Текст книги "Принц Крови (СИ)"
Автор книги: Елена Прокофьева
Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 50 страниц)
Однажды Луи-Шарлю представили гувернера, бледного, унылого немца, преподававшего некогда в университете и последние несколько лет прозябавшего без работы. Тот взялся учить его наукам: математике, чтению и письму, немецкому языку и проклятой латыни. Луи-Шарль был возмущен до глубины души таким произволом, порывался сбежать из дому и устраивал забастовки, отказываясь выполнять задания учителя. Гувернер беспрерывно ходил жаловаться на него Филиппу, пока так не надоел ему, что тот пригрозил свернуть ему шею.
От убийства Филиппа спас Жак, который, видя этот неискоренимый бунтарский дух в монаршеском отпрыске, решил сам заняться его воспитанием. Жака мальчик уважал больше, чем других обитателей дома. Во-первых, он не имел благородного происхождения, во-вторых, он когда-то был солдатом. Луи-Шарль искренне не понимал, отчего тот добровольно служит этим отбросам общества, тиранам да еще и кровопийцам в самом прямом смысле этого слова и пытался вести с Жаком разъяснительные беседы, но тот не поддавался на агитацию и вообще мало с ним разговаривал. Как только Луи-Шарль начинал болтать, тот загружал его работой, – той работой, что мальчику нравилась, учил его драться и стрелять. В итоге, к исходу года Луи-Шарль обожал его даже больше, чем своего драгоценного воспитателя сапожника Симона.
Другим кумиром юного революционера, как ни странно, стал Эмиль Патрю, иногда под покровом ночи, тот уводил мальчика в свою вновь оборудованную лабораторию, где они вместе проводили какие-то химические опыты, после которых Луи-Шарль порой являлся домой с обожженными бровями и съеденными кислотой пальцами, но совершенно счастливым. Иными науками он, по-прежнему, занимался из-под палки, но, по крайней мере, больше не бунтовал.
5.
В романах и трагедиях мститель обычно начинает расправу с мелких сошек, постепенно подбираясь к своему главному врагу, чтобы тот сполна изведал ужас перед неизбежной местью. Но так бывает только в романах и трагедиях, чтобы читатель или зритель сполна насладился торжеством героя и страданиями злодея. В реальной жизни главному врагу нельзя позволить подготовиться к расправе, лучше чтобы он и вовсе не знал, что кто-то собирается ему мстить… Особенно если враг – колдун.
Врагом Жозефа-Мари де Камброна был колдун.
Робер де Вазаль, член парижского ковена, он не покинул столицу – видимо, надеялся извлечь какую-то выгоду из происходящих беспорядков. Вполне возможно, воспользовался творящимся в Париже для экспериментов с черной магией: сейчас некому было следить за чернокнижниками, а уж оскверненных церквей и кладбищ, необходимых для совершения обрядов, было так много… Впрочем, о предрасположенности своего врага к черной магии Жозеф-Мари мог только гадать. Точно знал он лишь то, что Робер де Вазаль каким-то образом узнал о миссии, возложенной на семью де Камброн, о хранившихся у них магических драгоценностях, и пожелал завладеть этими дарами.
Исполнители – те, кто ворвался в дом Жозефа-Мари, те, кто растерзал его семью, – они не были никак связаны с колдуном. И даже не были одержимы демонами, как поначалу подозревал Жозеф-Мари. Они были случайными людьми. Колдун просто стоял на углу улицы, на которой находился дом де Камброна, и с помощью своей магии касался разума каждого проходившего мимо. Де Вазаль пробудил в каждом из озлобленных, голодных, уставших от беспорядков людей все самое худшее, что таилось в их душах. Одних испугал неожиданный прилив негативных эмоций, другие же с удовольствием отдавались охватившей их ярости. Они забывали, куда и зачем шли, останавливались, принимались спорить и ссориться друг с другом, а потом переключались в своей ненависти на иной предмет, общий для всех в эти дни, – на проклятых богачей. Когда собралась основательная толпа, де Вазаль присоединился к ним незаметно и как бы естественно. И направил их… А ворвавшись в дом семьи де Камброн и увидев, среди какого достатка и благополучия те живут, околдованные прохожие обезумели и возжаждали крови. Пока остальные грабили дом, де Вазаль искал де Камброна. И место, где могли храниться сокровища. Ему пришлось уйти разочарованным. Он надеялся, что старик вместе с сокровищами укрылся в потайной комнате в доме, и подстегнул кровожадную ярость грабителей. Он надеялся, что крики истязаемых и убиваемых домашних заставят Жозефа-Мари покинуть его убежище. Наверняка, так и случилось бы. Жозеф-Мари не смог бы выдержать… Но он был далеко.
