Текст книги "Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

30. Стас

– Эй! У тебя три дня, – бросаю вслед Гордеевой. – Если в понедельник не уйдешь…

Она не отвечает, даже не оглядывается, типа не слышит. Заходит в подъезд, громко хлопнув дверью. А я со злостью ударяю ладонью о приборную панель. Бесит! Она бесит. И вся эта ситуация тупая бесит.

Ладно. Дело сделано. Завтра она от нас свалит. Не будет мозолить глаза, не будет… в общем, ничего не будет.

И Сонька моя наконец успокоится.

Только на душе по-прежнему муторно, сейчас даже еще хуже. И это тоже бесит, потому что ну какого черта…? Это же бред, что меня так кроет. Думаю про ее фотку в телефоне и тут же завожусь, как малолетка. Да я ее даже Шваброй, как все, назвать не могу. Язык не поворачивается.

Чума она, а не швабра. Нет, хорошо, что она теперь свалит. Просто замечательно!

Она свалит, и всё закончится.

***

Приезжаю домой – Сонька спит в гостиной, на диване. Укрываю ее пледом, и она тут же просыпается.

– О, Стас, – сонно потягивается она. – А я ждала тебя и незаметно уснула. Всю ночь же не спала… Давай сегодня не пойдем на уроки? Так не хочется…

– Я и так не собирался. – Сажусь с ней рядом. – Ты забыла? У матери сегодня день рождения.

Она тотчас скисает.

– Поедем вместе?

– Нет, нет, нет, – отчаянно трясет она головой. – Стас, пожалуйста, не начинай… Я не хочу! Не поеду, не проси.

За всё время я смог лишь раз уговорить сестру съездить со мной к матери. В позапрошлом году. До этого ей было любопытно, но она слишком боялась, что отец узнает. А тут он женился на Инессе, и они свалили на Бали.

Но Соньке у матери страшно не понравилось.

Мать жила в поселке под Ангарском. В старой деревянной халупе с удобствами на улице.

Она могла бы жить лучше, я предлагал. Даже упрашивал. Хотел ее перевезти к нам поближе, снять для нее нормальную квартиру – сейчас отцу вообще не до нее. Это раньше он следил, чтобы она не появлялась на горизонте, а нам даже заикаться про нее запрещалось. Теперь – пожалуйста. Но мать сама не захотела уезжать.

У нее там своя жизнь, в которой она увязла намертво. И семья для нее теперь – это их религиозная община, то ли баптистская, то ли еще какая-то, я не вдавался.

После того, как отец забрал нас у матери, она ударилась в религию. Причем жестко, фанатично, самозабвенно. И забила на многое – на быт, в том числе. Деньги, что даю ей, на себя почти не тратит – относит в церковь. А сама живет в этой зачуханой конуре.

Я уже привык, хотя поначалу, помню, тоже брезговал. А вот Сонька тогда впала в ужас. Отшатнулась, когда мать захотела ее обнять. Отказалась от чая. Только стояла и озиралась на облупленные стены, увешанные образами, на печку, занимавшую треть всего пространства, на скудную мебель.

Потом захотела в туалет, мать ее проводила куда-то за дом, и оттуда Сонька выбежала вся зеленая. Ее долго полоскало в кусты, а всю обратную дорогу она гундела: «Как можно так жить? Как мне эту мерзость развидеть! Фу, тошнит до сих пор… Не могу поверить, что эта женщина – наша мать! Она же такой не была… Я ее другой помню… красивой, нормальной… Лучше бы ты меня не брал с собой… Я хочу ее помнить той, другой, какой она была раньше… Стас, она с ума, что ли, сошла от горя и стала такой? Нет, ну как можно так жить, а? В такой жуткой нищете… Добровольно! Это же какой-то хлев, а не дом… А туалет! Ой, меня сейчас опять вырвет… Стас, ты если хочешь, навещай ее и дальше, но меня с собой не зови никогда. И ей скажи, что больше не приеду. Пусть вообще про меня забудет. Я лучше буду думать, что у меня совсем нет матери, чем такая… А кто-нибудь из наших знают? Нет? Слава богу! И не рассказывай никому про нее, пожалуйста. Никогда. Не хочу, чтобы наши знали, что она у нас… такая».

