Текст книги "Весенний шум"
Автор книги: Елена Серебровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
– Скажи, мы могли бы обойтись месяца три-четыре без моего заработка? – спросила она. – У нас же кое-что есть еще из того, что ты привез. И подъемные тебе дадут, наверно. Тогда я засела бы в архиве. Я же очень работоспособная, Костя, ты просто не замечал прежде.
– Конечно, обойдемся, – беспечно согласился Костя, и Маша снова насторожилась: нашла, кого спрашивать! Он понятия не имеет, сколько денег мы расходуем. Самой надо решить.
Маша взяла карандаш и листок бумаги и занялась вычислениями. Оставить работу она могла, но времени было в обрез: май, июнь и июль, в августе надо было уже ехать. Зою надо непременно отправлять на дачу с садиком, они выезжают еще в мае, Маша освободится и засядет в архиве. А ехать придется всем вместе, потому что к августу она станет уже настоящим колобком…
Мысли о будущем ребенке настраивали ее на лирический лад. Он, ее муж, был вот тут, рядом, любимый, самый лучший из всех, – о недостатках его она уже не помнила. Любимый, вот такой, только такой, с мягкими темными волосами, а глаза немного разные, один очень добрый, другой злой, насмешливый. Разные глаза, один открытее, со вскинутой над ним темной шелковистой бровью, другой – с чуть припухшим, немного насупившимся веком, и более сощуренный, и бровь над ним легла иначе как-то, не взлетела. Нет ничего лучше этих глаз. Профиль у него резковатый, вызывающий какой-то, хотя человек он мягкий, добрый, он даже подчиняться ей любит иногда. А в лице его есть что-то немного китайское, или это кажется Маше. Глаза немного уходят к вискам, чуть повыше, совсем немного…
Костя был рядом, в полусне, полудреме, удивительно красивый… Так устроено Машино сердце: если любит кого, то незаметно для себя самой добавляет ему мысленно красоты, довыдумывает то, чего нет или чего совсем немножко. И нет и не может быть конкурента у ее возлюбленного, нечего и надеяться. Он – лучше всех. Верный друг и товарищ, он хочет ей только хорошего. А если и проскальзывает в нем иногда мужской эгоизм, так это не страшно, это неизбежно пока. С этим Маша справится.
В высокой узенькой вазе дышали свежие подснежники. На книжной полке, стоявшей против Машиной постели, виднелись корешки недавно приобретенных Костей книг, темно-синие коленкоровые корешки с серебряными надписями. «Полку заберем с собой, – подумала Маша. – Я так привыкла к этой светлой дубовой книжной полке. Заберем с собой, и трехстворчатое зеркало с комода заберем тоже. А цветы вот трудно везти, живые цветы в горшках придется оставить. Пусть филодендроны напоминают маме и братьям обо мне… А главное, – тебя, милый, заберу с собой, не оставлю ни за что, невозможно это…»
* * *
Сева уже уехал в экспедицию. Он всегда уезжал еще весной, сдав экзамены пораньше, как и все геологи. Маша простилась с ним, не зная точно, увидит ли брата до отъезда на Дальний Восток. Брат крепко пожал ее узкую руку, обнял ее на вокзале, – она пришла провожать его, конечно, вместе с младшим братишкой. Он обещал писать. Но вот уже скоро месяц, а Севка, шалопай, ни строки не прислал. Мальчишка рад новому, рад полету в свободу, в новые края, забыл о родных, забыл о единственной сестре… Хотя брат у него тоже единственный. Уехал и рад…
Но не забыл ничего юный геолог Всеволод Лоза, уехав от дома за тысячи километров. Всех он помнил, просто жизнь его в пути и первые дни по прибытии на место была так прозаична, что не было никакой необходимости рассказывать о ней в письмах. Но когда в один из вечеров Сева достал свой блокнот с карманчиком на внутренней стороне картонной обложки, из карманчика выглянули две фотографии. С одной на него смотрела все та же неизменная Галка в белой косматой кавказской шляпе, с другой – сестренка с веселой девочкой на руках. Сева рассмотрел фотографии, спрятал их обратно и принялся писать письмо. Домой ему хотелось написать в той манере, в какой обычно он описывал события в рукописной опере «Лощина». Сильно тянуло парня на драматургию, хотя отдавал он должное и стихам. Пусть они там не скучают без него, несчастные меланхолики – и он начал писать:
«ЗАБЫТЫЙ ДОМ» – трагикомедия во многих действиях
Действующие лица
Всеволод Лоза – начинающий геохимик. Всяческие другие Лозы – его родственники. Студенты – его спутники. Представитель треста. Таджики, сотрудники треста и пассажиры.
ДЕЙСТВИЕ. ПЕРВОЕ. 20 мая 1941 г.
Квартира Лоз. Проходная комната. Дикий беспорядок и спешка. Всеволод Лоза в окружении родственников.
