Текст книги "Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

75. Женя

– Что? Дурная весть? – интересуется Стас, поглядывая на меня озабоченно.

– Да так, – отмахиваюсь я, – ерунду всякую пишут.

Кое-как выдавливаю для убедительности вялую улыбку.

– Что пишут? – еще больше тревожится он. – И, главное, кто?

Я прямо чувствую в нем моментально вспыхнувший боевой дух.

– Да не бери в голову.

– Нет уж. Еще бы тебе не написывали всякие… Я ж вижу, ты расстроилась. Покажи мне.

– Ой да боже, Стас… Ну, написали, что я – дура. А кто – неизвестно. С незнакомого номера кто-то.

– С незнакомого? Сто пудов, это Янка. Никак не уймется. Она еще что-нибудь написала?

Этот вопрос меня настораживает. А вдруг все-таки тогда что-то было, а Стас меня действительно обманул? Вдруг и правда это никакой не несчастный случай? Нет, он не мог, говорю себе. Не мог! Он не такой. Он не стал бы меня обманывать в том, что для меня самое-самое важное…

Скашиваю на него глаза. И еще раз в уме повторяю: он не мог. Только не он.

А вот Яна, а это, скорее всего, она, и правда могла придумать что угодно, лишь бы нас рассорить.

После клиники мы заезжаем ко мне. Я кормлю Стаса обедом. Ничего особенного – всего лишь борщ и бигус. Вчера приготовила, пока его весь вечер ждала. Но Стас налегает на еду, как будто целый год его нормально не кормили. Сметает всё влет и просит добавку. Еще и нахваливает так, будто ничего вкуснее в жизни не ел. Так и не скажешь по его аппетиту, что он у нас наследный принц, живет в загородном замке и ест деликатесы.

Глядя на него с улыбкой, вдруг отмечаю, что он как-то неуловимо изменился. Не то чтобы похудел, но лицо у него слегка осунулось. Хочу даже спросить в шутку, не посадили ли его дома на голодный паек, но осекаюсь. Вдруг не поймет шутку, решит, что куском попрекаю.

– Ты и правда готовишь офигенно, – доев, изрекает Стас. – Лучше всех.

Он сейчас похож на сытого довольного кота, которому для полного счастья не хватает только ласки.

Я убираю посуду в раковину. Подхожу к нему сзади и ерошу на затылке волосы, а он ловит мою руку и прижимает к губам. Медленно целует каждый палец и внутреннюю сторону ладони. Потом переходит на запястье и выше. А затем тянет меня к себе, усаживает на колени и впивается в губы долгим поцелуем.

***

От меня мы едем в центр, к скверу Кирова. Гулять.

Там уже к Новому году и елку установили, и понастроили ледяные фигуры и лабиринты, и залили горку.

Она высокая, длиннющая, в шесть полос. Народу на ней – не протолкнуться. Все галдят, хохочут. И вокруг ощущение праздника.

Стас где-то подбирает картонку для меня, а сам очень рискованно катается с горки на ногах.

Я ему говорю:

– Упадешь!

– Пфф, – пренебрежительно отмахивается он и снова, лихо оттолкнувшись, едет стоя.

Толпа девушек, которые следом за ним съезжают вместе большой кучей, догоняют его и сбивают с ног. Стас валится прямо на них. И дальше едет уже с ними. Самого его даже не видно, только ноги торчат вверх. Девушки же пронзительно визжат на все голоса.

Уже внизу Стас еле выбирается из их кучи, без шапки, весь красный. А я смеюсь до слез.

– Не ушибся? – просмеявшись и промакивая варежкой глаза, спрашиваю я.

– Нет, – мрачно отвечает он. – Правда чуть не оглох. Дуры…

Глядя на него, меня снова пробирает смех. Стас хмурится-хмурится, но затем тоже начинает смеяться. Потом мы пьем горячий чай из пластиковых стаканчиков, прямо там же, на улице.

И весь этот день я даже не вспоминаю о дурацком сообщении.

Уже вечером, когда Стас уходит, аноним вновь дает о себе знать.

