Текст книги "Сын скотьего Бога(CИ)"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Стыдно, парень, – сказал кто-то из старых дружинников. – Хавр был ближайшим другом твоего отца.

И тут хищно усмехнулся Хавр.

– Отца? – очень удивленно произнес он. – Но все слышали, как Словен отрекся от Волха. И все слышали, сколько раз Волх повторял: Словен мне не отец. Может, быть это только слова. А может, и нет. Разве вы не помните, сколько слухов ходило вокруг его рождения?

– Правда, правда, – согласно закивала дружина Словена. – Княгиня Шелонь – она ведь не простая баба! Про нее ой чего говорили!

У Волха от гнева потемнело в глазах. Выхватить меч, рубить этих дураков – как дети рубят деревянным мечом подзаборную крапиву…

И тут же чья-то рука крепко сжала его плечо. Рядом бесшумно встал Бельд.

– Ты только не кипятись, князь, – шепнул он ему на ухо, а вслух миролюбиво сказал: – Хорошо. Не будем спорить, кто Волху отец и кому он сын. Но вот тебе, Волобуй, Шукша – сын? – неожиданно спросил сакс, обратившись к одному из дружинников.

– Сын, – опешил Волобуй.

– Твой сын погиб, защищая Новгород от русских наемников, – жестко объявил сакс. – А твой сын, Малюта, жив, – повернулся он к другому дружиннику. – Что же ты не спросишь его про чудовищ, про черных быков, которые помогали русам? И почему ты не веришь своему товарищу Мичуре? Нет, ты веришь Хавру, а ведь это его русы привели с собой оборотней.

Пока Бельд говорил, Волх внимательно наблюдал за русом. Он надеялся заметить хоть какую-то примету слабости – гнев, смятение… Но глаза Хавра оставались пустыми, как у мертвого. Все эти страшные обвинения летели мимо.

– Мы обвиняем этого человека, – продолжал Бельд, – в гибели целого города. Он знал, что его Безымянные – оборотни, и натравил их на нас. Это они погубили многих ваших сыновей. Спросите у тех, кто остался в живых, каковы были эти страшные твари!

Бельд знал, о чем говорил. В глазах словен появился ужас. Безымянных помнили и боялись все. Но рус лишь усмехнулся.

– Безымянные были святыми людьми, они говорили с богами и ходили тропами богов. Не нам их судить! Вот только где они? Если это были такие страшные колдуны, то почему я вижу перед собой не их, а эту потрепанную толпу мальчишек? Кто мог победить оборотней? Только другой, более сильный колдун…

– Это куда это ты клонишь? – подбоченился Клянча. – Да, Волх Словенич умеет говорить с птицами и со зверями. Да, он позвал на помощь стихии и спас нас. Это доброе колдовство!

– Лучше бы ты помолчал, – с досадой толкнул его Бельд.

И действительно. Словене тревожно шептались и косились на Волха. Ведь Безымянных уже не было, а новгородский князь стоял перед ними. Так значит все слухи о нем – правда? Волх – колдун? И кто его тогда разберет, злой он или добрый… Про колдовство хорошо слушать сказки, а не сталкиваться с ним в жизни.

Прислушиваясь к «гласу народа», Хавр удовлетворенно кивнул. Все получилось, как он ожидал. Оставалось только подлить масла в огонь:

– Послушайте, – начал он вкрадчиво. – Разве я зарюсь на то, что принадлежало моему другу Словену? Которого я оплакиваю безмерно? Мне лично ничего не надо. Я лишь хочу, чтобы воля Словена была соблюдена. А вы этого хотите?

Хавр сделал паузу, дождавшись утвердительных восклицаний, и продолжал:

– Вот перед вами стоит вздорный мальчишка и сыплет обвинениями. Но по какому праву он вообще открыл рот на совете старейшин? Кто он, по-вашему, такой?

– Волх Словенич, наш княжич, – неуверенно ответил кто-то.

– Но я не вижу здесь княжича Волха! – торжествующе воскликнул Хавр. – Я вижу колдуна, колдовским образом на свет появившегося, оборотня и злоумышленника. Разве родной сын Словена позарился бы на жену своего отца? Разве он довел бы своего отца до смерти? Так кому из нас оставаться в Словенске? Решайте, старцы.

