Текст книги "Забытое заклятье (СИ)"
Автор книги: Елена Комарова
Соавторы: Юлия Луценко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Глава 13
Ранкона
Тоненький лучик прошмыгнул в комнату Валентины, проскакал золотым зайчиком по столу, вскочил на постель и защекотал щеку. Валентина перевернулась на другой бок и натянула на голову одеяло. Сегодня не нужно вставать и идти помогать отцу, можно поспать еще, попыталась уговорить себя девушка. Бесполезно. Валентина встала с кровати, сладко потянулась, раздернула занавески и подставила лицо солнечным лучам. Как здорово! Набросив поверх ночной рубашки пеньюар, она отправилась будить подругу.
– Винни, просыпайся, у нас полно дел! – пропела она возле ее комнаты. В ответ раздалось сонное бурчание. – Просыпайся, соня-засоня! У кого сегодня день рождения?
За дверью зашуршало, затопали по полу босые пятки, и дверная ручка повернулась.
– Ой, что это с тобой? – спустя мгновение почти в унисон завизжали обе.
Пушистые волосы графини Дюпри больше не были черными. Но не вернулся к ним и родной льняной цвет. Когда-то в детстве Эдвина изображала лесную фею в домашнем спектакле, и для нее соорудили особенный парик: искусственные волосы долго красили в зеленый цвет и переплетали серебряными нитями. Парик был очень красивый. Однако до нынешней прически девушки ему было далеко. Длинные локоны Эдвины переливались всеми оттенками зеленого и сверкали под солнечными лучами изумрудными искрами. Пожалуй, необычнее смотрелись только волосы Валентины – ярко-синие с голубыми прядками.
– Что случилось? Как это? Ой, мамочки! – причитала Валентина, рассматривая себя в зеркало.
– Вот именно, мамочки! Меня мама убьет! – вторила ей Эдвина. Подруги в ужасе взирали то на свое отражение, то друг на друга.
Первой себя в руки взяла Валентина, вспомнив, что говорил папа о деловом подходе Хельмов к решению проблем.
– Давай попробуем вспомнить, что произошло. Когда мы желали друг другу спокойной ночи, у тебя были волосы черные. Что произошло потом?
Эдвина честно начала припоминать.
– Я приняла ванну с настоями трав, потом помыла голову вендоррским шампунем, выпила теплого молока с печеньем…
– Ага! Вот оно!
– Ты думаешь, это из-за молока?
– Да нет же! Мы с тобой покрасили волосы перед побегом, помнишь? В Бержасе мы головы не мыли. Только вчера перед сном – я тоже воспользовалась тем шампунем, не устояла, он так приятно пах. В одном романе был такой эпизод: главный герой пробовал сменить внешность, а наутро его волосы стали в красно-желтую полоску. Хотя внешность он все же сменил.
Эдвина вцепилась в свои зеленые косы, помахала кончиками перед носом подруги.
– Что же теперь делать? Мы ведь не можем искать мага в таком виде! Он, чего доброго, нас еще сильнее заколдует от греха подальше. Нужно в парикмахерскую!
Возражать на это было нечего. Вскоре обе девушки, тщательно спрятав волосы под шляпками с вуалью, уже садились в экипаж.
Салон красоты «Золотой лев» располагался на углу Дарье и бульвара Мон: центр города, высоченные цены за аренду, соответствующие – за предоставляемые услуги. Название салона – золотыми буквами, причудливым шрифтом – красовалось над входом, а под надписью искусный мастер изобразил того самого льва – с курчавой гривой и мощными передними лапами, вскинутыми то ли приветственно, то ли угрожающе. Валентина искренне надеялась, что неизвестный художник имел в виду первое.
– Не слишком ли шикарное заведение? – задумчиво спросила она подругу.
– Возможно, – согласилась Эдвина. – Но я в Ранконе знаю только два салона: «Золотого льва» и «Принцессу», но та на противоположном конце города. Есть, наверняка, и другие, только я никогда там не бывала. Может, они тоже используют контрабандный товар?!
Валентина горько усмехнулась.
