Текст книги "Принц Крови (СИ)"
Автор книги: Елена Прокофьева
Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)
Глава 3.
1.
Новый 1793 год начался с казни бывшего короля, что явилось скорее акцией чистой ненависти, нежели действом, имеющим практический смысл, потому как французская армия давно начала одерживать убедительные победы над австрийцами, и о захвате Парижа речи уже не шло. Говорят, – как год встретишь, так его и проведешь, и все, что происходило во Франции позже, уводило ее все дальше и дальше от порядка и процветания, от радужных идей о всеобщем благе и вообще от здравого смысла, превращая действительность в какой-то кошмарный сон, управлять которым не особенно получалось даже у тех, кто изначально были его творцами.
Интервенты были разгромлены, король был казнен, но окончательной победы революция почему-то не могла одержать. В марте началось контрреволюционное восстание в Вандее, настолько масштабное, что грозило перерасти в гражданскую войну. В ответ на это Друзья Народа организовали Комитет Общественного Спасения, не слишком хорошо исполнивший изначально возложенную на него задачу и так и не сумевший окончательно подавить восстание, но под лозунгом «Отечество в опасности!» очень быстро получивший абсолютную и безграничную власть в стране, дающую ему возможность распоряжаться финансами, отрешать чиновников от должностей, а так же казнить и миловать практически без утруждения себя судопроизводством. Главой его стал Максимилиан Робеспьер, человек, призвавший французов отказаться от религии и заменить ее культом Разума, но при этом заявивший, что революцию может спасти только террор и тотальное уничтожение всех несогласных, – утверждение довольно далекое от разумного, учитывая размытость понятия «несогласный».
С тех пор гильотина работала целыми днями не переставая, и кровь людей в чем-то несогласных с Робеспьером лилась рекой. Кровь врагов и бывших друзей, – аристократов, священников, солдат и офицеров, журналистов и членов Конвента обильно заливала дощатый помост столь своевременно изобретенного устройства, позволявшего казнить легко и быстро. К концу года в числе прочих под нож была отправлена бывшая королева Мария-Антуанетта, а чуть позже бывший герцог Орлеанский Филипп Эгалите. В начале следующего года голов лишились и бывшие лидеры революции, некогда горячо любимые народом, Дантон и Демулен. Что было характерно и для тех и для других, – все эти люди, успевшие совершить в жизни немало гадостей, шли на смерть с высоко поднятой головой и умирали красиво.
Магический Париж больше не являлся отражением Парижа человеческого, но это потребовало немалых усилий. Навести в городе порядок после нескольких лет абсолютной анархии было совсем не просто, даже имея необходимые полномочия. Вампирам, большинство из которых успели прочувствовать, как это здорово – убивать, было трудно снова наступить на горло своей природе и возвращаться к соблюдению закона, переходя на ущербное питание, которое по-настоящему не насыщало, сколько бы крови ты не выпил. Периодически кто-нибудь из них не находил в себе сил остановиться и отправлял человека в мир иной, и если бы Филипп убивал за каждый такой проступок, скоро он оказался бы единственным вампиром в Париже. Ну, разве что, с ним остались бы Эмиль Патрю и парочка таких же малахольных, кто не преступал закон никогда и ни при каких обстоятельствах. В конце концов, существовали ведь и другие наказания, не столь радикальные, как смертная казнь: преступника можно было иссушить до полного бессилия, его можно было уложить в гроб на недельку или две, что, как известно, неплохо настраивает на философский лад и учит думать, прежде чем что-то делаешь.
Совет по-прежнему не вмешивался в происходящее в Париже и никак не проявлял своего отношения к захвату власти столь неблагонадежной личностью, как Филипп. То ли господа старейшины вообще не имели достоверной информации из Франции, то ли – что более вероятно – просто выжидали, что будет дальше, понимая, что при любом раскладе, там не станет хуже, чем уже есть.
