Текст книги "Это всё ты (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)
«Завтра! Я подумаю об этом завтра!» – убеждаю себя, а на подкорке ведь уже вертится.
Выключаю звук в телефоне.
Ян звонит и звонит. Смотрю на его фото, тихонько поскуливая и не зная, как научиться заново дышать.
А потом… Потом он присылает голосовое.
56
Ради меня.
© Юния Филатова
Пока смотрю на аудиодорожку, дрожь за грудиной усиливается, а сердце, превратившись в пылающий комок, берет сумасшедшую высоту. Понимаю, что нужно успокоиться, иначе оно попросту убьет меня. Но как это сделать – не знаю. Да и… Плевать, что со мной будет.
Все, что беспокоит – содержимое голосового.
Желая оградиться от мира, достаю трясущимися руками наушники. Вставляю их в уши, падаю обратно на бок, заношу палец над значком воспроизведения и бездыханно замираю.
Но замираю ненадолго.
Прикрываю веки, судорожно тяну воздух и прикасаюсь к экрану.
– Любовь? Ха-ха, – прошивает меня молниями дико осипший голос Яна. Тысячи энергетических волн, и все они целенаправленно движутся к сердечной мышце. Разряд, и я содрогаюсь всем телом. Испугавшись этого воздействия, на автомате нахожу кнопки громкости и приглушают звук. Но едва Ян продолжает, тут же обратно прибавляю: – Ю, ты издеваешься?! После всего??? Нет, правда… Зай… Какая, мать твою, любовь?! – и снова я, задрожав, скручиваю громкость. – Какая любовь, Ю? У меня, блядь, продвинутая степень! Это намного больше, чем это хре́ново слово! Это намного больше, чем кто-либо способен представить, – высекает яростно, но вместе с тем будто отчаянно. Его голос дрожит, и меня этими вибрациями захлестывает, словно штормовой волной. Но я все равно прибавляю звук, чтобы услышать каждый надорванный вздох Яна, каждую глубинную эмоцию, каждую вышедшую из-под контроля интонацию. – Я не хочу… Эх-х-х… Мм-м… Блядь, Ю… Блядь… – стонет мучительно. И берет паузу. Но в застывшей тишине вздохов становится больше. Одышка такая, словно Ян мгновение назад кросс пробежал. Всхлипывая, лихорадочно жму верхнюю кнопку громкости. Боюсь упустить что-то важное, хотя и того, что слышу, достаточно, чтобы сердце, наконец, разорвалось на куски. – Можно мне хоть в чем-то проявить слабость?! – сокрушается зло. – Знаю, что это ненормально, но меня реально ебет… Э-х-хр… Ебет беспощадно то, что это слово говорил тебе Свят! Меня, блядь, ломает, Ю! Ставит на колени эта херь! Я ревную! Не могу не ревновать!!! Ненавижу, Ю! Ненавижу это долбаное слово! Но если ты так хочешь… – обрыв, тяжелейший вздох и шаткая тишина, заставляющая меня оцепенеть, словно при просмотре хоррора, когда подсознание подсказывает, что через секунду случится нечто грандиозное, значительное и оглушающее. Еще один хриплый вздох на том конце провода, и слова действительно обрушиваются с громоподобной силой: – Я люблю тебя.
Еще один влажный судорожный вздох, и запись заканчивается. А меня скручивает так сильно, что я, потеряв телефон, прикладываю ладонь к груди, вся сжимаюсь и срываюсь на рыдания. Это радость, облегчение, эйфорическая разрядка после критического напряжения. Лютый фейерверк эмоций. Межгалактический взрыв. И метеоритный дождь.
Плачу, пока все эти чувства и ощущения не иссякают. Еще немного лежу, выравнивая дыхание и успокаивая сердце.
А потом… Рискую снова взять в руки телефон.
Ян Нечаев: Обещаю, что преодолею все свои затыки. Просто мне тоже нужно время.
Ян Нечаев: Ты мне не ответишь?
Ян Нечаев: Зай…
Ян Нечаев: Напиши хоть что-нибудь.
Ян Нечаев: Ты успокоилась?
Ян Нечаев: Ю???
Ян Нечаев: Выгляни в окно.
