Текст книги "Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

39. Стас

Мы заезжаем во двор дома. Водила пытается зачем-то взять у меня сумку с вещами, которых поднакопилось порядком, пока лежал в больнице.

– Давайте отнесу.

Я от удивления аж на «ты» перешел:

– Ты чего? – говорю ему. – Я уж как-нибудь сам.

Владимир Иванович, буркнув под нос «извините», успокаивается.

Поднимаюсь не спеша, хотя успел соскучиться по дому. В больничке – смертная тоска. За три недели я там чуть с ума не сошел.

В холле бросаю сумку на пол. И тут же из кухни ко мне с радостным визгом несется Сонька. На ней фартук, весь заляпанный в муке. На бегу она вытирает об него руки, тоже в муке. И прыгает мне на шею.

– Стас! Стасик мой! Ты дома! Ура!

Я от такого резкого наскока напрягаюсь, и она сразу отпускает. Отходит на шаг. Встревоженно заглядывает в глаза.

– Ой… тебе ещё больно? Прости…

– Да брось. Нормально всё, – улыбаюсь ей.

– А я сама недавно из школы приехала, а теперь вот торт пеку, – сообщает Соня. – Шоколадную Прагу. Специально для тебя! Сама! По ютубу… Выгнала всех из кухни, а то мешались под ногами…

– Круто.

– Ты к себе? Погоди! Сейчас поставлю в духовку. Только без меня не поднимайся!

Она пулей летит обратно на кухню. Гремит там чем-то и через пару минут возвращается.

– Идем! Ты – первый.

Вижу по горящим глазам – она что-то задумала. Надеюсь, не слишком экстравагантное.

Поднимаюсь по лестнице, она – следом.

– Где Инесса? – спрашиваю Соньку.

– Да у себя сидит, – отмахивается она.

Открываю дверь в свою комнату и офигеваю. Весь пол устлан разноцветными воздушными шарами. Их штук тридцать, наверное, не знаю. И еще с дюжину прилипло к потолку. Один гелиевый шар – прямо над кроватью – в виде огромной кошачьей головы с зелеными глазищами.

Сонька аж не дышит и дрожит от нетерпения, ожидая мою реакцию.

– Оу! – восклицаю я, хоть, конечно, давно вырос из шариков. – Это ты всё сама?

Она часто и радостно кивает.

– Полночи сегодня надувала. Аж губы болят. Тебе приятно?

Притягиваю ее к себе, обнимаю, целую в макушку, которая тоже в муке.

– Очень. Спасибо, Сонечка.

***

Торт у Соньки получился на удивление съедобным, хотя на зубах и похрустывала скорлупа. Пока я ел, она мне в рот смотрела с блаженным видом, да и сейчас ни на шаг не отходит. Сидит рядом, склонив голову мне на плечо. Рассказывает новости из гимназии.

Я слушаю, но про Гордееву не спрашиваю. Жду, когда сама скажет, но Соня говорит о ком угодно, но только не про нее. Я даже терпение теряю, но молчу.

– Жалко, что врачи тебе сказали еще неделю дома торчать… Может, ну их? Может, завтра вместе пойдем в школу? Все так обрадуются! Да! Знаешь, как там тебя все ждут!

– Не-е, не пойду, пусть еще недельку подождут. Не хочу.

– И Янка все время про тебя спрашивает. Вся дерганая в последнее время ходит. Ты с ней порвать, что ли, хочешь?

На самом деле я даже про нее не думал эти дни. Яна, кажется, мне писала и звонила несколько раз, но я вообще ни с кем не хотел общаться. А вот сейчас Сонька завела разговор, и понял – да, пора бы нам уже разбежаться.

– Стас, тут еще кое-что… – начинает не очень уверенно Сонька. – Мы придумали с девочками, как окончательно избавиться от Швабры.

