Но Ильмерь не могла больше воевать. Гори оно все! Она схватилась за его худые, все еще мальчишечьи плечи, привлекла к себе, запуталась губами в мягких, пахнущих дымом волосах. Она, как безумная, целовала его глаза – чтобы не смотрели таким бесстыжим, таким вопрошающим взглядом.

Это сон или явь? Тугие кольца темных волос скользили у него между пальцев. Ее лицо было мокрым от слез. Ее губы прерывисто шептали: «Прости! Прости!»

На мгновение его сердце заледенело: слишком поздно. Его города больше нет. И его любви больше нет. Его самого – прежнего – больше нет. Волх неуверенно коснулся оберега-коловрата, почти уверенный, что найдет сломанным еще один конец. Но нет: их все еще оставалось два.

Гори оно все! Лед схлынул с сердца теплым потоком. Лес застучал в висках пронзительным хвойным духом, утренней свежестью дунуло от воды…

– Ты прости, – хрипло шептал он прямо в эти зеленые, слепые от страсти глаза. Он почти не понимал, что происходит. Лишь иногда, выныривая из сладкого и опасного омута, он с гордостью вспоминал о том, что дрожит и бьется в его руках та, ради которой он готов был идти в огонь и сжигать города.

Возвращение из полета было долгим. Он по-прежнему прижимал ее руки к земле. Ее губы лениво касались его мокрой от пота шеи. Маленькая голубая стрекоза соблазнилась их неподвижностью. Покачивая крылышками, она присела на сцепленные кисти рук.

– Мне тяжело, – шевельнулась она. Волх приподнялся – но недалеко. Ее улыбка была нежной и влекущей, ее руки не отпускали.

– Волх! Эй, Волх! – разнесся по лесу голос.

Волх нехотя встал. Ильмерь села, натягивая на колени подол. Волх посмотрел на нее сверху вниз, а она на него снизу вверх. В этом расположении взглядов было что-то от правды, а что-то от игры. Они сами не знали, кто из них кому был теперь господином. И это было чуть-чуть смешно. Ильмерь фыркнула. Волх усмехнулся и вытащил сосновую иголку у нее из волос.

– Волх, леший тебя побери! – на берег вышел запыхавшийся Бельд. – Ребята волнуются. Надо решать, что делать дальше. Возвращаемся в Словенск или… или как?

Волх вышел к своему поредевшему отряду. Русы к тому времени уже снялись с места. Его ждали сорок человек, выживших в последнем бою, еще десяток раненых, сумевших добраться до берега, и человек пятнадцать женщин с детьми, чудом выживших в огненном аду. Слишком мало, что заново отстроить себе город.

Возвращение в Словенск, скорее всего, не опасно ни для кого, кроме Волха. Весь гнев Словена достанется ему одному. Но Волха смущало не только это. На этом берегу ты можешь все – помни об этом, когда снова перейдешь реку!

На том берегу он станет обычным человеком. Не сможет повелевать зверями и стихиями, перестанет слыть великим колдуном. Просто отвергнутый сын, лишенный княжеского венца… Мальчишка, отшлепанный за непослушание.

Безрадостная перспектива.

Но Волх уже начал понемногу взрослеть. Он если не понимал, то чувствовал, что его воля решает отнюдь не все. И если он отдаст приказ, не соответствующий ожиданиям большинства, то рискует оказаться в позорном одиночестве.

А большинство хочет домой.

Волх задумчиво посмотрел на озеро. Глубокое получилось. Нигде не торчит ни печного остова, ни уцелевшей крыши… Свои, враги – все похоронены под водой.

– Мы возвращаемся в Словенск, – объявил он.

Решение князя застало новгородцев врасплох. С одной стороны, в глубине души каждый всегда мечтал вернуться. С другой стороны, возвращение угрожало свободе, к которой все привыкли.

– И что, в Словенске я снова на пирах прислуживать буду? – сдвинул брови один из бывших челядинцев.

– Пусть Словен не ждет, что я ему в ножки поклонюсь! – надулся Клянча.

– Да и пустят ли нас в город? – неуверенно сказал Соколик. – Вот обидно будет поцеловать ворота и уйти ни с чем.

– А то и дружину против нас выставят, – добавил кто-то.