– Мой папа говорил, что всю контрабанду делают в Аркадии на улице Адмирала Дельмонико. И оказался прав.
Девушки вошли.
Внутри было светло и просторно. Пол застелен золотистым, без единого пятнышка, ковром, у стены удобный диванчик и несколько кресел, на низком столике – стопка модных журналов. Стены украшены акварелями, а на небольшом постаменте в углу – державная печать: причудливый знак, тисненный серебром на темном дереве, означающий, что в салоне практикуют магию и что все магические средства соответствуют требованиям.
– Чем могу помочь? – пропел женский голос за их спинами.
Дама была прекрасна той красотой, какая достигается лишь в салонах и не за одну процедуру. При виде дамы Валентина немедленно устыдилась. Собственные ноготки она стригла коротко, лицо умывала простой водой, а из всех причесок предпочитала косу или пучок, чтобы волосы не мешали при работе.
– Нам нужен парикмахер, – сказала Эдвина, которую потрясающая внешность дамы нисколько не смутила.
– Вам назначено?
– Нет, – ответила Валентина.
– В таком случае, я боюсь, что….
– Надеюсь, маэстро Поль свободен, – светски улыбнулась Эдвина. – Скажите ему, что пришла графиня Дюпри.
Дама очень внимательно посмотрела на девушку.
– Одну минутку, пожалуйста, я сообщу маэстро.
Она вернулась через пять секунд, рассыпаясь в извинениях за то, что заставила ждать, и пригласила девушек войти.
Маэстро Поль оказался моложав и не слишком высок ростом, чего нельзя было сказать о его самомнении. Одну из стен кабинета почти полностью покрывали грамоты и дипломы в резных рамках: второе место на международном конкурсе парикмахерского искусства в Таре, Вендорра, первое место – на конкурсе в Эглебе, Шлезия, Гран-При турнира «Ножницы и расческа», золотая медаль по итогам ежегодных проверок салонов красоты, личная благодарность покойной королевы Элеоноры. Рядом гордо сверкал золотом диплом с отличием магического факультета.
– Прошу вас, госпожа Дюпри, – пригласил парикмахер.
Эдвина молча сняла шляпку, и по ее плечам рассыпались изумрудно-зеленые пряди. Маэстро Поль коснулся волос, внимательно изучил один локон и хмыкнул.
– Должен заметить, госпожа, что оттенки «наяда» и «лесная нимфа» вышли из моды несколько месяцев назад. Вам угодно изменить цвет или восстановить естественный?
Подруги переглянулись.
– Восстановить, – твердо сказала графиня.
– Питательная маска, укладка?
Валентина мысленно прикинула, во сколько это обойдется, и содрогнулась.
– Разумеется. Сегодня вечером мы идем в Оперу.
Валентину увлек за собой помощник маэстро Поля, долговязый рыжеволосый парень. Сам маэстро услужливо развернул кресло для графини. Он оказался большим любителем поболтать.
– Вы же дипломированный маг? – спросила девушка, вклинившись в поток словес.
– Разумеется, – сказал парикмахер, продолжая колдовать с ее волосами. – Я учился в университете Оксера, был в числе лучших студентов.
– А проклятия снимать умеете?
– Те, которые нарушают укладку волос – безусловно, – хохотнул маэстро Поль.
– А более серьезные?
– Боюсь, не моя специальность. Да и кому это нужно в наше время? Мелкий сглаз и порча нейтрализуются стандартными средствами, ими владеет любой выпускник, а серьезные проклятия… В Ольтене последний раз подобное случилось лет двадцать назад. Какой маг в здравом уме и твердой памяти согласится терять силы и здоровье ради такой сомнительной цели?
– Куда теперь? – спросила Валентина, поправляя перед зеркалом челку родного каштанового цвета, когда все процедуры были закончены, а счета подписаны.
– Нам нужны платья для похода в Оперу, – сказала Эдвина. – Я ведь с собой ничего не брала. «Цель поездки – деловая», – передразнила она подругу.
Та погрустнела.
– На платье у меня точно не хватит денег.
