Текст книги "Это всё ты (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
50
Так сталь огнем и закаляется.
© Ян Нечаев
«Я люблю тебя…»
Эти, блядь, слова… Эти проклятые слова!
Даже на затертой уплывающими минутами перемотке суть выжигает нутро. Весь организм это пламя охватывает. Догореть бы и воскреснуть – этот путь мне знаком. Доводилось не раз проходить. Но сегодня не помогают ни сигареты, ни скорость, ни время. Все это словно с обратной силой работает. Против меня.
Раздражает. Разбирает. Воспаляет. Отравляет токсинами.
Но самым лютым токсином, конечно же, остается Юния. Со своими уникальными, крайне навязчивыми и агрессивно забористыми визуалом, голосом, запахом, вкусом, манерами и чертовым, мать вашу, характером!
Со свистом вхожу в поворот. Заднюю часть машины тянет на обочину. В свободном движении поперек трассы валю. Пока не хватаю шинами лед. Тачку разворачивает полностью. Лобовухой к движущемуся потоку. Еще таскает, когда я, ослепленный светом летящего на меня автомобиля, вцепляясь в руль, прищуриваюсь и хладнокровно завершаю вращение на триста шестидесятом, блядь, градусе. В моей крови столько всего топит сейчас, что эта геометрическая мера никакого, мать вашу, впечатления не производит. Сердце неспособно ускориться, оно уже на повышенных долбит. Выгребает такой максимум, что меня распирает, будто физически в размерах раздувает.
Не вывожу эту мощь. Не вытягиваю.
Мобилу засыпает эсэмэсками. Стискивая зубы, не даю взгляду уйти на оживший экран. И все равно этих усилий недостаточно. Сражаясь с собой, морщусь, мотаю головой и натуральным образом рычу. На педаль газа давлю до тех пор, пока стрелка спидометра не прижимается к самой нижней справа отметке.
Чем я думал? Чем я, блядь, думал?
Задаюсь этим вопросом, когда в закипевшем мозгу всплывает разговор, который я никак не могу списать в архив.
– Нечай!
Окрик Свята прерывает мое продвижение к школьному актовому залу. Пока разворачиваюсь, сознание приятно плывет. Я на кураже, но дело не в алкоголе… Только в том, чей голос сейчас льет в уши про то, как мы быстро повзрослели.
– А ты че здесь? – ухмыляюсь я. – Ю уже поет, – озвучиваю то, что Усманов и сам способен слышать. – Валим скорее, пока не пропустили все выступление.
– Пропустим, – заявляет Свят неожиданно серьезно. – Нужно поговорить.
С трудом сглатывая, напряженно вглядываюсь в полумрак длинного коридора.
– О чем?
– Ты зачем явился? Куда летишь? Что задумал? – заваливает меня дебильными, но отчего-то пристыжающими вопросами.
Где-то за периметром моего беспокойства продолжает петь Ю, но мне вдруг кажется, что звук ее волшебного голоса отдаляется и неизбежно становится недосягаемым.
– В каком смысле? – вытолкнув хрипом вопрос, заглушаю эти дерганые вибрации столь же скрипучим смехом. – Школьный бал – общая туса, не?
Усманов, к моему удивлению, сохраняет серьезность.
– Туса, которая тебя никогда, на хрен, не интересовала.
– И че теперь? – раздражаюсь я.
Свят судорожно сглатывает, выдавая волнение, которое до этого успешно скрывал.
– Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь?
Именно этот вопрос останавливает на скаку. Заставляет не только оцепенеть, но на миг прекратить дышать.
– На кого?
– Нечай, харэ прикидываться! Ты знаешь, о ком я!
– Нет, не знаю, – отражаю я с поражающей меня самого сухостью.
– Ты! Ты смотришь на Юнию!
Ржу.
Просто не знаю, как еще, мать вашу, реагировать.