Мое сердцебиение росло с каждым новым сообщением, но на последнем оно подскакивает так сильно, что на миг глохну. Стискивая в ладони телефон, слетаю с кровати и подбегаю к окну. Осторожно раздвигаю шторы и тут же прижимаю ко рту ладонь, чтобы сдержать череду непроизвольных звуков.
Ян… Мой Ян... Сколько же он там стоит?
Не сразу меня замечает.
Явно взволнован… Ходит напротив окон нашей квартиры туда-сюда.
Смотрю в мобильный, чтобы сделать дозвон на номер Нечаева. Он вскидывает взгляд, едва начинают идти гудки. Увидев меня, смахивает с головы капюшон. Запрокидывая голову, суматошно проводит ладонью по растрепанным волосам.
А у меня, едва различаю в свете фонарей черты лица Яна, за грудиной все приходит в какое-то аномальное движение. Сердце это безумие возглавляет, принимаясь скакать, словно бешеная животина.
Издалека вижу, как тяжело дышит. Его плечи вздымаются высоко и резко. Опадают, словно физически с них что-то валится. Какой-то груз, который не позволяет Нечаеву стоять ровно и неподвижно. Он дрожит, качается и выразительно хватает губами кислород, будто окружающего воздуха недостаточно.
– Зачет?
Лишь услышав голос Яна, замечаю, что он принял вызов и держит мобильный у уха.
Качнувшись, прислоняюсь лбом к холодному стеклу. Облизываю губы, сглатываю, делаю вдох и поднимаю свой телефон, чтобы приложить его к уху. Слушаю его рваное дыхание, свое толкаю в такт, но сказать что-то не получается.
– Принимаешь, Ю? – шепчет Нечаев.
– Да, – вырывается у меня вместе с новыми всхлипываниями.
Но при этом я улыбаюсь, прижимая к груди ладонь. И даже смеюсь!
Ох, если бы скрученную судорогами сердечную мышцу можно было вот так вот просто размять и расслабить.
– Выйдешь ко мне?
Тяжело вздыхаю.
– Нельзя.
Саму уже тошнит от этого слова. Не знаю, как Ян терпит.
– Ясно, – бормочет он. – Жаль.
– Не холодно? – спрашиваю, наблюдая, как крупные пушистые снежинки опускаются ему на волосы и на лицо. – Надень капюшон.
Он мотает головой.
– Нормально.
Зрительный контакт не разрываем, но в динамике образуется тишина.
– Хлопья летят наверх… – напеваю дрожащим голосом невесть откуда всплывший в голове текст. – Всюду магия и свет.
– Воу… Ты че тут одна? При-и-вет, пойдем на парад планет, – подхватывает Ян, согревая своим божественным тембром, словно пьянящий глинтвейн. – Ты пахнешь как первый ландыш… Я не буду срывать, во-о-о… Че там еще? Я не помню, – эти рассуждения тоже нараспев выдает, вызывая у меня смех. – Хочу целовать тебя снова и снова[16]16
«Хлопья летят наверх», Feduk.
[Закрыть], во-о-от!
– Никогда не думала, что ты так красиво поешь.
– Бля… – роняет Нечаев и, как мне кажется, смущенно улыбается. – Умоляю, никому не говори, зай.
Снова смеюсь.
– Только если ты споешь мне что-то еще, – дразню его совершенно беззлобно.
– Я невозможно скучаю, – толкает он слишком ровно, чтобы сразу понять, что это песня. Вздыхает и прерывисто добавляет: – Я очень болен. Я почти умираю[17]17
«Седьмой лепесток», Hi-Fi.
[Закрыть].
Только по словам узнаю.
– Я пошутила, – лепечу спешно. – Никому не расскажу, конечно. Обещаю.
Но…
Хулиган Нечаев вздыхает и продолжает:
– Ты сто пудов мое, по губам Майот, поцелуи мед, меня унесет… – дробный выдох. – Кхм… – шумный и решительный вдох. – Я просто идиот, что не забрал тебя сразу[18]18
«Идиот», Хolidayboy.
[Закрыть].
– Я-я-ян, – шепчу я. – Подожди, ладно? На футбольном поле, – тараторю неожиданно решительно. – Я сейчас выйду!
– Окей, – этот сухой ответ не отражает и сотой доли тех эмоций, которые вижу у него на лице.
Отключаюсь и, задергивая шторы, отхожу от окна. Быстро одеваюсь и покидаю комнату.
– Ты куда это? – нагоняет меня выскочивший из кухни отец.