– Что-нибудь придумаем, – улыбнулась Эдвина.
Но на улице их ждал сюрприз: господин Жак горделиво подкрутил усы и картинно распахнул перед госпожой Дюпри дверцы экипажа с вензелем де Ла Мотт.
– А… куда мы? – поинтересовалась девушка, опираясь на предложенную им руку и забираясь в экипаж.
– По магазинам! А дома вас будет ждать праздничный обед в честь Дня рождения!
* * *
Вопрос с пирожками разрешился быстро – ими торговали в маленьком кафе, куда на обеденный перерыв ходили сотрудники Управления. Держа в одной руке горячий пирожок с мясом, другой Себастьян пытался кое-как развернуть и распрямить карту города, приобретенную за две монеты у уличного мальчишки-газетчика. Несмотря на то, что в Ранконе и ему, Ипполиту Биллингему неоднократно доводилось бывать в прошлом, многие районы города для них обоих оставались неизведанными. Сначала Себастьян собирался просто спросить, как пройти на улицу Симона, но ему недвусмысленно дали понять, что информация в столице стоит денег. Купить план города оказалось дешевле.
– Себастьян Брок! – потребовал внимания господин Биллингем.
– А? – отозвался племянник, прожевывая пирожок.
– Немедленно сними с меня эту тряпку, мне надоело догадываться о происходящем по звукам!
– Вообще-то, – не удержался от замечания Себастьян, – говорят, что солнечные лучи ужасно вредны для живописи. Краски выцветают, лак трескается…
– А еще говорят, что длинный язык тоже вреден – старшие родственники обижаются и лишают языкатую молодежь содержания в настоящем и наследства в будущем, – парировал дядя. – Пересядь в тень. Или ты намерен сдать меня в какую-нибудь антикварную лавку?
– Что вы, уважаемый старший родственник, только в самую лучшую галерею, – вздохнул Себастьян, пересаживаясь на соседнюю скамью.
Он снял с картины покрывало и устроил портрет рядом с собой, чтобы дать дядюшке возможность обзора. Сам же он продолжил изучение карты. Можно было, конечно, довериться извозчикам, но те, словно сговорившись (скорее всего – именно сговорившись), требовали тройную предоплату. Мол, опасные там места, заедешь на улицу бравым молодцем, а выедешь крысой или жабой. Себастьян, вспомнив родное поместье, криво усмехнулся.
Мимо прокатил роскошный открытый экипаж, запряженный парой серых коней. Молодой человек проводил его взглядом, задержавшись на точеном профиле сидевшей в нем светловолосой девушки. В карете было еще двое пассажиров, но их Себастьян не заметил.
– Это же вензель де Ла Мотт? – дядя Ипполит, разумеется, сразу обратил внимание на самое главное, не позволяя себе отвлекаться на разные мелочи вроде красивой пассажирки. – Однако у Эффи ведь нет дочерей, насколько я помню… наверное, это ее племянница.
– О чем ты? – переспросил Себастьян, не отводя глаз, пока карета стояла у перекрестка. – Кто такая Эффи?
– Августа де Ла Мотт, – строго ответил тот. – Бестолочь ты, милый племянник. Сегодня нужно знать имена не только умерших сто лет назад писак.
– И какая эта Августа де Ла Мотт? Она молодая? Красивая?
Портрет фыркнул.
– Возможно, не настолько, как героини тех книжонок, что ты читал вместо приличной научной литературы, но чертовски миленькая.
Карета тронулась.
* * *
Арле
При всех своих недостатках, Валер Дюпри был добрым человеком. Кроме того, он был человеком чести. Никто и никогда не упрекнул бы его в том, что он не выполнил обещания или иным образом посрамил свою громкую фамилию. Лишь одна история, случившаяся так много лет назад...