Для своей мести Жозеф-Мари выбрал саламандру. Жестокий способ убийства, к тому же не позволяющий жертве сопротивляться и не оставляющий явных следов насилия. Ведь сожженный труп – это странно, но не наводит на мысли о мести так, как труп, скажем, с перерезанным горлом или с простреленной головой.
Сильф приводил де Камброна к виновным.
Жозеф-Мари следил за ними, и, выбрав удобный момент – когда приговоренный им человек оставался один хотя бы ненадолго – подходил, вынимал из кармана золотой медальон с саламандрой, направлял его на жертву и называл имя волшебной твари. Саламандра приходила на зов и мгновенно обвивала человека своим гибким огненным телом. Почти всегда на крики сгорающего кто-то прибегал. Но никогда никто не мог понять, что это убийство. И никто не заподозрил испуганно стоящего в стороне старичка.
В списке Жозефа-Мари было сорок семь имен.
Колдуна он убил четвертым, как только уверился, что натренировался в вызове саламандры.
А когда умер сорок седьмой, последний из виновников гибели его семьи, Жозеф-Мари де Камброн объявил Филиппу, что пришло время для встречи с фэйри.
– Мы поедем в лес святой Женевьевы. Это на границе с Бретанью. Там есть маленький пруд. Мы встанем на берегу и вы произнесете их имена. От пруда поползет туман, и в какой-то момент мы ничего не будем видеть, но бояться не следует, мой принц, – рассказывал Жозеф-Мари. – Хотя сам я испугался, когда мой дед привел меня, чтобы представить им, и когда я их впервые вызвал… Трудно не испугаться вообще-то, уж очень это все странно. Когда туман рассеется, вам покажется, будто мы оказались в другом месте: на берегу огромного озера. Из озера поднимутся три лодки и устремятся к берегу. Из них выйдут четыре дамы и два господина. Первой на землю ступит Вивиана, фея озера и проводница между мирами. Второй – Моргана, великая фея иллюзий, сестра короля Артура: она наполовину человек, хоть и ушла на Авалон к фэйри, и была ими принята, как равная… Она исполняет главную роль в договорах королев фэйри со смертными. За ней последуют обе королевы фэйри – Королева Лета, Титания, и Королева Зимы, Мэб. И два их Рыцаря. Летний Рыцарь и Зимний Рыцарь. Рыцари исполняют обязанности телохранителей и палачей, но с ними вам не придется иметь дело, да и обе королевы, скорее всего, будут молчать, как и Вивиана. Они не снизойдут до разговоров со смертными. Говорить будет Моргана. Я видел их всего один раз. Обычно Хранитель Тайны – таков мой титул среди фэйри – видит за жизнь их трижды. Когда предыдущий Хранитель передает ему полномочия, когда новый король приходит подписывать договор с фэйри, и в последний раз – когда Хранитель передает полномочия своему преемнику. Иногда Хранителям приходилось на своем веку переживать двух или даже трех королей! И тогда удается лишний раз увидеть фэйри… Ах, мой принц, они так прекрасны, от них исходит такое величие, и в душе рождается такой восторг! Этого не понять, пока не испытаешь сам. Когда они уходят, чувствуешь опустошение. Будто потерял что-то самое драгоценное. Я понимаю людей, которые уходили с фэйри в их страну, которые соглашались стать их любовниками или слугами… Но самые высшие фэйри редко удостаивают смертных своим вниманием. Если только смертный – не гениальный поэт или музыкант, тогда есть надежда… Время, когда правит Мэб – с Мабона по Остару, с двадцать первого сентября по двадцать первое марта. И, соответственно, с Остары по Мабон правит Титания. В зависимости от того, Зима или Лето правят в смертном мире, первой на землю ступит Зимняя или Летняя Королева. Сейчас время Лета, значит, первой будет Титания. Если же вызывать их в Ночь Перехода, собственно на Остару или на Мабон, то они вместе одновременно ступят на землю. Впрочем, я сам этого не видел. И мы не можем ждать до Ночи Перехода. Мы вызовем их в ночь Лугнасад. В ночь на первое августа.
