Текст книги "(Не)люди (СИ)"
Автор книги: Елена Сидоренко
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)
Гретелль
(Не)люди
Оглавление
· Пролог
o Интермедия. Простые (не)люди
· Запись первая. Ноябрь. Истоки и карандаши
o Интермедия. Любопытные (не)люди
· Запись вторая. Ноябрь – конец марта. Мечта и Третья
o Интермедия. Простуженные (не)люди
· Запись третья. Май. Протезы и сказка
o Интермедия. Похищенные (не)люди
· Запись четвертая. Тридцатое мая. Юко и Смотритель
o Интермедия. Разлученные (не)люди
· Запись пятая. Четвертое июня. Большое путешествие
o Интермедия. Разные (не)люди
· Запись шестая. Шестнадцатое июля. Скафандр и Ария
o Интермедия. Мечтающие (не)люди
· Запись седьмая. Середина августа. Вино и тряпичная кукла
o Интермедия. Прощающие (не)люди
· Запись восьмая. Ноябрь – начало февраля. Юста и ключ
o Интермедия. Подружившиеся (не)люди
· Запись девятая. Февраль. Плоть и металл
o Интермедия. Родные (не)люди
· Запись десятая. Начало апреля. Рация и имена
o Интермедия. Преданные (не)люди
· Запись одиннадцатая. Апрель – июнь. Ходуля и второе дыхание
o Интермедия. Старательные (не)люди
· Запись двенадцатая. Шестнадцатое июля. Кукольник и последняя вылазка
o Интермедия. Хрупкие (не)люди
· Запись тринадцатая. Шестнадцатое июля. Человек и человек
o Интермедия. Живые (не)люди
· Запись четырнадцатая. Июль. Цели и средства
o Интермедия. Занятые (не)люди
· Запись пятнадцатая. Конец июля. Свои и чужие
o Интермедия. Взрослые (не)люди
· Запись шестнадцатая. Конец июля – начало августа. Союзники и высота
o Интермедия. Сбежавшие (не)люди
· Запись семнадцатая. Август – сентябрь. Акулий зуб и стеклянный одуванчик
o Интермедия. Вечные (не)люди
· Запись восемнадцатая. (Лже)волшебник Изумрудного Города
o Примечания
Пролог
Этот город был как две капли воды похож на тысячи других: слишком много людей, домов и так мало парковочных мест, зелени. Каждое утро он просыпался, отряхивался от кислотной росы и вдыхал еще прозрачный холодный воздух. Он знал, что тот исчезнет, растворившись в жаре асфальта, как только земли коснутся первые лучи солнца.
Все должно было начаться как обычно: брошенный подальше будильник, растворимый кофе с сахаром, бутерброды, забытая вечером тарелка на тумбе телевизора, к которой основательно присохли остатки ужина, приглушенный звук радио вместо фона, шум воды из-под крана, жужжание фена и шорох полотенец. Вроде бы. Но это утро так не началось. Нигде не пахло кофе, никто не закатил скандал из-за тарелки. Не укладывал волосы, чтобы выйти из дома и испортить прическу в метро. Никому не было до этого дела. Все жители застыли у окон, впервые, казалось, так пристально вглядываясь за пределы их мирков. Что-то необъяснимое и устрашающее надвигалось стремительно и безостановочно, готовясь накрыть город. И уже накрыло сознания людей. Жители чувствовали нечто новое, путались в себе, напрягали глаза и слух, воображение и разум. Но тишина перед неизвестной бурей только сгущалась. Не пели даже птицы, не ревели двигателей проснувшихся машин – они либо бесшумно ползли, стараясь не привлекать к себе внимания, либо стояли, глядя подслеповатыми фарами перед собой. Тоже ждали. Тоже не знали, чего именно.
Придерживая одной рукой живот, немолодая женщина с растерянным лицом и мешками под глазами вышла на улицу, покинув ставшую вдруг тесной квартиру. Ей нужно было отдышаться и прийти в себя. Накануне вечером женщина узнала, что беременна. В ее-то возрасте...
Сзади раздался грохот, и женщину волной отнесло в сторону. Она с визгом покатилась по асфальту, обдирая колени, локти, лицо и плечи, прикрывая живот, в котором теплилась зарождающаяся жизнь.