За ним, конечно же, семенят бабушка и мама.
– Свят пришел, – лгу на удивление легко, хоть сердце и сжимается. – Поговорить нужно. С глазу на глаз.
Немного стыдно становится, когда на лицах «педсовета» расцветают одобрительные улыбки. Подавляю это чувство. Незаметно мотаю головой при виде побледневшей Агусе.
– Это парень, которого я очень сильно люблю, – шепчу, надеясь, что она поймет.
Срабатывает. Сестра расслабляется и даже улыбается.
Но ярче всех, безусловно, мама. Сияет, словно новогодняя елка.
– Молодец, Ангел! Держим за вас кулачки!
Бабушка эти самые кулаки задорно демонстрирует.
Закатывая глаза, надвигаю на них шапку. Стягиваю на груди куртку. Вступаю в ботинки.
– Шарф не забудь, – накидывает шерстяной хомут мне на шею мама.
Придерживая его, выскакиваю на лестничную клетку. Сердце колотится на разрыв, пока сбегаю вниз по ступеням. С каждым шагом ускоряюсь. Несусь со всех ног, словно от этого зависит чья-то жизнь. Особенно оказавшись на улице. Задыхаясь морозным воздухом, рассекаю темноту.
Любимая кривоватая улыбка – первое, что захватываю. А после со всхлипом врезаюсь в не менее любимые наглющие, сверкающие умопомрачительным буйством глаза.
Один вдох, и я оказываюсь крепком кольце рук.
Ян наклоняется. Обдает горячим дыханием мои губы. Тянусь навстречу. Да так, как он говорит, заторчав, и застываем. Рот в рот, но невесомо. Едва задевая другу друга. Оставляя возможность глазам топить и плавить.
Внутри с трепетом оживает зверинец.
Запорхавшие в животе бабочки поднимают райских птичек в душе, пробуждают сумасшедших мурашек и освобождают из омута бесят. Кажется, я даже слышу затрещавшего хвостиком за моей грудиной змия.
Кровь ударяет в голову – заливает щеки жаром и взрывает грохотом виски.
– Я тебя закусаю, – веет теплотой с губ Нечаева.
– Кусай…
На все согласна, несмотря на то, что сердце останавливается, едва рот Яна прижимается к моему. Замирает каждая клетка. В томительном предвкушении, конечно же. Рывок, влажная спайка, и открывшиеся реакторы начинают детонировать.
Он не кусает, как обещал. Целует. Но целует так торопливо и жадно, что не следи я за этими движениями, разъединимся и потеряем контакт. Однако так получается, что я отражаю каждый выпад Яна, словно кто-то заранее нашептывает, что собираются творить его настырные губы, его безумный язык… Весь его бесстыдный рот.
Просто я сама такая же свихнувшаяся. От любви и тоски.
Обнимая Нечаева, повисаю на нем. Едва его ладони забираются под пуховик и сжимают мои ягодицы, вздрагиваю. Но не смею сопротивляться. Внизу живота тотчас жар раскручивается. Центр управления смещается. Раздает по венам кипяток и раскидывает сигналы именно этот огневорот. А когда Ян подхватывает, отрывая от земли и заставляя обвить свои бедра ногами, и вовсе вся жизнь между моих ног сосредотачивается. Все еще стыжусь этого, но уже не прихожу в ужас.
– Ах… – захлебываюсь сладострастным волнением, когда Нечаев целится в мою промежность твердым пахом.
Откидывая голову, дышу часто и отрывисто.
– Прости… С тобой я сам не свой… – глухо шепчет он, сжимая еще крепче. С таким исступлением, что у меня невольно выступают между ног те самые аномальные осадки. Я стону, а Ян покрывает поцелуями шею. – Весь твой… Схожу с ума, Ю…
Он оставляет следы, чувствую это. Но остановить его не могу.
– Мне сегодня было так страшно… – выталкиваю я, заикаясь и всхлипывая. И именно этот страх сейчас выплескивается, трансформируясь в нечто бесконтрольное, оголтелое, очень сильное. – Ты был занят? Не мог ответить?