Думал, со временем у нее шок пройдет, и она тоже, как и я, свыкнется. Мать есть мать всё-таки. Но Соньку как отрезало. С того дня она ничего про нее знать не хочет и твердит одно: «У меня нет матери, у меня есть только ты».

Сначала я из-за этого дико бесился, мы ссорились, Сонька рыдала, а я вообще ее слез не выношу. Так что в конце концов забил и езжу сам.

– И охота тебе туда тащиться? – кривится Сонька. – Столько времени терять… Позвони, поздравь по телефону, да и всё.

– Подарок тоже по телефону дарить? – раздражаюсь я. – Да у нее и сотовый опять выключен. Или там связь не ловит нифига.

– Ну, не злись на меня, – жмется ко мне боком Сонька. – Я бы, правда, хотела с тобой поехать, но не хочу. К ней не хочу. Знаешь, если бы мы ей были нужны, она бы сама сюда переехала. Она сама про нас забыла. Ей только секта ее нужна.

– Не сочиняй, она всегда про тебя спрашивает. Она тебя очень любит и скучает.

– А я ее – нет. Я только тебя люблю, больше никого, – бормочет Сонька, приложив голову ко мне на плечо. – Кстати, что там со Шваброй? Ты же сказал, что сам тогда ее сфоткаешь…

– Угу, – моментально мрачнею я.

– И что? Сфоткал или не вышло?

– Вышло.

– О! – тотчас радостно восклицает и подскакивает Сонька. – Прямо голышом? Покажи?

– Маленькая еще на такое смотреть, – отмахиваюсь от нее. И телефон, как только вспомнил про эту злосчастную фотку, тут же начинает жечь карман.

– Боюсь представить, что ты там нафоткал, – хихикает она. – И что, Швабра от нас теперь свалит?

– Надеюсь. Что еще ей делать?

– Наконец-то хоть что-то хорошее! – радуется она. – Я, кстати, Янке не сказала, что Швабра у тебя ночевала. А она выспрашивала…

– Да мне пофиг.

***

По дороге заезжаю в супермаркет. Набираю всякой всячины – мать ест плохо, да и это она, скорее всего, опять раздаст страждущим.

У кассы останавливаюсь рядом со стойкой с открытками. Вытягиваю одну большую, яркую, с цветами. Уже в машине достаю из бардачка ручку, подписываю от имени Соньки. Стараюсь поровнее – у Соньки очень красивый почерк, не то, что у меня, но все равно получается коряво. Пусть хоть так. Да мать и не знает, как она пишет.

Пока еду, названивают по очереди то Янка, то Влад, то Рус, как сговорились. Я сначала сбрасываю, потом вообще перевожу в режим полета. Не хочу ни с кем разговаривать.

Часа за четыре добираюсь до поселка. Вообще, я Соньку понимаю – находиться здесь очень противно. Всё тут, куда ни глянь, какое-то серое, унылое, кособокое, убогое. Не дороги, а месиво. Пару раз чуть не забуксовал. Машину всю изгваздал. Если б не мать, сам бы сюда ни ногой.

Но когда захожу к ней, она так радуется, чуть не плачет. У нее в гостях сидят какие-то бабки, тетки, деды, такие же серые и убогие, как весь их поселок.

– Это мой сыночек, мой Стас, – гордо представляет меня им. Зовет за стол, но я наотрез отказываюсь.

– Мне еще обратно долго ехать.

– А Сонечка что не приехала? – мать с улыбкой водит кончиками пальцев по моим каракулям в открытке. – Так давно ее не видела, два года уже…

– Она сегодня учится, – вру я.

Хотя всё она понимает, просто делает вид, что верит.

– Да, да, – кивает, – учеба – это очень важно. А как она? Здорова? Я всё молюсь за нее… Она такая красавица стала…

– Да, всё у нее хорошо. Мам, я поеду, поздно уже.

– Я провожу!

Мать накидывает какой-то куцый плащ.

