Текст книги "Принц Крови (СИ)"
Автор книги: Елена Прокофьева
Соавторы: Татьяна Енина (Умнова)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 50 страниц)
Его величество так и не одарил брата недвижимостью, и, как выяснилось, оказался весьма прозорлив. Не прошло и ста лет, как во Франции разразилась революция, и все земли перешли в руки черни. Потом у них, конечно, все отобрали снова, но к бывшим хозяевам имущество вернулось далеко не в полном объеме. А золото не обесценилось. И драгоценные камни не потеряли в своей стоимости, даже наоборот. Филипп хранил свои сбережения в разных банках и хотя, в перипетиях войн, революций и прочих катаклизмов, некоторые из них переставали существовать, другие напротив крепли и богатели, выплачивая своим клиентам весьма солидные проценты с вкладов.
Но все это было позже, а в тот последний вечер, когда Филипп готовился покинуть Версаль, чтобы никогда больше туда не возвращаться, он крепко обнял брата и тот обнял его в ответ.
– Не могу поверить, что больше не увижу тебя, – сказал король.
– Но ты хотя бы будешь знать, что я все еще брожу по земле, тогда как мне придется пережить известие о твоей кончине. Умрет Лизелотта, умрут дети, и не останется никого на этом свете, кого я знал и любил.
– У тебя есть Лоррен, – заметил король.
– Это примиряет меня с действительностью, – согласился Филипп.
Прикинуться мертвым принцу не составило труда. Сложнее оказалось устроить похороны, ведь невозможно было сделать так, чтобы покойника ни разу не вынесли на свет, и уж подавно – чтобы над ним не читали молитв и чтобы его не отпевали в церкви.
Поэтому тот час же после того, как врач констатировал егосмерть, не совсем умершего Филиппа подменили приготовленным заранее настоящим покойником, подходящей комплекции, лицо которого закрыли восковой маской, вылепленной с лица герцога Орлеанского. Восковые маски были традицией среди знати и особенно среди представителей королевского семейства: прощание всегда было долгим, а тело в прогретой свечами комнате начинало разлагаться, лицо менялось не к лучшему… Воск же сохранял видимость благообразия черт и ровного тона кожи. Так что, вдыхая вонь разложения, стража у ложа усопшего и придворные, явившиеся для прощания, ничуть не удивлялись тому, что лицо покойного прикрыто восковой маской. Над покойным были совершены все священные обряды, а потом траурный кортеж отвез тело в королевскую усыпальницу при аббатстве Сен-Дени, где оно было погребено рядом с Генриеттой и их умершими в младенчестве детьми.
Это было слишком большой честью для скромного монаха-кармелита, коим и был усопший, но пришлось согласиться на такое кощунство, Людовик был против того, чтобы хоронить пустой гроб.
Придворные удивлялись, что король проявил мало скорби по поводу внезапной кончины брата, не отменил никаких увеселений и даже велел сыну умершего герцогу Шартрскому, который, впрочем, уже вполне мог именоваться новым герцогом Орлеанским, отправляться на охоту так, как если бы ничего не произошло.
– Никак не могу привыкнуть к тому, что моего брата больше нет, – вздохнул король за обедом, и это был единственный раз, когда он вслух вспомнил о нем.
Филипп не уезжал далеко, он всего лишь переехал в свой новый дом, располагавшийся неподалеку от особняка бывшего принца города. Нынешняя правительница парижских вампиров проживала совсем в другом месте.
Филипп хотел отправиться в путешествие, но ему было необходимо дождаться Лоррена, который не мог «умереть» следом за ним, потому что, как выяснилось, не закончил еще все свои земные дела. Почему он не мог подумать об этом раньше, оставалось для Филиппа загадкой. Но, тем не менее, Лоррен отправился в мир иной только через несколько месяцев после смерти своего сюзерена, и кончина его была разыграна почти по тому ж сценарию, что и у Филиппа, – его поразил апоплексический удар. Разве что похороны его прошли не столь помпезно и с подменой покойников возиться не стали.