Дыхания не хватает. Потому что медовый голос Ю вдруг полосует мое разогнавшееся сердце.
– Ну да, смотрю, – толкаю небрежно. – Она же и мой друг, помнишь?
– Ты смотришь не как друг!
– Это ты мне сейчас говоришь?!
– Я ее люблю! А ты?!
Любовь?.. Я о ней не думал.
Но когда о ней заряжает Усманов… Жалит так, словно он сбросил мне на грудь огромную медузу. Липкую, холодную и омерзительную. Пока яд прожигает до нутра, на коже выступает ледяной пот.
Голос Ю в последнем припеве аккурат на подъем идет. Меня качает, и внутри что-то с оглушающим треском лопается. Грудак заливает шкворчащей кислотой.
Гормоны стресса разбивают кровь на пульсирующие сгустки. Сердце вскрывает плоть. Удар, и оно ощущается гребаным прожектором, который ко всему прочему подключили к запредельно мощной сети. Напряжение зашкаливает. Кажется, что реально слышу потрескивание и улавливаю запах жженого мяса. Жду, когда излишки сработают мне на пользу – перегорят и потухнут.
Но…
К моему величайшему потрясению, этого не случается.
– Ну вот видишь… – делает какие-то выводы Свят. В то время как у меня возникает желание тупо слинять, забиться в укромное, темное место и попытаться проанализировать свои чувства, прежде чем они меня разорвут. – Не вздумай ее трогать, Ян. Тебе ведь она не нужна. А мне нужна! Знаешь как сильно? Мне, блядь, без нее не жить!
– Че ты несешь? – хриплю якобы раздраженно, а на самом деле ни одной настоящей эмоции не способен вытолкнуть. – Какое – не жить?! Это же просто девчонка… Ты дебил, что ли?
– Девчонка, на которой я собираюсь жениться.
– Хах… Да… Понял, да. Понял.
Что именно я понимаю? А ни хрена я не понимаю.
Слишком ошарашен, чтобы осознать хоть что-то. Голову будто сотни спиц пронизывают. Там становится так шумно и так, мать вашу, больно, что кажется, словно я в ускоренном режиме превращаюсь в «овощ».
– Будем мужчинами, брат.
– Будем, – отзываюсь так же сдавленно.
– Обещай, что никогда не прикоснешься к ней.
– Да, блядь… – пытаюсь рассмеяться, но из-за застрявшего в глотке комка нервов похоже на то, будто кашляю. – Свят, че за херня?
– Обещай.
– В этом нет никакой необходимости…
– Похрен. Обещай, Нечай!
– Ты же знаешь, как я отношусь к давлению. Отвали, – сам по тону перегибаю.
Просто на грани уже.
– Пообещай, и отвалю.
– Хах. Выкуси, брат.
– Из-за твоей гребаной наглости Юнии стало сложно с тобой общаться. Она с трудом вывозит.
И тут я замираю. Даже сердце, рухнув в ноги, долбиться прекращает.
Синхронно с остановкой моего дыхания заканчивается пение Ю. А спустя два минорных аккорда пропадает и музыка.
Зал взрывается аплодисментами. Но тараканы под моей черепушкой стопудово громче.
– Это она так сказала? – выдыхаю убитым полушепотом.
– Именно.
– Хах… Ладно. Понял.
– Обещаешь не трогать ее?
– Хах… Обещаю.
Несколько неожиданно для нас обоих открываются двери учительской, и вместе с лучами света в коридор выпархивает дед Филатовой и, по совместительству, наш классный руководитель. Я прикусываю угол рта изнутри, но все равно «стеклом» по его лицу прокатываюсь. Поздно осознаю, что глаза залило.
– Добрый вечер…
Едва улавливаю эти слова, потому что, задыхаясь, уношу свое чертово, будто перебитое катком под названием «любовь» тело.
И вот этот каток снова в деле. Я старше, сильнее, выносливее… Но и он ощущается мощнее. Конечно же, мне дробит, на хрен, все ткани и кости.