Я как раз собираюсь в душ, как на телефон прилетает новое сообщение.

«Ну, что, спросила у Смолина, что случилось с твоей матерью?»

Я перезваниваю. Звонок принимают, но на том конце ни звука.

– Алё? – повторяю я несколько раз. Потом понимаю, что дело не в связи, там просто молчат. – Яна, я знаю, что это ты. Я отвечу тебе один раз, а потом просто буду тебя игнорировать. Да, я спрашивала у Стаса, что случилось с мамой, если тебе так интересно. И он мне всё рассказал. И я его простила. Так что не переживай. Подумай лучше о себе.

Она нажимает отбой, и звонок обрывается. Ничего она мне так и не сказала, но зато спустя пару минут от нее приходит очередное сообщение.

«А про пакет он тебе тоже сказал?».

Я застываю с телефоном в руке. Пакет? Какой пакет? Стас совершенно точно не упоминал ни про какой пакет.

Я больше не хочу думать о той ситуации, но не могу. Мысли сами лезут в голову. И не только мысли. Внутри, где-то под ребрами как будто скатывается ледяной ком. Сначала размером с горошину, но он растет и от него по жилам расползается противный тянущий холод.

Я понятия не имею, что за пакет имеет в виду Яна или кто там, но откуда-то… даже не знаю, а чувствую, что это не ложь, не наговор. Что-то действительно было. Что-то плохое…

Помешкав, звоню маме. Она в приподнятом настроении. Благодарит меня за то, что навестила ее сегодня, принесла вкусненького, а еще за Стаса.

– Хороший мальчик… – говорит она. – Я рада… А Денис?

– Мам, с Денисом мы все решили. Мы расстались, не думай об этом.

– И как он?

– Мам, я хочу кое о чем спросить, – неуверенно начинаю я. Боюсь. Боюсь ее реакции и, наверное, боюсь правды. – Только, пожалуйста, не волнуйся. Мне просто нужно знать… Очень нужно! Для меня это важно.

– Что такое, Женя? – слышу по голосу, как она тотчас напрягается.

– Мам, я хочу тебя спросить о том дне, когда… когда тебе плохо стало. Что все-таки тогда случилось?

– Ну-у, я же говорила уже… Я мыла спортзал… и стало плохо вдруг…

– Мам, пожалуйста! – умоляю я. – Не начинай опять. Не ври мне. Я ведь всё уже знаю. Я знаю, что там девчонки из моего класса издевались над Меркуловой, а ты их застукала…

– А-а… от-т-куда… – охнув, сразу начинает заикаться мама.

– Мне Стас всё рассказал. Ну, почти всё. Это он тебя потом в больницу увез… Мам, а пакет… ты помнишь про пакет?

Мама долго молчит, я даже пугаюсь.

– Мам, с тобой все нормально?

– Жень, я правда не знаю, кто это был, – наконец отвечает она.

– В смысле не знаешь?

– Ну… он же со спины подкрался… Да, те девочки издевались над ней… я даже видела кровь… Помню, что стала ругать их… А потом кто-то надел мне на голову пакет… со спины… Я не видела, кто…

– Ч-что? – переспрашиваю я, леденея.

– Я не видела к-кто… не знаю… Зачем т-ты спрашиваешь?

Горло перехватывает спазмом. Бедная моя мамочка…

– Женя?

Сглотнув, с трудом выдавливаю:

– Да, мам… – а у самой мелко-мелко дрожат губы.

– А п-почему ты спросила?

– Просто так… – из последних сил произношу ровно. А слезы уже льются ручьем. – Я очень люблю тебя, мамочка. Спокойной ночи. Д-до завтра.

На одном выдохе выпаливаю я и нажимаю отбой. И больше не в силах сдерживаться, сгибаюсь пополам с глухим воем.

76. Женя

Всю ночь не сплю. Ни на минуту глаз не смыкаю. То верчусь в постели, то встаю и бесцельно слоняюсь из угла в угол, не зная, куда приткнуться.