Я тотчас напрягаюсь. Разворачиваюсь к ней. Сонька убирает голову, выпрямляется и тоже садится ко мне лицом.

– Я даже боюсь представить, что вы там с девочками придумали, – стараюсь говорить спокойно, а у самого против воли сердце тут же бешено разгоняется.

– Стас, ты только сразу не злись. Сначала выслушай. Это вообще стопроцентное дело! И мы как будто ни при чем будем.

– Ну? – мрачно спрашиваю ее.

– Короче, нас сегодня вызвал к себе Ян Романович. Меня, Янку и Швабру. Ну, из-за прогулов. Двинул нам речь, а потом у него, по ходу, что-то случилось. Он нам велел писать объяснительные, а сам выскочил как ошпаренный вот с таким лицом, – Соня корчит испуганную гримасу. – Ну мы написали… А потом кладем ему на стол эти наши объяснительные и смотрим с Янкой – у него там конверт лежит. В общем, мы быстренько взяли этот конверт и тоже вышли следом за Шваброй.

На этом мне становится дурно настолько, что я в первый миг даже не знаю, как сформулировать свои мысли. Соня увлеченно продолжает:

– В конверте, как мы и подумали, оказались бабки. Не особо много, полторы штуки. Баксов. Но он ведь все равно хватится. А мы этот конверт завтра на физре подкинем ей в сумку. В раздевалке… А когда Ян Романович начнет разборки, скажем с Янкой вместе, что, когда она сегодня подходила к его столу, то немного задержалась, порылась у него там, короче… А Алка может сказать, что слышала, будто Швабра хотела баксы на рубли поменять. Да все наши подтвердят. Так что всё железно! И Швабру выгонят за воровство! – радостно заканчивает Соня.

Потом смотрит на меня и, нахмурившись, спрашивает:

– Ты чего, Стас? Что опять не так?

– Прошу, скажи, что ты сейчас пошутила, – в изнеможении выдыхаю я.

– Нет… Ну почему, Стас? – расстроенно восклицает, округляя глаза, Соня.

– Соня, ты совсем у меня дура? – встаю с дивана и начинаю мерить шагами комнату.

Она исподлобья наблюдает за мной, готовая вот-вот заплакать.

– Да что не так-то? Отличный же план!

– Со своим планом ты сама вылетишь из гимназии. И это еще полбеды. Это же статья! Уголовная. Даже если отец тебя отмажет, то тебе этого не простит никогда.

– Да как узнают-то, что это мы? В директорской камер нет, ты сам говорил. И все наши подтвердят. Никто на меня не подумает. Мне-то деньги не нужны. А вот Швабре очень нужны. Подложим ей завтра в сумку и готово…

– Где этот конверт?

Она идет за сумкой, вытаскивает его и протягивает мне.

– Здесь всё?

– Ну, конечно. Стас, ну давай его подкинем ей? И она свалит от нас наконец. И опозорится заодно.

– Я же просил не трогать ее. Просто не обращать на нее внимания. Про свою мать она и так ничего не узнает. Доучится и сама свалит. Почему тебе спокойно-то не живется?

– Ты забыл? – взвивается Соня. – Она опозорила меня на весь класс! Я ей этого не прощу!

– Да потому что не надо было раздеваться перед этим мудилой! У самой-то где был мозг?!

– Не кричи на меня! – всхлипывает Соня. – Она меня… она мне нанесла удар в спину! А ты ее защищаешь!

– Я тебя защищаю, дура! Ты хочешь, чтобы твое эротическое выступление вся школа увидела и отец? – со злостью выкрикиваю я. Она испуганно вздрагивает, и я беру себя в руки. Выдыхаю с шумом, затем говорю уже спокойнее: – Удар в спину, блин… Ты, Соня, вспомни, что стало с ее матерью…

– Я же говорила, это нечаянно вышло! Я не хотела! Я не знала… А Швабра это сделала специально! И ты же сам говорил, что надо ее выжить…

– У меня было время подумать. И для тебя же, дурочка, будет лучше, если ты просто забудешь про ее существование. Не будешь к ней лезть и цепляться. Просто оставь ее в покое.

