Текст книги "Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

45. Стас

Еще в дороге понимаю, насколько это безумная затея тащить Гордееву к себе. Это даже не игры с огнем, это уже, скорее, хождение по канату над пропастью. Без всякой страховки.

Хорошо хоть она не знает, как меня от нее уносит. Нет, хорошо, что никто этого не знает.

И не узнает.

Только с самим собой что делать?

Пока в больнице лежал, измаялся весь, чуть не свихнулся. Как кино на повторе, тысячу раз в уме прокручивал тот день, точнее, те несколько минут, когда она была у меня в палате, когда касалась меня, поправляя одеяло. И в воспаленном мозгу я уже сам додумывал, дорисовывал, что было дальше. Там, в моих фантазиях, она не просила за своего быдловатого дружка, а я ее не прогонял, там она пришла именно ко мне, и мы… Черт!

Увлекшись, лишь в последний момент замечаю, что проскакиваю на красный. Слава богу, дорога пустая. Вот только в аварию попасть для полного счастья не хватало.

Стараюсь больше не думать о ней. Но как не думать-то, когда она вот, рядом? Когда от ее запаха плывет мозг? Когда от ее близости кровь аж гудит?

Все равно надо как-то не реагировать. И так чуть не спалился в этом дурацком шкафу. И вот снова, пожалуйста… Едва я вспоминаю, как мы там жались друг к другу, как ее горячее дыхание щекотало мне шею, так тут же накрывает…

Но я вовремя себя одергиваю. Тряхнув головой, отгоняю этот морок. Старательно сосредотачиваюсь на дороге.

Нет, не надо было ее везти к себе. А с другой стороны – не на улице же ее оставлять.

Кошусь на нее украдкой. Вижу ее профиль, поджатые губы. Тоже вся натянутая как струна. Нервничает? С чего бы? Блин, она что, реально думает, что я стану к ней приставать? Откуда вообще такие могут быть мысли? Может, в шкафу что-то поняла? Да ну нет.

Она, словно почувствовав, что смотрю на нее, поворачивается ко мне, но я тотчас перевожу взгляд на дорогу.

И, между прочим, я даже не соврал, что она не в моем вкусе. Мне вообще всегда нравились блондинки, высокие и стройные, вот как Янка. Чтобы формы были пышные, чтобы ноги от ушей, чтобы волосы длинные, ниже плеч. А Гордеева вообще по всем пунктам мимо, но… но ни от кого никогда меня так бешено не вело. Дурдом.

Худо-бедно добираемся до дома.

Окидываю взглядом девятиэтажку, будто проверяю окна на четвертом этаже. Темные. Какими им еще быть? Ключи есть только у меня, даже у Соньки их нет. У отца – тем более. Это старая квартира деда, он год назад умер и оставил ее мне, потому что с отцом они до последнего были на ножах.

Дед идейный был, называл отца в глаза вором, взяточником и проклятым буржуем, а за глаза – еще похлеще. Впрочем, отец тоже в долгу не оставался. А в последние годы они вообще не общались. Уверен, отец и на похороны его пришел лишь потому, что люди бы не поняли.

В квартире уже все по-другому. Недавно там сделали ремонт и мебель, естественно, всю поменяли. Дед умер прямо дома, и нашел его я. Не то что я очень суеверный, но почему-то находиться в этой квартире совсем не мог. Не по себе было. А сейчас, после ремонта – ничего, нормально. Даже есть мысль свалить от отца сюда. Если бы не Сонька – так бы и сделал.

Заходим с Гордеевой в подъезд. Пропускаю ее вперед. Она, обхватив себя руками, дрожит – на улице реально холод. В первый миг бездумно хочу ее приобнять, погреть, как сделал бы и с Сонькой, и с Яной. Но тут же спохватываюсь и убираю руки в карманы. Скажет еще: ну вот, пристаешь! У этой хватит фантазии.

Заходим в лифт. Вместо кнопки с цифрой 4 – выгоревшая черная дырка. Нажимаю зачем-то на пятый этаж.