Уже не реву – наревелась вечером до икоты. Но легче не стало. Только глаза теперь сухие и воспаленные. А в груди как болело, так и болит. Как жгло, так и жжет. Будто бритвой изнутри меня всю исполосовали.

Всё думаю про маму, про то, какой ужас бедная моя пережила в этом спортзале, и задыхаюсь от горечи и ярости. Эти мысли сводят с ума. И в голове, не умолкая, звучит мамин голос: «Девочки издевались, а он подкрался сзади и надел пакет…».

Знать бы точно: кто он? И холодею от страшной мысли: а вдруг Стас? Ведь он же соврал мне, что никто над ней не издевался, что это был просто несчастный случай.

Нет! Не мог он. Ну, не мог, твержу в отчаянии, словно стараюсь сама себя убедить. Стас не сволочь, не подонок, он не стал бы измываться над беззащитной больной женщиной. Он вообще маму спас. Отвез ее в больницу.

И разве мог Стас говорить мне о любви, если бы сделал такое?

Но… зачем он тогда соврал мне? Да и не всегда Стас был со мной таким, если уж честно.

Память, как по заказу, тут же включается на полную и подсовывает мне моменты за моментами. Как он меня оскорблял, как шантажировал фоткой, как гнался за мной и обыскивал, как в первый же день грубо затолкнул в машину и увез черт знает куда и чуть до инфаркта не довел со своей собачьей шуткой.

Он мог и с мамой просто «пошутить», не зная, что она больна. Может, даже не со зла, а по дурости. Так, как уже шутил надо мной. Эти «шуточки» как раз одного уровня. Ну а потом просто испугался, когда маме стало плохо, и попытался хотя бы не допустить самого страшного.

И потом, Яна, ну или кто там мне написывает, неспроста ведь припомнила этот проклятый пакет. Будь в этом виновен кто-то другой, зачем бы она вообще стала про это писать?

Кто еще мог? Стас ведь сам сказал, что в тот день все уже ушли, кроме него, Милоша и девчонок. И тут же вспоминаю, как Стас занервничал тогда, в Новосибирске. Я ведь еще сразу подумала, что он что-то скрывает. Просто не хотела в это верить.

Господи, ну за что это? Как мне теперь быть? Ведь всё, всё говорит о том, что это Стас, а внутри все равно ноет и скулит: только бы это был не он!

Потому что если это он… я даже не знаю, как потом верить людям, как простить себя за то, что влюбилась в него, как вообще всё это пережить…

***

Утром еду в гимназию совсем другим человеком. Из меня будто ушло все живое. Осталась только оболочка и рефлексы.

Сегодня я приезжаю не как обычно – за полчаса до начала занятий, а даже с опозданием. Как раз во время перемены между первым и вторым уроками.

В холле людно, но для меня вся эта толпа сейчас как белый шум. Я ее вижу и не вижу, слышу и не слышу. Пока взгляд не сталкивается с другим взглядом, черным, жгучим.

Смолин…

Сердце тут же болезненно дергается и начинает судорожно метаться в груди, пока он устремляется ко мне.

Завидев меня, Стас идет и улыбается, аж сияет, но улыбка его по мере приближения постепенно гаснет, а в лице проступает беспокойство.

– Жень, что-то случилось? – спрашивает он встревоженно. Сжимает мои плечи. Пытливо заглядывает в лицо.

Я поднимаю на него глаза, но чувствую себя такой измученной, прямо какой-то истерзанной. И вместо внятного ответа выдаю какой-то полустон-полувздох.

Как же хочется уткнуться ему в грудь и просто замереть в его объятьях. И чтобы весь этот кошмар оказался просто дурным сном. Но это не сон…

Я вглядываюсь в его черты, в его глаза. А в голове стучит: это был ты или не ты? Но почему-то этот вопрос застревает в горле, и я как рыба только беззвучно открываю рот.

– Жень? – еще больше пугается Стас. – Что с тобой?

Но тут звенит звонок. В коридоре мгновенно становится тихо и пусто.

– Идем? Или тебе плохо? Может, тебя к врачу отвести? Ты жутко бледная…

Я качаю головой и с трудом выдавливаю:

– Идем на урок.