– Куда бы нам отправиться теперь? – размышлял Филипп, в тот первый вечер, когда они оба, наконец, получили свободу, и официально получили статус нежити, – Может быть, в Рим? Мне всегда хотелось познакомиться с Чезаре Борджиа… Он ведь принц Рима, ты знаешь? Может быть, стоит даже дать ему клятву крови и поселиться в Италии надолго? Мне кажется, там может быть интересно, не так скучно, как здесь…
Лоррен не разделял его энтузиазм, Италия вызывала у него нехорошие воспоминания.
– Я бы поехал в Америку, – сказал он.
– Почему?
– Полагаю, там не особенно действуют законы, установленные Советом, и можно жить в свое удовольствие, не думая о том, что кто-нибудь схватит тебя за руку, когда ты соберешься кого-нибудь сожрать.
Филипп посмотрел на него как на умалишенного.
– Ты хочешь, чтобы я бегал по лесу вместе с дикарями?
– Ну почему же? Мы можем поселиться в нашей колонии…
– И жить в свое удовольствие в каком-нибудь форте, где нет портных и парикмахеров? Где нет возможности принимать ванну каждый день? Где вся моя одежда превратиться в тряпье? Где я должен буду кусать грубых солдат или их ужасных жен в ожидании очередного набега туземцев?!
– Простите, я об этом не подумал.
– Ты вообще редко утруждаешь себя тем, чтобы думать! Все, мы едем в Италию! Больше я никогда не буду спрашивать твоих советов!
– Может быть, в таком случае, вы сами возьметесь купить карету и сами позаботитесь о гробах? И о том, чтобы найти людей, которые повезут нас в эту вашу чертову Италию? – разозлился Лоррен, – Раз уж я не умею думать!
– Нет, всем этим займешься ты, – улыбнулся Филипп, – Я буду принимать важные решения, а ты позаботишься о том, чтобы воплотить их в жизнь. Я верю, что на это тебя хватит.
– Вот спасибо!
– И не смей дуться! Когда ты злишься, то становишь просто неотразим, как тогда во Франш-Конте, когда ты примчался с поля боя весь перепачканный кровью. Я растаю, внезапно поглупею, и позволю тебе все, даже утащить меня в Америку к дикарям.
– Может быть, мне стоит все время злиться?
– Не стоит. И поверь мне, мой милый, тебе самому будет гораздо спокойнее, если ты отвезешь меня в Италию.
Уже через несколько дней они отправились в путь. И, хотя Лоррен все устроил наилучшим образом, Филипп, конечно же, был им недоволен. Карета показалась ему слишком маленькой и неудобной, – в нее не помещались все сундуки с одеждой, которые принц собирался взять с собой. Внутренняя обивка его гроба оказалась гадкого цвета, – как можно было выбрать такой мрачный оттенок ткани?! Да и возничий был Филиппу крайне неприятен, он счел, что человек с таким лицом, явно вор и разбойник, хотя его и рекомендовала Лоррену сама новая принцесса города. Лоррен не обращал внимания на его ворчание, думая о том, что Филиппу, наверное, в самом деле, просто нравится его злить.
Часть 3. КОРОНА
Глава 1.
1.
Отъезд из Франции стал, пожалуй, самым серьезным изменением в жизни Филиппа, не исключая даже его обращения в нежить. Что бы с ним не происходило доселе, – он был братом короля, и это было лучшим титулом на свете, позволявшим пользоваться всеми возможными привилегиями и не иметь совершенно никаких обязанностей. Теперь все стало совсем иначе. Филипп больше не являлся герцогом Орлеанским, он был всего лишь молодым и прискорбно слабым вампиром, вынужденным подчиняться правилам и проявлять осторожность. Приезжая в любой крупный город, Филипп должен был идти на поклон к его хозяину и приносить ему клятву верности, обещая послушание на все то время, что он собирается жить на его земле. Все это ужасно раздражало. Подчиняться кому-то было для Филиппа, по-прежнему, трудно и неприятно. И признаться, получалось это у него не особенно хорошо, даже когда он старался.