– Мы не будем никому кланяться и никого бояться, – заявил Волх. – Словенск – наш город. Он принадлежит нам так же, как нашим отцам. Им придется подвинуться и принять нас. Мы покидали город детьми, а вернемся воинами. Словен наслал на нас наемников, но мы их победили. И пусть кто-нибудь из русов рискнет это оспорить! Словену придется с нами считаться. А если нет – мечи решат, что в городе хозяин. После всего, что случилось, я уже никого не боюсь. А вы?

Волх потряс в воздухе своим мечом, и дружина повторила его жест, одобрительно загудев.

– Я хочу сказать еще вот что, – продолжал Волх. Он был очень спокоен и уверен в себе. И слова, которые раньше задушила бы застенчивость, сейчас выговаривались сами собой. – Всех, кто выжил этой ночью, я считаю своими братьями. А всех, кто погиб, – оплакиваю, как братьев. Кем бы вы ни были раньше – челядью или слугами, – теперь все вы – моя дружина. Я никогда не забуду ни этой ночи, ни тех пяти лет, когда мы с вами строили свой собственный город. Я никогда не смогу относиться к каждому из вас так, будто всего этого не было.

Дружинники смущенно замялись и заулыбались. Но никто не принял слова молодого князя за пустую болтовню. Слова стоили дорого, ими не привыкли бросаться. Они прозвучали – значит, так тому и быть.

– Ну ты это… Волх Словенич… – пробасил Клянча. – Вот уж не думал я, что среди моих братьев князья объявятся!

– Мичура, к тебе это тоже относится, – сказал Волх, поднимая глаза на пожилого дружинника. – Если ты хочешь…

– Буду звать тебя братом, – кивнул Мичура, – и стоять как за брата.

И Волх повел своих побратимов обратно в Словенск. Он не оглядывался. А потом и оглядываться стало не на что: деревья сомкнулись позади отряда плотной стеной.

Странный был это путь… Никто не забыл, как пять лет назад они замерзали посреди зимнего леса. Сейчас все было иначе. Лес был полон дичи, грибов и ягод. Он предоставлял путникам для ночлега уютные поляны. Хищные звери крались вслед неслышными телохранителями. И каждая птица или белка готовы были подсказать, в какой стороне находится река.

Тихая и молчаливая, Ильмерь с загадочной полуулыбкой шла с другими женщинами – пока Волх не поравнялся с ней и не взял ее за руку.

– Ты вернешься к Словену? – спросил он, когда они как-то незаметно отстали от остальных.

Ильмерь обиженно высвободила руку.

– Ну, если ты этого хочешь… Тебе, наверно, так будет удобнее…

– Мне? – вскричал Волх. – Мне нет. Но ты всегда этого хотела…

– Ну, а теперь не хочу, – заявила Ильмерь. И сама взяла Волха за руку.

– Я буду просить Словена, чтобы отпустил меня, – серьезно сказала она.

– Если он не согласится по-хорошему, я все равно тебя не отдам! – упрямо насупился Волх, но тут же спохватился: – Впрочем, это тебе решать.

– Хватит уже! – Ильмерь сердито шлепнула его по плечу. – Я все решила.

И приподнявшись на цыпочки, она что-то быстро-быстро зашептала на ухо Волху.

К ночи сделали привал на ночлег и ужин. По лесу далеко разносился запах жареной дичи, уютно потрескивали костры. Когда совсем стемнело, на небе словно кто-то опрокинул огромное лукошко с алмазной пылью – столько высыпало звезд. Костры догорели, огонь в углях еле теплился, тихие ночные разговоры смолкли, раздалось сонное сопение и храп.

Две фигуры, явно сговорившиеся заранее, одна за другой, скрылись в лесу.

Счастье очень трудно распознать, когда оно с тобой происходит. Это потом вспоминаешь с грустной улыбкой: эх, как же счастлив я был тогда! Так и Волх не пытался собрать свои чувства в охапку. Он пропадал в блаженном безмыслии – в нем тонули тяжелые воспоминания и тревожные думы о будущем.