Мы поднимаемся в аудиторию. Стас все время обеспокоенно поглядывает на меня. А я, наоборот, не могу на него смотреть.

На уроке сижу в оцепенении, никак не могу включиться в процесс. Слушаю математика и не понимаю. И на все его вопросы хлопаю бессмысленно глазами.

В конце концов, Арсений Сергеевич, решив, что я заболела, отпускает меня домой.

– Я Платонову скажу, что отпустил тебя, чтобы за пропуски не ругали…

– Спасибо, – бормочу я, складывая вещи в сумку.

Стас тоже подрывается.

– А ты куда? Сядь на место, – велит ему Арсений Сергеевич.

– Я провожу…

– Не надо, – прошу я Стаса. – Я тебе потом позвоню.

Случайно ловлю взгляд Яны, и меня прямо передергивает от неприкрытого злорадства, так и плещущегося в ее глазах. Теперь и я не сомневаюсь, что эти сообщения писала она. Может, припереть ее и расспросить как следует? Да, может, так и сделаю, но не сегодня, потом… Сейчас я и правда чувствую себя очень больной.

***

На следующий день я мало-мальски прихожу в себя.

Нет, мне по-прежнему невыносимо больно от одной мысли, что Стас может оказаться тем подонком, который чуть не угробил маму. И тяжело, будто меня сверху придавило каменной глыбой. Но сегодня я хотя бы способна осознанно делать что-то, отвечать, реагировать. Вчера же совсем какая-то невменяемая была. Вечером Стас звонил, я даже отвечала невпопад.

А сегодня… сегодня я все-таки спрошу у Стаса про этот злосчастный пакет. Первым делом выслушаю его, а уж потом, может быть, попробую потрясти Яну.

Но Стас сегодня в гимназию не приходит, как и Соня. Лишь отправляет мне сообщение, что его не будет по личным обстоятельствам.

В другой раз я бы обязательно поинтересовалась, что за личные обстоятельства. Но сейчас лишь сухо отвечаю: ок.

«С тобой все в порядке?», – спрашивает он тут же.

«В полном»

«Я тебя люблю»

На это я уже ничего не отвечаю, лишь на секунду зажмуриваюсь, чтобы перестало щипать в глазах, делаю судорожный вдох и убираю телефон.

После уроков меня вылавливает возле подсобного помещения уборщица Марина.

– Я вчера за тебя мыла спортзал и приемную. А сегодня ты за меня помой второй этаж. Так будет по-честному. У меня, знаешь ли, тоже своих забот хватает, чтобы чужую работу на себя взваливать.

– Без проблем, – равнодушно отвечаю я. Но начинаю уборку, как всегда, со спортзала.

На автомате раскладываю спортинвентарь, мою пол, меняю воду. Затем заталкиваю тележку в рабочий лифт и поднимаюсь на второй этаж.

Секретарь как раз собирается уходить. Взглянув на меня, строгим голосом дает указания:

– Обязательно полей цветы. Уже зачахли все. И бумаги на моем столе не трогай!

Наконец она убегает, оставив после себя запах терпких духов. А я принимаюсь за работу.

Покончив с приемной, перехожу в кабинет директора. Расставляю стулья, вытираю пыль с мебели и все время поглядываю на шкаф, терзаясь сомнениями…

И в конце концов не выдерживаю. С колотящимся сердцем открываю створки и достаю коробку с личными делами нашего класса. Вынимаю папку с делом Смолина.

Меня так трясет, что роняю ее на пол. Поднимаю и усаживаюсь в кресло Яна Романовича, за директорский стол. На весу совсем не могу держать. Руки ходуном ходят. Еще и сердце оглушительно частит в ушах.

Бегло просматриваю глазами бумаги. Всё не то. Листаю в самый конец и нахожу его последнюю объяснительную, написанную от руки. Узнаю его почерк, размашистый и небрежный.

Не дыша, читаю:

«Я, Смолин Станислав, 17 сентября этого года причинил вред здоровью уборщице Гордеевой В.П.