Больше всего проблем, как обычно, доставляли охотники, наладить отношения с ними и заставить соблюдать старые договоренности оказалось непросто, особенно учитывая то, что вампиры и сами порой все еще их нарушали. За каждую отнятую человеческую жизнь, охотники теперь требовали адекватного возмездия. И то, что люди убивают друг друга, не задумываясь, по несколько десятков за день, совсем их не смущало. Истреблять себе подобных – святое человеческое право, и это вовсе не значит, что нечисти тоже нет нужды церемониться. В принципе, справедливо.
Охотники вообще, оказывается, знали больше, чем это можно было предполагать, и были в курсе почти всего, что происходило в Париже во времена безвластия. Они помалкивали до поры до времени потому, что ничего предпринять не могли, но тщательно собирали информацию, от их бдительного ока не укрылся даже вызов демона на кладбище в ночь перед взятием Тюильри, а ведь была такая буря… В кустах они прятались, что ли? Хотя нет, безучастно прятаться охотники не привыкли, повыскакивали бы и все испортили. Скорее всего, они просто подрядили себе на службу какого-нибудь колдуна, который смог засечь магический след. Вот же зараза… И теперь они требовали расследования преступлений и наказания виновных, а иначе грозились выложить все, что им известно, представителям ковена, как только те соизволят вернуться в Париж.
Филипп отвечал на это, что не собирается нести ответственность за все, что происходило в городе до его вступления в должность, а про себя все чаще с симпатией вспоминал Ла Морта, так ратовавшего за то, чтобы позволить крысам добить проклятых охотников, вечно лезущих не в свое дело. Жаль, что это практически невозможно, – на смену убитым охотникам всегда приходят новые, молодые, горячие и твердолобые. Еще более твердолобые, чем предыдущие. Кстати, эти самые охотники, имей они совесть, должны были бы поблагодарить Филиппа за избавление Парижа от Ла Морта, так ведь нет же! Вместо этого они демонстрируют совершенно откровенно, с какой неприязнью и подозрением относятся к новому принцу города, считая его едва ли не чудовищнейшим из всех проклятых кровососов, и как они надеются на то, что вскоре в Париж вернется мадам де Пуатье и призовет его к ответу за все совершенные злодеяния. Ну, не мерзавцы ли?
Впрочем, все это были мелочи, досадные, но несущественные. Настоящей проблемой, которую нужно было решать, и решать срочно оставались крысы, которые вели себя все более нагло. Банды оборотней в открытую разгуливали по Парижу, – к счастью, пока еще хотя бы в человеческом обличии, – вербовали новых сторонников, обращая в себе подобных городскую голытьбу, из тех, кто поагрессивнее, устраивали стычки, и выглядело все это так, будто они уже видят город своим. С начала весны в Париже бесследно пропали несколько групп охотников, патрулировавших улицы, и можно было предполагать, что они не поладили с крысами. Протест, в обычном порядке отправленный главой охотников крысиному предводителю, канул куда-то в неизвестность, и кое-кто из законопослушных крыс, которых в городе оставалось наперечет, утверждал, что прежнего вожака стаи и на свете давно уже нет, а власть нынче делят два бандитских главаря, один из которых сын убиенного, а другой – собственно, убийца. В общем, все обстояло так, как и говорил когда-то Вадье.
Самое печальное, что с крысами уже ничего невозможно было поделать, – они расплодились так обильно, что задавили бы количеством любого противника, и Филиппу ничего не оставалось, как сидеть и ждать, когда ситуация переменится. Надеяться можно было лишь на то, что оборотни устроят крупномасштабное сражение и перебьют друг друга хотя бы отчасти – как и было когда-то несколько столетий назад, – но те, то ли помнили печальный опыт прошлого, то ли, что более вероятно, просто не чувствовали уверенности в своих силах и не отваживались на столь серьезный шаг.