Держись, Нина...
Женщина прикрыла голову руками, зажмурившись, почти прикоснувшись губами к земле. И замерла в ожидании удара. Мощного, смертоносного, близкого, ведь грохот, так похожий на звук взрыва из фильмов, слышался отчетливо.
Порыв ненормально теплого ветра со странным запахом, не сравнимым ни с чем знакомым, заставил внутренности сжаться, а сознание помутиться. Дом за спиной покачнулся, и часть стены обрушилась. А потом только тихий шелест листьев, пронесшийся по перекрестку. И все. Прошло несколько секунд, минут, а может быть, даже часов, но женщина так и лежала на асфальте, свернувшись клубком, и глотала воздух, стараясь не обращать внимания на запах собственной крови. Вокруг бегали выжившие люди, пожарные, выли машины и дети с матерями.
И никто не замечал: что-то изменилось. Это нельзя почувствовать руками, увидеть или услышать. Это что-то пришло с ветром, осело на пылью на коже и навечно поселилось в теле каждого, затаившись в самых укромных уголках.
Интермедия. Простые (не)люди
[Оглавление]
В пронзительно-белой лаборатории, совсем не похожей на комнату, сидело двое детей. Прямо посередине, на полу, игнорируя широкую кровать и кресло у входа. Искусственный голубоватый свет, режущий глаза, не мешал им, навязчивое шипение кондиционера – тоже. Они были заняты лишь друг другом.
Ребенок завороженно водил кончиками пальцев по лицу другого ребенка, и тот хихикал от щекотки. Водянистые, почти бесцветные глаза, лишенные способности видеть, двигались от переизбытка чувств вместе с руками, словно пухлые пальцы были зрячими. А смеющиеся, с почти черной радужкой вокруг зрачка глаза нового друга закрывались попеременно, когда их касалась влажная от волнения ладошка. Оба малыша стеснялись заговорить, и тишину разбавлял только их смех. Чистый, искренний и немного робкий. Две женщины, наблюдавшие за ними снаружи через стеклянную автоматическую дверь, молчали, пока одна из них не вздохнула, с умилением глядя вперед.
– По-моему, они подружатся. Какие милые дети!
– Дети? – вторая женщина, истощенная, изнеможенная, с ужасом начала указывать пальцем в сторону знакомящихся малышей и закипать: – Это не дети, Ивэй! Это чертовы продукты мутации! Нам конец. Нам всем конец, – запричитала она, махая руками, и Ивэй обернулась:
– Хельга, успокойся сейчас же. Они люди, только немного другие. И рожаем их мы, люди, если ты помнишь.
– Этот монстр не мой ребенок, – палец указал на хихикающего мальчишку, а глаза Хельги сделались безумными. Почерневшие радужки в красных белках. Красные белки в черных мешках опухших от слез и разочарования век. – Я пыталась... Но не могу. Не могу! Пойми меня!
– Понимаю, – машинально отозвалась Ивэй. Она уже не слушала Хельгу, она пыталась по губам разобрать слова ее ребенка. Он наклонил голову вперед что-то говорил, видимо, пытаясь описать цвет своей шевелюры. А в водянистых глазах-болотцах Нины плескался восторг. Ивэй никогда не видела у нее такого выражения лица, и ей было ужасно интересно за ним наблюдать.
Вообще наблюдать за не-людьми. Теми, кто стал последним звеном эволюции, последним поколением разумных существ на планете. За теми, кто положил человечеству конец.
Ивэй помнила события семилетней давности. Переполненные больницы, нескончаемые похороны и паника. Во всем мире. Люди умирали один за другим от неизвестной болезни, буквально сгорая на глазах, а те, кто остался в живых, каждый день ждали, что настанет и их час. Это продолжалось почти год. Лихорадка, охватившая весь мир, погасла так же быстро, как и вспыхнула. Люди не успели остановить распространение вируса, нового, неизвестного, названного 1574G—U[1].