– Ну ты куда так? Там холодно… Я ж тебе привез Сонькино пальто. Надень его, оно теплое. Или опять кому-то отдала?

– Не сердись, Стас. Женщине одной отдала… ей нужнее… У нее дом сгорел, представляешь? Всего лишилась! Мы все ей… кто чем мог…

– А сама что, мерзнуть теперь будешь? – бурчу я. – Сказала бы хоть, я бы что-нибудь еще привез. И почему у тебя вечно телефон выключен?

– Да я забываю… Ты такой у меня молодец, – улыбается мать. – Такой стал взрослый. С тобой я спокойна за Сонечку. Ты только береги ее.

Она всегда это повторяет.

– Угу, – обещаю я и целую на прощанье в мокрую щеку. Все-таки плачет…

***

Домой приезжаю сильно за полночь. Злой, вымотанный, уделанный в грязи с головы до ног. Потому что на выезде из поселка все-таки застрял в луже, размером чуть не с озеро. И два с лишним часа барахтался, пока выбрался, и то какие-то мужики помогли.

Наутро вообще не хочу шевелиться, даже глаза открывать не хочу, не то что идти на занятия. Но с прогулами у нас строго. Пропустить один день – еще куда ни шло, а два подряд – можно нарваться на беседу с директором, который непременно потом доложит отцу.

Мы с Сонькой приходим в класс чуть ли не самые первые. Потом потихоньку подтягиваются наши: Яна с Аллой, Влад, мудила Шаманский.

Меня так плющит после вчерашней поездки, что я на него даже не реагирую. Сижу за партой полуживой, точнее – лежу.

Влад меня дергает:

– Стас, покажи фотку Швабры?

– Отвали, – сонно мычу в ответ. Глаза аж слипаются.

Вполуха слышу, как Сонька нарочито громко смеется с девчонками. Она всегда теперь так при Шаманском. Хочет показать, что ей и без него отлично. Не понимает, глупенькая, что со стороны всё видно.

Ненавижу Шаманского, вспыхивает злая мысль. Мало он, сука, получил.

И тут дверь открывается, и в класс заходит… Гордеева. И сразу с порога стреляет взглядом в меня, типа: ну вот я, и что ты мне сделаешь?

У меня сразу же сна ни в одном глазу. Только сердце дергается.

Какого черта она явилась?

Наши тоже тотчас все смолкают и замирают, глядя на нее. В классе повисает гробовая тишина.

Одна Сонька оборачивается на меня в полной растерянности.

А эта не проходит к своему столу, а почему-то останавливается у учительского, к нам лицом. Несколько секунд длится эта странная сцена. Но затем наши потихоньку отмирают, начинают шептаться, посмеиваться.

– Сегодня у нас урок будет вести Швабра? – спрашивает Яна.

– Эй, Швабра, – выкрикивает Влад, – покажи с****, а мы заценим.

По классу прокатываются смешки. Заливистее всех смеется Сонька. Только мне не до смеха. Сердце как бешеное колотится у самого горла.

Еще и Гордеева эта смотрит только на меня, причем так, словно во лбу дыру прожечь решила. И не сводя с меня взгляда, отвечает ему:

– Сейчас покажу.

Затем поворачивается к плазменной панели на стене над доской и зачем-то устанавливает связь со своим телефоном через блютуз. А спустя миг на экране появляется моя Сонька…

31. Женя

Всю дорогу до гимназии, еду и терзаюсь: запустить в классе видео или просто Смолину переслать, а там уж выдвинуть свои условия?

То мне кажется, что не стоит опускаться до их уровня, то – наоборот: только так с ними и надо!

Меня прямо разрывает изнутри от противоречий. Может, лучше и правда покажу только Стасу? Все-таки это очень личное… Ведь самой же будет стыдно. И мама бы сказала: «Будь выше этого, Женя…».

А с другой – как же я их всех ненавижу, я даже не знала, что могу так ненавидеть. Они ведь берегов совсем не видят, границы дозволенного для них просто не существуют. От безнаказанности совсем одурели.