Обращение к старцам прозвучало нетерпеливо и угрожающе. Те торопливо склонились друг к другу белыми головами, зашелестели, зашушукались. Иногда кто-нибудь из них опасливо взглядывал то на Хавра, то на Волха. Старая дружина в почтительном молчании ожидала их решения.

У Волха внутри все кипело от возмущения. Ведь не эти трухлявые пни и не Словенова дружина, заплывшая жиром, решает сейчас его судьбу. Как вышло так, что один человек, чужак, стал хозяином в городе?

Наконец один из стариков поднялся, тяжело опираясь на суковатую клюку. Пожевал челюстями, словно разминая их.

– Совет старейшин решил, – продребезжал он, – что согласно воле Словена престол унаследует его сын Волховец. Этот юноша еще молод, но со временем станет великим князем, как и его отец. Конечно, Волховцу понадобиться помощь, и он всегда найдет ее у нас, стариков, и у мудрого Хавра, самого близкого, самого верного друга умершего Словена. Что касается старшего сына Шелони, – старик с вызовом глянул на Волха из-под косматых седых бровей, – то пусть он со своими людьми уходит из Словенска на все четыре стороны. Таково наше решение.

– Так что, я князь? – ломким мальчишеским голосом воскликнул вдруг Волховец. И русы, и словене облегченно засмеялись.

– Князь, князь!

– А если я князь, то все должны меня слушаться? – мальчик требовательно посмотрел на Хавра.

– Ну конечно, – сказал Хавр, почтительно наклоняя голову.

– Тогда я хочу, чтобы брат мой Волх остался в городе! – очень волнуясь, выкрикнул Волховец. – И вся его дружина. И… чтобы никто им не причинил никакого вреда.

– Надо же, – удивился Клянча. – А братишка твой не такой уж безмозглый.

– Как же, нашелся добренький, – огрызнулся Волх. – Если я уйду, перед кем он из себя князя корчить будет?

Тем более что Хавр все равно найдет предлог нарушить княжью волю, – подумал он про себя.

– Наш князь молод, но мудр и милосерден, – сказал вдруг Хавр. – Негоже нарушать его первый указ. А вы что думаете, старейшины?

Старики заметно смутились. Они то и дело поглядывали на Хавра, как будто не могли понять, чего же на самом деле хочет рус. Потом очень путано выразились, что против княжьей воли они идти не хотят и как сказал Волховец, так пусть и будет.

– Очень хорошо, – кивнул Хавр. – Твой брат пришел сюда без оружия, рассчитывая на твою милость – так пусть он ее получит. Пусть ест твою еду и пьет твой мед – княжьи закрома от этого не оскуднеют. Но пусть он не смеет больше зваться князем, а его приспешники – дружиной. Они никогда больше не должны брать в руки оружия. Они не должны собираться вместе более чем по трое. Если посмеют ослушаться – окажутся вне закона, и мы перебьем их как собак.

– Да-да, – радостно закивал Волховец. В слова Хавра он не очень вслушивался. Главное – получилось! Его послушали!

Но дружина Волха возмущенно загудела.

– Это кем же мы здесь будем? Приживалами? Пленниками? Хавровыми холопами? А может, будем новому князю сапоги тачать? А завтра что, на нас рабские ошейники оденут? К лешему такую милость! Волх Словенич, пошли отсюда подобру-поздорову!

Волх молчал. Бельд покосился на его застывшее лицо и зашикал на дружинников.

– Тихо! Дайте князю подумать.

Но Волх не думал, он просто пытался смириться с происходящим. Решение было принято еще в лесу. Не могут полсотни человек создать новый мир. Словен в свое время уходил на новое место с целым народом. Где народ – там и город, там и родина. А его дружине достанется участь бродяг наемников без кола без двора – вроде как Хавровым русам. Сейчас они возмущены – но не пройдет и месяца, как они будут проклинать свою злосчастную свободу и его, обрекшего их на неприкаянность. Пройдет осень, наступит зима, лес из гостеприимного хозяина станет убийцей… И потом… Хавр не вечен, а русов в городе всего вдвое больше, чем его ребят.

– Мы остаемся, – громко сказал Волх и едва заметно поклонился в сторону младшего брата.