Филипп внимательно слушал его рассказ, стараясь все запомнить. То, что королевы фэйри лично являются на подписание договора, не очень его радовало. Могущество их слишком велико, несоизмеримо велико в сравнении с его возможностями и уничтожить его им будет еще проще, чем вампиру убить человека.
– Ты не боишься представлять им в качестве истинного короля – нежить? – спросил он Камброна.
– Нет, мой принц. Я вообще ничего не боюсь, все самое страшное со мной уже случилось. Разозленные фэйри, конечно, могут утащить меня в свой мир и подвергнуть там вечной пытке… Но может ли существовать пытка худшая, чем та, которую я терплю каждый день, думая об гибели всех моих любимых?
– Очень даже может, – усмехнулся Филипп. – Можно причинить человеку такую боль, что он будет думать уже только о ней и об избавлении от нее, и начисто забудет об утрате любимых.
– Наверняка вы правы, мой принц, вам виднее. Но все же я не боюсь.
– Ты не боишься… А вот я боюсь. У меня нет желания ни подвергаться вечным пыткам, ни умирать.
– Я выучил наизусть договор с фэйри. Там нет ни слова о том, что истинный король не может быть вампиром. Или оборотнем. Или кем-то еще. Он не может быть только фэйри-полукровкой. Это они предусмотрели. Остальное – нет. А фэйри строго держатся слова и буквы своих договоров. Именно поэтому в разговорах с ними надо взвешивать каждое произносимое слово. Иногда они понимают все слишком буквально… Если им это выгодно… И прося об одном, человек получает вовсе не то, чего хотел. Хотя – следуя слову и букве – именно то, о чем просил. Смотря как сформулировать просьбу.
– Мне придется с ними говорить?
– Вы только назовете их имена, и когда они спросят вас, согласны ли вы на продление договора, вы скажете «да». Спросят они трижды. Таков закон. Трижды произнесенное согласие нельзя нарушить. Собственно переговоры буду вести я. Вам же важно заучить их тайные имена. У каждого фэйри три имени. Известное, тайное и сокровенное. Сокровенное доверяют лишь ближайшим родственникам. Тайное знают все в мире фэйри, но используют редко, лишь для вызова. В мире людей тайные имена фэйри мало кто знает… Я даже не уверен, знает ли кто-нибудь, кроме меня… хотя я сомневаюсь в своей исключительности. Скорее всего, у фэйри есть еще какие-то контакты со смертными. И все же тайное имя – драгоценность. Важно произнести его правильно. На языке сидхэ. Тогда вы сможете и в другой раз призвать их.
Язык сидхэ был мелодичным, но некоторые звуки явно напоминали английский, так что тайные имена фэйри дались Филиппу с трудом. Однако до ночи Лугнасад времени было достаточно, и, в конце концов, де Камброн был удовлетворен тем, как принц произносил имена.
Филиппу не хотелось ставить в известность принца Бретани о своем визите, – не за чем ему знать о том, что произойдет в его владениях. А потому время своего пребывания на его земле следовало сократить до минимума. Лес святой Женевьевы, к счастью, находился в отдалении от городов. Неподалеку была лишь маленькая деревушка, кем-нибудь из жителей которой, наверняка, можно было бы отобедать, не привлекая ничьего внимания и не испрашивая разрешения на охоту.