Родственники (хором) : Уж ты пиши, Севочка, с дороги, не забывай нас!
Всеволод (почти в слезах) : Да разве я когда-нибудь забывал о вас? Из Финляндии писал?
Родственники (хором): Писал!
Всеволод: С Кавказа писал?
Родственники (опять хором) : Писал!
Всеволод: Так вот и с Памира напишу.
(Все целуются. Всеволод уходит.)
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. 25 мая 1941 г.
Вагон поезда Москва – Сталинабад. Сидят В. Лоза и его спутники – студенты.
В. Л.: Что ж делать? В окно смотреть – скучно, степь да степь кругом. Тапочки я сегодня уже чинил. В очко сыграть, что ли?
1-й студент: В очко вчера играли. Давайте в преферанс.
2-й студент: В преферанс я не умею. Давайте в девятку.
3-й студент: Ура! В девятку – вот сугубо интеллектуальная игра.
В. Л. (робко) : А может, написать домой!
Студенты (хором) : Нет уж. Открытку можешь, а больше ни строчки. (Все играют в девятку. Занавес.)
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. 28 мая 1941 г.
Гостиница города Ош. Одноэтажный домишко, выкрашенный чернильными пятнами. На скамеечке сидят В. Л. и его спутники. Входят 3-й и 4-й студенты.
4-й студент: Машина на Хорог уходит сегодня в три часа. Едем или нет?
В. Л.: А у тебя много денег?
4-й студент: Ну, ты не очень. У меня целых пять рублей. Займу где-нибудь сто восемьдесят, вот и на билет хватит.
3-й студент: Ну вот. А у меня и того меньше. Завтра из гостиницы попрут, и будем ночевать, как в Ташкенте, на вокзале.
2-й студент: А славно мы в Ташкенте время провели. Помните, пиво пили? От такого пива самый горький пьяница пить бросит.
3-й студент: А привокзальный парк и вокзал, который ремонтируется со времен Тимура! Хорошо было!
1-й студент: Да, в Ташкенте не то, что в Оше. Шесть гостиниц, и ни в одной места нет. Однако нам надо выехать из Оша. Куда задевался представитель нашего треста?
2-й студент: У представителя я только что был. Его жена ничего не знает. А сейчас все равно три часа, и мы к машине опоздали.
Представитель (входит) : Привет, ребята. Сегодня идет машина. Получите у меня деньги и покупайте билеты.
Студенты (хором) : А машина уходит в три!
Представитель ( не смущаясь): Да что вы, ребята, маленькие? Раз сказано в три, – уйдет в семь. У нас на Памире иначе не бывает.
Все ( хором): Ура! ( Бегут за билетами. Занавес.)
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. 29 мая 1941 г.
Машина, переполненная пассажирами, среди коих – В. Л. и его спутники. Сзади мелькают панорамы Памира. Машина спускается с перевала Талдык, 3625 метров.
В. Л.: А письма я домой так и не написал. А теперь просто глаза разбегаются. Быки дерутся, горы в снегу, пиши – не хочу. А вон там, ребята, Заалайский хребет.
1-й студент: Здорово! Какие это горы?
В. Л. (с видом знатока вынимает карту) : Это пик Зари Востока. А вот там – пик Ленина. Дальше не видно, но там еще есть пик Дзержинского и пик Свердлова.
1-й студент: Ой, а там еще появились пики. Да они еще выше…
2-й студент: Так это, может быть, и есть пик Ленина?
В. Л. (прячет атлас) : Я отказываюсь работать в таких условиях. (Из-за скалы появляются новые и новые пики. Потрясающая панорама Заалайского хребта развертывается во всей своей красе. Машина летит полным ходом, пересекает Алайскую долину и подымается к перевалу Кзыл-Арт, 4300 метров.)
2-й студент: Ну и подъем! Наверное, спуск будет ужасен. (Машина спускается метров на 100 и едет целый час по равнине.)
3-й студент: Ну и скука. Все одни и те же глиняные горы. Меня с них тошнит.
В. Л.: Тебя не с гор тошнит, а с высоты. Здесь больше 4000 метров. Ты лучше смотри туда!
Впереди блестит соленое озеро Кара-Куль. Его голубые просторы ограничены громадами гор, среди которых вдали виднеется массив пика Сталина. Все любуются озером. В это время начинается пурга, все ежатся от холода – машина идет по Долине смерчей. Затем проходит Долину бронированных гор – горы из смолистых сланцев, блестят на солнце, как металлические. Река еще не вскрылась и блестит снежной полосой. После перевала Ак-Байрам (4700 метров) начинаются обширные безводные долины. На десятки километров ни воды, ни жилья, ни травинки, ни птицы.
В. Л.: Ну так и быть, черкну домой открытку…
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ. 12 июня 1941 г.
Рушан. База геологоразведочного треста.
2-й студент: Вот мы и расстаемся. А долго мы ехали вместе.