Не сговариваясь, мы с Гордеевой становимся подальше друг от друга. Держим расстояние, лишь бы ненароком плечами не соприкоснуться.

Надо было по лестнице подниматься. В лифте моментально становится душно, мне, во всяком случае. Находиться с ней наедине в тесном замкнутом пространстве мне абсолютно противопоказано.

Сердце молотит как бешеное, всё быстрее и быстрее. Закрываю глаза, но так только хуже. Вообще черт-те что на ум сразу лезет.

Если бы она меня сейчас коснулась, я б, наверное, взорвался.

Мало мне всего этого, так тут еще и живот вносит свою лепту и выдает протяжное: у-у-у-у-у. Кошусь на нее: слышала или нет?

Лифт, как назло, еле ползет, но зато скрипит и дребезжит на все лады, заглушая прочие звуки.

А дома что делать будем? Надо хоть о чем-то разговаривать. Потому что вот так находиться с ней рядом в тишине – просто уже невыносимо. Но у самого ни единой мысли. О чем с ней вообще можно говорить? Ну так, чтобы не разругаться.

В прихожей случается конфуз. Тянусь к выключателю, чтобы зажечь свет, но попадаю рукой в мягкое. Понимаю, что тронул ее грудь и резко отдергиваю руку. Спасибо хоть она не поднимает крик, а просто молча отскакивает.

Со второй попытки все же включаю свет. Не знаю уж, какая у меня физиономия сейчас, чувствую только, что пылает, но и Гордеевой, по ходу, тоже неловко. Она краснеет, нижнюю губу закусывает, прячет взгляд. Никогда ее такой не видел. Думал, она вообще непрошибаемая.

Ее все еще трясет от холода, у меня же, наоборот, внутри печет нестерпимо.

– Направо ванная. Там есть банное полотенце и халат. Всё чистое. Можешь душ принять, погреться, – говорю не своим голосом. Глухим и вымученным. Будто я и сам как та выжженная кнопка из лифта.

В гимназии все же гораздо проще. Проще ее не замечать, не реагировать, быть просто собой. Хотя, когда этот дятел Арсений ее обнимал, у меня, конечно, изрядно подгорало. Прямо руку ему сломать хотелось.

– Давай я что-нибудь приготовлю на ужин? – предлагает Гордеева, выйдя из ванной. – У тебя тут есть какие-нибудь продукты?

Я поворачиваюсь к ней и залипаю…

Она стоит распаренная, румяная. В моем халате буквально утопает, как в коконе. Глаза зеленые-зеленые и так блестят, что у меня неосознанно вырывается полувозглас-полувздох.

– О, какая ты… – осекаюсь я, чуть не сказав «красивая». И ничего лучше не придумав, добавляю, идиот: – Чистая.

У Гордеевой на миг взлетают в удивлении брови.

– Кухня там, – показываю я, чтобы скорее уйти от неловкого момента. – Посмотри сама, что есть в холодильнике…

Вообще, я собирался заказать доставку, но раз она изъявила желание – пусть. Так даже… не знаю, приятнее, что ли.

– Можно брать все, что найду? – деловито спрашивает она. Как будто у меня там залежи продуктов. Ты попробуй хоть что-нибудь найди.

– Угу, – тем не менее отвечаю я и скрываюсь в ванной. С минуту сижу на бортике. Потом тоже принимаю душ, но прохладный. Мало-мальски остываю. Переодеваюсь в домашние штаны и футболку.

Она тем временем сварганила омлет. Я не особо люблю яйца в каком бы то ни было виде, но сейчас съел бы что угодно. На голодный желудок омлет Гордеевой кажется мне пищей богов. Я даже добавки прошу.

– Спасибо, вкусно, – благодарю совершенно искренне.

– У тебя тут шаром покати. Кроме яиц, печенья и упаковки сливок ничего нет. А то бы я что-нибудь покруче омлета приготовила, – заявляет она.

– Так ты хорошая хозяйка? – спрашиваю я, попивая чай.

– Ну, готовить, во всяком случае, умею. И люблю. С детства сама готовлю. Мама всегда много работала. Домой приходила поздно. Уставшая. Вот я и научилась.