– Угу… – толкает мне в шею. Шумно втягивая ноздрями воздух, нюхает меня. Яростно трепещет. И, наконец, кусает. Несколько раз, так сильно, что у меня в глазах темнеет, а больно становится в животе. Шею просто немножко жжет. А там внизу – все выкручивает и полыхает. Пока Ян не отрывается, начиная зализывать мои раны. Между делом поясняет: – Не один был, зай. Да и… Ты оглушила меня. Блядь, да буквально нокаутировала! Я же тоже не железный, Ю. Мне понадобилось время, чтобы переварить. Прости, что заставил волноваться. Я сам чуть не откинулся, клянусь.
– Понимаю, – шепчу я.
И нападаю на него… Обхватывая ладонями лицо, оставляю на щеках, подбородке, губах, носу, бровях и глазах лихорадочные поцелуи. Мне так хочется. Я не могу сдержаться. Даже когда Ян начинает ежиться и смеяться. Чувствую, как на его коже выступают мурашки. Понимаю, что ему не столько приятно от моих детских ласк, сколько щекотно, но тормознуть свой порыв неспособна.
– Ах-ха-ха, – выдает он, когда чмокаю прямо в ухо. – Черт, Ю… Звенит!
– Прости… Я тоже не в себе.
– Вот бы мне побывать в тебе, – задвигает он совершенно нагло с хитрой ухмылкой, вгоняя меня в краску.
– Я-я-ян… – все, что додумываюсь вытолкнуть, тогда как он опускает меня на ноги и со смехом целует в губы.
– Пойдем проветримся, Ю.
Ничего возразить не успеваю, как Нечаев уже тянет меня к проспекту. Перебежав через пешеходный переход, мы направляемся в центр города.
Задорная музыка, сверкающая елка, горячий перекус и ароматный капучино делают свое дело. Расслабляясь, я раскрепощаюсь. Щеки пылают непрерывно, но это не голое смущение. Это настоящее удовольствие.
Счастье в моменте. Здесь и сейчас. Невзирая ни на что.
Смеюсь над шутками Нечаева. Позволяю себя целовать так часто, как ему этого хочется. И сама его тоже целую. Робко и неловко, но все же… Ян каждый раз замирает и смотрит из-под ресниц так взбудораженно, что мне за секунду без всяких теплых напитков жарко становится. Он и вовсе после этих поцелуев выглядит так, словно пьянеет, хотя алкоголь мы не употребляем.
– Да ну нафиг, Ю, – смеется Нечаев, когда я прошу его подойти к лотку с различными украшениями из натуральных минералов. – Идем в нормальную ювелирку, зай.
Он замолкает, когда узнает женщину-продавца, похожую на цыганку. Пока я настороженно придерживаю карман, в котором лежит телефон, шепчет мне в ухо:
– Эта старуха припаренная. Бабка Лии Фильфиневич.
Напрягаю память, чтобы вспомнить, о ком речь.
– Что желаете, молодежь? – усмехается женщина, выступая из-за прилавка и обтирая руки о длинные юбки.
– Да не бойся, – смеется мне в ухо Ян. – Она тебя не обчистит. Может только приворот, отворот, понос, еще какое-то заклятие навести. Испытано на Филе.
– Ян, – возмущаюсь, толкая его в бок локтем.
– Так что вам? – повышает голос бабушка.
Вздрагиваю и смотрю на нее во все глаза.
– Покажите нам какие-нибудь символы любви в виде амулетов, – выпаливаю.
– Гранатовые пули, – небрежно указывает на продолговатые и остроконечные багровые камни, держащиеся на простеньких, но толстых черных канатах. – Гранат – камень любви и страсти.
– Что за бред? – выдыхает Ян приглушенно.
– Дайте два! – восклицаю я.
Нечаев столь же пренебрежительно фыркает. Однако, поймав руку, которой я собиралась достать деньги, категорично заявляет:
– Я заплачу.
Забираем амулеты, благодарим старушку и спешно проходим по Дерибасовской дальше.
– Зачем тебе эта херь? – снова недоумевает Ян, когда прошу его подержать шарф, пока я надену подвеску. – Говорю же, идем в ювелирку.
– Почему ты не веришь? – обижаюсь я. – Это натуральные камни, а в них есть сила.
– Ага, – выдает Нечаев. Прежде чем выдать: – Это глупо, Ю.
– Значит, не наденешь свой? – спрашиваю, чувствуя, как дрожат при этом губы и в глазах собираются слезы. – Ради меня.
Ян шумно вздыхает и, в конце концов, выталкивает, хватая бумажный пакет:
– Давай сюда.
