Текст книги "Дорога Смерти (СИ)"

Автор книги: Eldar Morgot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Eldar Morgot
Зезва по прозвищу Ныряльщик
Книга третья: Дорога Смерти

Рассказывают, что на ней было белое платье. Белее снега.

Она раскрыла руки, словно хотела обнять нас всех.

Затем сделала шаг.

Из подслушанного в дорожной корчме.

Море обрушивало рычащие волны на покрытый галькой берег. Свист и рев ветра смешивались с грохотом и хрипением мутной, пенистой воды. Капли дождя летели, словно стрелы, вонзаясь в бурлящую, мутную поверхность. Ни души не было в эту мрачную ночь на Цумском берегу, лишь где-то далеко, за городским молом, призрачно помигивало несколько огоньков сторожки часовых, а еще дальше едва виднелся фонарь маяка. Никто и ничто не осмелилось бы выйти из убежища в такую ночь. Никто и ничто, кроме Лурджи.

Он бежал мимо обрушивающихся волн, и крик его, полный боли и гнева, тонул в насмешливом вое ветра. Галька летела из-под ног, шумело в голове, уши заложило, он почти ничего не видел перед собой. Лишь запахи соли и морского дыхания, лишь стоны ветра и жгучее желание бежать вперед. Мчаться наперегонки с ветром, кричать яростным, надрывающимся голосом. Кто он? Где она? Та, что предала его, той, которой он доверял, чью жизнь и детей защищал. Ноет нога, соль на губах, но он бежит вперед, мчится, как ангел возмездия. Кто выпустил его? Неважно, неважно. Он – Лурджа…

Гастон Черный, глава Тени, задумчиво вертел в руках серебряную монету. Наконец, поднял на собеседника свои разноцветные глаза.

– Фальшивая, ты уверен, достопочтенный Ваха?

Человек, к которому обратился главный теневик, возмущенно подпрыгнул на месте. Тень, падающая от его уродливого горбатого тела, взметнулась к потолку, а пламя в камине за спиной горбуна зашипело, словно разделяя возмущение королевского звездочета. Гастон улыбнулся.

Главный Королевский звездочет Ваха Гордей являл собой удивительный пример почти небывалого выживания и продвижения на службе человека, которому самой судьбой от рождения была уготована незавидная участь. Над спиной Вахи высился горб, одна нога была намного короче другой, шеи как таковой почти не было, и передвигался Гордей с огромным трудом, опираясь на костыль. Потешный форменный плащ с изображением звезд трясся и тащился за калекой, такой же нелепый и странный, как и его хозяин. Длинные, непропорциональные руки вечно дергались, словно Ваха никак не мог решить, куда их пристроить или чем занять. Он то скрещивал их на груди, то закладывал за спину, то теребил тонкими, красивыми пальцами безупречно чистые манжеты своей рубашки. И лишь лицо горбуна, казалось, являлось противовесом его остального уродства. Высокий лоб, короткая борода, большой, но красивый нос и ярко сверкающие черные глаза, в которых горел пытливый и незаурядный ум – таким представал перед людьми королевский звездочет Ваха Гордей. На вид ему было лет сорок, и седина лишь тронула серебром бороду и виски Вахи, но Гастон знал: на самом деле горбун намного старше и служил еще при дворе отца Ламиры – короля Роина. Рассматривание звезд в изобретенный им же телескоп (линзы для которого были куплены за немыслимые деньги у арранцев) не являлось основным занятием звездочета. Последние десять лет он руководил монетным двором и отвечал за чеканку денег – серебряного роина и золотого окрона.

– Я весьма редко ошибаюсь, господин Верховный Смотрящий! – приятный, чуть с хрипотцой голос звездочета громко прозвучал на весь кабинет. При этом Ваха чуть пристукнул костылем по полу. Он упрямо стоял, опираясь о костыль, так и не усевшись в кресло, неоднократно предложенное Гастоном. Чёрный вздохнул. Он знал – ученый недолюбливает его. Впрочем, как и все. Теневик снова поднес монету к глазам. Вроде все нормально, лик Роина и…

– Фальшивая! – не терпящим возражений голосом снова заявил Ваха. Его горбатая тень жила отдельной жизнью, выкидывая невообразимые кренделя на стене чуть выше каминной решетки. – Взгляни повнимательнее, господин теневик. Неужели не видишь? Поверь мне, как хранителю штемпеля. Уж я-то всегда узнаю подделку!