– А как же око за око?

– Какое еще око? – снова раздражаюсь я. – Соня, блин, уймись!

– Она тебе нравится, – помолчав, изрекает Сонька. – Поэтому ты так… и поэтому Янку динамишь…

– Ничего она мне не нравится. Хватит всякую чушь сочинять! Просто всему есть предел.

– И что теперь? Как быть с деньгами? Ян Романович ведь хватится…

– Пойду теперь завтра с тобой в школу, – зло отвечаю ей. – Если завтра Валерина смена, то в обед зайду к директору, как-нибудь подложу обратно… если его, конечно, на месте не будет… Но надо как-то вернуть деньги.

– А такой хороший был план… – вздыхает Соня, глядя, как я убираю этот злосчастный конверт. Поднимаю на нее взгляд.

– Ты не поняла меня?

– Поняла, поняла… Стас… а тебе она правда не нравится?

– Правда, – отрезаю грубо.

– Совсем-совсем?

– Да боже ты мой… Не нравится она мне. Я терпеть ее не могу. Всё. Полегчало?

40. Женя

За пару минут до звонка захожу в класс, усаживаюсь за свою парту, как всегда, чувствуя себя невидимкой.

– Сонь, это ж Стаса тачка на парковке? Он что, здесь? – спрашивает Милош.

И тут же на пороге возникает Смолин собственной персоной. Под руку с Яной. С виду они – прямо сладкая парочка.

Кроме Шаманского и Полины, все сразу подскакивают со своих мест и с радостным гулом устремляются к нему. Даже Влад и Руслан преспокойно подходят к нему, как будто и не бросали его тогда.

Трогательную встречу прерывает Арсений Сергеевич, который влетает в аудиторию вместе со звонком и велит всем разойтись по местам. Потом выцепляет меня взглядом.

– Жень, подойди.

Я встаю, иду к нему, чувствуя на себе чужой взгляд.

Математик, приобняв за плечи, отводит меня в сторонку и вполголоса говорит:

– Я вчера переговорил с Платоновым насчет твоей мамы… ну, насчет того, что ты не можешь поехать на олимпиаду, а могла бы принести нашей гимназии победу… Словом, всю ситуацию донес до него, а Марк Сергеевич в свою очередь переговорил с директором. Ян Романович всё понял, вошел в положение… У него сейчас свои какие-то проблемы, так что он поручил Платонову всё устроить… И тот уже предварительно договорился.

– Насчет чего? – не понимаю я.

– Насчет реабилитации. В специализированной клинике. Ее возьмут в ближайшие дни, может, даже сегодня-завтра… И все расходы возьмет на себя гимназия, – добавил он со счастливым видом.

– Спасибо, – слегка ошарашенно бормочу я.

– Спасибо в рамочку не повесишь, а вот грамоту за первое место… – шутливо подмигивает он и сжимает мое плечо чуть крепче. – Так что отказ не принимается. На олимпиаду едешь ты. Договорились?

– Ну хорошо.

Я возвращаюсь на место. Довольный Арсений Сергеевич обводит взглядом класс и замечает Смолина.

– Ух ты, какие люди решили вдруг почтить нас своим присутствием, – с усмешкой бросает он.

– Вообще-то Стас в больнице лежал! – тут же возмущается Соня с места. – Только вчера выписали!

– Помолчи, – тихо одергивает ее Смолин.

– А чего он? – шепчет она в ответ.

– Стас, как здоровье? – обращается математик к Смолину. И в его голосе мне по-прежнему чудится насмешка.

Смолин ему не отвечает, но смотрит на него так, словно хочет убить взглядом. Так и не дождавшись ответа, математик снисходительно хмыкает и приступает к уроку. И за все сорок минут больше ни разу не обращается к Смолину, даже не смотрит в его сторону. Словно его тут нет.