– Здесь, – шепнула Ильмерь. Скрестив руки, она через голову стянула рубаху, и звезды тут же окутали ее тело тончайшей сияющей сетью. Она была так прекрасна, что к ней страшно было прикоснуться. Но губы, которыми Волх бредил столько лет, уже открывались в нетерпеливом вздохе, и грудь становилась невыносимо тяжелой, как яблоко, готовое сорваться с ветки…

Волх протянул руку – и дотронулся до ее груди самыми кончиками пальцев. Я – богиня, усмехнулась Ильмерь. Он благоговеет передо мной, он боится, что я вдруг исчезну, как призрак. Он мой раб, он глупый неумелый мальчишка, ну чего же он тянет, я не могу больше ждать!

Волх не позволил Ильмери упасть на колени. Подхватив ее, ослабевшую от желания, он еще мгновение вглядывался в бледное лицо, а потом вместе с ней опустился на сырой мох, на еловые иголки, шишки, сердитых муравьев и сухие ветки, но вся эта мелочь уже не существовала для них обоих. Только торжественные и молчаливые верхушки деревьев, только венчающие их звезды, только могучее тело земли.

Краткий сон уже перед самым рассветом – и снова в путь. Улыбка Ильмери становилась еще загадочней, лицо бледнее, а глаза – больше. Волх спотыкался о каждый корень и не замечал, что только ленивый в отряде не потешается над ним. Ну, разве что Бельд с сомнением качал рыжей головой. Да и то потому, что заметил еще одно побледневшее за ночь лицо. Сайми шла, хмуро глядя перед собой, – как будто тоже всю ночь не сомкнула глаз…

Так прошло еще два дня и одна ночь. На исходе третьего дня перед отрядом блеснула река. Дружина Волха вышла на берег Мутной, где грустила одинокая русская ладья. Вряд ли русы оставили ее из благородства, чтобы противник тоже смог переправиться через реку. Скорее всего, их малочисленному отряду было не управиться с пятью кораблями.

На другом берегу частоколом высилась городская стена, а за ней – островерхие терема. За переправой блудных сыновей ждал Словенск.

– Я же говорил, не откроют, – Соколик отошел от ворот в сторону и скрестил руки на груди с видом человека, которого напрасно не послушали. – Что за позор, – прошептал он тихо, но вполне отчетливо. – Стоим тут, как попрошайки!

– Да не канючь ты! – рявкнул на него Клянча. – Волх Словенич, дай-ка я.

Оттолкнув друзей, которые его поддерживали, Клянча встал задом к воротам и с силой ломовой лошади несколько раз лягнул ворота. Загудело дерево, застонали петли – но изнутри никакого ответа не последовало.

– Нет. Не откроют, – с притворной досадой сказал Клянча. На самом деле он явно надеялся, что так оно и будет.

Волх тоже почувствовал облегчение. Ну вот, сейчас мы развернемся и уйдем отсюда… Разве во вселенной только и есть та земля, что сейчас под нами…

И тут тяжелые створки ворот разошлись в стороны. Дружина Волха растерянно застыла на входе в родной город.

– Ну, Волх Словенич, пойдем, что ли? – Клянча пригладил растрепанные кудри и слегка подтолкнул князя в плечо. Волх двинул скулами и не оглядываясь пошел по главной улице – прямо к отцовским хоромам.

Дружина двинулась следом, плечо к плечу. Было в этом единении что-то от сбившейся в кучу птичьей стаи. Все жались друг к другу. Родной город казался чужим. Он пялился на вернувшихся с того берега с нездоровым любопытством. И если мелькали в стороне знакомые лица, то и они не спешили приветствовать тех, кого давно оплакали. Будет ли хоть что-нибудь, как раньше? – вот о чем думали все.

Занятые своей тревогой, дружинники не замечали, что с городом не все в порядке. Слишком тихо. И чем ближе к княжьим хоромам, тем тише. Наконец шарканье их усталых ног зазвучало в полной тишине.

Сайми не тоже не обратила на это внимания. Ее сердце гулко стукнуло и замерло, когда дружина поравнялась с поворотом в чудскую слободу. Вот и старая ива – уже роняет сухие узкие листья. На миг Сайми провалилась в прошлое. Она увидела себя и Вейко под этой ивой, услышала грозный шаг молодой дружины. Пять лет назад этот звук навсегда изменил ее судьбу.