Почти пятьдесят лет они с Лорреном путешествовали по Европе, останавливаясь то в одном городе, то в другом. Иногда Филиппу даже казалось, что он готов поселиться в каком-то из них надолго, но все равно, проходило несколько лет, и он неизменно начинал страшно скучать, нарушал правила, которые обязался выполнять, в итоге ссорился с местным принцем вампиров и снова снимался с места. Филипп был достаточно осторожен, чтобы не совершать чего-то совсем уж вопиющего, за что его могли бы приговорить к смерти, его проступки скорее были из разряда мелких шалостей, направленных на то, чтобы позлить очередного тупого, высокомерного, заносчивого, занудного и унылого ханжу, которому каким-то образом удалось пробиться к власти. Но его репутация становилась все хуже.
– Вам следует самому стать принцем города, – говорил ему Лоррен, когда в очередной раз они наблюдали за погрузкой в дорожную карету своих гробов, – Иначе вы так и будете переезжать с места на место до бесконечности. Вернее до той поры, пока вас не откажутся принимать хозяева всех хоть сколько-то приличных европейских городов.
– Тебя это должно бы радовать, – мрачно отвечал ему Филипп, – тогда нам не останется ничего иного, как ехать в твою любимую Америку.
– Боюсь, до того, как вы примете мудрое решение перебраться за океан, Совету надоест принимать поступающие на вас жалобы и они решат от вас избавиться.
– Ну да, а принцем города, по твоему, они мне стать позволят? Может быть, даже поднесут мне символические ключи, предварительно убив предыдущего принца? Потому что сам я не справлюсь ни с одним из них. Они слишком стары. И никто из них, черт возьми, не настолько глуп, чтобы сидеть на предписанной Советом диете. Все убивают, но тихо и осторожно. Так что, мой милый, в ближайшие лет двести – если мы с тобой столько протянем – нам не получить власть над чем-нибудь значительнее чахлой деревеньки. Где мы с тобой будем единственными вампирами. И куда за нами вскоре приедут охотники. Потому что ты сожрешь всех наших подданных.
– Можно подумать, вы будете вести себя, как монашка…
– Не буду. Потому что я не собираюсь становиться принцем деревни. Как, впрочем, и принцем города. Это слишком хлопотно. И скучно… Все скучно! Черт! Знаешь что, давай все же поедем в Норвегию! Или где там сейчас обретаются шведы? Поможем Карлу XII воевать с Россией, пока он окончательно не сдал позиции.
– Вы уверены? Может быть, лучше взять сторону русских? – улыбнулся Лоррен, – Мне-то все равно… Но вам, возможно, шведы покажутся более эстетичными в гастрономическом плане, чем эти дикари с востока.
– Ах, Лоррен, на войне все одинаково грязны и вонючи, – вздохнул Филипп, – Что делать, – нет в мире совершенства. Либо сиди в цивилизованном городе и скучай, либо лезь в пекло, где можно убивать, сколько вздумается, но шеи у всех будут грязными.
На самом деле грязные шеи были наименьшим неудобством из всех, что могли ждать вампиров на войне. Там, где города и селения бесконечно переходили из рук в руки и постоянно случались то грабежи, то пожары, было очень сложно обеспечить себе по настоящему надежное убежище на время дневного сна. В последней своей эскападе по местам кровавых сражений между Францией и Испанией, Филиппу приходилось терпеть суровые лишения и частенько даже спать на кладбищах в склепах, – ради своей причастности к войне он готов был пойти на многие жертвы. Но даже на кладбище не было безопасно. Не только вампиры стремились извлечь пользу из военной неразберихи, это делали все, кто только мог, не упуская ни единого шанса разжиться чем-нибудь ценным. Случалось, что мародеры обчищали не только дома живых, но забирались и в склепы, пограбить покойничков, пусть даже все, что они могли бы добыть, оказывалось крестом или старинной шпагой. Ценилось все, что можно было продать хоть за грош. Хорошо, что жулики предпочитали не выволакивать гробы на свет, а вскрывали их там же, на месте, при свете фонарей. Хорошо, что вампиры не были совсем уж беззащитны днем и в темноте подземелья вполне могли подняться и оторвать парочку голов. Это было даже забавно. Придавало существованию некую особенную остроту.