В тот день после уроков я зашел в спортзал. В спортзале находились: моя сестра Смолина Софья, Ашихмина Яна, Игнатова Алла, Меркулова Полина и уборщица, Гордеева В.П.

Девушки выясняли отношения между собой, а Гордеева В.П. на них ругалась и выгоняла из спортзала.

Возле входа стояла тележка с принадлежностями для уборки. Я взял оттуда рулон с отрывными пакетами для мусора. Оторвал один, подошел к ней со спины и надел ей на голову. Она запаниковала, стала метаться и кричать, потом упала. Я думал, что она просто споткнулась и сейчас встанет, но она продолжала лежать на полу. Тогда я подошел к ней, снял пакет с головы. Она была без сознания. Я отвез ее на своей машине в больницу.

Пакет я надел на нее без злого умысла, в шутку и не хотел причинить вреда здоровью. Вину свою полностью признаю и в содеянном раскаиваюсь».

77. Женя

Последние строки расплываются перед глазами. Сморгнув слезы, я зачем-то перечитываю объяснительную заново, будто мало мне этой пытки. Не знаю, что я ищу в ней, какой скрытый смысл – ведь всё и так предельно ясно.

Последняя надежда рассыпается в щепки. Всё-таки это он, Стас…

Для него это была просто шутка! Это меня добивает.

И как ему хватило совести после такого клясться мне в любви, да вообще приближаться ко мне? Когда он твердил о своей ненависти, когда оскорблял меня, это и то было честнее.

А позавчера… как он мог позавчера сидеть в палате мамы и как ни в чем не бывало разговаривать с ней, пить чай, смеяться. Какой запредельный цинизм, какое кощунство…

Бедная мамочка, знала бы она, кого я привела к ней, дура.

Не смей реветь, приказываю себе. Не здесь. Не сейчас.

В груди колотится истерика, но я загоняю вглубь. Стараюсь не думать, как буду дальше жить с этим. Как буду смотреть маме в глаза. Как буду вытравливать из сердца чувства к Смолину. Как буду забывать всё, что у нас с ним было. Это всё ждет меня потом. Когда буду дома одна. А сейчас надо как-то взять себя в руки.

И я честно пытаюсь, изо всех сил. Пробую дышать глубоко и медленно, где-то читала, что это успокаивает. Но каждый вдох дается через боль, словно вместе с воздухом вдыхаю ядовитую пыль, а она оседает в легких и разъедает их до кровавых язв. И все же, спустя минут десять-пятнадцать-двадцать, точно не знаю, я немного успокаиваюсь. Во всяком случае меня больше не лихорадит, и руки снова меня слушаются.

Пора уходить.

Разогнув концы скрепки, аккуратно вынимаю объяснительную. Выхожу в приемную – там есть копировальная машина – и делаю пару копий. Потом возвращаю бумагу в папку, папку – в ящик, а ящик – в шкаф. Быстро навожу относительный порядок, чтобы было не видно, что я тут рылась, и покидаю кабинет директора.

Сдаю тележку и форму, забив на второй этаж, который навязала мне уборщица Марина. Завтра она наверняка будет возмущаться и скандалить, но мне плевать. После того, что я собираюсь сделать, в этой гимназии мне места уже не будет.

Спускаюсь в холл. К Новому году он весь расцвечен мерцающими гирляндами. Красиво, празднично, только я в этот праздник не вписываюсь.

На пустой стоянке в гордом одиночестве долго жду автобус. Хорошо хоть не очень холодно. Но уже пять, и на улице густеют синие сумерки. А к тому времени, как добираюсь до города, становится совсем темно. Однако я вместо того, чтобы идти домой, пересаживаюсь на маршрутку и еду в другой конец города. Там меня ждет Смолин.

Пока я ехала в автобусе, он мне как раз позвонил.

Сама поражаюсь, откуда только у меня нашлись силы ответить ему.

– Жень, ты где? Что делаешь?

– В автобусе, – механически произнесла я. – Еду домой.