Чем я думал? Чем я, блядь, думал?
Не надо было ее уступать тогда.
А сейчас… Сейчас подавно!
Кровь резко уходит по телу вниз. В голове, наконец, проясняется.
«Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно…»
Точка.
Перестраиваясь, сбавляю скорость, чтобы совершить плавный разворот.
«Девчонка, на которой я собираюсь жениться…»
Беса лысого, Усманов!
Пока доезжаю домой, не то чтобы успокаиваюсь… Нет, умиротворения в моей душе и подавно нет.
Я, мать вашу, на тревоге от самых разных мыслей.
Меня по-прежнему, если не сильнее, задевает то, что Юния писала Святу. Меня, блядь, разрывает от их чертового «люблю». Меня колошматит из-за решения Ю не расставаться под шумок с инсультом Усманова-старшого. Меня, сука, разносит в щепки, когда я представляю, как Свят берет мою Ю за руку, а она при этом ему улыбается так же, как пару дней назад улыбалась мне.
Да, обижает. Да, злит. Да, болит.
Но я, блядь, не собираюсь психовать и срываться на какую-то нецелесообразную дичь.
Я, мать вашу, буду сражаться.
За свои чувства. За свои, сука, мечты. За свою Ю.
Иначе в чем смысл всех тех текстов, с которыми я себе и ей клятвы приносил?
Никто не обещал, что будет легко. Напротив, зная всю эту ебаную ситуацию, я понимал, на что иду.
Какого хрена сейчас равновесие потерял?
Плоть горит? Кости плавит? Сердце докрасна? Душа в чаде? Е-ба! Так сталь огнем и закаляется.
Бросая машину на подъездной дорожке, залетаю в дом.
– Ты откуда в таком виде? Шо это за коники[14]14
Коники выкидывать (идиоматическое выражение) – проказничать.
[Закрыть]?! Ян! Зима на носу! – причитает мама, поймав меня в футбольной форме.
– Сейчас оденусь, ма, – бросаю на ходу.
– Сейчас! – акцентирует она. – И куда это ты так спешишь?
– Надо, ма. Не задерживай.
– Господи… – все, что выдыхает, пока взбегаю по лестнице на второй этаж.
Переодеваюсь я быстро, поэтому ни черта не удивляюсь, что мама дожидается в гостиной.
– Скажешь хоть, что случилось?
– Все нормально, – спешно обнимаю. – Не переживай.
– Не переживай… – повторяя с укором, треплет по волосам.
– Перекрести, – бормочу, отступая.
Ма, конечно, вся напрягается. На мгновение и дышать прекращает. Но просьбу мою исполняет.
– Пусть Бог тебя оберегает, – шепчет, осеняя крестным знаменем.
– И от меня.
Охая, прижимает ладонь к груди.
– И от тебя, сынок.
Киваю в знак признательности и выскакиваю на улицу.
Запрыгиваю в тачку, завожу мотор и, выруливая на дорогу, набираю Усманова.
– Слушаю, – выдыхает Свят после третьего гудка.
– Здоров! Как отец?
– Пока непонятно…
– Ясно, – роняю глухо. – Ты еще в больнице?
– Да.
– Я могу подъехать?
– Тут мама, Юния и ее родители, – извещает Усманов достаточно многозначительно. По тишине, которая сопровождает его голос, можно предположить, что прежде, чем принять мой вызов, он все-таки отошел от близких. – Решай сам.
– Еду, – выдаю без промедления.
– Ок. Скину в сообщении адрес клиники и предупрежу персонал.
Отключившись, медленно перевожу дыхание. Застывшая посреди экрана ава Ю при одном лишь взгляде вызывает волнение. Однако читать ее эсэмэски я еще не готов. Смахиваю, чтобы скрыть уведомления мессенджера, и на том все.
51
Что теперь, Ян?..