Никто из дружинников больше не произнес ни звука. Все они повторили жест своего князя и вслед за ним вышли из хором. Понуро, по одному они расходились в разные стороны – искать себе место в этом городе, ставшем чужим. Наконец у крыльца с Волхом остались только Клянча и Бельд.

– Дожили… – одними губами проворчал Клянча.

Волх, конечно, услышал. Он резко обернулся с перекошенным лицом, так что Клянча отшатнулся.

– Ну что, опять я во всем виноват? Может, опять судить меня будем? Я вам больше не князь. Не нравится мое решение – валяйте, делайте, что хотите. Идите прочь или оставайтесь, мне дела нет…

– Не бесись, – оборвал его Бельд. – Пусть мы больше не дружина… пока… но мы по-прежнему братья, этого никто не отменял. А ты ни в чем не виноват, кроме того что срываешься на нас.

Волха несло:

– Был бы я по-прежнему князем, ты бы так со мной не разговаривал!

– Ну тебя к лешему! – не выдержал Клянча. – Князь, не князь… У меня есть вопрос поважнее: княжью медовуху от нас не попрятали? Я бы выпил немедленно после таких-то дел…

– Мой младший братец известный добряк, – усмехнулся Волх. – Уверен, он не пожалеет для меня бочонка-другого. Пошли, парни. Клянча прав: самое время выпить. Может, хотя бы во хмелю мир станет с головы на ноги…

Вечером того же дня Паруша сидела у окна и слушала, как стучит по лужам дождь. У ее ног возилась с соломенной куклой Туйя. Паруша покачала головой. Вроде не младенец уже, а ведет себя как неразумный зверек. Всех боится, голову в плечи прячет, на руки не идет, вздрагивает от каждого звука. Потом недоумение сменялось жалостью: что с нее взять? Сирота. Мать так страшно погибла прямо у нее на глазах, а отец знать ее не хочет. Кто она теперь? Будто и не княжеского рода…

Паруша тяжело вздохнула и погладила черную головенку Туйи. Та вздрогнула и отползла со своей куклой подальше.

Вздыхала Паруша и о своей судьбе. Надо же, как все повернулось…

Паруша, как и многие нынешние обитатели Словенска, родилась еще в походе. Когда словене наконец осели на реке Мутной, ей было уже четырнадцать лет. Но к хорошему привыкаешь быстро. И Паруше скоро показалась привычной размеренная жизнь за безопасными городскими стенами, замужем за княжеским дружинником Бушуем.

Вопреки имени, Бушуй был мужик тихий. Жену он любил нежно и кротко, на других женщин не смотрел. И даже когда стало ясно, что Паруша вряд ли родит ему детей, другой жены Бушуй не завел.

Попав к Тумантаю в плен, Паруша едва не сошла с ума. Раз – и вся привычная жизнь разлетелась вдребезги. Но за себя она не слишком волновалась. Она – женщина, а значит, живуча как кошка и ко всему привыкнет. А вот мужчины – существа более хрупкие, это Паруша знала по своему Бушую. Как он без нее? Не наделает ли глупостей?

Втайне Паруша была уверена, что не пройдет и трех дней, как обезумевший Бушуй заявится в Тумантаево городище требовать назад свою ненаглядную жену. Она молилась всем богам подряд, чтобы этого не произошло. Однако когда этого не произошло, Паруша почувствовала разочарование. Может, не так уж смертельна для Бушуя разлука с ней?

Потом явился молодой Волх со своей дружиной. Он завоевал город, но возвращать пленниц в Словенск никто не собирался. Женщины с этим быстро смирились. Некоторые обзавелись новыми, молодыми мужьями и жили счастливо. Но Паруша красавицей не была, тем более, многие помнили, что она бесплодна, и брать ее в жены никто не спешил. Так что она прожила эти пять лет так, что не стыдно было теперь вернуться к истосковавшемуся Бушую.

Даже Мичура не в счет. Да, она его выходила, а потом он защищал ее, как свою жену. Да, была пара взглядов и несколько случайных прикосновений. Но мало ли что бывает, когда люди вместе смотрят неминуемой смерти в глаза?

Под дороге в Словенск Мичура ни разу с ней не заговорил. Она сама набралась смелости попрощаться и поблагодарить, когда дружина Волха вошла в город. Мичура пробурчал что-то в ответ. Паруша вздохнула… и отправилась разыскивать своего Бушуя.