– Ты что, только сейчас освободилась? Хотя я тоже совсем недавно вернулся домой. У нас тут тоже кое-что… – Стас тяжело вздыхает, – потом расскажу, при встрече… Жень? Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Жаль, что сегодня даже не встретились. Я так хочу тебя увидеть, соскучился дико…

– Ты сейчас где?

– Я? У себя… ну, в смысле в дедовской квартире…

– Нет. Я сейчас к тебе приеду.

Смолин на мгновение зависает.

– Ты? Ко мне? Сейчас? – удивленно переспрашивает он. – Ну, ладно. Как хочешь. В смысле, приезжай, конечно. Я буду очень рад. Правда, я не один… тут со мной Сонька. Ничего? А ты адрес помнишь? Давай я тебе скину. Или, может, все-таки заеду за тобой?

– Нет, не нужно.

Где находится квартира Смолина, я помню лишь приблизительно. Но Стас и правда отправляет мне свой адрес вместе с кодом от домофона. Так что, немного поплутав между девятиэтажками, вскоре нахожу нужный дом. Поднимаюсь на его этаж по лестнице, не на лифте, наверное, потому что невольно оттягиваю тяжелый момент. А перед дверью его квартиры еще пару минут стою, набираясь мужества. И лишь потом звоню.

Слышу, как приближаются его шаги, и сердце стремительно разгоняется.

Щелкает замок, и Стас широко распахивает дверь. Ловит мою руку и втягивает в квартиру. Я улавливаю запах свежей выпечки.

– Привет. Круто, что ты пришла… – Он выглядит каким-то усталым, даже изможденным, но улыбается мне искренне. И взгляд его сейчас полон нежности.

Меня же, наоборот, всю скручивает внутри. Я отворачиваюсь. Потому что это просто невыносимо – смотреть сейчас в его глаза, когда на уме только одно: это была шутка…

– Жень, что с тобой?

– Ничего.

– Но ты опять какая-то не такая… Устала? Или все еще неважно себя чувствуешь? – в его голосе сквозит неподдельная забота, но мне это еще сильнее рвет сердце. – Ты голодная? Сегодня я тебя угощаю. У меня блины и кисель. Сонька приготовила…

Я не отвечаю. Достаю из сумки сложенный вдвое листок – копию его объяснительной – и протягиваю ему.

– Что это? – с улыбкой спрашивает Стас, ничего не подозревая. Глядя на меня, разворачивает листок, затем опускает взгляд и начинает читать. А я наблюдая за ним.

И в ту же секунду улыбка сползает и лицо его меняется. Каменеет в страхе. Этот страх я буквально осязаю.

Стас молчит и не сразу решается поднять на меня глаза, но когда поднимает, когда я встречаюсь с его взглядом, то вижу всё без всяких слов. Это взгляд человека, виновного и загнанного в угол.

Я снова отворачиваюсь, чтобы утереть дурацкие слезинки. Как все было красиво и сказочно, и как всё глупо и пошло закончилось…

– Значит, это сделал ты? – спрашиваю его зачем-то.

Стас не отвечает, только крепче стискивает челюсть. И теперь смотрит на меня с таким пронзительным отчаянием, что мне не по себе. Будто это не он мне сердце разорвал на куски, а я ему.

– Стас, скажи, это был ты? – голос мой срывается до полушепота. – Всё, что здесь написано, это правда? Ты это сделал? Ответь мне!

Несколько секунд он еще молчит, сжигает меня взглядом и молчит. Раздув ноздри, дышит тяжело и шумно.

А потом произносит одно короткое:

– Да.

Делает шаг ко мне, но я отшатываюсь.

– Прости меня, Женя…

Я больше не могу даже слова выдавить. Только качаю головой и отступаю к порогу.

– Женя, не уходи, – Стас пытается поймать меня за руку.

Но я завожу руку за спину, а затем выскакиваю в подъезд.

– Женя, постой! Пожалуйста!

Слышу за спиной его голос, а сама стремглав несусь по ступеням вниз, задыхаясь от рвущихся наружу рыданий. Крепко зажимаю рот ладонью, сдавленно мычу и бегу, бегу прочь…