– Знал бы – затарился.

– А ты тут не бываешь?

– Крайне редко.

И тут слышу – звонит сотовый. Соня, что ли? Иду в прихожую, достаю телефон. Милош. Ему-то что нужно?

– Стас, можно к тебе? Я тихо буду, – неразборчиво бубнит в трубку Милош. – Домой просто не хочу… с матерью сегодня и так поругались, я аж сорвался сюда, а тут еще…

– А ты сейчас где?

– В городе пока… в клубе… в ночном… этом… как его? Не помню, короче… на Южной… Блин, башка трещит… С одной тут познакомился… коктейль ей взял, ну и себе и всё… меня накрыло… хрен знает, что там намешали. Главное, этой хоть бы что. Давай еще, говорит, зовет куда-то… По ходу, разводка какая-то… Вышел вот на улицу проветриться… Холодно, капец…

– Милош, я не дома. Я на старой квартире. От Южной как раз близко. Адрес сейчас тебе скину. Бери такси и приезжай.

Возвращаюсь на кухню. Гордеева, пока я говорил с Милошем, уже и посуду вымыла, и все убрала.

– А можно уже спать лечь? – спрашивает она меня. – А то я безумно устала… глаза слипаются.

И тут до меня доходит: Милоша ведь надо будет куда-то тоже уложить. А у меня здесь только диван и кровать. И что делать? Собственно, вариантов особо и нет. Либо потеснить Гордееву, чего я, конечно, делать не стану, либо самому не спать.

– Да, я тебе дам сейчас чистое белье, постелешь… – говорю ей. – Слушай, сейчас сюда приедет Милош, он там в какие-то неприятности встрял, домой не хочет или не может…

– И что мне? Спрятаться теперь? – спрашивает она с вызовом.

– Ну если хочешь, можешь прятаться, конечно, но зачем? – не очень ее понимаю. – Милош вроде не маньячелло.

– Я думала, ты стесняешься, что он увидит… меня тут… с тобой… Бойкот же мне объявили… Ты еще сказал про него таким тоном…

– Да каким тоном? Просто предупредил. Чтобы сюрпризов не было. Хотя да… Милош сейчас обалдеет.

Минут через десять вваливается и сам Милош. Его слегка покачивает, но на ногах вроде держится.

– Стас, а что это за хата? Это здесь твой дед жил? Теперь она твоя? Прикольно… Можно девочек водить… можно вписки… – обойдя гостиную, он заглядывает в спальню и замирает с открытым ртом.

Несколько секунд просто стоит столбом.

– П-привет, – заикаясь, здоровается с Гордеевой, которая как раз перестилает белье на кровати. Потом он оборачивается ко мне, а у самого глаза как блюдца.

– Как она тут оказалась? Вы что… вы с ней… блин, я даже слов не нахожу. Но вы же не мутите? Или мутите? – взбудоражено нашептывает Милош, когда мы возвращаемся в гостиную. – Что вообще происходит?

– Спи давай. Потом поговорим.

Я вручаю ему подушку и плед. Его, конечно, распирает от любопытства, но он послушно укладывается на диван. Я гашу в комнате свет и выхожу на кухню. Усаживаюсь на подоконник с ногами. Вглядываюсь в темный двор внизу. Ни души. Только редкие окна светятся в доме напротив. Какой-то безумный день…

– Ты тут всю ночь собираешься сидеть?

Вздрагиваю от ее голоса за спиной.

– Да нет, наверное. Лучше пойду в машине посижу.

– А у тебя нет, что ли, матраса какого-нибудь? Или раскладушки? Ну или еще чего-нибудь, что можно на пол постелить? Нет? Плохо…

– Да нормально мне и в машине будет. Не заморачивайся. Иди спи.

Она уходит, но через минуту опять возвращается.

– Нет, я так не могу. Мне неудобно. Кровать же огромная, широкая такая, запросто оба поместимся… Зачем мучиться? Ложись тоже… с другого края.