Принц вампиров приглядывал за ними с безопасного расстояния. У него имелось несколько шпионов в обоих кланах, снабжавших его информацией за определенную плату. Одним из них был старый приятель Вадье, лавочник из Сен-Дени, формально не участвовавший в войне за дележку власти, но, как крыс, каким-то боком принадлежавший к семье ныне покойного вожака стаи, конечно, хорошо знающий его преемника. Этого последнего звали Матье Рюис, он был сыном убитого вожака, – каким по счету, лавочник затруднялся ответить, но точно не старшим. Он был крысенышем от рождения, отчаянным, злобным и кровожадным, большую часть жизни проходившим в шкуре, и не часто выходившим на поверхность.
– Отец никогда не планировал делать его своим преемником, Боже упаси, у него были старшие сыновья, более годные для этой роли, – рассказывал лавочник Филиппу, – Кто бы мог подумать, что так все обернется… Всех перебили. И теперь Матье остался за главного. Ему самому это не в радость, да что поделаешь?
Ничего не поделаешь. Матье Рюис не слишком хорошая кандидатура на роль вожака, но не всегда есть возможность выбирать, – соперник его умней, хитрей и сильней, манипулировать им было бы гораздо сложнее.
Ждать, пока крысы окончательно передерутся, пришлось почти целый год, да и то, в конце концов, Филиппу пришлось подкинуть им повод сойтись в бою, снабдив глав обеих стай ложной информацией о том, что соперник собирается воспользоваться помощью извне. На самом деле, это было не так. Оба главаря слишком горели желанием власти над городом, чтобы позволить себе подобные альянсы.
В начале октября 1793 года рассвирепевшие крысы, наконец, устроили масштабную драку. Как именно все происходило в условиях подземной дислокации армий, Филипп представления не имел, но явно это не имело ничего общего с привычной для него стратегией и тактикой ведения войны. Крысы бились тихо и жестоко в своем зверином обличии и не используя иного оружия, кроме когтей и зубов, – так, как привыкли, в узких лабиринтах катакомб и канализационных тоннелей, в кромешной тьме. Что именно тут имело значение, количественный перевес, физическая сила или отвага, понять было трудно, но, как это часто бывает и у людей, победу одержал более старший, хитрый и опытный вожак, изрядно подсократив армию молодняка под предводительством Матье Рюиса, и обратив ее в бегство.
Теперь, наконец, Филиппу настала пора действовать, а именно, по настоящему предложить проигравшей стороне свою поддержку. К счастью, у крыс не было никаких правил относительно поединков за власть, добиться победы можно было любой ценой, главное результат.
В доме лавочника из Сен-Дени Филипп собирался встретиться с проигравшим, но, хотелось бы надеяться, по-прежнему пылающим жаждой мести Матье Рюисом, и предложить ему поддержку вампиров взамен на клятву верности.
На эту ответственную встречу Филипп собирался взять с собой Вадье, которого знал, и которому, возможно, доверял лавочник. Но самое главное, Вадье нынче олицетворял собой все колдовское сообщество города, и нужно было, чтобы юный Рюис видел, что маги заодно с принцем вампиров и на их поддержку ему тоже можно будет рассчитывать.
Охотникам о предприятии никто не докладывал, но они, по обыкновению, все разнюхали сами и в ультимативном порядке навязались участвовать в переговорах. Ввиду ответственности момента, на встречу с крысами собрался один из глав местного сообщества защитников людей от монстров Клод Бермон, и отказаться от его присутствия было совершенно невозможно. Учитывая, что охотники имели длинный список претензий к Вадье, которому ковеном был подписан смертный приговор еще в благополучные дореволюционные времена, тот был совсем не в восторге от присутствия Бермона, и Филиппу стоило труда уговорить его составить им компанию, уверяя, что охотник сможет удержаться от немедленного приведения приговора в исполнение. И цель его вовсе не в том, чтобы устроить ему, Вадье, коварную ловушку, а лишь в том, чтобы помешать монстрам сговариваться за его спиной.