Память настигла графа посреди конюшни. Отнюдь не любитель верховой езды, Валер редко появлялся в конюшнях, да и сейчас острой необходимости не было. Свое присутствие возле стойла с дочкиным любимцем, серым в яблоках жеребцом Орликом, граф затруднился бы объяснить даже самому себе. Рассеянно поглаживая шелковую морду коня, он невесело размышлял о бренности всего сущего, затем его мысли перекинулись на предмет более материальный. Задумался граф об Орлике, косившем на него карим глазом – красавец явно скучал с тех пор, как уехала Эдвина. Мысленно произнеся имя дочери по слогам, граф вздохнул и похлопал жеребца шее.
– Вот так вот, друг копытный, – сказал он вслух, повергнув коня в замешательство. – Что прядаешь ушками? Скучаешь? Я тоже.
И граф пошел в дом, обуреваемый противоречивыми чувствами. От обеда он отказался, решительно пресекая все попытки Флоры немедленно впасть в беспокойство о здоровье супруга. Запершись в кабинете с хересом, Валер опустился в кресло, подпер голову рукой и предался размышлениям.
Утром, отправляя магограмму в Ранкону, он цветисто поздравил дочь с рождением, пожелал всяческих успехов, пустил слезу, вспоминая о тех благословенных временах, когда Эдвина была совсем еще малюткой. Графиня присовокупила к поздравлению еще множество советов. Валер не стал ей сообщать, что их единственная дочь разгуливает по Ранконе вовсе не с тетей Августой, как предполагалось ранее, а в компании дочки кондитера.
Придвинув к себе графин, Валер немного полюбовался игрой солнечных бликов на его боках. И вернулся мыслями на двадцать один год назад, в трактир при гостинице «Храбрый карась».
«Это как в сказках, да?» – «А вы сказки читаете?» – «В детстве мне нянюшка рассказывала…»
А до этого была невыносимая боль, глаза застилала черная пелена, и крик застыл в горле, и это длилось и длилось… его раздирало на части, боль накатывала волнами – одна сильнее другой… Нет! Нет, слишком болезненно даже вспоминать.
Но воспоминания, со всем тщанием запрятанные на веки вечные, нашли лазейку и не желали больше сидеть взаперти. Они толпились перед глазами графа, подставляя то один бок для обозрения, то другой. Вот его, слабого и сбитого с толку, Шел Уикс буквально втаскивает в экипаж и бормочет что-то ободряющее. Вот он дома – после целой недели в постели он все еще чувствует себя разбитым. Вот ходит кругами по комнате, мучительно решая, идти ли в полицию, и в этот момент приезжает Эффи, его здравомыслящая, решительная, мудрая сестра, и буквально волоком тащит в Ранкону.
А потом череда странно пустых дней, и как гром среди ясного неба – преступление раскрыто, преступник во всем сознался и был арестован. Вникать в подробности было мерзко и недостойно дворянина. Вместо него со всеми вопросами блестяще справляется адвокат, а сам он спешит в Арле к жене, к дочери… Еще в Ранконе его ждала магограмма с радостным известием. Но только в поместье, наворковавшись всласть над колыбелью, граф вспомнил кое-что и заметно изменился в лице. Здравый смысл сказал: «Чушь!», а сердце шепнуло: «Есть время». И Валер Дюпри постарался забыть.
Как он тогда сказал? «В нашем роду не принято оставлять такие долги!» Странно, ведь прошло добрых два десятка лет, а тут всплыло в памяти каждое слово. Вся суровая правда обрушилась единовременно на голову графа.
Валер принял решение и, сверкая глазами, театрально стукнул кулаком по столу. Единственными его зрителями были херес и совесть, и они аплодировали, как могли. Херес от избытка чувств даже едва не расплескался на столешницу. Совесть пребывала в восторге, близком к эйфории.
Граф твердой рукой отворил дверь кабинета и гаркнул так, что зазвенели стекла:
– Прибор для магограмм! Быстро!
– Валер? – прибежала на его вопль супруга. – У тебя снова депрессия? Дать капли? Позвать доктора?
Граф не счел нужным отвечать. Мелкой рысью двое слуг пронесли в кабинет столик с прибором. Флора с опаской и легким оттенком обиды посмотрела на супруга.