А какие мерзости и пошлости они писали вчера в чате! Как досадовали, что им не удалось сотворить со мной на вечеринке весь тот ужас, от одной лишь мысли о котором у меня волосы дыбом становятся…

И Смолин, шантажист проклятый, которого я ошибочно считала единственным более-менее нормальным, ничуть не лучше на самом деле. Этот подонок не только подло меня сфоткал, так еще и сестре показал. А сейчас уже наверняка не только сестре, но и своим дружкам.

Вспоминаю, Сонькины унизительные слова из чата и это его, брошенное в спину «У тебя три дня…». И меня тут же заливает жгучим гневом.

Ну уж нет, договариваться с тем, кто наставил на тебя дуло – так себе стратегия. Пусть получат что заслужили! И не просто щелчок по носу, а удар под дых. Пусть знают, что я не шучу!

Накрутив себя до предела, как фурия взбегаю по лестнице, твердо чеканя шаг, прохожу фойе. В гардеробе натыкаюсь на тех самых десятиклассниц, которые отправили меня в мужской душ. Они стоят прямо у порога гардероба и загораживают всем проход. Но уйти не торопятся, лениво снимают с себя свои дорогие пальто, медленно разматывают шарфы, что-то обсуждают между собой, жеманно хихикают. Можно их обойти, как делают дети помладше, протискиваясь по бокам от них, но я иду прямо, напролом, врываюсь между ними так, что они неуклюже отскакивают в стороны.

– Эй! Ты совсем, что ли? – взвизгивает одна.

Я оглядываюсь и с вызовом, хотя больше с наездом, спрашиваю:

– Что?

И она тут же сдувается.

– Ничего, – тихо буркнув, отворачивается к своим подругам, и втроем они отходят подальше.

Сдаю куртку гардеробщице и, пока запал не истлел, устремляюсь в нашу аудиторию.

Первым у нас сегодня математика. И это хорошо, потому что Арсений Сергеевич никогда не приходит раньше звонка. Так что у меня есть три-четыре минуты.

На миг замираю перед дверями класса. Ощущение такое, будто я собралась прыгнуть с парашютом.

Ну всё, Женя, поехали, шепчу себе и решительно захожу в аудиторию.

И сразу же напарываюсь взглядом на Смолина.

В первый миг он кажется каким-то больным, прямо изможденным, но, увидев меня, тут же приободряется. Выпрямляет спину и весь как-то подбирается. И тоже впивается в меня ответным взглядом.

Что ж, тебя ждет сюрприз, мысленно говорю ему я.

Замечаю, что в классе тихо. Такая странная звенящая тишина, как перед грозой.

Я подхожу к столу Арсения Сергеевича. Надо поторопиться, уже скоро звонок.

Достаю сотовый и краем уха слышу, как Алла тихо спрашивает:

– Что со Шваброй? Она какая-то не такая…

И тут же, как по команде «вольно», все оживают.

– Сегодня у нас урок будет вести Швабра? – острит Яна.

– Эй, Швабра, – выкрикивает с места Влад, – покажи ****, а мы заценим.

Все, кроме Смолина, начинают глумливо смеяться. Он же неотрывно смотрит на меня с каким-то напряжением и даже как будто легким изумлением.

Ничего, сейчас твоему изумлению вообще не будет предела.

Я включаю на телефоне блютуз и устанавливаю связь с телевизором. А потом запускаю видео, которое вчера перебросил мне Олег.

– Что это? Сонь, ты, что ли? – со смешком спрашивает Влад.

А затем в аудитории снова воцаряется тишина. Все застывают в немом удивлении. Смолин тоже смотрит на экран и в полном недоумении хмурится. И только Сонино красивое лицо стремительно бледнеет и искажается. Словно ветер покрывает легкой рябью водную гладь.

Глаза ее в ужасе расширяются, губы подергиваются, черты ломаются. А затем ее вдруг сгибает пополам как от удара, она дышит со стоном, с хрипами, всхлипами, будто задыхается от боли.

– Соня! – испуганно зовет ее Смолин.