Де Камброн намеревался доехать до деревушки в карете, и выехал за три дня до ночи Лугнасад. Филипп же собирался до места назначения долететь, это отняло бы много сил, но зато избавляло от опасного путешествия по разоренной революцией Франции и заняло бы всего пару часов. Впрочем, вместить в одну ночь путешествие в оба конца все равно не представлялось возможным. И следующий после встречи с фэйри день Филиппу предстояло провести в гробу под надзором де Камброна, доверив старику свою драгоценную жизнь.
Гроб де Камброн обещал приобрести по дороге и оставить в деревне на постоялом дворе, уверив Филиппа, что он будет достаточно надежен как убежище от солнца.
Лес святой Женевьевы оказался каким-то жиденьким, прудик – маленьким и заросшим. Но де Камброн впал в состояние, подобное молитвенному экстазу, и довольно долго стоял на берегу, вперив восторженный взгляд куда-то в середину пруда. Филипп уже начал беспокоиться, но не решился нарушить тишину и поторопить старика: вдруг это необходимо для исполнения ритуала – вот так стоять и смотреть на пруд? Наконец, де Камброн словно стряхнул с себя чары.
– Что же, мой принц, приступим.
Он опустился на колени ровно на кромке воды и принялся произносить слова призыва.
Филипп стоял позади него, и когда пришло время произносить тайные имена фэйри – присоединил свой голос к голосу старика.
Когда они произносили призыв в третий раз, над прудом разносилось гулкое эхо, словно они говорили под сводами пещеры, а не под открытым небом. И ответ не заставил себя ждать: черная в ночи поверхность пруда вдруг подернулась белым, словно вода превратилась в молоко, затем над прудом начал подниматься туман, как пар над кипящим котелком. Туман расползался вширь, окутал де Камброна и Филиппа, и деревья вокруг пруда, он поднимался выше и выше, становился плотнее и плотнее, пока все вокруг не застила абсолютная белизна.
Рассеялся туман быстрее, чем собрался: за пару мгновений сделался прозрачным и исчез, открывая взгляду Филиппа незнакомый пейзаж: огромное озеро лежало среди холмов, поросших густым, непроходимым лесом. Поверхность озера, зеркально гладкая, отражала небо, усыпанное крупными и яркими звездами. Филипп узнавал знакомые по урокам астрономии созвездия, однако никогда прежде не видел он, чтобы они так четко читались и так ярко светили! Но вот зеркало воды подернулось рябью, заволновалось, и из пруда одна за другой появились три лодки, три изящных, с ажурными бортами, будто сплетенных из кружева, сияющих, приплывших из детского сна, из волшебной сказки лодки – белая, золотая и серебряная. Они устремились к берегу, в каждой из них стояли двое… И тут из озера вынырнула четвертая лодка – черная, и в ней – одинокая фигура кого-то, закутанного в черный плащ.
– Вы говорили, будет три лодки и шесть визитеров, – прошипел Филипп.
– Всегда было так, – растерянно пролепетал де Камброн. – Всегда три лодки и шестеро… Кто седьмой? Неужели… неужели Король Слуа?
– Слуа? Я никогда о нем не слышал…
– О них. Это не имя его, а имя его подданных. Слуа – темные фэйри, порождения ночи, сердце Дикой Охоты… Они приносят с собой ночные кошмары, бред, безумие, и питаются страхом смертных…
– Как мило. И их король почему-то пожелал нарушить традицию и поучаствовать в подписании договора… Кстати, они нас могут оттуда слышать?
– Да. Но им все равно…
Филипп не стал больше ни о чем спрашивать. Его вера в знания де Камброна пошатнулась: если тот мог ошибаться и фэйри могли нарушить незыблемую традицию, каковой являлось присутствие на подписании договора только шестерых визитеров из иного мира, то значит – мог ошибаться и в остальном. Возможно, шестерым все равно, что о них шепчутся двое на берегу, а вот седьмому может оказаться не все равно. А ведь он, судя по краткой справке, выданной де Камброном, пострашнее остальных будет!
– Король Слуа прежде не вмешивался в отношения со смертными. Он всегда оставался в стороне, – пробормотал де Камброн. – Он мог придти потому, что мой принц – не человек, а тоже в некотором роде порождение тьмы… Но вряд ли он осмелится вмешаться. Королевы все же могущественнее, чем он. Особенно в тех случаях, когда они не воюют друг с другом, а объединяют усилия.