Меня же, наоборот, спрашивает через раз и за каждый ответ прямо рассыпается похвалой: Женечка, ты ж моя умница! Отлично! Превосходно!

А мне неловко. И вообще кажется, будто он дразнит Смолина несмотря на то, что «не замечает» его. Не знаю, что между ними происходит. Может, Арсению Сергеевичу обидно за то, что Смолин стал относиться пренебрежительно к его предмету или злится на него за то, что грубил ему тогда на стоянке. А может, у них вообще что-то личное. Но обстановка в аудитории ощутимо накаляется. Под конец и вовсе такое чувство, что сижу на пороховой бочке.

– Женечка, – говорит с улыбкой Арсений Сергеевич за минуту до звонка. – Сможешь сегодня остаться после занятий? Порешаем с тобой задания с прошлой олимпиады. Вместо кружка. Остальных я отпущу, чтобы тебе побольше времени уделить. Ты, Стас, тоже не приходи…

– Я и не собирался, – цедит Смолин, одаривая его убийственным взглядом. Впрочем, математика, по-моему, его злость только забавляет.

А на третьем уроке меня вызывает к себе Платонов и сообщает, что и в самом деле договорился с каким-то очень хорошим реабилитационным центром, куда уже сегодня могут поместить маму. Вручает мне их визитку с адресом.

– До шести надо успеть. И возьмите с собой все выписки, снимки, анализы, в общем, всё. А вот это телефон службы по перевозке лежачих больных. С ними тоже уже созвонились. Счет они выставят нам. Ничего платить не нужно. До скольких у вас сегодня уроки? До двух? Ну, успеешь.

– Как? Уже сегодня? – теряюсь я.

– Да, пока место есть. А надо было вообще сразу после выписки. Что ж ты не сказала мне раньше? Ты же знаешь, Валентина Павловна – мой самый любимый учитель. Я для нее все что угодно. И по поводу денег не волнуйся. Проживание, питание, лечение, мы всё оплатим. Ян Романович дал добро.

Я молча киваю. Если бы он не заливал мне про любимую учительницу, я бы даже искренне поблагодарила. Но после такой фальши прямо ком в горле встал.

С математического кружка я к огромному разочарованию Арсения Сергеевича отпрашиваюсь. Но клятвенно обещаю завтра быть как штык и решать его задачи хоть час, хоть два.

Пока еду домой, ловлю себя на том, что хочется плакать от тоски. Я так скучала по маме, когда она лежала в больнице, так ненавидела приходить в нашу пустую квартиру. И вот опять… Но, как ни крути, реабилитация ей необходима. И каким бы лицемером ни был этот Платонов, все равно спасибо ему за этот шанс. Всю биологию я тайком изучала отзывы про эту клинику и их программы восстановления. Столько обнадеживающих историй прочла, что волей-неволей думаю: а вдруг?

Дома застаю тетю Нелю, мать Дениса. На пару с ней мы уговариваем маму не противиться – она, услышав про клинику, стала отчаянно мотать головой, мол, больше никуда не хочет, никуда не поедет. Но в конце концов сдается. Позволяет себя собрать, одеть, усадить в кровати. Правда, сама украдкой тихонько плачет.

– Мамочка, – приседаю я перед ней на корточки, – это отличная клиника. Там стольких людей после инсульта поставили на ноги! Я читала отзывы… И тебя обязательно поднимут, вот увидишь! А я буду к тебе часто-часто приходить.

Она кивает, соглашается, но в глазах стоят слезы. Только когда к нам поднимаются парни из службы перевозки, мама успокаивается.

41. Женя

И вроде я уже привыкла за месяц жить одна, но эту ночь опять уснуть не могла. Тишина давила. Я терзалась, места себе не находила, так что почти с радостью поехала утром в гимназию – хотя бы на учебу отвлекусь. А еще снова попытаюсь попасть в кабинет директора.