Но она на него не реагирует. Зажимая рот рукой, она глухо вскрикивает и переводит ошарашенный взгляд на Шаманского.

– Ты… ты… как ты мог? – выстанывает она горестно и опрометью выбегает.

Я не выдерживаю, порываюсь нажать на паузу, но уже в следующую секунду весь класс громко охает. Ну вот и всё. Все всё увидели…

– Соня! – вскакивает из-за стола, ошалев, Смолин. Потом кричит Владу: – Выключи ты это дерьмо!

Но ролик уже и так заканчивается.

Смолин двигается прямо на меня, опаляя такой лютой ненавистью, что, кажется, я физически чувствую кожей ожоги.

– Ну ты и сука, – яростно бросает мне он. С таким лицом, как у него, только убивать. Я вся напрягаюсь до предела в ожидании, что он кинется на меня. Но он быстро проходит мимо и выбегает вслед за сестрой, едва не сбив с ног математика.

– Стас! – окликает его Арсений Сергеевич, хватаясь за откос, чтобы удержать равновесие. Потом обескураженно пожимает плечами и входит в класс, по-прежнему застывший в тяжелом шоке.

Я иду к своему месту, а перед глазами так и стоят лица: Сонино, перекошенное болью, и ее брата, полное необузданной ненависти. И ловлю себя на том, что мне жалко эту дурную Соню. И стыдно… Какая бы несносная она ни была, но у нее и так разбито сердце, а я поступила как последняя сволочь: знатно расковыряла ее рану, как садистка какая-то, еще и осрамила. А вдруг она с собой что-нибудь сделает? Она же такая неуравновешенная…

Математик оглядывает нас.

– Что тут происходит? Вчера вы все не явились на занятия… ну, кроме Алекса. Сегодня опять какие-то страсти бушуют. За массовый прогул вас, кстати, собирается вызвать Ян Романович… Сегодня хотел, но у него возникли срочные дела, и он на несколько дней улетел в командировку… Так что аутодафе откладывается…

Ян Романович Полянский – директор этой гимназии, а также ее совладелец. Я его видела только раз и мельком. Но слышала, что он суров и его побаиваются.

– А куда Стас умчался? И где Софья? – спрашивает математик.

Класс переглядывается и молчит, как будто до сих пор в ступоре и не может переварить увиденное.

– У вас тут какой-то флешмоб?

– Соне плохо стало, – наконец отвечает Яна.

– Понятно, – причмокивает Арсений Сергеевич. – А вы как, нормально? А то кажется, что вам всем тоже как-то не очень.

Два первых урока проходят кое-как. Арсений пытается нас растормошить, вовлечь, но тщетно. А Смолины в аудиторию так и не вернулись.

После математики мы перемещаемся в другой корпус, там будет подряд два урока истории. По дороге меня догоняет и ловит за локоть Алекс Шаманский.

– Эй, ты… как там тебя, стой! Откуда у тебя это видео? – нервно спрашивает он. Бедняга отчаянно трусит, его аж трясет. – Ты нахрена его показала? Совсем тупая? Меня же теперь Смолин уроет…

Вся моя жалость к нему тотчас заканчивается.

– Откуда оно?!

– Руку убери. Не от тебя.

– Да уж ясно, что не от меня! Слушай, скажи ему, что я ни при чем?

– Ну не знаю, – пожимаю я плечами. – Может, скажу, если не забуду. А то я же совсем тупая.

– Да ты что, издеваешься? – стонет он. – Хорошо, хорошо. Прости, извини, я не хотел. Скажи ему, пожалуйста, что это не я!

Я разворачиваюсь и иду дальше. Шаманский снова меня догоняет, цепляется, ноет.

– Ну, пожалуйста!

– Да скажу я, скажу! – вырываю я руку и иду дальше.

На самом деле я думала, что со Смолиным мы поговорим сразу, после видео. Никак не ожидала, что он пулей умчится прочь…

А буквально со звонком вдруг появляется Смолин. Один. Черные глаза горят диким огнем. И сам он прямо-таки источает с трудом сдерживаемую ярость. Остальные, и так весь день непривычно притихшие, неловко переглядываются, боясь с ним заговорить. Не решаются даже смотреть в его сторону. Я и сама с трудом выдерживаю его взгляд.