Довольно смеюсь, когда он натягивает амулет и прячет его под свитер. Пусть и не верит, но мне важно, чтобы носил.
– Поцелуй меня, – требует все еще недовольно. – Я заслужил.
Повинуюсь, конечно. Ян затихает, едва я только касаюсь ладонями его груди и тянусь к нему губами. Поймав ладонью мой затылок, усиливает напор, когда соприкасаемся ртами. Поцелуй получается голодным и страстным, лишающим рассудка и дыхания, головокружительным и одуряющим, утяжеляющим все тело и поджигающим кровь.
– Потанцуем еще?.. – шепчу я задушенно, когда удается отстраниться.
– Еще?.. – повторяет Ян, будто услышал только это слово, продолжая смотреть на мои припухшие и пылающие губы.
– Потанцуем… – уворачиваясь, тяну его к поющему под гитару пареньку.
Три шага, и я оказываюсь в крепком кольце рук. Нечаев прижимается сзади. Тяжело и горячо выдыхает мне в макушку. Сминает ладонями переднюю часть пуховика. Не успеваю воспротивиться этим действиям, как он разворачивает меня к себе и, быстро чмокнув в приоткрытые и нестерпимо зудящие губы, начинает кружить под чарующий голос, с удивительной четкостью передающий бессмертные хиты Цоя.
57
Он мне столько всего сказал,
что никакое «люблю», и правда, не сравнится.
© Юния Филатова
На следующий день, сидя на привычном месте рядом с Валиком, чувствую себя слишком взволнованной, чтобы пытаться сосредоточиться на религии как на пространстве бытия абсолютной истины.
Все дело в переживаниях, которым в последнее время подвержен мой внутренний мир.
Мне по-прежнему больно за Свята. Вероятность, что я навсегда теряю близкого человека, все выше. Ведь прошла неделя, а он так и не захотел со мной встретиться. Уже неудобно через Яна спрашивать, не готов ли Свят меня выслушать. Вижу ведь, как яростно ревнует.
И все же… Это, наверное, очень эгоистично, но сегодня мое взволнованное состояние – следствие по большей части приятных эмоций. Не могу перестать воспроизводить волшебный вечер и частичку столь же чудесной ночи, которые провела накануне с Яном.
– Постой. Замри. Дай полизать тебя.
Не в первый раз язык Нечаева ласкает мои губы. К этим откровенно-страстным действиям я привыкла. Наслаждаюсь ими, чувствуя, как внутри, несмотря на окутывающий нас мороз, разгорается пожар. Но эта фраза, а точнее, интонации, с которыми она сказана, вызывают чрезвычайно сильное и не до конца осознанное смущение.
– Всюду так хочу… Касаться тебя языком… Пробовать… Всюду, зай… – шепчет Ян между влажными и обжигающими движениями.
И тогда я… Отдаленно понимаю, что он подразумевает.
Господи, слава тебе, что люди не умеют читать мысли!
Нет, ну правда… Я очень надеюсь, преподаватель по философии только в теории такой умный. Потому что, если он хотя бы чуточку владеет физиогномикой… Страшно даже представить, что подумает обо мне!
Уперев взгляд в парту, я позволяю своему телу трепетать.
– Черт, ты такая красивая, Ю… Смотрю на тебя и дар речи теряю. Да что слова? У меня, блядь, дыхание спирает! Всегда так было. С тех пор, как я допер, что девчонки – это не низшая каста. Хаха. Прости. Ты самая-самая-самая… Я тебя лова-лова. Запредельно. Зверски. Зашкварно, – резкий вздох. Пауза. А после рубящее заключение: – И похрен. Я тебя… Выше небес! Ю, – акцентирует, прижимаясь к моей переносице лбом. – Я тебя выше небес, Ю. Я тебя адски сильно. Я тебя райски чисто! Бесоеблю, Ю… Душевно, сердечно и плотски! Я тебя… Я тебя каждой, блядь, клеткой!
Нечаева нет в универе, а мне кажется, что он рядом постоянно.
Улыбаясь своим мыслям, рисую в блокноте сердечки да завитушки. Пишу его имя, а рядом свое. Следом фамилию. Яна. С окончанием «-ы».
Он мне столько всего сказал, что никакое «люблю», и правда, не сравнится. Продвинутая степень? Так заявил? Согласна. Теперь понимаю.