– Что ты собираешься с этим делать? – В такие моменты она всегда чувствовала себя уязвленной, поскольку в этом доме право на внезапные эксцентричные поступки и резкие смены настроений принадлежало не ей.
– Стихи слагать буду, – ответствовал дражайший и снова заперся в кабинете.
* * *
Ранкона
– Скорее, скорее! – со смехом воскликнула Эдвина, перескакивая через две ступеньки. – Поможешь мне сделать нелегкий выбор – брусничное или терракотовое!
– В Оперу? Мое мнение – только голубое! – ответила Валентина, притормаживая у подножия лестницы и переводя дыхание.
Праздничная трапеза была настолько пышной и обильной, что невозможно было одолеть и трети яств. Возможно, совершеннолетие графини Дюпри следовало праздновать с иным размахом – торжеством, балом с сотней гостей, танцами, десятками пожеланий... Так, как проходили все предыдущие дни рождения Эдвины. Но она никогда не чувствовала себя более счастливой, чем сейчас, поедая торт в компании лучшей подруги, с которой сбежала из дома и отправилась на поиски средства от таинственного проклятия.
Сразу после традиционного задувания свечек на именинном торте Эдвина завела речь о нарядах. Не удержавшись, они перемерили, кажется, все, что только предлагали модистки. Принцип разумной экономии уступил перед феерией цветов и тканей, и гардероб Валентины пополнился изумительным вечерним платьем карамельного оттенка. Эдвина же не смогла определиться с выбором в магазине, и пришлось взять сразу три платья, которые понравились больше других.
Вскочив из-за стола, Эдвина побежала продолжать примерку.
– Я тебя жду! – крикнула она, и Валентина услышала, как хлопнула дверь наверху.
Откуда-то справа выплыл Жак Фебре. Величественно шевеля усами, он сообщил:
– Магограмма без адресата.
– Спасибо, я передам Эдвине, – весело сказала Валентина.
Она секунду замешкалась, затем прошмыгнула в кабинет. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она подошла к магоприемнику и, прошептав: «Пожалуйста, пожалуйста, только не папа!», включила его.
…Эдвина по очереди прикладывала к себе платья, пытаясь понять, какой цвет больше подходит под ее радужное настроение, когда в комнату вошла Валентина.
– Милая, что с тобой? – спросила Эдвина, на секунду отвлекшись от собственного отражения в зеркале и заметив мрачное лицо подруги. Та покачала головой и сделала неопределенный жест рукой, мол, ничего страшного, не обращай внимания. Графиня снова вернулась к нарядам.
Валентина открыла ящик комода, где Эдвина хранила деньги и документы, достала записку от доктора Друзи, перечитала ее, негромко, но с чувством сказала: «Ха!», и убрала обратно в ящик. Еще с полминуты она сидела, о чем-то размышляя, потом встрепенулась, повела плечами, словно сбрасывая с себя груз забот, и подскочила к Эдвине, чтобы забрать у нее из рук терракотового цвета платье с длинным шлейфом.
– Пощади мои чувства! – воскликнула она. – Как мы с тобой могли выбрать это? Немедленно отправить обратно в магазин!
Глава 14
Ранкона
«Дорогой Призрак! В гримерных №7 и №15 опять не работает отопление. Мы мерзнем! Сердечно твоя, Мари». (Другими чернилами, ниже: «Разберусь. П. О.»)
«Кто нашел кошелек с двадцатью таллами? Верните хотя бы кошелек! Обращаться в пожарную часть».
«Дополнительный набор хористов. Чтение партитуры – обязательно, хотя бы три класса ГМУ – желательно, презентабельная внешность. Прослушивания по вторникам и четвергам, в три часа. P. S. Господин Призрак, не желаете ли поприсутствовать?» (От руки, ниже: «Благодарю. Свободен в четверг. Буду. П. О.»)
«Кому нужны котята? Рыжие, ласковые. Мать – Маркиза, отец – скорее всего, Пират с кухни. Спасите их! Монтер собрался их топить!»
«После премьеры на том же месте, в то же время. Кому надо, тот понял».