А однажды на кладбище неподалеку от какого-то испанского городишки разыгралось целое сражение, и в том самом склепе, где спали вампиры, засел отряд, некоторое время успешно отстреливавшийся от противника. Один из солдат не захотел погибать понапрасну и, когда стало ясно, что бой проигран, затаился в самом темном углу, спрятавшись между гробов, где просидел до самой ночи. Ночью его съели вампиры.
– Ненавижу дезертиров, – сказал ему Филипп прежде чем впиться зубами в шею.
На войне действительно не было скучно, и, главное – никто не считал трупы, особенно если это трупы простых солдат.
Первые несколько лет после отъезда из Франции Филипп пристально следил за всем, что происходило на родине, принимая близко к сердцу любую мелочь, касалась ли она какой-нибудь очередной несправедливости в отношении его детей или учреждения нового налога. Как в старые добрые времена, он бурно негодовал по поводу подлости или глупости своего брата-короля и порывался ехать в Версаль, чтобы устроить ему скандал. Или попросту съесть. Так было вплоть до 1715 года, пока Людовик XIV не умер. После этого, будто оборвалась нить, связывающая Филиппа с домом, и хотя еще была жива его жена, и был жив сын, ставший регентом при малолетнем дофине, все же, мир людей внезапно стал Филиппу неинтересен. Может быть, дело было в том, что как-то вдруг в одночасье ушла его эпоха.
Филипп больше не вспоминал о прошлом и не интересовался ничем, что происходит во Франции, ограничиваясь разве что тем, что в военных конфликтах всегда принимал сторону соотечественников, и старался не жрать своих – если, конечно, они не были дезертирами, – предпочитая наносить урон войскам противоборствующей стороны. И он даже не мыслил о том, чтобы вернуться, пока был жив кто-то из его семьи, возможно, из опасения не преодолеть искушения и как-нибудь вмешаться в их жизнь. А может быть, ему просто не хотелось видеть, как капля за каплей этот мир покидает все, что имело для него ценность. Проще было наблюдать издалека. А еще лучше вовсе не наблюдать.
Впервые Филипп приехал в Париж в 1749 году во время царствования Людовика XV, когда все, кто знал его когда-то живым, давно уже благополучно отправились в мир иной. Город был все тем же. И вместе с тем он разительно переменился. В Париже бесконечно все обновлялось и перестаивалось в соответствии с новыми веяниями моды, а пятьдесят лет довольно большой срок, чтобы изменения стали весьма заметны. Давно брошенный королями Лувр пришел в совершенное запустение, в Пале-Рояле так сильно переменилось внутреннее убранство, что там с трудом можно было что-либо узнать, неизменными остались только стены. Лишь Версаль и Сен-Клу хранили дух прошлого. Сен-Клу – в силу своей провинциальности, а Версаль просто потому, что изгнать из него образ его создателя было совершенно невозможно.
Бродя по городу, Филипп постоянно пребывал в депрессии и жаловался на то, что Париж изменился к худшему. Теперь он называл своего покойного брата не иначе как великим королем и с презрением относился к его преемнику, считая его жалкой бездарью.
– Если вам так не нравится здесь, отчего бы не уехать? – флегматично спрашивал его Лоррен. Филипп отвечал, что они уедут, как только он поймет, куда именно ему хочется. Но, вероятно, он так и не смог ничего придумать. Потому что они не уехали. Не уехали насовсем, ограничиваясь только мелкими вылазками на очередную войну.