От людей власти благоразумно скрыли истину, ограничившись простым объяснением: фатальная ошибка ученых. Группа энтузиастов, которая вместо "лекарства от старения" синтезировала этот вирус, исчезла, словно ее никогда не существовало. Правда пропала вместе с ними, вот только последствия никуда не делись. Вскоре после того, как стихли новости об очередном погибшем городе, когда люди вот-вот вздохнули с облегчением, мир застыл, огорошенный новостью: человечеству конец. Те, кто выжил, кому удалось избежать лихорадки, все равно оказались заражены вирусом 1574G—U. Он вызвал генную мутацию. Дети рождались... Не-людьми. И один из первых таких детей сейчас сидел и хихикал, водя дрожащими пальцами по лицу второго. Нина знакомилась со своим первым другом.
Хельга зажмурилась, перевела дыхание и бросила последний взгляд на своего сына. Или дочь. В любом случае, "оно", бесполое, безрукое и несуразное, было ее ошибкой. Это его отцу нужен был маленький человекоподобный монстр, а не ей, но теперь Тимма нет. Он запретил отказываться от сына и отдавать его в детский дом, и после смерти мужа Хельга не смела нарушить это обещание. Она столько времени мучилась, боролась с собой, своей ненавистью и расшатанной психикой, пока не связалась с Ивэй– бывшей однокурсницей, что всегда вытаскивала ее из любой трясины. Подруга согласилась позаботиться о ребенке здесь, в Юсте, где изучали не-людей. У Хельги не забирали право на сына: формально она оставалась его матерью, поэтому она не нарушила обещание, данное Тимму, но избавилась от этого ребенка. Она убедилась, что не сможет полюбить его. И теперь сделала все, что могла, чтобы у этого существа, которого муж назвал именем, приготовленным для настоящего сына, была лучшая жизнь.
– Здесь все вещи. И сумка сверху – повесишь ему на шею. Старая и обшарпанная, но оно ее обожает. И начинает орать, если отобрать, учти, – женщина ногой придвинула небольшой чемодан в направлении дверей, не поднимая глаз ни на Ивэй, ни на детей. Рассматривая носок своей туфли и где-то глубоко в душе удивляясь новой царапине. – Оно будет жить в лаборатории?
– Нет. Проект закрыли, – призналась Ивэй, ожидая бурю. И Хельга действительно вмиг разволновалась:
– Как закрыли? Документы же прошли! Нас приняли!
– Документы одобрили два месяца назад, – Ивэй недовольно начала объяснять подруге, что произошло. – А нас сократили на прошлой неделе. Это ты поздно приехала.
Хельга сделала шаг назад. Вид у нее был растерянный и измученный: женщина оказалась в тупике. Ивэй, понимая, что идет на большой, просто огромный риск, вздохнула:
– Но я обещала о нем позаботиться – позабочусь. Заберу к себе, как Нину.
– Правда? – Хельга не поверила ушам и схватила Ивэй за плечо. Та раздраженно высвободилась и, пресекая поток бессмысленных благодарностей, ткнула пальцем в стекло:
– Кстати, Куд же "мальчик"? Это, кажется, мужское имя.
– Да, – женщина взяла себя в руки и пояснила: – Тимм называл это сыном.
Ивэй, кивнула и улыбнулась так, что Хельга поняла: разговор окончен. И она ушла, подавляя слезы и истеричный смех, даже не подумав попрощаться с ребенком. А Ивэй так и осталась стоять напротив двери, слушая удаляющиеся шаги. Потом достала сигареты и, пощелкав зажигалкой, с чувством затянулась, прикидывая, что дальше. Проект, вероятней всего, закрыли насовсем, и Нину придется забрать тоже насовсем, а теперь еще и этот Куд... Что она скажет мужу, Сааре, друзьям? А главное, самому Куду? Здравствуй, дитя, я твоя новая мама, будешь жить со мной? Глупо. И жестоко. Даже в свои пять лет он все поймет, и ему будет больно.
Очень больно. Совсем как человеку. Ведь что бы ни говорили результаты исследований и опытов, не-люди растут как обычные дети, развиваются так же, думают, едят, смеются и плачут. Потребности и сердца те же. Даже хромосом так же сорок шесть. Только вот ДНК другие. Удлиненные, но в то же время будто усеченные, собранные из вырезанных кусочков. Неправильные, ломающие все фундаментальные представления о генетике.
Люди? Не-люди? Что же они такое?..