Вчера не вышло. Ян Романович весь день был на месте неотлучно. Хотя вообще-то он редко появляется в гимназии и какими-то короткими набегами. А тут прямо как назло засел.

Зато насчет Смолина я зря опасалась. Он меня так же, как и все остальные, абсолютно не замечает.

Вот и пусть.

***

На перемене после второго урока встречаю в коридоре Платонова. Он как обычно бегает с деловым видом, суетится, но, завидев меня, приостанавливается на минуту.

– Ну что? Как Валентина Павловна? Разместились там? Всё нормально? Я хотел туда позвонить, но директора сегодня нет. Я за него. Ничего не успеваю. Хоть разорвись… – частит он. – Так что ты сама держи меня в курсе и, если что надо, говори.

– Хорошо, – киваю я, уловив главное: директора сегодня нет.

***

До обеда я сижу на уроках как на иголках. В буфет на большой перемене не иду. Мчусь к приемной. Открываю дверь, заскакиваю. Но… секретарша сидит на своем месте, что-то печатает.

– Что тебе? – поднимает она на меня равнодушный взгляд.

– Я… я хотела поблагодарить Яна Романовича… за маму… – придумываю на ходу отговорку.

– Он сегодня вряд ли будет, – холодно отвечает она.

Я уже разворачиваюсь к выходу, как в приемную заглядывает женщина в годах. Кажется, она из бухгалтерии.

– Лидочка, мне тут счета надо завизировать. Ян Романович у себя?

– Нет. Это к Платонову. Он сегодня за него.

– Ой… – недовольно морщится она. – Может, я лучше у тебя оставлю документы, а ты передашь?

– Да я сама сейчас уезжаю в департамент. Часа на два. Если вам очень срочно, то лучше все-таки к нему. Если нет – то оставляйте. Вернусь – передам.

С невозмутимым выражением я покидаю приемную, а внутри аж трясет от волнения. Неужели сегодня получится?

Далеко не ухожу. Кручусь поблизости. Минут двадцать, наверное. Потом вижу – выходит секретарша. В пальто, с сумкой, с зонтиком. Прикрывает дверь, но на ключ не запирает. И торопливо, цокая шпильками, проносится мимо.

Оглядываюсь по сторонам – никого. На дрожащих ногах подхожу к приемной, на миг останавливаюсь. Страшно! Ощущение такое, будто я на самое настоящее преступление иду, какое-нибудь ограбление века, не меньше.

Собираюсь с духом, еще раз осматриваюсь и быстро заскакиваю внутрь.

Пулей залетаю к директору и прямиком к шкафам. Они здесь высоченные, во всю стену и до самого потолка. Открываю первые две створки – но это, видимо, отделение для пальто. А вот в следующем – уже что-то интересное. Аккуратные стопки папок.

Но сколько их, господи! Тут целую ночь можно сидеть искать и то не хватит… Все равно торопливо пробегаю глазами по подписям на корешках. Нет, это просто разные документы. Совсем не то, что мне нужно.

Уже просто из упрямства открываю третий шкаф. Здесь тоже папки, точнее, коробки, подписанные и рассортированные по годам и по классам. Ищу наш.

Вот он! Как же хорошо, что у директора всё так четко систематизировано!

Вытаскиваю из коробки одну за другой папочки с личными делами. Алексей Шаманский, Руслан Малышев… Вставляю их обратно. Мне нужен Смолин. Или Смолина.

И вдруг за спиной слышу, как резко распахивается дверь, и кто-то быстро заходит. Сердце от страха тотчас летит кубарем в пятки. Онемев от ужаса, оборачиваюсь, даже не представляя, как сейчас буду объясняться.

Но это… Смолин.

Увидев меня, он тоже вздрагивает от неожиданности. Пару секунд смотрит на меня с таким ошарашенным видом, словно я призрак.