Три лодки подошли к берегу.
И Филипп смог рассмотреть фэйри.
Да, они были красивы. Прекрасны. Завораживающей, ослепляющей, пугающей, нечеловеческой красотой. Высокие и стройные, они выглядели более тонкокостными, чем люди, и двигались с нечеловеческой скользящей грацией. У всех шестерых были сходные черты. Точеные лица с высокими скулами. Огромные сияющие глаза, чуть оттянутые к вискам. Роскошные длинные волосы, такие густые и шелковистые, каких не бывает у людей. Нежная светящаяся кожа – нежнее, чем у смертного ребенка! И заостренные уши, совсем уж нечеловеческой формы. Но в остальном они были разные, и каждый образ впечатался в память принца, как раскаленное клеймо в лоб преступника.
Первой шагнула из белой лодки Вивиана, Владычица Озера. Она смотрелась совсем еще девочкой, моложе своих спутников, и хотя все они выглядели юными, Вивиана была едва расцветшей, подростком, полуребенком. На плечах у нее был накинут плащ цвета незабудок, а платье – сплошь заткано серебром и золотом, и переливалось, как вода под лучами солнца. У нее были темно-синие волосы и прозрачные, как вода, глаза. На голове – венок из мокрых кувшинок. Она улыбалась мечтательно и отстраненно, словно мыслями была не здесь, а в каком-то ином, более радостном месте. Глядя на нее, Филипп поймал себя на том, что тоже улыбается и даже чуть не забыл, зачем они все вообще сюда прибыли.
Ее спутница, колдунья Моргана, была одета в темно-красные, цвета запекшейся крови одежды, и у нее единственной волосы были прикрыты накидкой. Де Камброн рассказывал Филиппу, что это древний цвет траура, который Моргана вечно будет носить по трем самым важным мужчинам в своей жизни: по сводному брату и вместе с тем ее возлюбленному, королю Артуру, по сыну от Артура, рыцарю Мордреду, и по учителю – колдуну Мерлину, которого она соблазнила и погубила. Пожалуй, она была менее красива, чем остальные, и больше похожа на человека: не так резко очерчены скулы, не столь огромные глаза, и цвет ее глаз был обычный – серый. И все же окажись она среди смертных женщин, ее красота стала бы легендарной. Лицо Морганы было бледным и печальным, уголки рта грустно опущены вниз. Ее скорбь была ощутима, словно воздух вокруг нее наливался горестной тяжестью, и Филипп вдруг вспомнил всех, кого потерял он сам, и словно сейчас в первый раз по-настоящему ощутил всю глубину утраты – в груди что-то болезненно сжалось, к глазам подступили слезы…
Но тут из золотой лодки вышла Титания, Королева Лета. Волосы у нее были красные. Не рыжие, а именно красные. И переливались всеми оттенками заката. Ее плащ был заткан золотыми колосьями, и казалось – они колышутся, как поле под ветерком. Ее зеленое платье было покрыто тончайшей вышивкой: кажется, руки неведомых мастеров изобразили на ткани все известные цветы и растения! На голове у нее был венок из алых маков и золотых колосьев. Вокруг венка порхали бабочки. Глаза у нее были ярко-зеленые, как летний лист, сквозь который просвечивает солнце, зовущие, жадные, страстные глаза. И от нее так восхитительно пахло! Соком травы, ландышами в росе, ночным жасмином, спелыми ягодами. И губы у нее были сочные и алые, как вызревшая клубника, чувственно приоткрытые. И от одного взгляда на нее, на эти губы, на эту нежную, чуть розоватую кожу Филиппа охватила безумная, сокрушительная страсть, и он с трудом удержался от того, чтобы не броситься на Титанию и не повалить ее прямо здесь, на берегу, впиваясь поцелуем в эти зовущие губы, разрывая на ней чудесно вышитое платье, и вгрызаясь в ее длинную, хрупкую, благоуханную шею…
Удержала его сила воли, желание противостоять магии – у каждого из этих фэйри была своя магия, по-разному будоражащая чувства! – страх перед неизбежной карой. А еще – удивление.