Собираюсь отшутиться, как она вдруг насмешливо добавляет:

– Не бойся, Смолин, приставать не буду.

46. Стас

Гордеева стоит в дверном проеме, босиком, в моей старой рубашке, которая ей так велика, что висит чуть не до колен.

Вроде что особенного? Но от нее вот такой совсем крышу сносит. Стараюсь на ее голые ноги даже не смотреть, только в глаза. И все равно в голову ударяет кровь. Оглушительно долбит в виски.

В кухне моментально становится душно.

Сморгнув, таращусь на Гордееву, наверное, как полный тормоз, пытаясь понять, шутит она или серьезно? По ходу, серьезно. С ума она сошла, что ли? Впрочем, она же не знает…

Не догадывается даже, дурочка, что сейчас очень опрометчиво меня дразнит. Потому что лежать с ней рядом, в одной кровати и не сметь ее коснуться – не уверен, смогу ли. Выдержу ли. А если и выдержу – это же будет сущая пытка…

Но насмешливое выражение на ее лице не оставляет выбора. Я сползаю с подоконника, а самого внутри аж колотит. Но чтобы не палиться, ухмыляюсь и лениво тяну:

– Ладно, Гордеева, так и быть. Уговорила. Надеюсь, ты хотя бы не храпишь?

– Никто пока не жаловался, – слышу ответ, и тут же у меня вырывается:

– В смысле – никто?

Она идет передо мной и будто не слышит.

– Э! Так кто – никто? – удерживаю я ее за локоть и поворачиваю к себе.

– Никто, Смолин, это никто, – смеясь, отвечает Гордеева и высвобождает руку. – И вообще, что за вопросы? Тебе не все ли равно?

– Просто интересно, – состряпав равнодушную мину, пожимаю плечами. Она идет дальше, а я злюсь на себя. Гордеева, конечно, та еще язва, но ведь правда – мне должно быть все равно. Она, скорее всего, это вообще просто так ляпнула. И чего я повелся? Идиот.

Заходим в спальню. И меня накрывает. Это даже не волнение, это… слов таких нет. Сердце заходится и буквально выпрыгивает из горла.

Я скорее выключаю свет, потому что, чувствую, моя пылающая как пожар физиономия сдает меня с потрохами. Но в темноте ни черта не легче. Зато можно на нее беспрепятственно пялиться. Правда, вижу только силуэт на фоне окна. Однако глаз оторвать не могу.

Вот она откидывает одеяло, вот садится на кровать, вот ложится с краю. Недолго ерзает и замирает.

Во рту пересыхает. Возвращаюсь на кухню. Жадно пью, заодно ополаскиваю лицо холодной водой. Вроде немного остываю.

Почему с ней так? Будто сам себе не принадлежу. Почему не получается, как обычно, как со всеми, как с Янкой – легко, уверенно, непринужденно? Идиотизм полнейший. И всё ведь понимаю, а все равно ничего с собой сделать не могу.

Возвращаюсь в спальню, а то ведь решит, что перенервничал и сбежал. Ложусь на другую сторону кровати. Вытягиваюсь у самого края. Между нами, наверное, еще полметра. Но мне кажется, что я физически чувствую ее тепло, ее близость. И от этого внутри всё ноет.

Лежу, даже не шевелюсь, как статуя, закаменев всем телом от напряжения. Только сердце гулко бухает в груди.

Сна ни в одном глазу. Ловлю ее дыхание, сначала ровное, тихое, еле слышное. Но она тоже не спит. И от этого я только сильнее напрягаюсь. Все ощущения обострены до предела, хотя сам неподвижен.

Чтобы хоть чем-то занять одуревший мозг, лежу считаю секунды. Одна, две, три… сорок семь, сорок восемь… сто шестьдесят пять, сто шестьдесят шесть…

Несколько раз сбиваюсь и начинаю снова.

На восемьсот двадцатой секунде уже не знаю какого захода, она, немного повозившись, поворачивается на живот. А вскоре начинает тихонько посапывать. И я понимаю – уснула. Напряжение слегка отпускает. Но не настолько, чтобы уснуть самому.