Желая максимально сократить совместное времяпровождение, люди и монстры назначили встречу неподалеку от дома лавочника, у аббатства Сен-Дени. Охотник явился заблаговременно, по крайней мере, его одинокий унылый силуэт Филипп издалека заметил неподалеку от входа в церковь.
Ночь была холодной и ветреной, небо затягивали тучи, а редкие фонари горели так тускло, что совсем не рассеивали тьму. Вампиру это ничуть не мешало, и Вадье едва поспевал за ним, поминутно оступаясь и чертыхаясь сквозь зубы. На улицах было тихо, но за стенами аббатства царило какое-то странное оживление, из распахнутых дверей вырывались блики огня, ветер доносил обрывки разговоров и вонь полуразложившихся трупов.
– Что там происходит? – удивился Вадье.
– Хотел бы и я это знать, – отозвался Филипп и вдруг исчез.
С XIII века аббатство Сен-Дени было превращено в королевскую усыпальницу. Несколько столетий здесь хоронили монархов и членов их семей, – всех, за небольшим исключением. Филипп не был в Сен-Дени довольно давно, со времени своего прибытия в Париж, сорок с лишним лет назад, когда он, как и полагалось блудному сыну, явился навестить могилы предков, а так же современников и потомков, да и свою собственную, в которой лежало чужое тело, незаконно удостоившееся чести упокоиться среди государей. Впрочем, навестить – сильно сказано, ведь он не имел возможности войти в церковь, мог только остановиться неподалеку и представить себе внутреннее убранство храма смерти, где некогда ему приходилось бывать часто, – гораздо чаще, чем хотелось бы.
Филипп очень хорошо помнил величественные надгробия своих далеких предков, монархов ушедших династий, чинно лежащие скульптуры королей и королев, принцев и принцесс, смиренно сложивших ладони в молитве или прижимающих к груди собственные кишки. Когда он был маленьким, ему нравилось рассматривать каменных собачек или львов у ног покойных, а исповедник потом рассказывал им с Луи, что собачки на надгробиях символизируют верность, а лев вовсе не защитник умерших владык от поползновения темных сил, – как предположил Луи, – а символ воскресения. Почему? А потому, что у новорожденных львят глазки открываются на третий день… В детстве Филиппа особенно впечатляли огромные двухэтажные надгробия Франциска I и Людовика XII, ему хотелось, чтобы когда-нибудь и на его могиле поставили такое же. Он никому в этом не признавался, ведь правящим монархом ему не бывать, а принцев обычно хоронят скромнее, но в тайне мечтал, что станет великим полководцем, падет в бою и тогда опечаленный брат-король в качестве исключения все же прикажет водрузить над ним столь же значительный памятник.
На надгробие Людовика XII, – огромное ложе, окруженное статуями и колоннами, в глубине которого не было видно спящего вечным сном короля, – Филиппу очень хотелось забраться, чтобы посмотреть, как же он там лежит да и лежит ли вообще. Однажды он даже почти проделал это, когда думал, что его никто не видит, но уже у самой цели его отловил какой-то монах, и потом Филиппу пришлось выслушать длинную проповедь Мазарини на тему, как подобает хорошим мальчикам вести себя в стенах храма Божьего.