– Ян… Я должна тебе сказать… Признаться… – шепчу уже возле дома, пользуясь окружившим нас полумраком. Ноги гудят от напряжения – мы долго гуляли и много танцевали. Но грудную клетку переполняет волшебство. Ведь там собрана вся красота, которую мы сегодня видели, все чудесные слова, которые произносились, все сладкие поцелуи и все жаркие объятия. Я осмеливаюсь затронуть тему, которая давно не давала покоя. – Помнишь первую драку с Самсоновым?
Нечаев отводит взгляд, морщится и сухо толкает:
– Не особо.
Кажется, вспоминать об этом ему неприятно.
– Ты тогда потерял цепочку. Я подобрала ее, когда ты ушел. Хотела тебе отдать, но… Сначала ты не захотел со мной разговаривать… А когда мы поговорили, я… Не знаю, как я до этого додумалась! Но я оставила ее себе. Прости! Это ужасно! Я будто украла… Мне так хотелось иметь что-нибудь от тебя!
– Серьезно? И сейчас она у тебя дома?
– Угу… У меня, Ян.
Я сгораю от стыда, а он смеется.
– Ну, лан. Оставила и оставила, Ю.
– Нет… Я должна отдать.
– Не должна, – отмахивается. – Пусть будет у тебя.
– У меня сейчас много всего, Ян… Я отдельную коробку завела. Там фантики от чупа-чупсов, обертки от батончиков, талончики из Луна-парка, футболка с твоей фамилией, фотографии… И цепочка, Ян.
Он усмехается.
– Теперь еще и пуля будет. Гранатовая.
– Нет… Ее я буду носить. И ты… Обещаешь не снимать?
– Хах. Обещаю, Ю. Если ты успокоишься насчет цепочки.
– Но цепочка дорогая… – возражаю несмело.
– У меня, кстати, твое зеркальце валяется. И пара резинок. Я припрятал. Нагло, Ю. И меня, в отличие от тебя, совесть не гложет. Хах, я отдавать ничего не собираюсь.
– Ну… Это мелочи, – шепчу я.
И краснею. От удовольствия.
– Вот и оставим все, как есть.
А потом… Ян целует меня, пока не немеют губы. Чувствую их так странно. Когда поднимаюсь домой, ощущение, что на пол-лица стали. Мама, конечно, замечает. Не может не видеть. Краснеем синхронно. Но, хвала Богу, это не обсуждается.
– Помирились? – выдыхает с надеждой.
– Нет… Не получилось.
– Как же так? – сокрушается мама.
А папа будто зеленый становится.
– Может, завтра… – роняю я, проталкиваясь мимо них в сторону спальни.
– Что же он сказал? – нагоняет меня взволнованная мама.
– Сказал, что любит.
– О, это уже хорошо!
Весь день мониторю местный новостной паблик. Сердце замирает, когда появляются фото пойманных журналистами у здания суда Нечаевых. Все они нереально красивые, в строгих костюмах, серьезные и уверенные, отстраненные и недосягаемые.
Долго смотрю на Яна.
Теряюсь, ведь кажется, что совсем другого человека вижу. Не того парня, который вчера зацеловывал и шептал о чувствах. И уж точно не того, который любит дурковать и смеяться. Даже не того, который гоняет в футбол и рассекает по городу на байке. Слишком неприступным и жестким выглядит этот Ян Нечаев. От него веет холодом.
– С какого хера футболок под одиннадцатым номером нет? – в очередной раз цепляется ко мне Кира. – Не слишком ли много ты на себя берешь? Болеть за Нечая может каждый! А ты взяла и лишила нас возможности его поддержать! Охреневшая!
Опешив, не знаю, что ей ответить.
– При чем здесь я? Ян сам так решил, – отмазываюсь, краснея. – Не веришь мне, так спроси оргкомитет!
– Угу-угу… Сама небось с его номера настрочила!
– Что? – задыхаюсь от возмущения. – У меня нет привычки брать его телефон!
– Хм… А стоило бы! Идиотка!
Стою с разинутым ртом и беспомощно наблюдаю за тем, как Кира с видом победителя удаляется.
Впрочем, понять, что она хотела этим сказать, не пытаюсь. Осознаю, что руководствуется Котик исключительно ревностью.