Он идет к своей парте, кладет на стол айпад и телефон, а потом, указывая по очереди на Шаманского и на меня, негромко, но отчетливо произносит:

– Тебе и тебе конец.

– Станислав! – с укором окликает его историк.

Среди урока мне вдруг звонят из больницы. Я моментально леденею внутри и прошу у историка разрешения выйти.

В коридоре перезваниваю, привалившись спиной к стене, потому что коленки тотчас ослабевают. Пока идут гудки, успеваю передумать обо всем самом плохом и помолиться каким ни на есть богам…

Но, к счастью, меня просят всего лишь подъехать сегодня в больницу, подписать бумаги – согласие на какую-то процедуру для мамы. От стресса я едва разбираю, какую именно. Выдыхаю, убираю телефон. Но в аудиторию возвращаюсь не сразу, захожу на минуту в уборную. А когда выхожу в коридор, меня тут же кто-то жестко хватает за руку. Смолин…

32. Женя

Грубо дернув назад и развернув к себе, Смолин с силой припечатывает меня спиной к стене. Придвинувшись почти вплотную, нависает надо мной. Сжимая предплечье как тисками, второй рукой он упирается в стену рядом с моей головой. Губы его сжаты так, что выступили желваки. Но самое жуткое сейчас – это его взгляд. Захлебнуться можно в этой жгучей ненависти.

– Нахрена ты это сделала, идиотка?

– Не я первая начала всё это.

– Что – это?

– Ты меня сфоткал! Ты показал всем вашим эту фотку! Ты собирался ее выложить! Я всего лишь тебя опередила.

– Никому я ничего не показывал. И никуда выкладывать не собирался. Я просто хотел, чтобы ты от нас свалила. Но теперь… теперь я тебя уничтожу, – выдыхает Смолин мне в губы. – Сегодня же твоя сраная фотка будет в сети, а потом я превращу твою жизнь в такой ад, какой тебе и не снился.

– Всё сказал? Теперь послушай меня. Это видео – только начало. Если выложишь мою фотку – я солью его. Солью везде, куда только можно. Вся гимназия, а не только ваша чертова компашка, увидит твою сестру… Весь город увидит, ваш отец, его коллеги, друзья, знакомые, все… Тронешь меня – я солью видео. Твоя сестра полезет ко мне – я солью видео. Твои дружки будут меня доставать – я солью видео.

– Ты вздумала меня шантажировать?

– Я тебя всего лишь предупреждаю, – стараюсь говорить спокойно и твердо, хотя внутри всё дрожит. – И даже не сомневайся – так я и сделаю. Мне терять нечего. Ах да! Кто-то из класса ещё раз назовет меня шваброй – я солью видео.

Смолин дышит тяжело, крылья носа подрагивают. Глаза – абсолютно черные бездны, а взгляд в эту секунду просто безумен. Мне кажется, он сейчас меня придушит. Или вцепится в глотку и разорвет. Но тут звенит спасительный звонок, коридор быстро наполняется людьми, и ему приходится меня отпустить.

Выдохнув, я делаю шаг в сторону, но тут он снова хватает меня за предплечье сзади. Наклоняет голову и шепчет прямо в ухо, задевая его губами и обжигая горячим дыханием:

– Войны захотела? Будет тебе война…

Затылок и плечи осыпает мурашками. Я не успеваю ни ответить, ни как-то отреагировать, а он уже отпускает мой локоть, обходит меня и идет по коридору вперед, заложив руки в карманы.

Конечно, я понимаю – Смолин не уймется. Глупо думать, что он просто выслушал меня, поверил и смирился. Но и я отступать не собираюсь.

Остаток дня сижу как на иголках. В таком диком напряжении, что думать ни о чем не могу. На уроках буквально кожей чувствую его флюиды ненависти. Даже когда сижу или стою к нему спиной. Мне кажется, сам воздух в аудитории становится густым и наэлектризованным его яростью так, что дышать тяжело. Хотя он больше не обронил ни слова в мой адрес. Остальные тоже весь день помалкивают.