Ведь рядом с Титанией шел Летний Рыцарь: тонкий, изящный, прекрасный юноша-фэйри в золотых доспехах с выгравированным на них цветочным узором, с золотыми же кудрями, спадающими из-под откинутого назад шлема. У него тоже был чувственный рот и блудливый взгляд, однако Филипп хотел не Летнего Рыцаря: он хотел Королеву Лета! Видимо, просто потому, что ее магия была сильнее.
Словно угадав его чувства, Титания усмехнулась.
Еще сильнее запахло жасмином и ягодами…
И если бы из серебряной лодки на берег не шагнула Королева Зимы – неизвестно, удержался бы Филипп или нет.
Но одно присутствие Мэб резко охлаждало все страсти и все чувства, кроме двух: восторга и страха. Волосы у нее были белые – абсолютно белые! – искрящиеся, как снег, чуть отливающие синим, голубым и розовым. И кожа была белой, чуть голубоватой. Глаза цвета грозового неба. Синие губы… У нее были синие губы! Вот уж кого Филипп не хотел бы целовать! И даже попробовать на вкус. Белый плащ, расшитый серебряными снежинками, переливался, как снежный покров, как ее волосы, по плащу разбросанные, и платье на ней было белое, с узором, напоминающим иней. На голове у Мэб была корона – не то изо льда отлитая, не то из хрусталя сотворенная, не то и вовсе из алмазов – ослепительно сверкали грани высоких, острых зубцов.
Зимний Рыцарь, следовавший за королевой, был предсказуемо одет в серебряные доспехи с тем же узором инея. Красивый юноша. Угрюмый и бледный, но в чем-то даже интереснее, чем золотистый красавец – Летний Рыцарь. И губы у него не пугающе-синие, как у его королевы, а только бледнее, чем у людей, словно Зимний Рыцарь замерз.
Четвертая лодка, черная лодка, достигла берега. Но стоявший в ней фэйри не пожелал ступить на землю. Король Слуа так и стоял, плотно завернувшись в свой черный кожаный плащ. Он тоже был бледен, едва ли не бледнее Зимнего Рыцаря, и тоже мрачен. Его присутствие нервировало…
Да, фэйри прекрасны, но скорее бы все это кончилось!
Де Камброн заговорил с ними. Отвечала ему только Моргана, как он и предупреждал. По его знаку Филипп опустился на одно колено и склонил голову перед королевами Лета и Зимы. Потом встал и трижды подтвердил свое согласие подписать договор. В руках у Морганы появились – словно из воздуха соткались! – пергамент с текстом и перо: не гусиное, а какой-то неведомой синей птицы. Филипп взял перо и оставил росчерк под длинным, бесконечным рядом подписей. Он успел найти взглядом подписи отца и брата прежде, чем Моргана свернула документ.
Де Камброн, не вставая с колен, достал из холщовой сумки корону Истинного Короля и протянул ее Моргане. В ее руках корона словно ожила: казалось, ветви, цветы и колосья то превращаются в настоящие, то обратно становятся золотыми. Опалы засияли так, словно на них упал отсвет пламени. Моргана подняла корону над головой, что-то произнесла и передала ее Титании. Та повторила то же действие и те же слова, и передала корону Мэб. От Королевы Зимы корона перешла обратно в руки Морганы. И она торжественно возложила ее на голову Филиппа.