Учебный день завершается, а новостей из суда, который начался в десять утра, до сих пор нет. На сообщения Ян не отвечает – висят все непрочитанными. Волнуюсь, безусловно, но звонить не решаюсь.
Плетусь в медиатеку, только бы не ехать домой. Там ведь обязательно начнутся расспросы и давление. Не до этого мне. Пытаюсь заниматься. Только вот сфокусироваться на материале получается плохо.
– Что ты тут делаешь? – выдыхает мне в ухо Мадина, заставляя от неожиданности подпрыгнуть. Пока прикрываю ладонью экран телефона, где снова новостной паблик открыт, Скоробогатова плюхается на соседний стул. – Ма-харошая, – обращается ко мне, а смотрит на пришедшего с ней Валика. – Кексик, объясни своей подружке, что мы ситуацию тоже мониторим. Как и многие, болеем за отца Нечаева. Чего стесняться-то?
– Я не стесняюсь, – выпаливаю спешно. – Просто… Думала, это нельзя афишировать.
– Смеешься, что ли? Афишировать! Весь город так или иначе в курсе. Только тупой не следит за делом Нечаева.
Подтверждение словам Мадины случается неожиданно и очень впечатляюще. В какой-то момент в медиатеке универа на большом экране, который находится в центре зала, появляется прямое включение из зала суда.
Все присутствующие стоят и внимательно с неприкрытым волнением слушают оглашаемое решение.
Я нахожу взглядом семью Нечаевых, когда в сознание врезаются слова:
–…постановил: освободить Нечаева Романа Константиновича…
Договорить судье удается не сразу, потому как тишина в зале прерывается. Родные и близкие плачут, торжествуют и обнимаются. У меня самой слезы заливают щеки, когда я вижу, как Ян прижимает к себе маму, как подскакивают и ликуют его братья, как горделиво вскидывает голову все еще огражденный стеклом от общества отец.
– Я понимаю ваши эмоции… Должен сказать, мне тоже трудно говорить, но прошу вас соблюдать тишину, чтобы я мог закончить оглашение приговора, суть которого вы уже поняли, в официальном порядке, как того требует закон, – призывает судья, с трудом владея голосом.
На медиатеку он, увы, влияния не имеет. Поднимается шум, который не способны остановить даже сотрудники. Впрочем, по лицам заметно, что они радуются за Романа Константиновича вместе с ребятами, которые успели полюбить и проникнуться уважением к Яну.
–…освободить из здания суда, – все, что улавливаю я, лишаясь возможности что-либо видеть.
А когда удается восстановить эту функцию, трансляция показывает воссоединение семьи Нечаевых. Я так за них рада, что еще долго рыдаю у Валика на плече.
– Так… Ну… – толкает Мадина, когда я затихаю. – Думаю, нам пора. Статья сама себя не напишет, а киска сама себя…
Андросов закашливается, даже краснеет от натуги.
– Ага, борщ сам себя тоже не сварит, Мадя.
– Бош! – в исполнении Скоробогатовой это человеческое «Боже». – Бош, какой, к черту, борщ? Фу.
– Фр-р… Сделаю вид, что не помню, как ты в прошлый раз наяривала ночью вприкуску с салом…
– Что??? – возмущается Скоробогатова, непривычно зардевшись. – Ты, вероятно, бредишь. Наяривать ночью я могу только…
– Сходи помолись, Мадя. Может, память вернется.
– Ты… Достал! – вспылив, подскакивает на ноги и демонстративно уносится прочь.
– Не пойдешь за ней? – шепчу Валику.
– Пф-ф… Больно нужно, – отмахивается он. Но я ведь вижу, что расстроен. – Может быть, позже… Как-нибудь…
Ничего более не говорю ему, просто потому что сама не знаю, как в такой ситуации лучше действовать. Собираем вещи и вместе идем на трамвайную остановку. Уже в дороге мой телефон наконец-то звонит.
– Юния, к тебе Свят приходил, – сообщает Агуся.
– Ох… А почему ты плачешь?
– Он был очень расстроен… – вырывается у нее сбивчиво. – Ты в курсе, что обвинения по этому чертовому делу предъявлены теперь его отцу??? – шок, который вызывает эта информация, не может быть продолжительным. Потому как Агния сердито добавляет: – Вместо Нечаева!
– Постой, Агусь. Что значит, вместо Нечаева? Он-то при чем теперь? Его оправдали законным путем!