Перед последним уроком Смолин подходит к Шаманскому, который, как и я, весь на нервах. Отвешивает ему подзатыльник и кивком предлагает выйти.

– Стас, это не я, – частит Алекс испуганно. – Я даже не знаю, как ее зовут! Нафига я ей буду что-то пересылать? Не я это!

– Он говорит правду, – подаю я голос с места. – Есть и другие источники.

Смолин на миг замирает, но даже не оборачивается на меня, а продолжает наседать на Шаманского.

– Если б не ты, мудила, этого дерьма вообще бы не было. Ты знал у кого и что ты просишь. Заскучал он там, сука. А теперь встал и пошел со мной или мне тебя вынести?

Шаманский, бледный и трясущийся, послушно поднимается и следует за Смолиным из класса. Тишина в аудитории после их ухода становится еще более гнетущей.

Через десять минут начинается английский, но ни Алекс, ни Смолин на него не приходят.

После урока хочу скорее мчаться на автобус, но преподаватель меня тормозит. Так некстати!

– Евгения, а вам я дам другое задание на дом. Которое соответствует вашему уровню. Подойдите, пожалуйста.

Он вручает мне листы с упражнениями и текстом, растолковывает, что и как нужно сделать. Никто из класса при этом не хихикает, как раньше. Просто молча выходят.

Однако десять минут задержки стоят мне опоздания на школьный автобус. И ничего не остается, как ждать следующий рейс.

Стоянка, где обычно припаркованы машины учеников или их водителей, тоже уже опустела. Только ненавистный красный Порше и уже знакомый серебристый мерс все еще стоят, нагнетая тревогу.

Я в нервном волнении кручу головой по сторонам. Вдруг он где-то рядом? Надо хотя бы не прозевать его появление.

Скорее бы пришел автобус!

***

До автобуса остается всего каких-то семь минут, и вдруг появляется Смолин…

Он направляется в мою сторону и не один, а вместе со своими дружками – Русланом, Владом и Милошем. Впрочем, может, они и не ко мне идут, а к своим машинам. Но что-то подсказывает, что псих мимо меня не пройдет.

Сердце начинает отчаянно метаться в груди. Бросаю взгляд вдаль, за чугунные ворота гимназии, на трассу, но автобуса еще не видно. И вокруг, как назло, ни души, не считая охраны у самых ворот, но они далековато. Да и не очень-то они помогли мне в прошлый раз, когда Смолин увозил меня силой.

Так, Женя, успокойся, говорю себе. Что делать? Бежать? Ну, это как-то глупо, когда никто за тобой еще не гонится. И показывать ему свой страх нельзя ни в коем случае. Да и некуда тут бежать. Не нарезать же бессмысленно круги.

Так. Что он успеет сделать мне за семь минут, ну или сколько там до автобуса осталось? Отберет телефон? Снова попробует затащить в свой Порше? Но на этот раз я буду упираться что есть силы, отбиваться и кричать. А телефон… Может, спрятать на всякий случай? Только куда тут его спрячешь?

Пока они еще не подошли, я все-таки незаметно достаю сотовый из кармана, повернувшись к ним другим боком, и быстро опускаю его в капюшон куртки. Затем делаю вид, что просто поправляю волосы.

Они всё ближе, и с каждой секундой сердце колотится все чаще, все сильнее.

Да где же этот чертов автобус?!

Я буквально заставляю себя остаться на месте, когда между нами остается всего несколько метров. И вот они уже все вчетвером подходят ко мне и сразу окружают. Смолин останавливается передо мной. Руслан и Милош – по бокам, Влад заходит за спину.

– Сейчас ты отдашь свой телефон, и мы всё оттуда вычищаем, – сухо говорит Смолин. – Потом все вместе едем к тебе домой. Комп, ноут, планшет, что там у тебя есть… так же всё вычищаем.

– Нужно будет еще посмотреть, откуда у нее это видео, кто ей переслал, и с ним тоже разобраться, – говорит Руслан. – Ну или с ней…

– Обязательно посмотрим, – криво улыбнувшись, соглашается Смолин. Потом протягивает ко мне руку. – Телефон сюда.