Ивэй поморщилась, понимая, что, возможно, сделала глупость. И ради кого? Только ради собственного самолюбия. Чтобы в глазах подруги – и своих собственных – выглядеть чуть ли не героиней. Она такая же гнилая, как Хельга. Как все люди. Последние настоящие люди на этой планете, что бы ни говорили верящие в чудо наивные идиоты, отрицающие закономерность рождения не-людей по всему миру вот уже почти шесть лет.
Но ничего уже изменить было нельзя: она взяла эту ответственность. И женщина, подобравшись и закатав рукава халата, шагнула за желтую линию, а потом и в открывшуюся дыру автоматических дверей. Сейчас придется что-то сказать. Что-то, что она никогда не говорила.
– Ну, детишки, познакомились? – Ивэй улыбнулась. Непривычно – ведь при Нине можно было не улыбаться вовсе. Девочка не-человек только кивнула, не отвлекаясь от изучения волос Куда, а тот, вздрогнув, поднял на Ивэй взгляд. Слишком взрослый для пятилетнего дитя, и женщина на мгновение испугалась.
– Мама ушла, да?.. – ребенок погрустнел. Нина напряглась и медленно отвела ладонь от его макушки, повернув лицо в сторону Ивэй. А Куд продолжил: – Я теперь останусь здесь? Мама говорила, что меня пустят на опыты. Это ведь не больно? Если нет, я обещаю вести себя хорошо и не плакать.
В голове Ивэй исчезли все мысли. Объяснения, проблемы, реакция близких... Все это исчезло, как только Нина неуклюже сгребла все же расплакавшегося Куда в охапку. Ее водянистые глаза-болотца с незаметным зрачком, не воспринимающим свет, превратились в пруды. Женщина почувствовала, как к горлу подступил ком, а перед глазами все поплыло. Голос сорвался на смешок, а потом и вовсе опустился до шепота:
– Что ты вообще говоришь, Куд? Никаких опытов. Мы втроем едем домой. Ты, Нина и я.
* * *
Они не решались пересечь порог комнаты, хотя Ивэй уже зашла. И даже позвала. Дважды. Им обоим было страшно: Нине – потому что это было чем-то незнакомым, с новыми запахами и звуками, непонятным эхом и шорохом из-за углов. Куду – потому что его отдали чужим людям, которых он раньше никогда не видел. Обещали опыты и эксперименты, белые рубашки и жесткие койки, а тут... Все по-другому. Почти по-домашнему. Хотя вон тот огромный мужчина в костюме его вообще до дрожи в коленях пугал.
Нина второй рукой зацепилась за свитер Куда, забывая, что он вроде как младше и слабее. Но ведь назвался там, в лаборатории, мальчиком. Значит, защитит. Няня ведь всегда говорила, что мальчики защищают девочек, а она, Нина, давно решила, что будет девочкой.
– Заходите же. Мы вас кусать не будем. Сейчас придет Саара, а вы на пороге застряли. Как она попадет в комнату?
Ивэй вздохнула, протягивая руки и отцепляя ладошки Нины от поношенного свитера. Она была с ними холодна – так казалось Куду, и непривычно нервна – так казалось Нине. А Ивэй просто трясло от осознания того, что в ее доме будут жить совершенно чужие ей дети.
Для малышей женщина была чем-то привычным и в то же время незнакомым. Она курила, как мать Куда, но, в отличие от Хельги, была не по-женски худой. Чужой, еще непонятной. Ивэй оказалась слишком живой для привыкшей к деловитости Нины, а в ее движениях сквозило беспокойство, совершенно ей не подходящее.
Ивэй ученый, а не мать. И для нее появление детей, к тому же не-людей, не на работе, а дома, под боком, было ужасно волнительно. К Нине она немного привыкла в лаборатории, так что проблем возникло бы немного, тем более ею все равно будет заниматься Саара с девяти утра до шести вечера шесть дней в неделю. А вот Куд... "Мальчика" она не знала совершенно. В кого же превратила его Хельга? Ивэй хорошо помнила нрав подруги, ее походы к психологу и борьбу с наркотиками, расшатавшими разум до предела. И когда Куд выкарабкался из свитера с ее помощью, она ждала чего угодно. Но только не чистой кожи. Ни рубцов, ни ссадин, ни синяков. Неужели Хельга сдерживалась? Или это Тимм не позволял ей бить Куда? Ивэй на мгновение прониклась уважением к покойному мужчине.