Восемьсот двадцать один, восемьсот двадцать два…

Скорее бы утро. Отвезу ее и Милоша в гимназию и поеду домой.

Восемьсот тридцать четыре, восемьсот тридцать пять…

На следующей неделе она отправится на олимпиаду. Может, тоже поехать? Я, конечно, уже послал Арсения, но кто мешает передумать?

Ненавижу математика – это последняя мысль, которую я запоминаю, закрывая глаза. А когда их открываю – уже утро.

Встаю – Гордеевой рядом нет. Встревоженно прислушиваюсь и выдыхаю. Она плещется в ванной. Вообще-то даже хорошо, что ее сейчас рядом нет. Видок с утра у меня еще тот.

Потом иду в гостиную, пытаюсь растолкать Милоша. Но тот, не открывая глаз, только мычит в ответ и отмахивается. Скидываю его с дивана, но тот продолжает спать на полу как ни в чем не бывало.

Тут уже и Гордеева выходит из ванной. Буркнув «привет», заскакиваю туда сам. Почему-то даже в глаза ей не смотрю при этом. Сам не знаю, откуда эта утренняя неловкость, ничего же не было.

Зато Гордеевой хоть бы что. Выхожу – она уже на кухне кофе пьет с печеньем. И мне предлагает. Настроение, гляжу, у нее веселое.

– Ну что, не нарушала я твой сон своим храпом? – спрашивает с невинным видом, а у самой глаза смеются. Только мне не до смеха и не до шуток. Наливаю себе кофе и сажусь за стол напротив нее.

– Кто-то проснулся не в духе?

Бросаю на нее угрюмый взгляд и ничего не отвечаю.

– Слушай, а как мы теперь будем?

– В каком смысле? – не понимаю ее.

– Ну, как? После сегодняшней ночи ты, как честный человек, обязан на мне жениться. Тем более Милош свидетель. Ну что, когда скажем всем, что мы теперь вместе?

– Что? – зависаю я.

Физиономия у меня, наверное, в этот момент просто атас, потому что Гордеева, взглянув на меня, начинает в голос смеяться.

– Ой всё, выдохни! Я же просто шучу. Видел бы ты себя! Я, конечно же, другое имела в виду. Как мы будем общаться в гимназии? Вы же мне бойкот объявили и все такое. Я к тому, что пойму, если мы, как и раньше, не будем общаться, не будем здороваться… У тебя же сестра, Яна. Да и весь класс… Милош, конечно, видел, но ты, наверное, с ним уж как-то договоришься. В общем, я, если что, без обид… Давай будто ничего не было. В смысле, меня тут будто не было. И ничего не изменилось.

Я долго не отвечаю. Я об этом даже и не думал, но сейчас зацепился за последние слова.

– А на самом деле… что-то изменилось? – смотрю на нее напряженно.

Теперь она выдерживает паузу, тоже глядя мне в глаза.

– Ну, для меня – да, – говорит наконец и уже без всяких смешков. И смотрит тоже серьезно. У меня сразу сердце задергалось. Однако я еще и переварить эти слова не успеваю как следует, как она тут же добавляет: – Я тебе очень благодарна, Стас. Я думала, ты… В общем, я считала тебя конченным подонком. А ты не такой. И друг ты хороший. Я бы хотела иметь такого друга.

И главное, казалось бы, чего расстраиваться? Я же не собирался с ней мутить. Да я с ней даже общаться не собирался, но вот такой однозначный отсыл во френдзону… это как холодный душ.

– Угу, спасибо, – невесело говорю я.

– Нет, правда, ты очень классный друг, – глядя на мою кислую мину, она начинает вдохновенно убеждать меня, – надежный такой… Я бы с тобой в разведку пошла. И знаешь, если вдруг тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, ты скажи… Я для тебя тоже обязательно сделаю, что могу.

– Удали видео с Сонькой.

Теперь, похоже, скисает она. Но тем не менее отвечает:

– А ты удали мою фотку.

– Не вопрос, – соглашаюсь я.

Достаю айфон, открываю галерею и у нее на глазах отправляю этот бесценный кадр в корзину.