Подмечаю, что костяшки у него разбиты в кровь. Видимо, Шаманскому все-таки досталось. Надеюсь, хоть не очень сильно. Но думать сейчас о нем я не могу…

– Телефон давай, – повторяет Смолин. – Я ведь все равно возьму.

– Не дам, – отвечаю ему.

Тогда Руслан срывает с плеча мою сумку и передает ее Смолину. Тот, глядя мне в глаза, открывает замок, распахивает, а затем переворачивает и вытряхивает всё на асфальт. При этом даже не смотрит, что там вывалилось к его ногам.

Руслан и Милош наклоняются, потом приседают ненадолго.

– Стас, телефона нет.

– Значит, продолжим поиски, – говорит он, не сводя с меня взгляда, и приближается вплотную.

– Иди к черту! – выпаливаю я и толкаю его в грудь. Но он не сдвигается ни на миллиметр.

Влад же, стоящий сзади, ловит меня за руки и, сведя их за спиной, крепко удерживает. Ну а Смолин начинает меня обыскивать.

Первым делом сует руки мне в карманы куртки, там у меня мелочь, какой-то старый чек из магазина, обертка от конфетки и пол упаковки арбузного Дирола. Всё это он достает, брезгливо осматривает и бросает на асфальт. Потом расстегивает молнию на моей куртке и начинает меня ощупывать. Обстоятельно и довольно грубо.

Сначала талию и бедра, а потом ведет ладонями по телу вверх, к нагрудным карманам.

К лицу тотчас приливает жар. Вот же сволочь! Меня всю трясет и не знаю, от чего больше: от страха или от возмущения.

– Руки свои убери, – шиплю я.

Он не отвечает и не останавливается, но… скулы его неожиданно краснеют. Даже выражение лица меняется. И в глаза мне больше не смотрит. А к груди прикасается едва-едва. Неужто псих смущен? С чего бы? Уж на скромника он никак не тянет, да и Барби свою тогда в комнате отдыха он тискал очень даже уверенно…

– Эй! Что у вас происходит? – вдруг раздается окрик.

– Арсений идет, – предупреждает Смолина Руслан.

Со стороны гимназии и правда к нам приближается математик. Влад тут же меня отпускает. Руслан и Милош тоже отходят в стороны, только Смолин остается на месте. Даже не оглядывается назад. Но хоть руки свои от меня убрал.

– Стас, – зовет его Милош. – Он уже близко.

– Да мне пофиг. Мы еще не закончили.

– Стас, давай потом продолжим… Пусть Арсений свалит сначала… Проблемы же будут… – Милош тянет его в сторону, но Смолин скидывает его руку. Парни удаляются к машинам без него.

– Стас, как это понимать? – спрашивает математик, останавливаясь рядом. – Что это?

Смолин на него даже не реагирует.

– Жень, что тут у вас было? – тогда математик обращается ко мне. – Они что, тебя обижают?

– Вы сами всё видите, – говорю я и, присев, начинаю собирать свои вещи в сумку.

– Это безобразие! Стас, мне что, директору пожаловаться?

Но Смолину его слова как об стену горох, он его даже как будто вообще не слышит и не видит. И смотрит только на меня. Давит тяжелым взглядом.

– Телефон, – произносит он с угрозой в голосе.

Но тут к нам подтягиваются еще трое из рабочего персонала, и почти сразу на стоянку заезжает автобус.

– Пошел к черту! – бросаю я в лицо Смолину и первой заскакиваю в салон.

Только когда автобус выезжает за ворота, я облегченно выдыхаю. На сегодня пронесло…

Вставляю наушники, включаю музыку и потихоньку успокаиваюсь, глядя в окно. Минут через десять меня тычет в спину женщина, сидящая сзади. Кажется, тоже уборщица.

– Как там твоя мама? – спрашивает она. – Поправляется?

Я оборачиваюсь, чтобы ответить и замираю. Следом за автобусом едет красный Порше…