© Юния Филатова
Свят, его мама, мои родители и я – мы все сидим в молчании. До тех самых пор, пока у дверей реанимационного отделения не появляется Ян Нечаев.
Никто из нас не знал, что он приедет. Мы все ошарашены. В разной степени, но все же… Этого не скрыть.
Принимая необычайно серьезный и чрезвычайно тяжелый взгляд Яна, ощущаю, как замирает сердце в груди. Никогда не считала себя великим знатоком по части понимания настроения и чувств других людей, но в глазах Нечаева под толщей негативно заряженных эмоций вижу ту самую силу, которой восхищаюсь, ту самую нежность, которой он меня покорил, и ту самую любовь, которую он ненавидит.
– Здравствуйте, – роняет Ян сухо, но вежливо.
И что вы думаете?
К моему полнейшему изумлению, никто на это приветствие не отзывается. Вместо этого происходит что-то странное и крайне неприятное – папа багровеет и, стиснув челюсти, сердито прищуривается, а мама Свята наклоняется к моей маме, и, что меня совершенно шокирует, прямо при Яне они вдвоем принимаются возмущенно шептаться.
– Какого черта ОН здесь делает?! – шипит Елизавета Антоновна.
– Бесчеловечная наглость, – комментирует моя мама.
– Стервятник! – заключает первая.
– Яблоко от яблони… – поддакивает вторая.
Все эти отвратительные слова произносятся тихо, но их слышно! И я более чем уверена, что не только мне.
Стыд, обида, злость… Задыхаюсь этими чувствами!
Хочется вскочить и… Боже мой… Повелеть им заткнуться!
Приходя в ужас от совершенно несвойственного мне и явно абсолютно недопустимого порыва, опускаю взгляд и отрывисто перевожу дыхание. Скользнув задрожавшими и вмиг вспотевшими ладонями себе под бедра, вцепляюсь кончиками пальцев в край мраморной лавки. Тело разбивает такая нервная волна, что, по-честному, охота драть ни в чем не повинный камень ногтями.
Тяжело сглатывая, периферийным взглядом наблюдаю за тем, как Свят поднимается и пожимает Яну руку.
А потом…
Едва парни уходят в другой конец коридора, Елизавета Антоновна и вовсе будто с катушек слетает.
– Это все они, – выплевывает с безумной ненавистью. – Все они! Гребаные Нечаевы! Ублюдочные твари! За свое ответить не могут… Нашли, на кого можно повесить… Сначала псов прислали! А следом и щенка своего! Потешаются, небось… – меня поражает не просто каждое сказанное слово… Каждый выданный Усмановой звук! Вскинув на нее взгляд, деревенею от шока. И при этом буквально физически ощущаю, как натягиваются все существующие в моем организме нервы. – Зря я Святу рассказывать не стала… – выдав какой-то жуткий смешок, прицыкивает языком. А потом вдруг разворачивается, находит парней взглядом и как завопит: – Свят!
Мама от неожиданности вздрагивает. Папа роняет стакан с водой, который только взял со столика, намереваясь подать Елизавете Антоновне, дабы успокоить.
Кипучий и стремительный, словно надвигающаяся штормовая волна, взгляд Яна. Пронзительный звон бьющегося стекла. Брызги ледяной воды по моим ногам. И я, вскрикивая, подскакиваю на ноги.
– Свят! Святик! – продолжает горланить Усманова, хотя тот уже летит к ней.
– Что, мама? Что? – опускаясь перед ней на корточки, заглядывает в глаза.
– Пусть… Пусть он уйдет… – зло нашептывает Елизавета Антоновна.
Яну плевать на ее слова. Пока все, включая Свята, моих ошеломленных родителей и услужливый персонал, пытаются ее успокоить, он подходит прямо ко мне и загораживает творящееся безобразие.
– Все в порядке? – шепчет едва слышно, вглядываясь мне в глаза.