После трагической и странной смерти Гийома де Гибура, принцессой вампиров Парижа стала прекрасная Диана де Пуатье, которая вот уже семьдесят лет вполне благополучно управляла городской нечистью, постепенно меняя магический Париж под собственные представления об идеале. Диана очень внимательно относилась к тому, кого обращают ее подданные, покровительствуя в получении бессмертия людям, наделенным какими-то особенными талантами, увлеченным наукой или искусством, красивым и утонченным. Все они обожали свою правительницу и поддерживали во всем, никто не строил против нее козни, никто не стремился захватить власть, никто не нарушал законов, и последние пару десятков лет Париж был благостен как никогда доселе.
Нет, конечно, у Дианы были свои стражники, охранявшие ее покой и номинально следящие за порядком, но по большому счету, принцесса взвалила охрану города на охотников. Те не возражали. Потому что были рады в кои то веки полностью действовать по собственному разумению и избавиться от необходимости отчитываться перед кровососами. А еще потому, что они тоже считали мадам де Пуатье идеальной правительницей нечисти – еще бы, ведь при ней вампиры стали почти безопасны. И точно так же, как все ее подданные, они относились к принцессе с почтением и даже почти с приязнью, – что было вообще-то случаем беспрецедентным, – готовы были ее оберегать от всех несчастий и решали все возникающие проблемы, разбираясь собственными силами с пришлыми вампирами или оборотнями, которые периодически наведывались в Париж пошалить, не предъявляя принцессе никаких претензий. Хотя, уж, по крайней мере, с вампирами разбираться была обязана она сама.
Диану сложившийся порядок совершенно устраивал, она избавила себя от дел неприятных и занималась только тем, что любила: устраивала балы и праздники, спектакли и литературные чтения, а так же анонимно жертвовала средства на приюты для сироток и больницы для бедных.
Приезд в город Филиппа с Лорреном принцесса приняла без особого восторга, эти двое как-то совершенно не вписывались в ее приятное, не склонное к кровожадности сообщество, и Диана очень надеялась, что они не задержатся в городе надолго – как не задерживались нигде и никогда. Но пока они жили здесь, и раз уж она приняла от них клятву верности, Диана должна была придумать, как ими управлять. В отличие от принцев-мужчин, мадам де Пуатье не стала сразу демонстрировать свою силу и доказывать превосходство, она использовала свой обычный прием, помогавший ей манипулировать большинством мужчин, будь они живыми или мертвецами, – изобразила слабую женщину, которая сама нуждается в защите, и заставить страдать которую может только совершенно бездушное и безжалостное чудовище. Она не приказывала и не угрожала, она всего лишь иногда просила оказать ей любезность: не глумится над стражей в Пале-Рояле, не пугать своих потомков, бродя по их покоям посреди ночи и прикидываясь привидениями, не устраивать совсем уж разнузданных оргий. Она постаралась стать Филиппу другом, держала его поближе к себе, чтобы приглядывать, и частенько обращалась с советами по поводу и без, демонстрируя, как важно и ценно для нее его мнение. Благодаря такой политике приручить Филиппа ей оказалось не сложно. Труднее было с Лорреном, который оказался тем самым редкостным бездушным чудовищем, которое не боялось огорчать нежную и трепетную даму, игнорируя ее просьбы и, более того, откровенно демонстрируя свое мнение о том, что она никудышная принцесса города и не должна была брать на себя обязанности, с которыми не в состоянии справляться.
– Вы слишком сжились со своей ролью любовницы короля, – заявил он ей однажды, – Для вас она идеальна. Вот только короля при вас, увы, сейчас нет. Это большая трагедия для всех нас.
Никто не смел разговаривать с принцессой в таком хамском тоне, и хотя Диана не любила наказывать своих подданных, сейчас она должна была это сделать. Тем более – на сей раз, ей этого даже хотелось. Она терпеть не могла Лоррена.