И что же? Пять лет – все-таки очень долгий срок. У Бушуя была новая жена, плодовитая, как белка, – и трое ребятишек-погодков. Правда, и он и она приняли Парушу как родную, потчевали разносолами и уговаривали остаться. Но Паруша вдруг поняла, что привыкла к свободной жизни. Ей совершенно не хотелось нянчить чужих детей. Мелькнула даже безумная мысль: подойти к Мичуре и сказать, мол, если ты, добрый молодец, ко мне и впрямь неровно дышишь, то я вся твоя. Но от этой мысли Паруша покраснела до ушей. Нет, неспособна она на такое бесстыдство.

И вот она сдалась на милость родне, которая не бросила, пожалела, обогрела и уступила ей старую избенку. Где она теперь и жила вместе с Туйей, которую у нее никто не удосужился забрать.

И только Паруша подумала об этом, как на пороге избы раздались тихие шаги. Сгибаясь, чтобы не удариться о притолоку к ней вошла Шелонь. Она сбросила мокрый плащ, и от ее светлой одежды, от золотистых волос в полумраке избы сразу стало светло.

Паруша вскочила, всплеснула руками, ахнула:

– Княгиня!

Шелонь устало кивнула. Издалека ее лицо по-прежнему казалось молодым, и только вблизи становились заметны морщины, трещинками перетянувшие сухую кожу.

– Это она? – спросила Шелонь, кивая на Туйю. Девочка замерла в своем уголке, напряженно глядя на гостью. – Какая дикая… Как ее зовут?

– Туйя.

– И имя нечеловечье. Она точно дочь Волха? Не Тумантая? Сколько ей лет?

Паруша пожала плечами.

– Пяти еще нет. Волх при всех ее мать объявил своей женой. И от ребенка не отрекался.

Шелонь задумчиво смотрела на девочку. Откинув назад две растрепанные черные косички, она снова увлеклась игрой и, казалось, не обращала на взрослых внимания. Но по редким, не по-детски пронзительным взглядам Шелонь видела: этот ребенок никому не верит и никого к себе не подпустит.

Выспросив у Сайми про девочку, Шелонь разыскала ее с определенной целью: забрать к себе в терем. Все-таки внучка. Но ребенок почему-то не вызвал у нее ничего, кроме неприязни. Шелонь боролась с собой, но понимала, что полюбить эту дикарку не сможет. Она слишком отличалась от ясноглазых словенских детей. А все потому, что детей надо зачинать в любви, а не со зла… Шелони казалось, она видит маленький, черный сгусток всего темного, злобного, мстительного, что таилось в душе ее старшего сына… Не стоит им жить слишком близко друг от друга.

– Ты сможешь оставить ее у себя? – спросила Шелонь. – Не беспокойся, вы с ней не будете голодать. Я просто хочу, чтобы ты ее растила, как родную дочь. У тебя получится?

Паруша смутилась. Честно говоря, она не думала об этом. Но ведь она уже и ждать перестала, что кто-то явится за маленькой княжной. А девочка к ней вроде попривыкла. По крайней мере, не шарахается. Вдвоем веселее.

– Получится, княгиня.

– Вот и хорошо, – Шелонь улыбнулась сухими губами. – А я тебе за это пришлю хорошую шубу.

Выйдя из Парушиной избы, Шелонь опасливо огляделась. Она плохо знала город, хоть и прожила в нем со дня основания. Но долгие годы ее постоянным обиталищем была женская половина княжьих хором, а единственным маршрутом – дорога к святилищу. Шелонь совершенно не тяготило это добровольное заключение. Это сейчас она чувствовала, что со смертью Словена рухнула стена, обнажая ее всем ветрам.

Мимо шли люди – нахохленные от холода и дождя. Все спешили укрыться под крышей, и никто не обращал на Шелонь внимания. И она тоже пошла по улице, подобрав подол. Напрасно: ноги тут же по щиколотку утонули в холодной луже.

У крыльца Шелонь в недоумении остановилась. На улицу доносились крики и пение, в окнах мелькал какой-то свет. Княгиня быстро поднялась наверх и крадучись подошла к покоям старшего сына.