Гордеева тоже удаляет Сонькино видео из телефона и из облака. И сама же говорит:

– Оно у меня еще на компе есть. Удалю, как дома буду. Обещаю.

– Вот мы и зарыли топор войны. Ну что, Гордеева, за мир и дружбу? – подношу свой кофе к ее кружке и слегка задеваю краем. Она мне улыбается. А я чувствую себя бессовестной скотиной, потому что знаю, что сегодня же восстановлю ее фотку…

В гимназию приезжаем минут за двадцать до начала уроков. Гордеева хотела пораньше, пока никого нет, чтобы наше появление вдвоем осталось тайной. Но мы застряли на полпути в пробке, так что приезжаем в самый разгар.

На улице пробрасывает мелкий, колючий снег. Вся парковка заметена белым и располосована уже припорошенными следами шин.

Подаю свой пиджак Гордеевой. Она сначала отнекивается, типа, палево.

– Да что уж теперь. Все и так видели, как мы приехали.

Она накидывает его на плечи, прихватывает лацканы рукой, и мы вместе идем к центральному входу на глазах у изумленной публики.

47. Стас

Все, кто стоит на крыльце гимназии, как один, поворачиваются в нашу сторону. И у всех такие лица…

– Стас, – обращается ко мне Гордеева, – не говори, пожалуйста, никому, что я у тебя ночевала. Ведь черт-те что подумают… А я не хочу сплетен.

– Неужели кто-то заскромничал? А как же «давай объявим всем, что мы теперь вместе»? – не могу удержаться я. Но тоже нашел кого подкалывать…

Гордеева бросает на меня насмешливый взгляд и, не моргнув глазом, соглашается:

– Ну, окей. Может, тогда я тебя под руку возьму? А лучше сразу обнимемся для достоверности? Пока все смотрят. И даже объявлять ничего не придется.

Она приостанавливается и смотрит на меня с вызовом, как будто ждет, что я сейчас ее реально обниму. И ведь понимаю прекрасно, что она не всерьез, что просто дразнит меня, но стою как дуб, хлопаю глазами и не знаю, что сказать.

– Ну!

– Пошли уже, – выдавливаю из себя.

Иду первый, она, усмехнувшись, следом.

– Ну а что тогда говорить, если спросят, почему мы вместе приехали? – спрашиваю ее.

– Ну, скажи, что подобрал меня по пути. Будто я автобус свой упустила. А ты мимо ехал, увидел меня на остановке…

– Угу, без верхней одежды. Ладно, пофиг, так и скажу… – И добавляю под нос: – Все же кругом идиоты.

Поднимаемся на крыльцо, тоже присыпанное снегом. Гордеева в своих туфлях поскальзывается, чуть не падает, но я на автомате ловлю ее, почти обнимаю за талию. Правда сразу убираю руку.

– Ну вот, всё как ты хотела.

– Благодарю, – улыбается она. – Но я хотела не так, а с чувством, с толком, с расстановкой.

Смотрю на Гордееву и понимаю, что ни черта ее не понимаю.

– Ладно, я же шучу. Идем.

– Ты так дошутишься… – предупреждаю я и, открыв дверь, пропускаю ее вперед.

Мы с ней проходим сквозь молчаливый лес стоящих в фойе. Пока никто ничего не говорит и ни о чем не спрашивает, но это пока. Все ещё просто переваривают увиденное и, видать, никак не переварят.

В классе меня и Гордееву тоже встречают гробовой тишиной. Смотрят на нас так, словно нас на днях похоронили, а мы вдруг воскресли и явились как ни в чем не бывало. Только Влад тихо присвистывает.

Соньки пока нет, опаздывает. Обычно или я ее везу в школу, или отцовский водила, или Яна за ней заезжает. Яна, кстати, тоже еще не пришла. До остальных мне дела нет, а вот с ними придется как-то объясняться.

Появляются обе одновременно, со звонком. И по их лицам сразу видно – они в курсе. Им уже поведали новость. Сонька еще ничего, а вот Яна успела поплакать. Садится, берет телефон и начинает что-то кому-то строчить. Наверное, мне. Но айфон у меня разрядился еще ночью, а кабеля с собой не было.