«П. О.! Пропал разводной ключ на 40. Ты не находил? Огюст». (К букве «О» пририсованы рожки и борода, под ней печатными буквами: «НЕТ».)
Доска объявлений висела в широком фойе, ведущем в административную часть. Использовали ее очень активно: здесь были и расписание репетиций, и объявления о пропажах и находках, и анонимки, и часы занятий у старушки, дававшей уроки дикции, а также замечания Призрака Оперы № 9 по поводу разбазаривания имущества, вопиющих случаев краж, критика или похвала актерам и режиссерам… Чего только тут не было!..
Артур воровато огляделся. Три девчушки из кордебалета о чем-то шушукались, едва не соприкасаясь лбами, швейцар, пыхтя от усердия, нес в направлении гримерных прим и премьеров огромную корзину роз кремового цвета, столяр прилаживал новую ручку к двери черного хода, вдалеке кого-то распекал дирижер.
Тенор пролистал испещренные пометками страницы партитуры, достал двумя пальцами за уголок записку, но тут из-за угла появился секретарь директора Лурье и застыл прямо посреди коридора, задумчиво грызя карандаш. На лице секретаря блуждала мечтательная улыбка, видимо, вдохновение застало его врасплох и прямо в разгар рабочего дня.
Артур вздохнул, засунул записку между страниц, поднялся к себе в гримерную, напевая арию из «Странников» «О нет, о нет, звезда моя погасла» на мотив кабацкой «Ну-ка, девка, ножки врозь», и тщательно запер за собой дверь.
Через четыре часа театр наполнится людьми: актеры будут гримироваться и распеваться, оркестранты – настраивать инструменты, главный режиссер – пить валерьянку, а публика потихоньку прибывать. Премьера сезона! Королевский секретарь уже уведомил администрацию, что его величество Александр будет на премьере – как обычно. Артур пожертвовал дневным отдыхом, чтобы провести в театре одно профилактическое мероприятие, которое и так уже постоянно откладывалось.
Он увлажнил лицо кремом, густо подвел глаза, напомадил и расчесал волосок к волоску черные, слегка волнистые волосы, затем быстро переоделся в элегантный фрак, нацепил бабочку, поправил манжеты и достал из шкафа черный плащ. Примерил, покрутился перед зеркалом, с удовольствием наблюдая, как полы плаща хлопают по ногам, потом с сожалением повесил плащ обратно. Было слишком жарко, чтобы разгуливать по театру в полном облачении. По этой же причине тенор отказался от шляпы.
Последним штрихом к его образу стала белая плотная маска, закрывающая почти все лицо. Подведенные глаза загадочно блестели в прорезях. Устранив одному ему видимые огрехи в прическе и одернув в последний раз фрак, Артур повернулся боком к зеркалу, немедленно отразившему высокую фигуру Призрака Оперы.
Призраком Артур Конти стал несколько месяцев назад, унаследовав эту роль от предшественника, почившего хормейстера Сантьяго. Театр обрел нового хормейстера, господина Мерсера, и нового Призрака за номером девять.
Сколько стоял театр (а построен он был без малого двести лет назад), столько существовал в нем Призрак. Постепенно из безобидного духа, на которого в театре привыкли спихивать все происшествия («Кто взял мою пудреницу? Ты, глупая курица?» – «Сама ты курица! Ничего я не брала! Никак опять призрак шалит»), он превратился в загадочную фигуру, которую не иначе, как господином Призраком, и не величали. Существовало ли это привидение когда-нибудь на самом деле, вряд ли уже узнаешь. Равно как вряд ли кто удосужился запомнить имя первого, примерившего на себя роль Призрака Оперы. Был ли он второй скрипкой, как Призрак №4, или же хормейстером, как Призрак №8? Как пришла ему в голову мысль надеть маску и плащ? Увы, это остается загадкой. Но кто придумал использовать доску для объявлений, доподлинно известно – Призрак №9, тенор Артур Конти.
И хотя в театре все знали, кто такой этот Призрак, каждый – от маленькой белошвейки до швейцара с внушительными бакенбардами – считал своим долгом искренне удивляться его запискам или неожиданным появлениям в полном облачении в коридорах театра.