Будь Филипп человеком, он бы в этот момент вздохнул с облегчением: все уже позади, почти позади! И, наверное, будь он человеком, в следующий момент он умер бы на месте от ужаса…
Потому что одиноко стоявший в черной лодке Король Слуа вдруг распахнул свой плащ, оказавшийся не плащом, а гигантскими крыльями, кожистыми, перепончатыми, как у летучей мыши, и, перелетев с лодки на берег, схватил Филиппа за плечи, и склонился к его лицу… Глаза у Короля Слуа напоминали кошачьи – желтые, с узким вертикальным зрачком. Губы были еще хуже, чем у Мэб: черные. А зубы, которые он приоткрыл в улыбке, – зубы у него были, как иглы, с загнутыми внутрь кончиками. Полный рот острейших иглообразных зубов. Улыбнувшись, Король Слуа быстрым, змеиным движением склонился и укусил Филиппа за шею. Боль от укуса была ужасающей, за гранью человеческих и даже вампирских представлений о боли. Филипп не сдержал крик. И в тот же миг Король Слуа отпустил его. Нет – отшвырнул так, что вампир, при всей своей силе и ловкости, не удержался на ногах.
Жуткие зубы и черные губы Короля Слуа были вымазаны кровью Филиппа. Фэйри медленно, с наслаждением облизнулся. Язык у него был длинный, узкий и тоже черный.
Моргана спокойным мелодичным голосом произнесла какую-то фразу. Потом настойчиво повторила ее. И де Камброн, выглядевший таким испуганным, словно это его укусил Король Слуа, перевел:
– Лето и Зима, и все правители и подданные мира фэйри признают вас Истинным Королем Франции. Король Слуа тоже признает ваше право на власть и венец, но он попробовал вашей крови и теперь его устам достаточно назвать ваше имя, чтобы вы явились на его зов и приняли суровую кару: в случае, если вы пойдете на поводу у темной половины своей сущности или пожелаете как-то нарушить договор с фэйри.
– Я понял, – пробормотал Филипп заплетающимся языком. – Но в договоре не слишком много пунктов, что я могу нарушить. Там вообще один пункт… Я разрешаю им находиться на землях Франции. И все.
– Они прежде не имели дела с вампирами, мой принц. Думаю, проблема в этом. Я сам не вполне понимаю ход их мыслей. И вряд ли кто-то из смертных или из тех, кто родился смертным, сможет их понять.
Шатаясь, Филипп поднялся. Удивительно, но корона крепко держалась на его голове: не свалилась во время падения. Рана на шее дьявольски болела. Дьявольски… Вот с кого рисовали дьявола! С Короля Слуа! Ему только рогов не хватает. И еще одного лица – на заднице. Впрочем, его задницы Филипп не видел… И не хочет, совершенно не хочет видеть… Что, если фэйри читают мысли и Король Слуа обидится за непочтение? Черт, скорее бы они ушли, скорее бы…
Словно повинуясь его мыслям, фэйри вернулись в свои лодки.
Король Слуа и обе королевы с рыцарями отплыли. Не попрощавшись. Манеры у фэйри оставляли желать лучшего.
Вивиана вошла в свою белую лодку, а Моргана задержалась и что-то сказала де Камброну. Что-то, в ответ на что старик залился благодарными слезами и упал к ее ногам, целуя подол ее траурного платья. А потом Жозеф-Мари де Камброн шагнул к белой лодке… Чуть помедлил, обернулся, посмотрел на Филиппа отстраненно и нежно, словно на ребенка, с которым прощается навсегда.
– Госпожа Моргана сказала, что меня удостаивают высочайшей чести. Как последнего в моем роду, как последнего Хранителя Тайны, за многие века нашей преданной службы… Они забирают меня с собой на Авалон. Я увижу Остров Яблонь. А вам, мой принц, я желаю править долго. Или вечно. И помните их истинные имена. В случае великой беды вы сможете их призвать.
Де Камброн сел на дно лодки. Моргана и Вивиана встали по сторонам от него, как изваяния. Лодка тронулась, и прежде, чем она достигла середины озера, от воды начал подниматься белый туман, скрывший сначала – лодки с правителями фэйри, затем – весь мир вокруг.
Туман развеялся так же быстро, как в первый раз.
Филипп стоял возле маленького пруда, посреди леса святой Женевьевы.
Де Камброн говорил, что с уходом фэйри возникает чувство великой утраты.
У Филиппа с их уходом возникло чувство величайшего облегчения.
Хоть бы больше никогда их не видеть.
Шея болела. Он был голоден и чувствовал себя измученным, словно ему вернули смертное тело.
К тому же близилось утро.