Ивэй вздохнула, толкая детей к кровати и про себя отмечая, что нужно сделать перестановку и купить еще одну. И малыши немного расслабились.
– Няня тоже будет жить здесь? – Нина похлопала ладошками по креслу, похожему на то, в котором Саара сидела в Юсте.
– Нет, но будет приходить каждый день. Кроме воскресенья, как обычно. В остальное время я буду рядом.
– Как мама? – воодушевилась Нина, и Ивэй не смогла сдержать улыбки. – А можно, я буду называть вас мамой?
Она схватила руку Ивэй и начала ее трясти, а женщина оторопела. Вопрос ввел ее в ступор. Но тут Влез Куд и окончательно лишил женщину способности говорить:
– Мне тоже надо называть вас мамой? – он привалился к ее ноге с другой стороны от Нины, задрав голову и опираясь подбородком о бедро, но тут же отскочил, услышав взрыв гортанного хохота: мужчина тихо сполз по стене. Ивэй стремительно вышла из комнаты с красным, как помидор, лицом, и Нина наощупь пошла за ней, повторяя свой вопрос.
Куд остался в комнате один на один с незнакомцем и почувствовал себя неуютно. Мужчина уже не смеялся: пристально рассматривал мальчика не-человека.
– Ее зовут Ивэй. А я Джонатан. Меня можешь называть папой, если хочешь, – он улыбнулся Куду и "поздоровался" с пустым рукавом его расстегнутой рубашки, словно это было привычным для него движением. – Надеюсь, мы подружимся. А Ивэй лучше называй по имени. У тебя ведь все-таки есть мама. Настоящая.
– Вы знаете ее?
– Еще как. И Тимма, отца твоего, я знал.
Мальчик удивленно захлопал глазами, услышав это имя, и Джонатан улыбнулся тепло и открыто. Как Тимм.
– Хорошо, – сказал Куд, смутившись этой улыбке. – Тогда я буду называть Ивэй по имени, а вас Джо.
– Папа-Джо? – уточнил мужчина и хитро подмигнул ему. Куд окончательно растерялся и пролепетал:
– Ладно...
* * *
Ивэй опустила стакан с водой на стол, обессилено уставившись в окно. Выглядела она ужасно, и Джонатан присвистнул, ловя ее отражение в зеркале.
– Ты как? – он был действительно обеспокоен ее состоянием. Может быть, она еще не отошла от внезапного становления "дважды мамой"? Он вспомнил молодость и двадцатилетнюю девушку, которая делала все, что ей хотелось, а потом ошарашенно смотрела на результаты секундного "почему бы и нет". Давно она не возвращалась в столь бурную юность.
– Не знаю, – честно призналась Ивэй и тут же усмехнулась. – Кажется, я начинаю понимать Хельгу. Крыша едет просто.
– Да брось. Они обычные дети. Очень, кстати, милые. Ладно хоть не дерутся – уже хорошо, вот я в их возрасте с братьями...
– Ты зрачки Куда видел? – вскинулась женщина, еще шире распахнув глаза, которые стали похожи на две плошки. Волосы всклокочены, отчего создавалось ощущение, что сейчас пять утра, а она забыла причесаться, на блузке пятно от кофе, на коленях – вода из стакана. И ногти покусаны – она опять вспомнила детскую привычку.
– Видел. Как у кошки, когда та смотрит на кусок колбасы в твоих руках, необычно. Просто радужки темные, как у Тимма, ну и что с того? – Джонатан пожал плечами, роясь в холодильнике, а Ивэй только и смогла, что опуститься на стул, не сводя с него огромных глаз. Она хихикнула, глупо и нервно, но из горла вырвался всхлип, отчего-то похожий на икоту.
– Мне страшно, Джо. Я не справлюсь. Точно не справлюсь – из меня никудышная мамаша!
– Не принимай близко к сердцу, дорогая, все будет хорошо! Я на подхвате, не забывай, – он, хрустя бутербродом, щелкнул ошалевшую от переживаний женщину по носу и обнял ее, когда она совсем скисла, почти повиснув на его плече. – Кстати о колбасе. Будешь?