Призрак был незримым хранителем Оперы. И очень бы обиделся, если бы узнал, что по роду своей деятельности он весьма близок к заместителю директора по административно-хозяйственной части. Он следил за имуществом, фуражом для театральных лошадей, своевременно предупреждал директора о том, что пора выплачивать зарплату.… Было трудно, но безумно, безумно, безумно интересно, не говоря уже об ответственности, лежавшей на его сильных плечах.
Артур пересек фойе и скрылся за неприметной дверью с потемневшей от времени табличкой «Посторонним вход воспрещен». За ней начиналась винтовая лестница, которая вела наверх, во владения осветителей и рабочих сцены. Артур давно хотел прогуляться по колосникам, осмотреть устройства и блоки, с помощью которых на сцену опускались декорации. Во всем должен быть порядок. Тенору простительно не знать, как устроен подъемник или поворотный механизм, но Призрак обязан если и не знать досконально, то хотя бы разбираться на пристойном уровне.
Имея классическое для солиста Оперного театра образование (за плечами у него было Государственное музыкальное училище в родном Вальберге, а затем Консерватория имени Пулизиса в Ранконе), Артур сначала весьма смутно представлял себе, как работает сценическая машинерия. Впервые спустившись в подвальные помещения, тенор был буквально сражен поворотными кругами, подъемниками и прочими хитрыми приспособлениями, с помощью которых творилась самая настоящая театральная магия.
К слову, о магии. Театральная братия была суеверна и имела свою сложную систему примет и всяческих знаков. Актеры килограммами скупали амулеты и обереги, постоянно (от чего общий эффект был довольно слабым) наводили друг на друга порчу и всячески омолаживались магическими способами. Время от времени кто-нибудь «делал» себе голос, но настоящие профессионалы с презрением относились к таким «звездам на один день». Каждый мало-мальски уважающий себя певец знает, что голос – это каждодневный тяжкий труд, это дыхательные упражнения, это пот и кровь, а вовсе не заговоренная водичка и «ля» третьей октавы, звучащее, пока не выветрилась магия. Кроме того, в театральном фольклоре имелась страшная история о певице, которая с помощью магии достигла мировой славы, но бедняжка потеряла голос в ту секунду, когда умер ее волшебный покровитель, и с той поры могла только сипеть и шипеть.
Осмотрев противовесы, Артур хотел было уже спускаться, но решил проверить заодно и люстру. После спектаклей сверкающую сфера чудовищных размеров через специальный люк поднимали наверх и хранили со всем тщанием. За двести лет существования театра казусов с этим гигантом не случалось, и Призрак надеялся, что не случится и впредь.
Рабочие уже начали выкатывать на сцену тяжелые декорации, и Артур с удовлетворением следил за процессом, когда его затылка вдруг коснулся легчайший ветерок. Призрак Оперы ощутил неподалеку чуждое присутствие.
Резко обернувшись, он обвел пристальным взглядом колосники, никого не увидел, но это его не успокоило, а скорее, наоборот, встревожило еще больше. Все чувства, обострившись до предела, кричали о постороннем – странном, чужом, опасном. Конти стиснул пальцами перила и прикрыл глаза. Успокоиться, дышать ровно, сосредоточиться… И тут он ощутил театр. За все время «пребывания на посту» Призрак номер девять переживал подобное чувство единения всего дважды.
А потом он увидел чужака, увидел внутренним взором: туманную фигуру – тень, метрах в пяти позади себя. Артур Конти, Призрак Оперы, открыл глаза и медленно обернулся.
Прячущийся в полумраке незнакомец сделал шаг вперед. Очертания его струились, плыли, черты лица невозможно было различить за туманной дымкой, он, казалось, балансировал на грани двух миров – реального и потустороннего. Артур прищурил глаза – и фигура напротив начала обретать плотность и цвет, превращаясь в высокого прекрасно сложенного мужчину с темными волосами. Чужак поднял руку, на которой нарастал рукав белой сорочки, проявлялась запонка и манжет, поверх ровным слоем ложилась ткань пиджака, и пошевелил пальцами. Сам собой завязался шейный платок, булавка черной каплей упала в середину узла. У Артура пронеслась абсурдная мысль, что вот это и есть настоящий Призрак Оперы. Затем он сделал шаг к тенору, выставив вперед левую руку, с кончиков пальцев которой зазмеились белесые ниточки.