Волх и Клянча, поддерживая друг друга, стояли у окна. Размахивая факелом, они горланили какую-то песню, постоянно сбиваясь, забывая слова и хохоча дурным смехом. Врем от времени Волх прекращал смеяться и обводил покои тяжелым взглядом. Его рубаха и штаны были перепачканы. А в углу, среди пустых и полупустых чаш, сидел рыжий сакс. Он закрыл лицо руками – то ли спал, то ли томился от стыда.

Месяц спустя в одной из бедных изб Словенска тихо провожали вечер. Мать – вдова кузнеца, нестарая еще женщина с обветренным красным лицом – убирала со стола остатки простого ужина. Дочь – красивая девушка с толстой косой, перекинутой на высокую грудь, – пряла льняную кудель. Трещала лучина. Осеннее солнце за окном еще катилось за реку, но в низкой избе было темно. Печь не топили, и окна под самым потолком наглухо заволокли досками.

Вдруг глухо стукнула рассохшаяся дверь. Мать и дочь вздрогнули и с ужасом уставились на вломившихся в избу пьяных русов.

С грохотом опрокинулся ушат, стоявший у двери, вода хлынула на пол.

– Понаставили тут! – выругался один из незваных гостей. Другой плотоядно уставился на хозяек, испуганно прижавшихся друг к другу.

– Ого! Это мы удачно зашли, а, Тови?

Тови не говоря ни слова схватил девушку за руку, вырывая ее из материнских объятий. От неожиданности девушка даже не сопротивлялась. Зато мать заголосила на весь город, перегородив наемникам дорогу:

– Ясынь, девочка моя! Куда вы ее тащите, уроды окаянные?

Один из русов оттолкнул ее к стене.

– Заткнись, глупая баба. Честь твоей дочке выпала, будет жить со славным воином Маром. А ну, пошла прочь!

Тут опомнилась дочка. Со всей молодой силой она забилась в руках у Мара.

– Ты… ты чего… – возмущенно забормотал тот. Тови раздраженно прикрикнул:

– Что ты с ней цацкаешься, дурак?

Опытной хваткой он накрутил на руку толстую косу. Девушка закричала, мать, причитая, цеплялась за Мара. Вслед за русами, уводящими дочку, она выбежала на улицу и схватилась за голову.

Переполох стоял такой, словно на город напали враги. Захлебывались лаем псы, разносились женские вопли и мужская ругань. Умыкнув из домов с десяток девушек, русы гнали их по улице, как скотину. Следом за ними бежали, ломая руки матери. Ковылял чей-то дед, грозя наемникам суковатой палкой. Русы отвечали пьяным хохотом, им очень нравилась эта забава.

Кое-кто из словенских дружинников наблюдал за происходящим. Но заступиться за девушек они не рискнули. Их дочерей не трогали, а связываться с русами никто не хотел.

Шум докатился даже до княжьего терема. Сайми выбежала на улицу и столкнулась с мрачным Бельдом.

– Русы озорничают, – пояснил он.

– Так что же вы… – задохнулась Сайми от возмущения. Бельд, нахмурившись, опустил глаза. Сайми обожгла его взглядом и бросилась обратно в терем, взметнув черной косой.

Бабьи крики разбудили Шелонь. Пробежав босиком по холодному полу, она припала к слюдяному окошку, но разглядеть ничего не смогла. Набросив плащ, княгиня вышла на крыльцо.

У княжьего терема собралась кучка женщин-простолюдинок в серой холщовой одежде. Увидев Шелонь, женщины замолчали, а одна, с красным обветренным лицом, сурово сказала:

– Буди сына, княгиня. Разговор есть.

– А… Что случилось? – испуганно спросила Шелонь.

– Ты даже не знаешь? – с вызовом подбоченилась краснолицая. – Русы дочерей наших наложницами сделать хотят. Князь молчит. Ты молчишь. У кого нам искать защиты? При князе Словене такого не случилось бы!

Остальные бабы тут же загалдели, поддерживая подругу.

– Подождите, подождите, – слабо защищалась Шелонь. – Пусть кто-нибудь один объяснит…

По одной горожанки говорить не могли. Из их базарного гомона Шелонь с трудом поняла, что воевода русов решил сделать своим приближенным подарок. Выбрать словенских девушек кому какая понравиться. И те – рады стараться – прошлись по избам и бедных девчонок за косы поволокли к себе в дома.