Мечтам Филиппа не суждено было сбыться. Он не стал великим полководцем, не погиб в бою, и вообще не умер. Да и потом, Бурбонов хоронили уже иначе, чем королей эпохи Возрождения, они лежали в подземной крипте под строгими черными плитами. Дед и бабка, отец и мать… И Филипп легко мог представить себе, как рядом с их могилами появляются новые, накрытые точно такими же аккуратными тяжелыми плитами, на которых свежей позолотой выбивают имена Людовика XIV и Людовика XV, и где еще остаются свободными места для их потомков. Мог представить, но не мог увидеть… В то время он и близко не мог подойти к аббатству. Сен-Дени находилось словно в коконе света, режущего глаза вампира ослепительно сияющим серебром, защитная магия церкви, где на протяжении многих веков возносились молитвы Богу, казалась нерушимой, как самый надежный бастион. И, вместе с почти иррациональной печалью, что ему нет места в этих стенах, и он никогда так и не сможет залезть на надгробие Людовика XII, чтобы как следует его рассмотреть, Филипп чувствовал умиротворение от того, что те, кого он когда-то любил, находятся под надежной защитой от всякого зла, и ничто не может нарушить их покой. Он действительно думал – ничто…
А сейчас Сен-Дени утопало во тьме. И тьма эта казалась более густой, чем на улице, вязкой и жирной, как прогорклое масло. Аббатство было разорено и разграблено, все ценности отсюда давно унесли, алтари разрушили, многие надгробия были сдвинуты со своих мест, и там, где они стояли раньше, зияли зловонные ямы. Даже крыша оказалась наполовину разобрана и в прорехи все еще капала вода после недавнего дождя, собираясь в лужи на грязном каменном полу… Зрелище это было настолько чудовищным, что не поддавалось осмыслению. В городе, захваченным тьмой, оставалось совсем не много островков света, последних столпов порядка, удерживающих мир от катастрофы, но люди упорно продолжали ломать фундамент под своими ногами, всеми силами стремясь скорее обрушить Париж в пропасть. Если бы Филипп не знал наверняка, что в этот раз обошлось без потусторонних сил, он бы подумал, что город захватил демон и теперь исподволь руководит поступками смертных, подталкивая их к гибели. Но ведь это было не так. Ничто не смущало человеческой свободной воли, люди сознательно выбирали тьму, давая ей все больше и больше пищи. Защита Сен-Дени пала, тьма обильно сочилась из всех щелей, и всякая тварь могла питаться ею, хоть обожрись, даже странно, что пока еще сюда не сползлась всякая мелкая нечисть. Должно быть, тварей отпугивала даже память о былой святости этого места, им было страшно приближаться к стенам аббатства.
Филипп не стал спускаться в подземную крипту, где была похоронена его семья, уже знал, что там тоже царит разорение. Вместо этого он вышел из оскверненной церкви на кладбище, туда, где горел костер, и двое санкюлотов, видимо, оставшихся за сторожей, коротали ночь за приятной беседой, не обращая внимания на зловоние. Должно быть, уже привыкли. Они не заметили тенью скользнувшего мимо них вампира, может быть, только ощутили внезапный холодок на душе, но не придали этому значения, они ведь не верили в потустороннее, они и в наличии собственной души сомневались… А тот отправился вглубь кладбища, к ямам, куда были свалены вытащенные из гробов тела, щедро посыпанные негашеной известью, теперь, впрочем, почти размытой дождем. Он знал, куда идти. В ночной тьме клубилась болотно-зеленая дымка некромантической силы, какая всегда появляется на оскверненных кладбищах над неупокоенными мертвецами.
Филипп остановился на самом краю ямы, куда были свалены тела его родственников. Ему не нужно было знать, в чем они были похоронены, чтобы узнать всех. Генриетта и Лизелотта, Людовик, Мария-Терезия, отец, мать и дети, – все умершие дети, покрытые бурой слизью сгнившей плоти тоненькие косточки в обрамлении полуистлевших кружев.
Филипп стиснул зубы в бессильной ярости. Пусть этот город целиком провалится в ад, пусть его растерзают крысы и сожрут демоны, ничего другого он не заслужил. Нужно было по примеру Ла Морта и его братии пировать здесь в свое удовольствие, наблюдая за тем, как он превращается в руины, а потом уйти, не оглядываясь, и забыть обо всем, что связывало с ним. А на последок вломится в Конвент и вырвать сердца всем его членам.
Он услышал сзади шаги, но не обернулся, знал, что это Вадье с Бермоном. Должно быть, устали его ждать и отправились на розыски.