Время будто решило сыграть злую шутку, безжалостно выбросив из и без того короткой летней ночи несколько часов. Когда де Камброн начал произносить слова вызова, едва минула полночь, а теперь небо на востоке уже светлело. Филипп очень, очень давно не видел, как занимается рассвет, и едва сумел подавить приступ паники. Он был один посреди леса, укушенный мерзкой тварью, ему было больно и плохо. Сосущая пустота внутри сводила с ума, будто он не питался несколько дней, но уже не было времени на то, чтобы добраться до деревни и кем-нибудь перекусить, не было времени даже на то, чтобы разыскать приготовленный де Камброном гроб. Да и куда с ним деваться, с этим гробом? Оставаться на день в деревне без охраны было бы слишком рискованно.
Чертовы фэйри! И чертов де Камброн! Уплыл на какой-то остров с яблонями и бросил его на произвол судьбы! Знать бы заранее, что дело может так скверно обернуться, следовало взять с собой Жака. Но ведь нет же, Филипп счел, что в этот раз обойдется без него! И что теперь?
Филипп обреченно застонал и огляделся по сторонам.
Небо стремительно светлело, рассеивался сумрак, трава стала влажной от росы и над озером легкой дымкой начал подниматься туман, самый обычный жиденький туман, предшествующий рассвету. Где-то в кустах зачирикала птичка и ей тот час отозвалась вторая. Природа пробуждалась, радостно приветствуя новый день.
.Филипп ушел подальше от берега пруда, выбирая место посуше, а на самом деле просто оттягивая неизбежное. Земля везде одинакова: это липкая грязь, в ней полно насекомых, червей и прочей мерзости!
Неужели нет иного выхода?! Пережидать день, закопавшись в землю это худшее, что только может произойти! Это даже хуже, чем укус Короля Слуа, который, кстати, так и не затянулся до конца и по-прежнему адски болит. Филипп вспомнил черные губы и острые, как иглы зубы, впивающиеся в его шею и содрогнулся. Нет… Пожалуй, ничего не может быть хуже укуса Короля Слуа.
Прядь волос упала ему на глаза, убирая ее, Филипп наткнулся пальцами на корону и снял ее, видя, как тот час потускнели опалы. Какого черта вообще ему понадобился этот договор с фэйри? У них теперь есть возможность гулять по землям Франции. А ему какая с этого польза? Он что, действительно когда-нибудь решится просить их о помощи? Да ни за что на свете! Или ему так нужно именоваться Истинным Королем? Доказать что-то давно покойному старшему брату?
Перед внутренним взором Филиппа тот час предстало скептичное лицо Луи, произнесшего: «Ты все-таки вызвал фэйри, несчастный глупец, хотя я предупреждал тебя, что этого делать не стоит. Теперь Король Слуа съест тебя на завтрак, как только сочтет, что ты ведешь себя плохо. Так тебе и надо».
У самого берега озера Филипп нашел сумку де Камбона и спрятал корону туда. А потом, прижав ее к груди, улегся на траву и закрыл глаза.
«У Франции должен быть договор с фэйри, – мысленно ответил он брату, – иначе ей никогда не выбраться из хаоса. Ты сам его заключал, хотя не очень-то и хотел. А Король Слуа просто неприятная неожиданность. Кто же знал, что королевам вздумается притащить его с собой?»
Что там сказал де Камброн? Он убьет вас, если вы пойдете на поводу у темной половины своей сущности… Что это может значить в понимании фэйри? Все, что угодно! Абсолютно все! Впрочем, не стоит сейчас думать об этом. Если он не сможет укрыться от солнца, вскоре здесь найдут его обгорелые косточки с закопченной короной в скрюченных пальцах.
О том, что вампир может спрятаться от солнца под землей, Филипп знал только с чужих слов, никогда еще рассвет не застигал его беспомощным вдали от укрытия. Говорили: вампиру нужно только пожелать, чтобы земля приняла его, и она тут же расступится и поглотит его, как зыбкое болото. И так же, как болото, затянется сверху, не оставив и следа того, что здесь что-то происходило.