– Небось в дружине ни на чьих дочек не позарились!

– А наши дочери тоже не холопки! – надрывались женщины.

Оказывается, чтобы избежать стычек, русы выбирали девушек из самых простых семей, да еще тех, у кого матери вдовы. То есть самых беззащитных.

Шелонь даже передернуло от негодования. Конечно, все это делалось с ведома и благословения Хавра. Он совсем потерял стыд и чувство меры. Бабы правы, при Словене никогда такого бы не случилось. Но что мог сделать Волховец?!

Однако ее младший сын теперь был князь, и женщины имели право к нему обратиться.

– Хорошо, хорошо, я его позову, – торопливо пообещала Шелонь и отправилась в покои Волховца.

Юный князь спал. Он улыбался во сне, приоткрывая яркий и влажный, как у младенца, рот. У другой матери это зрелище вызвало бы умиление, подумала Шелонь, и старое чувство вины шевельнулось в ней ноющей болью. Шелонь нехотя признавала, что любит младшего сына меньше, чем старшего. Так бывает, если первый рожден в любви, а второй – нет. Но дело не только в этом. С рождением Волха была связана некая волнующая тайна. А Волховец – обычный мальчик… Который совершенно неожиданно стал князем. И это очень не нравилось Шелони.

Она вообще бы предпочла, чтобы обоих ее сыновей миновала княжья доля, которая никому не приносит ни счастья, ни покоя. Однако с мыслью, что ее любимчику Волху придется принять княжение после отца, Шелонь свыклась – первенец, куда деваться. Но Волховец совсем еще ребенок! А хуже всего – влияние на него Хавра. Шелонь не сомневалась, что Хавр враг Волху и лично ей. При каждой встрече с жрецом Перуна она чувствовала клокотавшую в нем ненависть. Но о причинах ее могла только догадываться, и от догадок этих ее бросало в дрожь…

– Волхове-ец! Просыпайся, Волховечек! – тихонько позвала сына Шелонь. Подойдя ближе к постели, она задела ногой какой-то предмет на полу. Деревянная лошадка с соломенным хвостом. Игрушка… Тоже мне князь, подумала Шелонь со смешанным чувством раздражения и нежности.

– М-м-м, – потянулся Волховец, не открывая глаз.

Шелонь присела на кровать, жалостливо вздохнула и потрясла сына за плечо. Когда тот наконец уставился на нее непонимающим и недовольным взглядом, она объяснила, с какими жалобами явились к князю женщины.

– Тебе надо к ним выйти.

– Не надо, – испуганно замотал головой Волховец, натягивая одеяло до подбородка. – Знаешь, мама, я, кажется, простыл. Знобит очень. Скажи этим… женщинам, что я потом… попозже…

Шелонь пощупала сыну лоб. Выдумал он все про простуду. Действительно, дите малое. Только что с головой под одеяло не залез.

– Так нельзя, Волховец. Ты теперь князь, ты должен…

– Что я должен?! – чуть не плача закричал Волховец, спрыгивая с постели. – Может быть, я должен пойти к Хавру и сказать, что его люди шалят в моем городе?!

– Например, – кивнула Шелонь.

– Вот, мама, ты пойди и скажи, – заявил Волховец капризным голосом. – А еще лучше пошли Волха. Он смелый, за это все его любят больше, чем меня. А я с Хавром связываться не буду. Понимаешь, он сразу скажет мне, что я ничего не понимаю в государственных нуждах. А я действительно не понимаю. Вообще ничего не понимаю, и я ни в чем не виноват. И не надо на меня так смотреть! Не пойду. Это мое последнее княжеское слово.

Шелони ничего не оставалось, как выйти вон. В сенях она едва не столкнулась с толстой растрепанной бабой, вытаскивавшей какие-то пыльные шмотки из огромного сундука. Наверно, это одна из пятнадцати Словеновых служанок или наложниц, леший их разберет. Шелонь не знала этих женщин в лицо, она вообще не замечала – не хотела замечать такого оскорбительного для себя соседства. Вот и сейчас баба что-то недовольно пробормотала, но Шелонь и бровью не повела. Тем более что к ней выбежала Сайми.