– А вот буду, – буркнула главный генный инженер корпорации "Юста" и со вздохом вгрызлась в бутерброд с маслом и толстым куском ветчины.
* * *
Дети привыкали к комнате. Обещанная Саара все не появлялась, Нина изнывала от нетерпения и ходила туда-сюда, трогая все подряд и считая шаги. Куд лежал на кровати, глядя в потолок, и думал. Много и обо всем. Иногда скашивал глаза на девочку, стоило ей запнуться или на что-то налететь. И каждый раз улыбался, понимая, что здесь, в этом доме, его никто не назовет ущербным, как мама.
Но как с этой Ниной заговорить? Что вообще делать? Там, в лаборатории, все произошло само собой, а здесь все совсем по-другому. У девочки заурчало в желудке, и она остановилась, слегка краснея и хватаясь за живот.
– Хочешь есть? – Куд, обрадованный внезапно полегчавшим воздухом, перевернулся. – На вешалке сумка висит, достань из нее печенье. Прямо, в сторону. В левом кармане под клапаном, нащупала?
– Ага. Спасибо, – Нина, смущенно бормоча, выудила раскрошенное печенье, припрятанное матерью Куда, которую не заботило, каким образом он будет оттуда это печенье доставать, и захрустела. – А ты будешь?
– Давай, – согласился мальчик и, скатившись с кровати, подошел к девочке, сев рядом. – Не двигайся. Я сам буду наклоняться. Папа всегда так делал.
И они, сидя на полу возле двери, ели печенье. Одной рукой Нина выуживала крошки для себя, другой – кормила Куда, держа ладошку на уровне локтя. Обоим было в новинку все происходящее, но это их и подбадривало. Они одинаковые. А значит, почти родные. Они с самого начала не задавали друг другу вопросов о том, каково это – не видеть или не иметь рук. Как-то само получилось, будто им это было не нужно. А может, неинтересно.
А может, они просто забыли об этом в водовороте переезда. Они были детьми, которые задают вопросы взрослым и совсем не задают их друг другу.
Запись первая. Ноябрь. Истоки и карандаши
[Оглавление]
Оз никак не мог проснуться. Что-то не отпускало его, умоляло остаться. Озу казалось, что если он проснется, то упустит нечто важное, какой-то ответ на еще не заданный вопрос. Мальчик уже почти дотянулся до дна сновидения, где слышались музыка, голоса и радость, пробирающаяся под кожу, где пахло солнцем и улыбками, а чьи-то руки обнимали шею. Этот сон почти удалось достать, но вместо того, чтобы ухватиться за него, мальчик распахнул глаза, зажмурившись от яркого света, ударившего в лицо. Что-то в последний момент вытолкнуло его, и он услышал отчетливое: «нужно вернуться к истокам!», почему-то прогремевшее голосом Смотрителя. Ему было невдомек, что это означает. Оз никогда не видел таких странных снов, но чувствовал, что этот вернется к нему еще не раз. Может, виной этому дневник ребенка, который он читал всю ночь?
Через три минуты после пробуждения мальчик, все еще валяющийся на смятой постели, услышал шум. Зашипели двери, и в Комнату въехала Эмма. Запахи солнца и уюта растаяли, руки исчезли, а голоса смолкли, будто Эмма раздавила их своими колесами, размазала по полу. Она как-то недовольно плюхнула поднос с завтраком на стол, а потом, уперев руки в бока, осуждающе уставилась на Оза, сжав тонкие губы в полоску. Часы показывали половину первого дня.
– Я честно лег сразу, как ты ушла, – он попытался улыбнуться, но Эмма продолжила смотреть на него. Каким образом Озу удавалось различить эмоции за линзами механических глаз, даже для него оставалось загадкой. Но, тем не менее, он отчетливо видел каждый оттенок эмоций Эммы, и ему вовсе не приходило в голову то, что их у нее в принципе не может быть. Она – дроид. Он – человек. Ребенок, которого не интересует техническая сторона его няньки.
– Ты лег в половину четвертого утра. Я ушла в одиннадцать.