– Короля при мне действительно нет, – согласилась Диана, – И я вам признаюсь, шевалье, что печалюсь об этом не меньше, чем вы. Я, поверьте, была бы совсем не против того, чтобы переложить хотя бы часть забот на чьи-то сильные плечи. Но, повторюсь, – короля нет. Его как не было в тот момент, когда Париж оказался повержен в хаос после гибели господина де Гибура, так нет и сейчас. А раз уж вы так упорно призываете меня исполнять свою роль, как полагается – извольте, за свое непочтительное поведение отправляйтесь в гроб. Для начала на неделю. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы вдосталь поразмыслить над собственными обязанностями перед нашим сообществом и придти к правильным выводам.
Лоррен только презрительно усмехнулся.
На самом деле он здорово разозлился, но вынужден был подчиниться. Диана была его сильнее, и все равно уложила бы в гроб. Так к чему унижаться, предпринимая жалкие попытки защищаться?
Чуть позже, в сопровождении стражей и Филиппа он отправился к месту своего заточения и улегся в окованный серебром гроб, выглядевший древним и пыльным, будто им не пользовались уже лет триста. Филипп нежно поцеловал Лоррена на прощанье, стараясь не прикоснуться к серебряным пластинам.
– Какое-то варварство, – пробормотал он, – Ночи через три я уговорю Диану выпустить тебя.
– Не стоит так беспокоиться.
– Ты напоминаешь мне герцога Бофора, он так же отправлялся в Бастилию – как какой-нибудь идиотский герой, страдающий за правое дело. Это выглядело смешно и глупо. Впрочем, герцогу печалиться было не о чем, его в тюрьме сытно кормили.
– За радость сказать нашей драгоценной принцессе, кто она есть на самом деле, я готов поголодать, – сказал Лоррен.
– Если ты уже не заткнешься, – подал голос один из стражей, – То после того, как выйдешь отсюда, будешь иметь дело со мной.
– Страшно до дрожи, – пробормотал Лоррен, – Ладно, закрывайте уже крышку и убирайтесь ко всем чертям!
С тремя ночами ничего не вышло. Диана продержала его в гробу всю неделю.
– Ты способен разозлить даже ангела. Не могу понять, что на тебя находит порой, – ворчал Филипп, открывая гроб любовника по истечении срока его заключения, – Вот черт, Лоррен! Ты ужасно выглядишь!
– Я и чувствую себя соответственно, – пробормотал изголодавшийся Лоррен, и жадно кинулся на приведенную для него жертву.
Филипп не дал ему напиться вдоволь, оттащив от человека слишком быстро.
– Аккуратнее! Еще не хватало, чтобы ты сейчас кого-нибудь убил. Я привел тебе еще одного…
– Если я кого-то убью, виновата будет она.
– Диана добра к тебе необычайно. Позволил бы ты ляпнуть что-то такое кому-нибудь из принцев, он бы тебе башку оторвал.
– Никому из принцев я бы такого не говорил, повода не было. Скажете, я не прав, называя нашу так называемую принцессу ничтожной шлюхой?
– Прав ты или не прав – какая разница?! – разозлился Филипп, – Просто заткнись и не смей ее раздражать! Я не хочу, чтобы нас выставили из Парижа, меня здесь все устраивает!
После этого инцидента отношения Лоррена с принцессой были весьма натянутыми, но теперь Лоррен, по крайней мере, не высказывался вслух, о чем думает.
2.
Бездарного короля на троне Франции сменил еще более бездарный, и, в отличие от многих своих предшественников, среди которых встречались личности ничуть не более выдающиеся, ему не досталось в поддержку ни хорошей жены, ни достойного премьер министра. Ему удивительно не повезло. Все сошлось одно к одному, чтобы привести страну к катастрофе. Это было похоже на злой рок или на проклятье.