– Черт возьми, этому вы тоже найдете оправдание? – сказал колдун, останавливаясь у ямы, и видимо, продолжая начатый еще за стенами Сен-Дени разговор, – Они убили живых тиранов, а теперь решили уничтожить и память о французской монархии? Или им просто захотелось убедиться, что венценосные покойники гниют точно так же, как простые смертные?
– Они сделали это не из ненависти, а ради гробов, – неохотно проговорил Бермон.
– Да что вы говорите? Зачем же им понадобились гробы? – удивился Вадье.
– Они плавят свинцовые пластины с саркофагов на пули.
Охотник указал в сторону противоположного конца кладбища, где возвышалась какая-то уродливая конструкция.
– Видите, даже приволокли литейный станок, чтобы не возиться с перевозкой.
– Пули?! Вы говорите – пули?! Они осквернили кладбище ради пуль? – изобразил возмущение Вадье.
– А вы полагаете, что это следует делать исключительно для обрядов черной магии? – разозлился Бермон. – Не вам их судить! Не вам судить кого бы то ни было! Вы совершали деяния гораздо более чудовищные и омерзительные! Я не оправдываю осквернения могил, но эти преступления не имеют к нам отношения!
– Не имеют? Да вызов десятка демонов не сотворил бы с городом того, что учинили ваши подопечные!
– Люди порой творят такие злодейства, что никаким демонам не под силу, тут я с вами согласен. Но им же за них расплачиваться. И, полагаю, уже скоро… Возможно, вы слышали пословицу, – есть время разбрасывать камни и есть время собирать.
– Что-то разбрасывание затянулось, вы не находите?
– Придет время и собирать. Слишком уж далеко все зашло. Будет время каяться и сожалеть о содеянном, нужно только набраться терпения… Господь велел нам прощать.
– По счастью, нам ваш Господь не указ, – тихо сказал Филипп.
– Что вы собираетесь делать? – всполошился охотник.
– Ничего. Идемте, я полагаю, крысы уже заждались нас.
И вампир первым отправился прочь с кладбища.
У дома лавочника было очень тихо и очень темно, и с первого взгляда могло показаться, что вокруг нет ни души, да и в доме все давно спят, окна были закрыты ставнями, через которые не пробивался свет. Но вокруг билось множество сердец, и, судя по ритму, их обладатели отнюдь не почивали спокойным сном.
– Не слишком ли много здесь ваших людей? – спросил Филипп охотника, – Вы согнали сюда всех?
– Далеко не всех, – поспешил заявить Бермон, – И не думаю, что ваших здесь меньше.
– Может быть, и не меньше, но их сердца не колотятся, как сумасшедшие. Невозможно понять, где люди, а где крысы.
– Крыс поблизости нет, иначе мне дали бы знать.
– Был бы рад вам довериться, – сказал Филипп, – однако сомневаюсь, что, несмотря на все свои непревзойденные боевые навыки, ваши люди смогут заметить затаившихся в засаде оборотней. Тем более, ночью.
Тут от угла одного из близлежащих домов отделилась тень и бесшумно приблизилась к говорившим. Охотник и колдун едва удержались от того, чтобы схватиться за оружие, все же, несмотря на принятые меры предосторожности, никто не чувствовал себя в безопасности.
– Где вас носит, черт возьми? – тихо спросил выступивший из темноты Лоррен, – Я уже собирался вас разыскивать.
– Господин Бермон уверяет нас, что здесь все спокойно, – сказал Филипп.
– Крыс поблизости не видно, – согласился Лоррен, – зато союзничков хоть отбавляй. Охотники обосновались здесь еще до наступления темноты, и ничего подозрительного не замечали. Что любопытно, в лавку никто не заходил, кроме обычных посетителей. И все, кто был, вскоре выходили.
– Но, между тем, там бьются два сердца.
– Именно так. Либо мальчишка явился на место встречи прямо с утра, либо в лавку есть какой-то тайный ход, которого мы не нашли. И, в таком случае, я не поручусь, что крысы не сидят где-нибудь в засаде.