Когда не отвечаю, задевает пальцем мою стиснутую в кулак руку. Раз, другой… Пока я не расслабляю кисть в не до конца осознанной, но явно отчаянной надежде, что Ян прикоснется полноценно. И… Он прикасается. Сжимая, большим пальцем поглаживает тыльную сторону моей ладони. Проносящаяся по моему телу волна безумных мурашек, словно мощный электрический разряд, оживляет мой организм.
– Ю? – выдыхает Ян также тихо.
Сначала появляется возможность набрать в пылающие легкие кислород. Затем получается кивнуть.
А потом…
Выдернув руку и спрятав ее за спину, удается прохрипеть:
– Все хорошо… Спасибо…
Нечаев сглатывает. Сжимает челюсти и, полоснув напоследок взглядом, отходит на безопасное расстояние, чтобы равнодушно наблюдать за тем, как продолжающей истерить Усмановой пытаются поставить укол.
– Мама! – прикрикивает на нее Свят. – Да что с тобой?! Опомнись, пока не оказалась на койке рядом с папой.
И тут она снова… Как заорет! Совершенно неадекватно!
Медсестры не в силах к ней подобраться. Сверкая бельем, она лупит их ногами.
Я таких сцен не то что от члена уважаемого семейства не видела. В принципе ни с чем подобным никогда не сталкивалась!
Поймав знак, который папа делает жестом, отсылая меня подальше, с трудом заставляю себя двигаться. Перебирая ногами, считаю каждый шаг, пока не оказываюсь в самом конце длинного коридора. Двадцать восемь, и я прижимаюсь лбом к прохладному оконному стеклу.
Крики все еще звучат. Но дыхание мое срывается не из-за них. А из-за того, кто останавливается позади меня, обжигая своим теплом и манящий своей силой.
Задрожав, отлепляюсь от стекла. А поймав в искаженном дождевыми потоками отражении смутный, но безошибочно узнаваемый образ Яна, начинаю шумно и часто-часто дышать.
К счастью, долго эти смущающие меня саму воздушные вибрации я слышать не могу. Ведь сердце так стремительно разгоняется, что буквально за десяток секунд оглушает. Единственным звуком, который мог бы соревноваться с этим грохотом, является связанный с ним и в то же время будто обособленный от него сейчас тарабанящий стук пульса.
Под ложечкой возникает сосущее ощущение. До тошноты. Но и эти реакции затмевает трепет в животе. Порхают пробудившиеся бабочки, ничего с ними не поделать.
Все мое тело наливается жаром феерического волнения. Понимаю, что визуально краснею. Однако беспокоит почему-то лишь то, как покалывает кожу.
Хочется обратно приклеиться лицом к стеклу.
Но я попросту не могу разорвать тот иллюзорный контакт, что мы с Яном установили. Пусть его взгляд и мучит своей жгучей яростью, он же меня и насмерть притягивает.
– Я волновалась… Писала тебе… – шепчу, не узнавая собственного голоса.
На лица Нечаева играют желваки.
Слышу, как он совершает вдох. Слышу, как сглатывает. Слышу, как со скрипом прочищает горло.
Замечаю и то, как задирает он подбородок. Как напрягаются его руки. Как сжимаются в кулаки кисти.
Похоже… Похоже, он сдерживается, чтобы не прикоснуться ко мне.
– Я не мог прочитать. Но я приехал. Ради тебя, – шепчет, наконец, поражая не только хрипотой в голосе, но и виляющими нотками надрыва. – Ради тебя здесь, Ю.
«Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно…» – вспоминаю именно эти слова, потому что сейчас кажется, что он с порванными связками бежит.
Ума не приложу, откуда эта ассоциация, но тело перетряхивает. А через пару секунд наливает усталостью и дикой истомой.
– Я счастлива, что ты здесь… – растягиваю еле уловимым шепотом.