– Угу… Конечно!
– Все, давай. Поговорим дома.
Отключившись, пробую связаться со Святом. Но он вызов не принимает.
А потом… Мне звонит Ян, и я обо всем забываю.
– Ю… Папа дома.
Говорит тихо, но сколько же в его голосе счастья.
– Я очень рада, Ян.
Уставившись в серые пейзажи за окном, чувствую, как по щекам вновь бегут слезы.
– Хочу, чтобы ты пришла.
– О, а можно?
– Конечно. Я должен вас познакомить.
– Тогда… Я выйду за две остановки до дома. Пересяду на маршрутку.
– Я сам тебя заберу.
Не возражаю.
Выхожу, как договаривались. Пишу, что буду на паркинге мебельного магазина. Пока жду, еще раз пробую дозвониться до Свята. Но результата нет. Поэтому отправляю сообщение.
Юния Филатова: Привет. Ты заходил? Можем встретиться вечером?
Когда прилетает ответ, у меня по спине мурашки бегут.
Святослав Усманов: Завтра зайду. Должен быть с мамой сейчас.
Юния Филатова: Хорошо. Во сколько примерно? Я буду на игре. У нас финал. Не могу пропустить.
Святослав Усманов: Приду на стадион.
Юния Филатова: Договорились.
Едва я справляюсь с эмоциями, на паркинг заезжает Ян. Заскакиваю в машину и сразу же тянусь через консоль, чтобы обнять. А он меня целует.
– Твои родители точно не против будут, что я приду?
– Точно, Ю, – улыбается, но как-то устало. – Все ждут нас.
– Ян… – окликаю его уже в пути. Дожидаюсь, когда посмотрит и ободряюще сожмет руку. – Это правда, что обвинения предъявили отцу Свята? Как же так?.. Поверить не могу… Почему? Есть серьезные основания?
– Да, Ю, – вздыхает Ян, глядя на дорогу. – Все очень серьезно.
– Какой кошмар… Святу только этого сейчас не хватает…
– Да, пиздец.
– Как же Валерий Геннадьевич… Разве он мог? – лепечу бессвязно. Просто в шоке от ситуации. – Какое отношение к этому всему имеют Усмановы? Откуда, Ян?.. Я не понимаю…
Нечаев громко сглатывает, стискивает мои дрожащие пальцы и начинает объяснять:
– Около двадцати лет назад мой отец был выпускником экономического. Без денег, без знакомств и родни, которая могла бы хоть куда-нибудь его пропихнуть. Примерно на том же уровне находились и два его сокурсника – Валерий Усманов и Вячеслав Родинский. Вместе они создали свою первую фирму. Взлетели быстро, потому что и головы на плечах у каждого были, и вкалывали так, что дай Боже… Открывали филиалы по другим городам, в целом круто развивались, перспективы были хорошими. Но… В один момент для того, чтобы подняться выше, нужно было пойти по какой-то черной схеме. Мой отец воспротивился. Родинский колебался – то да, то нет. Завязался конфликт, после которого было решено разделить компанию. Но тихо-мирно этот процесс не шел. Месяцы тянулись, судебная тяжба с ними, ситуация обострялась… Никто из троих свою долю продавать не хотел. А вместе работать уже никак не получалось. И в общем… Есть свидетель, который подтвердил, что Родинского убрал Усманов. Уж не знаю, преднамеренно или в порыве гнева. Самое паскудное, что подставить он решил моего отца. В офисе нашли окровавленную одежду, которая якобы принадлежала папе. Анализ подтвердил, что биологический материал на ней принадлежит покойному Родинскому. А то, что там не было ни грамма ДНК моего отца, прокуратура изначально проигнорировала! Пока я не отыскал этого самого свидетеля, который и подтвердил, что видел, как мой отец уезжал с того места, а Родинский остался… Он был жив, пока не явился Усманов.
– Господи… – все, что я способна выдохнуть.
Вот вроде Ян все разъяснил. Все причины и следствия раскидал. Но… Подобное зверство не укладывается в моей голове.
– Мне так жаль, Ян. Это ужасно!
– Конечно, ужасно, Ю. Мой отец потерял два с половиной года жизни! Но это не только его годы. Это и мои годы, и моих братьев, и моей матери! Мы все изменились. Мы все не те, какими могли бы быть, не случись этого гребаного ужаса!