– Никаких тайных ходов там нет, – поморщился Вадье, – Это всего лишь лавка. И, если ты говоришь, что там бьются только два сердца, какая может быть засада?
– Я думаю, нам следует перестать трястись от страха и войти, – проговорил Филипп, – Если мы так боимся крыс, не стоило ввязываться в переговоры.
В лавке царил полумрак, горели лишь несколько свечей в канделябре. Все было тихо, мирно и чистенько, пол выскоблен до белизны, на прилавке аккуратно лежали отрезы тканей, приготовленные для завтрашнего торгового дня. За небольшим столиком в углу сидели два господина, занятые игрой в кости. Одним из них был уже хорошо знакомый Филиппу благообразный лавочник, другим – мужчина неопределенного возраста, косматый и на вид довольно неопрятный, с кудлатой пегой бородой. Филипп мысленно застонал, – вот вам, пожалуйста, еще один Ла Морт, что за наказание?!
– Полагаю, это не юный Матье Рюис, – заметил он флегматично.
Лавочник поднял взгляд от стола и с несчастным видом посмотрел на Филиппа.
Бородач тоже обратил свой взор на вошедших и широко улыбнулся, явив ряд неожиданно белых и ровных для такой диковатой внешности зубов. У обычных людей такие зубы встречаются редко. Все же оборотня легко отличить от человека, стоит только заглянуть ему в рот.
– Приветствую вас, господа, – сказал тот, неспешно поднимаясь – Вы совершенно правы, я не Матье Рюис. По дороге сюда с юношей случилось несчастье, к сожалению. Он оказался слишком упрям и агрессивен, с ним вообще, знаете ли, очень трудно было о чем-либо договориться. И мне, право, жаль и даже обидно, что вы пригласили для переговоров его, а не меня. Я решил исправить это недоразумение.
– Как интересно, господа, неужели нас изволил почтить визитом сам месье Ренар? – проговорил Филипп, задумчиво разглядывая оборотня, – загадочный и неуловимый главарь мятежных крыс, известный своей кровожадностью.
– Собственной персоной, – подтвердил бородач.
О предводителе восставших оборотней Филипп слышал немало, в основном то, что он свиреп, беспощаден и неуправляем. А еще – параноидально осторожен. Крысы его боялись, и многие из них видели в нем достойного правителя, который не потерпит неповиновения. Другие считали Ренара опасным психопатом и хотели от него избавиться.
Ренар на мгновение встретился взглядом с вампиром, и тот час отвел глаза. Филипп едва заметно улыбнулся.
– Почему вы думаете, что мы захотим с вами разговаривать? – меж тем обратился к оборотню Бермон, – Вы развязали войну между кланами, позволяли своим подданным дикие выходки и выказывали намерение захватить город!
– Дикие выходки, как вы изволили выразиться, это издержки военного времени, – ответил оборотень, – Все их себе позволяли, и люди и вампиры. Давайте не будем меряться количеством совершенных грехов, иначе, боюсь, вы не останетесь в выигрыше. Что же касается намерения захватить Париж, это и вовсе глупость. Несколько столетий назад крысы действительно правили городами, но теперь, к сожалению, такое невозможно. Даже если мы перебьем всех парижских вампиров, победа будет недолгой. Нам не сладить с Советом вампиров. Как только люди восстановят в Париже порядок, господа древние кровососы тут же явятся во всем своем величии и блеске, сгонят сюда свои войска, и поставят на место убиенного принца кого-то другого.
– С чего вы взяли, что сможете перебить вампиров? – удивился Филипп, – Или, тем более, убить меня? Делая такие заявления, вы явно не думаете о том, что мне хватит пары секунд, чтобы лично вам свернуть шею.