Как и многие никудышные короли Людовик XVI в сущности был очень неплохим человеком, любил свой народ и честно хотел всем добра. К сожалению, он не знал, что сделать счастливыми сразу всех невозможно, даже если очень хочется. Народ этого тоже не знал, поэтому принял за чистую монету уверения нового монарха, что сейчас своей волей он сразу накормит всех голодных и сделает богатыми всех нищих. Как это осуществить, если казна пуста и страна разорена не слишком умелым правлением предшественника? На этот вопрос нет внятных ответов ни у кого из сановников, все противоречат друг другу, одни предлагают реформы, другие представляют убедительные доказательства, почему эти реформы невозможны. А принять решение самому и следовать хоть какой-то линии просто страшно, очень-очень страшно для человека, не рожденного быть властелином. Гораздо проще плюнуть на все и позволить всему идти своим чередом в надежде, что все устроится как-нибудь само собой.
Если у кормила власти достаточно долго не появляется выдающегося человека, то рано или поздно такой человек находится где-нибудь в низах. Во Франции этих последних оказалось даже в избытке. Народ всегда готов побунтовать, даже если повод неочевиден, но в сложившейся по истине возмутительной ситуации с вялым и бестолковым государем, и поводов искать не пришлось. Отчаявшимся и озлобленным, разочарованным в своем короле, ненавидящим свою королеву людям можно было всего лишь сказать «вперед», и указать примерное направление, чтобы стихия снесла все плотины. С этим вполне успешно справились Честные, Суровые и Неподкупные Друзья Народа. То, чем все закончится в конце концов, даже они, вряд ли могли подозревать… Хотя, впрочем, может быть, они надеялись на это с самого начала. Решительности им было не занимать.
С самого начала 1789 года Париж волновался как бурное море, терзая несчастного короля бесконечными требованиями. В конце концов, Людовик согласился созвать Генеральные Штаты, но ничего конструктивного из этого не вышло, кроме того, что третье сословие ясно дало всем понять, что больше не позволит не принимать себя в расчет. Опьяненные собственной значительностью, депутаты от народа покинули Генеральные Штаты и созвали собственное Национальное собрание, куда милостиво пригласили остальных. К июню в Национальное собрание вошла большая часть духовенства и даже кое-кто из дворян, с нынешним герцогом Орлеанским во главе, тоже мнящим себя Другом Народа. Это было какое-то феерическое умопомрачение, горячее и чистое желание изменить мир, головокружительное ощущение того, что история творится прямо здесь и сейчас твоими собственными руками, и можно все, – создать Конституцию, избавиться от деспотии, диктовать свою волю сильным мира сего, заставить их бояться себя и уважать. Умопомрачение это было заразным, как чума, и охватывало представителей всех слоев общества, лечению оно не поддавалось.
Когда только начались первые волнения, кое-кто из вампиров стали покидать город. В большинстве своем это были те, кто не являлся птенцами Дианы, не имел в Париже собственности и не считал этот город своим домом, обретаясь здесь временно по каким-то своим причинам. В Париже становилось неспокойно, было правильнее переехать и подождать где-нибудь в безопасности, чем кончится дело, и потом – при желании – вернуться.
Диана никого не удерживала. Сама она долго не хотела признавать надвигающуюся опасность. Так же как и король Франции, она надеялась, что все как-нибудь решится само собой и власти наведут в городе порядок. Диана повидала на своем веку множество народных волнений, и никогда еще они не переходили ту грань, когда могли бы стать опасными для вампиров.
– Почему же король не призовет в город войска и не наведет порядок? – удивлялась она.
– Потому что сейчас уже поздновато, – говорил ей Филипп, – Чернь взбудоражена и так просто не откажется от своей игры в равноправие. Будет бойня.
– И что же, по вашему, следует делать королю?