Обхватываю себя руками. Оглаживаю плечи, но не потому, что холодно. Напротив, ломит мышцы от пульсирующего жара.
Пошатываюсь.
И Ян… Он вдруг делает шаг вперед. Чувствую сначала ягодицами его твердый пах, а затем и спиной – каменный торс.
– Ах… – не могу сдержать этот звук.
Покачиваясь, вцепляюсь пальцами в подоконник. А потом замираю и натужно восстанавливаю циркуляцию легких.
Ян не двигается, но дышит так же затрудненно, как и я.
То, что позади нас не только Свят находится, но и мои родители, конечно, пугает. Однако вместе с тем, к моему горячему стыду, и обостряет эту близость.
– И… Что теперь?
Он ведь сказал не говорить о любви… С такой болью и отчаянием кричал… Как мне зашить те порезы, которые нехотя на его сердце оставила?
– Я-я-ян… Что теперь, Ян?..
Он поднимает руку и опускает ее на мои побелевшие пальцы.
– А чего бы ты сама хотела, Ю?
Охватившее меня удушье становится исключительно бурным, но я не могу ускользнуть. Не тогда, когда Ян начинает гладить и растирать кожу моей кисти, напоминая, как этот контакт и эти движения для нас важны.
– Мы… Будем снова дружить? – предполагаю, не потому что сама этого хочу, а потому что пытаюсь нащупать ту дорожку, которая в этой сложной ситуации остается доступной.
«Только бы не разлучаться… Только не это!» – молю мысленно.
– На хрен дружбу, Ю, – толкает Ян горячо. – Я хочу настоящие отношения. Те, в которых ты не будешь писать другому о гребаной любви, даже если это, блядь, близкий для нас обоих человек. Не смей, поняла меня?! Даже сейчас, когда остаешься рядом, чтобы поддержать... НЕ. СМЕЙ. Забудь это чертово слово! Поняла?!
Дрожь в моем теле становится сильнее. Что-то гремит и звенит внутри. Отзывается тем же надрывом, который выдает сейчас своим рваным шепотом Ян. Он будто мою душу до дна выпивает. А потом… Разбивает сосуд, в котором она долгие годы пряталась.
– Ты меня поняла, Ю?!
– Поняла.
– Я хочу тебя, – высекает уверенно, напористо и требовательно. – Так, как ты сказала, когда говорила о характере своих чувств… Как мужчина женщину, Ю. Так я тебя хочу. И никак иначе. Ясно тебе? Безраздельно! Это никакая не дружба, на хрен! В этих рамках невозможны отношения на троих, понимаешь? Только ты и я. Потому что ты… – его дыхание срывается, а между словами возникает пауза. Убираю руку, он слегка отстраняется, но все же заканчивает, вызывая у меня сумасшедшее головокружение: – Ты моя, Ю!
Нечаев отходит, и лишь тогда я улавливаю приближающиеся шаги.
На стрессе резко прихожу в себя. Судорожно восстанавливаю дыхание и оборачиваюсь точно в тот момент, когда рядом оказывается Свят.
Резанув по нам с Яном встревоженным взглядом, он заставляет мое сердце сжаться с такой силой, что глаза слезятся.
«Прости!» – кричу я мысленно.
Но вслух никто ничего не говорит. Молчание задерживается. Взгляды в треугольнике мечутся, привнося сокрушительный градус в созданную нами же напряженную тишину.
В какой-то момент кажется, что Свят догадывается... Это пугает до ужаса. И вместе с тем, измотанная переживаниями, я улавливаю крохотную тень облегчения.
Но…
Все проходит, когда Святослав прочищает горло, улыбается и сообщает:
– Папа пришел в себя.
– Слава Богу! – восклицаю я, ощущая, как из глаз все-таки проливаются слезы расплескавшихся переживаний.
– Да, – улыбается шире. Потом вдруг хмурится, коротко закашливается и, наконец, сипит: – Сильно обнадеживающих прогнозов врачи пока не дают. Папа остается в реанимации.