– Вот сволочи! – закричала она, сжимая кулаки. – Княгиня, голубушка, да что же это творится?! И я уверена, что Хавр…

– Не кричи, – оборвала ее Шелонь. Она покосилась на толстуху. Та как ни в чем не бывало продолжала рыться в сундуке, но… кажется, она прислушивается?

Взяв Сайми за руку, Шелонь отвела ее к себе в светлицу и усадила рядом. Вопросительно посмотрела в глаза.

– Так вот, я уверена, – жарко зашептала Сайми, – что Хавр это делает нарочно. Он хочет разозлить Волха. Чтобы тот сотворил что-нибудь, нарушил уговор! И тогда его убьют – как бы по закону, как преступника. Хавр за этим ему и разрешил остаться в городе! Княгиня, поговори с ним! Чтобы он ни в коем случае не вмешивался!

– А сама что же не поговоришь? – улыбнулась Шелонь.

– Я? – вспыхнула Сайми. – Да он и слушать меня не станет! Он вообще велел мне держаться подальше. А в последнее время к нему и подходить страшно. Он много пьет, княгиня, – шепотом сообщила Сайми. В ее голосе звучали тоска и боль, созвучные чувствам самой Шелони. Она ласково погладила девушку по щеке и пошла к старшему сыну.

Волх не спал. Он бродил по своей спальне взад-вперед, как запертый в клетку зверь. Был он бледен, хмур, от него резко пахло медовухой. Сбивчивые объяснения матери он выслушал, недоуменно подняв брови.

– Ты напрасно переполошилась, мама, – холодно сказал Волх. – До этих простолюдинок мне нет никакого дела. Пусть русы хоть всех девиц в Словенске пере…, – бросив грубое слово, он с вызовом глянул на мать. От этого тяжелого, пустого, совершенно чужого взгляда у нее заледенело сердце. Только теперь ей окончательно стало ясно, что мальчика, сидевшего у ее колен и слушавшего сказки про Вырей, больше нет. Его подменил злой дух, который сожрал, иссушил его душу… Горечь переполнила грудь, и слезы сами потекли из глаз.

Ничего не говоря, Шелонь вышла в сени. Почти бегом она добралась до своей светлицы и там уже разрыдалась в голос, не обращая внимания на замершую в ожидании Сайми. Собственная жизнь казалась ей сейчас бессмысленным недоразумением, пустым сном, о котором не стоит вспоминать. Младший сын недотепа, князь, который боится показать нос перед собственным народом. Старший… Старший, самый любимый, все равно что умер. На беду, на погибель он возвратился в Словенск!

Сайми сначала смущенно сидела в сторонке. Потом, преисполнившись острой жалости к материнскому горю, обняла Шелонь и стала ласково гладить ее по волосам. Слезы обеих женщин смешались.

Волх после разговора с матерью тоже долго не мог успокоиться. Он злился на нее за то, что она смотрела на него таким жалостливым взглядом – как на больного или юродивого. Да, он пьет, и будет пить, и так и останется несчастным неудачником. Да, так бывает: не только из грязи в князи, но и обратно. И здесь уже ничего нельзя изменить.

Теперь, когда он смирился со своей злой судьбой, у него появилось время потравить свою душу мыслями об Ильмери.

Боль от потери все еще была такой запредельной, что он ее даже не чувствовал. Как будто все это случилось не с ним. Как будто Ильмерь приснилась ему – как и теперь снится наяву. Когда не листва шумит на ветру, а рассыпаются темные кудри. И не ласточки чертят небо острыми крыльями, а взлетают строгие брови над зелеными глазами. И не туман тает над рекой, а ее неуловимая улыбка. Ильмерь умерла – и теперь она была повсюду, касалась ладоней соцветиями лебеды, плакала дождями, смеялась солнцем. Она стала божеством, в недоступности которого Волх находил странное удовлетворение.

Особенно его удивило, что на обереге-коловрате не откололся новый край. Ведь со смертью Ильмери умерла и какая-то часть его самого. Или это не так? – иногда думал он с ужасом. Или смерть безумно любимой женщины – это не одно из главнейших событий в его жизни?