– Откуда мне знать… Боюсь, сейчас ему не остается ничего другого, как подыграть своим подданным. Провозгласить, что он тоже за свободу и равенство и позволить им принять конституцию. А потом, когда все успокоится, можно будет тихо все вернуть на круги своя. Наверное.
Бойни не было. Потому что, хотя Людовик все-таки отдал приказ войскам навести порядок в городе, как выяснилось, солдаты тоже успели заразиться революционным духом и большей частью перешли на сторону народа, помогая горожанам громить город. Утром 14 июля началось настоящее светопреставление. Заблаговременно разжившиеся ружьями и пушками в Арсенале и Доме Инвалидов, люди наводнили улицы в непреодолимом желании разрушать. К счастью, в тот день, они не особенно разменивались по мелочам и, хотя кое-какие особняки и лавки по ходу дела разграбили и предали огню, горожане имели вполне определенную цель и стремились к ней. Они шли к Бастилии. Казалось бы, – это было смешно. Как можно практически голыми руками взять хорошо укрепленную крепость? Но, как известно, при известной доле упорства нет непреодолимых препятствий, к тому же почти у каждой крепости есть уязвимые места, нужно только до них добраться.
После того, как гарнизон Бастилии отказался сдаться, был устроен штурм, осаждающие легко проникли в наружный двор тюрьмы и разрубили цепи, удерживавшие в поднятом состоянии подвесные мосты. Дальше все пошло веселей. Гарнизон крепости сопротивлялся, но он был не достаточно велик для того, чтобы противостоять целому городу, и, спустя несколько часов осады стало ясно, что ему не устоять.
Комендант крепости не желал сдаваться и, вероятно, в припадке безумия решил, что будет лучше взорвать Бастилию, нежели сдать ее осаждающим, но к счастью ему не позволили этого сделать. Солдаты не захотели умирать, они остановили своего командира и на спешно созванном военном совете приняли решение сдаться.
Над Бастилией был поднят белый флаг, и уже через несколько минут слегка потрепанная, но оттого еще более возбужденная и разъяренная толпа вломилась во внутренний двор главной государственной тюрьмы. Предводители революционеров пытались поддерживать порядок, но, как водится, тщетно. Горожане жаждали крови. Тут же во дворе они повесили нескольких солдат и офицеров, а коменданта обезглавили и, насадив его голову на пику, позже радостно расхаживали с ней по Парижу, празднуя свою первую значительную победу. По пути они разорили еще несколько лавок. Особенно сильно пострадали те, что торговали вином.
Большинство вампиров благополучно проспали это знаменательное событие, когда после заката, они появились на улице, то не узнали город, в нем царила самая разнузданная анархия и, казалось, совершенно никто не собирался озаботиться наведением порядка.
Приняв решение поселиться в Париже, Филипп купил себе дом на набережной Сены, неподалеку от Ситэ и теперь находился в самом центре событий. Спальня вампиров была устроена в подвале и достаточно хорошо укреплена, чтобы проникнуть в нее было довольно затруднительно и людям и огню. Впрочем, в тот день дом не пострадал, ликующая чернь обошла его стороной, к большой радости затаившей за его стенами обслуги.
После наступления сумерек заикающийся от страха мажордом вкратце рассказал своим хозяевам то, что знал, а знал он не так уж много, потому что боялся высовывать нос на улицу: город в руках этих безбожников и бандитов, они громят все на своем пути, и поют свои ужасные песни! Да-да, солдаты поют вместе с ними! Пару часов назад конюх решился выйти, чтобы узнать новости, и, вернувшись, заявил, что мятежники захватили Бастилию! Как такое может быть?! А что происходит в Версале никому не известно! И может быть, – о Боже, Боже правый! – бунтовщики захватили и его тоже!
Мажордом был сильно удивлен, не заметив ни страха, ни смятения на лицах своих господ.
– Ну что ж, похоже, теперь нам не придется ехать куда-то для того, чтобы развлечься, – протянул Лоррен, – В Париже становится интересно. Мне просто не терпится прогуляться, а вам?