Слова были хлесткими, металлическими, хотя Эмма редко говорила таким голосом. Озу не нравилось дребезжание, он не единожды говорил ей об этом, но сегодня дроид была, судя по всему, сильно зла, раз начала дребезжать. Оз промолчал, не зная, что сказать в оправдание и нужно ли вообще что-то говорить. Мальчик сильнее натянул одеяло на плечи, полагая, что Эмме вскоре надоест прожигать в нем дыру. Конечно, ему было известно, что она в курсе его чтения допоздна. Он знал, что Эмма следит за ним круглосуточно. Не она, так Вторая. Не Вторая, так Первая. Оз уже давно научился их различать, хоть внешне они и были абсолютно одинаковыми. Характеры-то совершенно разные.
А Эмма-03 между тем проехала к шкафу и сгрузила в него чистое белье, привезенное вместе с завтраком. Затем, демонстративно игнорируя Оза, вернулась к столу и начала расставлять посуду. Тарелка с остывшим омлетом, кружка с холодным молоком, подсохший хлеб и растаявшее масло, растекшееся по блюдцу. Все это дожидалось Оза с десяти утра, и Третья даже не собиралась греть или менять завтра. Она решила, что пусть мальчишка ест холодное, раз не встал вовремя.
– А знаешь, – Оз отвлек ее от беззвучного ворчания и, когда она подъехала ближе, доверительно наклонился, – я видел странный сон. Про не-людей и людей. Там были дети, я даже слышал их голоса! Мне кажется, это неспроста. Еще я слышал фразу: "нужно вернуться к истокам". Мне кажется, это знак, что надо наконец что-то делать.
Эмма изобразила вздох и потянулась за стаканом с молоком.
– Ты слишком много читаешь на ночь. И если бы чего нормального читал, так нет, отчеты...
– Не отчеты, а дневник! Настоящий дневник какого-то ребенка не-человека, мне вчера Пятая дала почитать! – и мальчик, проигнорировав молоко, схватил из-под подушки потрепанную тетрадь с пожелтевшими от времени и пыли ветхими листами. Эмма про себя отметила, что этой вещице явно больше ста лет. И сохранилась она на удивление хорошо.
Для Оза этот дневник был настоящей находкой. Прикоснуться к кому-то, кто с тобой примерно одного возраста, кто понимал тебя еще добрую сотню лет назад – Озу было четырнадцать, а ребенку, судя по всему, – столько же. Может, чуть больше. Не то что Смотрителю, которому уже сто шестьдесят четыре... Это было настоящим волшебством. Оз с самого рождения рос под наблюдением сотни камер, датчиков и трех дроидов, которые ни на секунду не оставляли его одного, даже если были за пределами Комнаты. Даже если он выходил за пределы Комнаты. Он никогда не оставался один, но в то же время порой ему было до слез одиноко, потому что вокруг него, кроме Смотрителя, в Лабораториях не было никого живого. Ни одного человека или не-человека. Поэтому дневник ребенка прошлого века стал для Оза настоящим спасением, и он прочел его на одном дыхании, всего за ночь.
Мальчик знал, что он единственный человек на планете, и ему недоставало живого общения.
Когда ему исполнилось десять и он начал размышлять о своей роли в мире, Оз начал задавать вопросы. Но дроиды не могли на них ответить, и мальчик обратился к Смотрителю – старому мудрому киборгу не-человеку. Озу казалось, что старик знает все на свете, и поэтому не побоялся задать главный, самый важный вопрос:
– Почему людей больше нет?
Тогда это ввело Смотрителя в ступор. А маленький Оз ждал. У него с детства была потрясающая способность правильно формулировать вопросы. "Почему людей больше нет?" – на такое не ответишь одной фразой. И не-человек тогда решился. Он не побоялся рассказать мальчику всю правду, которая только была доступна детскому пытливому сознанию. Он рассказал о страшном событии, которое произошло больше ста пятидесяти лет назад, – люди, не знавшие покоя и осторожности, создали неизвестный науке вирус, придумывая очередное "лекарство от смерти".