Потом сует какой-то конверт в лоток с бумагами на столе директора. Но не уходит, а, заложив руки в карманы, неспеша приближается ко мне.

– Ты чего тут делаешь? – спрашивает грубо, с наездом.

– А ты что тут делаешь?

– Тебя не касается.

– И тебя не касается.

Я скорее возвращаю на полку коробку, в которой личные дела класса. Но он уже всё понял.

– Залезла в чужой кабинет, роешься в чужих бумагах… – недобро ухмыляется он, придвигаясь ко мне ближе.

– Ты сам-то домой к себе, что ли, залез? Что ты там подложил в лоток?

– Тебе показалось, Гордеева. Ничего я никуда не подкладывал. А вот ты попалась. Вечно всё вынюхиваешь, подглядываешь, подслушиваешь… – произносит он это одновременно с унизительной усмешкой и затаенной угрозой в голосе, во взгляде.

Смолин меня сдаст, понимаю я. Просто скажет директору, что я тут у него копалась в бумагах и всё. И никакая интимная фотка больше не нужна. Ну и ладно. Только пусть он уйдет, и я хотя бы прочитаю то, что мне надо.

– Куда на этот раз ты свой нос сунула?

Он смотрит поверх моего плеча, пытаясь прочитать заголовок на коробке. Но я чуть сдвигаюсь вправо и заслоняю полку спиной.

– Отойди по-хорошему, Гордеева, – говорит он с обманчивой мягкостью. – Предупреждаю, тебе не понравится, если мне придется вынуть руки из карманов.

– А вдруг понравится? – выпаливаю я бездумно, лишь бы оттянуть время.

И Смолин на пару мгновений зависает в смятении, даже слегка краснеет. Но, правда, быстро берет себя в руки.

– Ну давай проверим, – произносит с нагловатой кривой улыбкой, за которой, по-моему, прячет свое смущение. – Считаю до трех. Раз… два…

И тут дверь в кабинет снова приоткрывается. Правда, пока никто не входит. Как будто кто-то шел в директорскую, но задержался на пороге.

Из приемной доносятся голоса. И один из них – тот, что ближе – Яна Романовича. Он вернулся?!

– Лида уехала в департамент, – говорит он кому-то.

И я цепенею, понимая, что вот-вот сюда войдет директор. И тогда…

42. Женя

Кто-то в приемной еще о чем-то спрашивает директора, оттягивая страшный момент моего, то есть нашего разоблачения.

И тут Смолин рывком закрывает створки шкафа с бумагами и устремляется к шкафу для одежды. Я, повинуясь инстинктам, следую за ним. Он быстро вталкивает меня первой, сдвигая плечики с висящим на них пиджаком влево. Заскакивает сам и еще как-то умудряется прикрыть дверцу буквально за секунду до того, как в кабинет наконец входит директор.

Шкаф очень узкий. Немыслимо, как мы вообще сюда вместились вдвоем. Я забиваюсь вправо, упираюсь в стенку спиной. Смолин придвигается ко мне прямо впритык, лицом к лицу. Буквально вжимается в меня, так, что я утыкаюсь носом в его плечо. Дышу его запахом. Чувствую жар его тела. В другой ситуации подобное вполне сошло бы за откровенное домогательство, но сейчас это меньшее, что меня тревожит.

Замерев, я вслушиваюсь в звуки снаружи шкафа. Шаги приближаются. Сердце мое разгоняется. Вот директор останавливается совсем рядом. А вдруг он сейчас пожелает снять пальто и повесить его сюда? А тут мы… Представляю его лицо в этот момент!

От нелепости всей ситуации и, еще больше, от нервов меня вдруг пробирает смех. Я изо всех сил держусь, но проклятый смех не стихает. Наоборот, он еще сильнее рвется наружу, сотрясая меня.

Чувствую легкий тычок в бедро.