– Я сказал – если. У меня нет желания с вами драться и выяснять, кто сильнее, – оборотень хмыкнул, глядя на скептичное лицо вампира, и поднял руки, демонстрируя, что сдается, – Ладно-ладно, вы сильнее… Но вот свернете вы мне шею, а дальше что? Что вы будете делать с сонмищами неуправляемых крыс? Не станет меня, между моими подданными начнется грызня за власть. Продолжатся дикие выходки, которые так претят господам охотникам. Вы этого хотите?
– Так уж и с сонмищами? Вы все же оборотни, – люди, а не животные и не размножаетесь так… интенсивно, как обычные крысы. Вас не может быть слишком много. И, к тому же, после последней потасовки ваши ряды изрядно поредели.
– Это у вас неверные сведения…
– Мы можем выяснять часами, кто кого победит, – перебил его Бермон, – Вы за этим явились сюда, месье Ренар? Или хотите заключить соглашение? Излагайте свои условия.
– Они вас удовлетворят, господа. Я не потребую ничего невозможного. Мы остаемся полновластными хозяевами нижнего города, но вам до этого не должно быть дела, потому что подземелья никому, кроме нас, не нужны и не интересны. Мои подданные будут иметь возможность заниматься ремеслом и торговлей в Париже по своему усмотрению, точно так же, как и прежде. Взамен я гарантирую вам порядок и лояльность и даже, возможно, помощь в каких-то чрезвычайных обстоятельствах, если и вы пообещаете мне то же самое. Но я не стану давать вассальную клятву принцу вампиров. С какой стати, собственно? Разве охотники дают клятву верности вампирам?
– Еще чего не хватало, – Бермон от возмущения даже побагровел.
– И ковен не дает никаких обязательств…
Ренар обернулся к Вадье, но тот лишь равнодушно пожал плечами, к ковену он никакого отношения не имел.
– Ну, так пора покончить с этим обычаем и в отношении оборотней. Когда-то вампиры победили крыс и имели право требовать подчинения, но с тех прошло много лет, все изменилось. Отныне мы должны быть на равных.
Воцарилось молчание. Филипп нарочно тянул паузу, наблюдая за выражением глаз оборотня.
– Вы не очень хорошо понимаете смысл вассальной клятвы, – проговорил он, наконец, – Она обременяет скорее вампиров, обязывая их оказывать поддержку правящему королю крыс в ваших бесконечных внутренних раздорах. Хотите ее лишиться, – извольте. Мне дела нет до оборотней, если они не станут путаться у меня под ногами.
– В таком случае, мы можем считать переговоры успешно завершенными.
– Можем, – согласился Филипп, – если у господина Бермона больше нет к вам вопросов.
– Каким образом мы сможем поддерживать с вами связь? – спросил охотник, – Старые каналы не работают.
– Будут новые. Мои люди сами свяжутся с вами в ближайшее время.
– Хотелось бы надеяться.
– Что ж, если это все, имею честь откланяться, – заявил оборотень, уже у порога оборачиваясь к вампиру, – К вашему высочеству мы тоже отправим послов, как полагается.
Филипп никак не отреагировал на это сообщение. И крыс покинул собрание.
– Что скажете? – спросил Бермон, как только за оборотнем закрылась дверь, – Вы верите ему?
– Поживем-увидим, – ответил Филипп, – Я тоже вынужден покинуть вас, господа. Меня ждут дела.
Охотник посмотрел на него подозрительно, но ничего не сказал.
Выйдя из лавки и слившись с темнотой, Филипп скользнул мимо постов охотников, поджидающих своего парламентария, вниз по улице, и свернул в неприметный переулок, выходивший к какой-то свалке отбросов.
Из темноты к нему вышел Жак.
– Все сделали, как вы велели, монсеньор.
Все же общаться телепатически было очень удобно. Прошло не так много времени с тех пор, как Филипп начал подкармливать слугу своей кровью, а связь между ними была уже вполне сносной. Жак слышал приказы на расстоянии.
– Где он?
– Здесь рядом, хотел шмыгнуть в какую-то щель, едва поймали.