– Яна, убери телефон, – велит ей француженка.

Она нехотя подчиняется. Но то и дело оглядывается на меня, и по ее выражению я примерно представляю, что она мне понаписала.

Соня тоже как на иголках. Вертится, одними губами шепчет, пытается что-то выразить жестами, кивком указывая то на Гордееву, то на меня, то на Яну. А я делаю вид, что не догоняю, и сижу с непроницаемой миной.

После урока Яна перехватывает меня, я даже выйти из кабинета не успеваю.

– Стас, тебе не кажется, что нам нужно поговорить? – преграждая проход, спрашивает Яна.

Наши молчком выметаются из кабинета, только Гордеева возится дольше всех. Ну и Соня моя, конечно, не оставляет подругу без поддержки.

Я усаживаюсь на столешницу.

– Ну, давай, поговорим, – соглашаюсь я, а сам палю за Гордеевой.

– А ты, Швабра, что встала? Уши греешь? Вали давай отсюда! – заметив мой взгляд, выкрикивает взвинченная Янка.

– Ян, давай только без истерик.

– А кто истерит? – выкатывает она глаза. – Я абсолютно спокойна! Просто не люблю, когда всякие стоят тут и подслушивают.

Гордеева, фыркнув, уходит.

Сонька крутится рядом с дверью, чтобы, видимо, никого не впускать, пока мы выясняем отношения.

– Почему у тебя телефон недоступен?

– Сел, – отвечаю честно. Даже достаю и демонстрирую мертвый экран.

Взглянув без всякого интереса, она спрашивает о том, что ее действительно тревожит:

– Стас, это правда, что вы приехали вместе?

– Ты про Гордееву? Правда.

– Как такое вообще возможно?! – тут же взвивается она. Почти кричит. – Я даже не знаю… У меня в голове не укладывается! Швабра и ты! Это какой-то бред! Абсурд! Стас, как ты мог пустить ее к себе в машину? А говорят еще, что она в твоем пиджаке была! Это так? Господи… Что происходит, Стас? Как эта… оказалась в твоей машине? Почему ты вообще с ней… С ней же никто не общается! Ей же… бойкот… Она же… швабра! Как ты мог?

Яну трясет так, что она заикается и часть слов проглатывает. И, очевидно, вот-вот разрыдается. В припухших глазах уже стоят слезы. Чисто по-человечески мне ее жалко, но дипломатия не мой конек. Я не знаю, как все объяснить. Да у меня самого в голове полный хаос.

– Ян, успокойся. В общем, прости, но давай со всем этим покончим.

Сморгнув, она несколько секунд смотрит на меня в полном недоумении. Потом переспрашивает с надрывом:

– Что значит – покончим? С чем – со всем?

– С нами. С нашими отношениями. Так яснее?

– Т-то есть… ты меня бросаешь?

У Яны мелко дрожит нижняя губа, а по щеке быстро прокатывается слеза.

Чувствую себя последней сволочью, но тем не менее говорю:

– Да.

– П-почему? – всхлипывает Яна. – Что не так? Все же хорошо было…

– Да не было хорошо… мне уже не было… – не в силах смотреть на ее несчастное лицо я поднимаю глаза к потолку. – Ян, ты прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Нам правда было прикольно, но это прошло… Сейчас я уже не хочу ничего…

Я поднимаюсь, и Яна тут же цепляется за рукав, останавливая меня.

– Это из-за Швабры? Из-за нее ты меня бросаешь?

– Нет, – высвобождаю руку и иду на выход.

– Что у вас с ней было? – выкрикивает Яна сквозь рыдания. – Я имею право знать!

– Ничего у нас с ней не было. Успокойся уже, – отвечаю, не оглядываясь, не останавливаясь.

Прохожу мимо Соньки, и она вдруг украдкой мне подмигивает. Вроде как заговорщически. Качнув головой, типа, не придумывай, наконец выхожу в коридор.