– Благими намерениями вымощена дорога в ад! – сказал тогда Смотритель. Он пригрозил Озу механическим пальцем и вздохнул, вызывая на экране карту мира и показывая распространение вируса. – Этот путь смогли проследить только спустя четыре с половиной года после начала заражения. Его назвали 1574G—U. Создали в стране, которая когда-то называлась... – Смотритель замолчал, и мальчик понял, что киборг забыл название той страны. Озу тогда показалось, что Смотритель ужасно стар, хотя внешне он выглядел не старше семидесяти благодаря протезам, имплантам и своему долголетию. Оз знал, что нормальные люди так долго не живут. По фотографиям, книгам, фильмам.
– А как это случилось? Ведь если это так опасно, этому не позволили бы расползтись. Эммы говорили, что все опасное запирают в клетки.
– Не знаю, – честно признался Смотритель. – Но определенно тому были причины. Клетки просто так не открываются.
– Клетки на замках, – согласился Оз. – Вот таких! – и показал руками огромный амбарный замок, заставив Смотрителя улыбнуться.
– Но тогда клетка открылась. И начали рождаться мы, внешне очень похожие на людей, но отличающиеся генами.
– Что такое гены? – перебил Оз, и Смотритель нахмурился, думая, как ответить и на это. Все-таки насколько меткий вопрос задал этот мальчишка... Но рано или поздно ему пришлось бы рассказать все Озу.
Смотритель был не-человеком – так люди стали называть рождающихся существ. Он был, как и тысячи ему подобных, беспол и бесплоден. Долгожитель и инвалид – все не-люди имели какой-то изъян. Исключений было слишком мало, чтобы брать их в счет. И люди их ненавидели. Не сразу, но с каждым годом отношение их становилось все хуже. Люди исчезали и во всех бедах винили своих странных детей. Их истребляли, уничтожали, преследовали. И не-люди ненавидели людей. Но были и те, кто прятал и спасал бесполых, и не-люди любили их. Смотритель был из последних. Его не убили, а приютили и сберегли – и он полюбил людей так, как только человек может полюбить человечество. Смотритель лелеял надежду возродить тех, кто спас его. Хотя бы как вид. И вся надежда лишь на Оза – первого "истинного", чей набор генов соответствовал человеческому.
А главное, Оз не был зараженным 1574-м, а значит, был способен продолжить человеческий род.
– Поэтому я надеюсь, что ты поможешь мне в этом нелегком деле, – прошептал Смотритель, закончив долгий рассказ, и склонил перед своим созданием голову. Хлюпающий носом мальчик, не понявший и половины сказанного, глядел на ряды капсул, в которых пытались создать такого же, как он, и чувствовал: все, что поведал ему Смотритель, – ужасно важно. Он поклялся, что обязательно поможет киборгу, посвятившему этой мечте всю свою долгую жизнь, во всем.
– Я сделаю все, что могу, обещаю! Правда-правда! – ребенок совсем разрыдался и навсегда запомнил эти свои слова. Эмма говорила, что Смотритель тогда тоже пустил слезу, обнимая мальчика, но этого Оз не помнил.
Сейчас, когда мальчик доковыривал утренний омлет, он почему-то вспомнил тот разговор со Смотрителем. С тех пор прошло целых четыре года, и Оз подрос, поумнел, понял все, что тогда имел в виду старый киборг. Вот только до сих пор так и не сумел ничем ему помочь, хоть и пытался не раз и не десять. Он поглощал пачками учебники и энциклопедии, связанные с генетикой, химией, биологией и прочими сопутствующими науками, сдавал кровь и бродил между капсул, делая вид, что помогает. И мечтал, думал и пытался понять, почему ничего не получается.
Оз не знал, почему именно это воспоминание забрело в голову, но верил, что это не просто так. Это как-то связано со сном. С фразой "нужно вернуться к истокам". Но к каким?.. Он должен вспомнить его и записать, чтобы понять это. Однако некуда – все альбомы, тетради и блокноты изрисованы.
– Можно я сегодня прогуляюсь в Город?
– Куда именно ты хочешь?
– В канцелярский, – мальчик поспешно вылез из-за стола и торопливо протиснулся в "выходные" штаны, не переставая тараторить, – мне нужны тетрадь, альбом и карандаш. Или ручка. Или еще что-то, я пока не понял. Но нужно. Тот сон, он...