– Тшш, – шипит мне в макушку Смолин.

Кое-как я все же беру себя в руки. Тут, главное, суметь переключиться и начать думать о чем-нибудь другом. Например, о том, почему рука Смолина до сих пор лежит на моем бедре. Я, конечно, от такого в обморок не упаду, но его ладонь с каждой секундой кажется все горячее. Прямо жжет.

Тем временем, судя по звукам, Ян Романович усаживается за свой стол. Интересно, надолго ли? И сколько можно вот так простоять в шкафу, не издавая ни звука, ни шороха?

Надо попытаться расслабиться, тогда легче будет. Я закрываю глаза, все равно тут абсолютно темно. Но как только утихает первый острый страх, что нас поймают, в голову начинают лезть совершенно неуместные мысли.

Мне вдруг кажется, что Смолин нюхает мою макушку. Нет, понятно, она у него под носом, тут волей-неволей будешь. Я вот тоже нюхаю его плечо. И даже, честно признаюсь, слегка балдею от его запаха. Но он стал дышать по-другому. Шумно, протяжно и в то же время прерывисто. От его дыхания мне самой неловко. От каждого его такого выдоха шею осыпает мурашками. Начинаю опять думать о том, что мы в непозволительной близости, только сейчас это не вызывает смех. Скорее, волнение. Черт, еще какое волнение.

К лицу приливает жар. Смолин и сам, по-моему, горит. Или это мне уже чудится, что от него так и исходят горячие волны. И дышит он теперь учащенно. Я, кажется, тоже

Чувствую, как бешено колотится его сердце, прямо выпрыгивает, и мое сходит с ума ему в такт, заставляя все тело вибрировать.

А потом Смолин, который до этого стоял неподвижно, начинает ерзать. Как будто пытается чуть-чуть от меня отстраниться.

Да, точно, отодвигается, насколько позволяет тесное пространство шкафа. И я неожиданно понимаю, почему. Он и свою руку с моего бедра убирает. Правда, то место все равно продолжает гореть. И в макушку мне больше не дышит – кажется, вообще задрал голову кверху. Я тоже в смущении отворачиваю пылающее лицо вбок.

Волнение душит. Воздуха здесь катастрофически не хватает. До головокружения. До стука в ушах.

Боже, это просто кошмар, а не ситуация!

Мало-мальски отвлекает телефонный звонок. Ян Романович принимает вызов, и судя по голосу, он крайне раздражен. А, может, даже зол.

– А куда они могли деваться?! – говорит с кем-то по телефону директор, повысив голос почти до крика. – Конечно, это не бог весть какие деньги, но сам факт! Лида, а кто, кроме тебя, мог взять? Стоп… вот же они… Да, нашел… Конверт в лотке отказался… За что я должен извиняться? Ты, конечно, положила! А кто еще? Я их сюда не клал!.. Ладно, не злись, вечером к тебе заеду… Ты уже обратно едешь? Нет, у меня встреча через полчаса… Да, уже ухожу… Ну, увидимся…

Вскоре он поднимается из-за стола, потом ходит туда-сюда по кабинету. Затем раздается хлопок двери.

Директор и правда уходит. Уже ушел.

Прислушавшись к тишине, мы оба выходим из шкафа. Друг на друга вообще не смотрим. И даже не заговариваем ни о чем. Молча и быстро идем к двери. Словно хотим отсюда скорее сбежать и забыть этот неудобный момент.

Первым идет Смолин. Прямо спешит. Решительно дергает ручку двери и… ничего. Снова дергает, уже резче, раз, другой, третий. Даже сам налегает на дверь. Она не поддается.

Смолин поворачивается ко мне, а в лице его – полнейшая растерянность.

– Закрыто.

Я тоже зачем-то пытаюсь открыть дверь, как будто сама хочу удостовериться.

Удостоверилась. Нас действительно заперли на ключ…