– Понимаю… – шепчу я невпопад.
– Мама успокоилась, – продолжает, слегка краснея. – Переночует здесь… Взяли для папы комфортные двухместные апартаменты… Когда ему станет лучше, сразу переведут… А мы можем ехать.
Едва он это говорит, замечаю своих родителей. И то, как они успевают окатить Яна презрением.
– Пойдем, Ангел, – улыбается мама натянуто.
– Валерия Ивановна, Алексей Николаевич, – выговаривает Свят с почтением, а мне вдруг становится зябко. – Я бы хотел попросить, чтобы вы позволили Юнии переночевать сегодня у меня.
Первое, что я улавливаю – реакцию Яна. Сжав руки в кулаки, он скрипит зубами.
Прыжок, который совершает мое сердце, явно тянет на рекорд Гиннесса. Я задыхаюсь и глупо улыбаюсь, когда Свят берет меня за руку.
Утешает тот факт, что лица обоих моих родителей выражают растерянность.
– Это исключено, – бормочет папа, с трудом скрывая недовольство.
«Фух… Слава Богу!»
Украдкой смотрю на Яна. И в этот момент сталкиваюсь с такой свирепой силой, что мир вокруг начинает вращаться. Опуская взгляд, приказываю себе больше так опрометчиво не действовать, как бы неумолимо не тянуло. Нельзя. Потеряю равновесие.
– Пожалуйста, Алексей Николаевич, – настаивает для нас всех неожиданно Свят. – Мы давно не виделись. Я получил увольнительную всего на неделю, но это считается длительным освобождением. В следующий раз неизвестно, когда отпустят. Да и… Я, честно признаться, не выдержу эту ночь в одиночку. Мне, так и быть, признаю, как есть, очень нужна поддержка.
Сказать, что я в шоке… Это не сказать ничего!
Смотрю на папу и незаметно мотаю головой. Впервые при взгляде на Свята он выглядит так, словно вот-вот взорвется. У мамы же и вовсе вид, словно она готова лишиться сознания.
– Я все понимаю, сынок, – цедит папа. – Можете погулять дольше. Но в полночь Юния должна быть дома. И это мое последнее слово.
Тут уже понятно, что спорить бесполезно.
– Спасибо, – благодарит Усманов, скрывая истинное недовольство.
Папа ничего не отвечает. Даже не прощается.
Вместо того смотрит на меня. С укором, будто в просьбе Святослава есть моя вина.
«Это не я…» – беспомощно мотаю головой.
Естественно, в груди сходу целая буря переживаний проносится. В этом урагане и страх, и стыд, и негодование, и неприятие, и обида, и желание загладить то, что вызвало у папы разочарование. Любым путем загладить! Только бы не смотрел так… Словно и любить меня больше не за что.
– Телефон заряжен? – бурчит папа.
– Да, – спешно отзываюсь я.
– Будь на связи, – приказывая, зачем-то постукивает по циферблату наручных часов. А потом и перед моим носом указательным пальцем трясет. – Чтобы не дай Бог… – чеканит жестко. Я киваю быстрее, чем он уточняет: – Поняла меня?
– Конечно, папа.
Мама гладит меня по плечу. Задерживая руку, ласково улыбается.
Вижу, как оба родителя не желают меня оставлять.
Но…
Они все-таки уходят.
– Ну что ж… – проговаривает Свят, бросая на Яна, в сторону которого я так и не смею смотреть, прощальный взгляд. – Мы поехали.
Все, что я слышу… это смешок.
Разворачиваясь, Усманов увлекает меня к выходу.
– Брат, – сотрясает мой мир Ян. Настигая нас, он закидывает Святу на плечо руку. – Ты же не думаешь, что я оставлю тебя в эту тяжелую ночь? Хорошего же ты обо мне мнения, друг! Я с вами, куда бы вы не пошли!