Показать спину этому пришельцу Артур не смог бы, а потому стал медленно пятиться. Колосники задрожали, и дрожь передалась ему. Он оказался на лесенке, спрыгнул на соседний мостик, отступил дальше, а чужак все наступал, вопреки всем законам здравого смысла.
Еще один мостик зашатался под ногами Артура, снова мостик, канаты, лесенка, и вот уже правая боковая галерея, а белесые змеи уже почти касаются горла, и горят азартом погони глаза незнакомца. И тут, ощутив спиной деревянную переборку, тенор собрался с духом и прыгнул на «Призрака».
Он пролетел его насквозь, словно погрузившись в воду и выйдя из нее, упал грудью на канатные перила: дыханье на миг прервалось. Но незнакомец тоже оказался сбит с толку – он расставил руки в стороны, словно удерживая равновесие, лицо утратило надменное выражение. И Артур ударил в это лицо кулаком в перчатке.
Рука влетела в щеку – как в размягченное масло, незнакомец дернулся, от него отскочили искорки и мгновенно погасли. Ага! Противник все-таки уязвим! Артур ударил снова, но незнакомец отклонился и тут же оказался на галерее, за спиной тенора. Но теперь преследуемый и преследователь поменялись местами.
Проскользнув между тросами, чужак оказался возле площадки-«ковра», с помощью которой актеры эффектно пролетали над сценой. Щелкнули, натягиваясь, тросы, площадка заскользила, наращивая скорость. Артур метнулся следом за ней, прыгнул и ухватился за край, совершенно не ко времени сожалея, что не надел плащ, который мог бы сейчас лететь за ним эффектной волной.
Площадка пронеслась над головами рабочих, приведя их в замешательство, и остановилась. Артур спрыгнул на пол. Преследуемый по пятам незнакомец метнулся вправо и скрылся в подсобном помещении, где хранились декорации.
Но азарт сыграл с Призраком Оперы номер девять злую шутку. Когда чужак вдруг остановился и повернулся к нему лицом, Артур бросился вперед, уже предвкушая, как схватит наглеца за грудки и припрет к стенке. Об опасности он забыл. Губы незнакомца искривились в неприятной улыбке, он сделал плавное текучее движение вперед – и тонкие белые нити захлестнули горло певца…
…Артур Конти тряхнул головой, пытаясь разогнать серую дымку, затянувшую пространство перед глазами. Наконец, предметы обрели привычную четкость. Он лежал на полу за кулисами – кажется, споткнулся о какой-то реквизит, которым захламили все помещение, и, падая, ударился головой. Вот позорище-то, промелькнуло в голове – Призрак Оперы, умудрившийся грохнуться в обморок в собственном театре! Слава Всевышнему, никто этого не видел.
Где-то на краю сознания противно, как кусачая осенняя муха, зудела мысль – он что-то забыл. Что-то важное или нет? Тенор еще раз помотал головой, стянул маску, провел ладонью по лицу. Что бы это ни было, подумал он, разбираться придется позже: сейчас ему нужно хоть немного отдохнуть перед спектаклем.
…Проходя мимо доски объявлений, Конти остановился, сделал шаг назад, якобы заинтересовавшись котятами, и, украдкой оглядевшись по сторонам, быстро вытащил из одного кармана записку, из другого кнопку, и – вуаля! – в центре доски уже красуется написанная красивым почерком очередная записка от Призрака Оперы:
«Уважаемый Сами-знаете-кто! В виду участившихся случаев распития алкоголя на рабочем месте (а именно в суфлерской будке) делаю вам первое – оно же последнее – предупреждение! Следующий случай сделает вас, Сами-знаете-кто, безработным.
Остаюсь ваш, П. О.»