У Шелони наверняка нашлось бы этому объяснение. Но Волх не мог говорить с матерью об Ильмери. Знал, что и она не может. У нее свое горе… Вот и горевала бы, вместо того чтобы являться к нему с таким постным лицом!

В досаде и раздражении Волх шарахнул кулаком по стене. На костяшках пальцев выступила кровь. Волх долго смотрел на нее, потом слизал языком. Потом, словно муха какая его укусила, выбежал вон из спальни. Глоток воздуха – иначе он сойдет с ума!

Однако, собираясь уже выйти на крыльцо, Волх остановился. Снаружи доносились женские причитания. Встречаться с несчастными матерями Волху совершенно не хотелось.

– К лешему все! – выругался он шепотом. – В собственном доме, как в западне.

– Кто здесь? – гнусаво окликнули его из-за дверей. – Княжич, это ты? Чего ж не заходишь?

Волх только сейчас понял, что стоит у дверей библиотеки Словена. И голос Спиридона узнал. Этот голос раздражал его так же, как в детстве. И мерзкий запах горелого жира – Спиридон жег сальные свечи – напомнил ему часы, попусту потерянные в этих стенах. Но сейчас Волху нужна была лазейка, и он решительно вошел в библиотеку.

У Спиридона был несчастный и одинокий вид. Он постарел. Его длинный шмыгающий нос растерянно выглядывал из-за какой-то книги – «отцов грек» словно щитом прикрывался ею от неизвестности, которую сулило будущее. Немудрено: его покровитель умер, а от Хавра добра ждать не приходится. Странное дело: Волх думал об этом без злорадства. Ведь в какой-то степени они со Спиридоном были теперь в одной лодке.

– А ко мне тут Хавр пожаловал, – сварливо сообщил Спиридон. – Заявил, чтобы я собирался восвояси. Что я не вашей веры и делать мне здесь нечего. Дескать, молодому князю некогда будет книжки читать, а дармоеды ему не нужны.

Пять лет назад Волх от души бы поддержал бы такое решение. Но сейчас ему было невыносимо думать, что Хавр распоряжается в этом городе всеми и вся.

– Я ему говорю: а кто за библиотекой будет ухаживать? – продолжал ныть Спиридон. – А он мне: да кому нужны эти дохлых ослов шкуры? Это он про пергаменты, невежа… Я ему: они денег стоят, Словен их всюду приобретал, на греческие монеты менял. А он: вот спрошу у торговцев, и если ты врешь, спущу семь шкур. А эти торговцы – даны и свеи – книг в глаза не видели. Так что меня выгонят, а это все в огонь… А ведь отец твой, мудрый человек, такую библиотеку собрал…

Судьба ветхих пергаментов Волха не волновала. Он буркнул:

– Словен мне не отец.

Спиридон покачал головой, помотал жидкой бороденкой.

– Ну… Вот если бы ты поменьше об этом кричал на каждом углу, глядишь, ты сейчас был бы князем, а не Волховец.

В этом была доля правды, что только разозлило Волха.

– Что-то я на совете не слышал твоего голоса в мою поддержку! – заявил он. Потом добавил, справедливости ради: – И правильно делал, что молчал. Словенова дружина на мирных харчах отожралась так, что меча в руках не удержит. Их впятеро больше, чем русов, а они трясутся и Хавру в рот смотрят. Тьфу!

Волх выговаривался перед греком, как перед неодушевленным предметом. Но тот внимательно слушал, а потом сказал:

– Но город – это не только князева дружина. Надо бы горожан спросить, они-то кого хотят в князья.

– Кого спросить? – фыркнул Волх. – Холопов? Смердов? Или вот баб этих, которые сейчас на улице орут? Да и о чем говорить, все уж решено.

– Что решено, всегда можно перерешить, – грек блеснул умными глазами. – Необязательно начинать с холопов. Есть свободные горожане – сапожники, ткачи, скорняки. А бабий ор бывает оружием посильнее мечей. Вот бы у них спросить, хотят ли они, чтобы в городе заправляли русы.

Волх недоуменно нахмурился. О чем говорит этот грек? Чего стоит голос ремесленников – тех, кто не держал в руке меча? И вообще, зачем сыпать соль на рану? Волх собирался уже уходить, но тут Спиридон быстро вытащил с полки один из пергаментов и развернул его на столе.