1 -й студент: Да. Вместе брали штурмом хорогский ресторан, вместе составляли авансовые отчеты, вместе тратили последние деньги. А теперь мы уже во власти своих начальников.
В. Л.: А я так письма домой и не написал.
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ. 18 июня 1941 г.
Кишлак Чадут.
В. Л.: Наконец-то я могу написать письмо домой. Все никак собраться не мог. А теперь так много интересного накопилось. Ведь только два хребта – Рушанский и Шугнанский – могут затмить весь Кавказ от Эльбруса до Арарата. Путь по Бартангу, который занял шесть дней, тоже представляет собой что-то потрясающее. Одна переправа через буруны реки чего стоит! Когда смотришь на переправляющегося ишака или лошадь, когда животное погружается целиком под воду и все время несется в стремительном потоке, то становится не по себе. А вершина! Крохалев Витька, облазивший весь Кавказ, не видал и трети того, что увидел я за эти дни. А я еще не приступил к работе.
Письмо отсюда идет 40–45 дней, проходя все перевалы и хребты Памира, мчится на поезде, самолете, машине, трясется на ишаке. А потому не взыщите, если письма будут приходить еще реже.
До чего повезло мне, черт побери, что родился я на такой земле, такой необыкновенно красивой, такой богатой. Последнее мы, геологи, подтвердим в ближайшее время с новыми доказательствами».
* * *
Июнь был теплым на редкость, весь в сирени, в кудрявой сирени, розовой, белой, голубой, лиловатой. Сирень продавали на улицах, на всех перекрестках, продавали по дешевке, чтобы не успела увянуть.
Вечером Маша вышла в Ленинский парк передохнуть, – все эти дни она подолгу сидела за столом, разбирая и приводя в порядок свои записи.
Неторопливо шла она по знакомым аллеям, вдыхала запах цветущего табака и гераней. Высокие деревья покачивали ветвями, сильные, неподстриженные деревья. В зеленом кружеве листьев посвистывали синицы, а на вершине высокого серебристого тополя заливался соловей.
Маша вышла к Кировскому мосту. С набережной у Дома политкаторжан, за гладью величественной реки виднелась решетка Летнего сада. Певучая решетка, застывшая музыка, – недаром какой-то иноземец плыл сюда Балтийским морем только затем, чтобы увидеть эту решетку. Здесь ребенком гулял Пушкин. Здесь Герман встретил впервые Лизу. Здесь, возле ажурных ворот Летнего сада, Каракозов стрелял в царя.
Маша взглянула на Кировский мост. Гладкая покатая дорога, вознесенная над широкой рекой… Под этим мостом пролетел отчаянной смелости человек Валерий Чкалов, пролетел, чуть не коснувшись крыльями стальных ферм. Маша проезжала в том месте на лодке, – не очень-то широки здесь пролеты!
А перед мостом голубела в вечерней дымке Выборгская сторона. Дымили заводы, и люди, как здоровая, горячая кровь в вены, ритмично вливались в цеха и мастерские, чтобы отхлынуть через восемь часов, уступая место другим.
Выборгская сторона… Первый социалистический договор, турбины для Днепрогэса… Здесь жили хозяева государства, здесь жили Машины друзья, соавторы ее диссертации. Отсюда вышел Максим, герой трех кинофильмов, веселый парень с гармонью на ремешке, ставший в семнадцатом году начальником государственного банка.
Нечего кривить душой – жалко уезжать из такого города. Но в том-то была и сила, что славный город не копил бессмысленно свои человеческие богатства. Он множил их ежечасно и рассыпал щедрой рукою по всей стране, – ленинградцы ехали работать в Белоруссию, в Сибирь, в Казахстан, на Дальний Восток.
Маша потрогала рукой красноватый гранит набережной. Он еще хранил дневное тепло, медленно отдавая его руке. Внизу тихо плескалась вода, полоща гранитный отвес. Вдоль набережной со стороны реки тянулась надпись. Огромные белые буквы: «Якорей не бросать».
Кораблям хорошо, а вот люди… Они бросают якоря без спроса, они привыкают друг к другу, и к городу, к его домам, деревьям, вот к этим камням, на которых написано: «Якорей не бросать».
Теплый июнь шел по улицам города, с Марсова поля спускался Кировским мостом на Петроградскую сторону. Окутанный теплым июньским ветром, по мосту шагал Костя Добров. Он возвращался из Публичной библиотеки. Женщина на набережной увидала его издали, она ждала, когда он подойдет. С нею вместе он уедет отсюда через какой-нибудь месяц и, может быть, навсегда.
Костя поцеловал ее, словно долго был с нею в разлуке. И они неторопливо двинулись домой, мимо памятника «Стерегущему», по улице Красных Зорь, носившей теперь имя Сергея Мироновича Кирова. Удаляясь от набережной, две фигуры становились все меньше и меньше, и вскоре растворились в кудрявой зелени парка.