– Ну, хорошо, – Гастон устало откинулся на спинку кресла, покосился зачем-то на запертые двери кабинета. Интересно, Эниох уже здесь? – Насколько я могу судить из твоих слов, это подделка из примеси нескольких металлов с мизерной долей серебра… Фальшивомонетчики были, есть и будут, и даже смертная казнь, установленная за это преступление, не останавливает лиходеев. Слишком уж велик куш и…

– Ты не понял, господин теневик, – усмехнулся Ваха, неожиданно усаживаясь в кресло и опираясь о костыль. – Монета сделана с помощью настоящего штемпеля. Вернее, штемпелей – верхнего и нижнего. Во всяком случае, я не вижу никакого изъяна в оттиске этой любопытнейшей монеты.

Как громом пораженный Гастон впился глазами в спокойное лицо горбуна. Улыбка Гордея стала еще шире.

– Королевский звездочет Ваха Гордей, – очень тихо проговорил Гастон, кусая нижнюю губу, – ты хочешь сказать, что кому-то удалось похитить изношенные штемпеля?

– Нет, достопочтенный Гастон. Негодные штемпеля идут на переплавку под моим личным контролем.

– Значит, кража рабочего штемпеля?

– Невозможно.

Теневик долго смотрел в черные глаза Гордея. Наконец, сдался. Проклятый горбун!

– Кому-то удалось изготовить точную копию штемпелей, господин теневик. И этот кто-то находится в королевском дворце. Это абсолютно точно, – Ваха покачал головой. – Наш неизвестный вредитель передал штемпеля изготовителям этой фальшивой монеты. Буду честным с тобой, достопочтенный Гастон. Особой любви к твоей должности и службе я никогда не испытывал, но тебе прекрасно известно, какие последствия для королевства будет иметь наводнение королевства фальшивыми роинами. Падение доверия к деньгам, взвинчение цен, недовольство и хаос…

– Не так давно ты говорил, звездочет, что, если мятеж Влада не будет подавлен к весне, трудности с деньгами…

Гордей слабо улыбнулся. Покрутил костыль, осмотрел его со всех сторон. Гастон нахмурился.

– … на королевском совете ты выразил опасение, что если война продолжится слишком долго, монетный двор будет вынужден начать порчу монет, то есть уменьшить процент серебра в роинах. Но даже в кошмарном сне мне не могло присниться, что королевский монетный двор станет чеканить насколько испорченную монету!

– Ты совершенно прав, достопочтенный Гастон. Если этот глупейший конфликт продлится слишком долго, то другого выхода просто не будет. Проклятая война пожирает казну, словно взбесившийся дэв! Тем более, – Гордей усмехнулся, – именно у элигерской границы находятся богатейшие золотые прииски и шахты, где добывают серебряную руду. Теперь они в руках мятежников, а это означает, что цель войны по восстановлению королевской власти в Душевном тевадстве становится всё благороднее и благороднее.

– Можно взять займ.

– У кого, господин теневик? Баррейн ничего не даст. Арран? Вряд ли они настолько глупы. Может, попросим у Директории, ха-ха? Это будет очень эффектно. Что? Западная Конфедерация? Не смеши меня, Гастон! Они сами сидят на крючке у Элигершдада, так как зависят от поставок элигерской пшеницы.

– А император Вольдемар никогда не позволит западникам дать Мзуму денег, – мрачно заключил Гастон.

– Ты снова прав, уважаемый Гастон!

– Следовательно, – Черный поднялся и зашагал по кабинету. Ваха даже не обернулся, продолжая играть костылем, – монетный двор намерен чеканить порченную монету. Когда?

Ваха Гордей поднял черные глаза.

– Скоро, достопочтенный теневик, очень скоро! Казна почти пуста. Давай же помолимся Ормазу, чтобы он дал сил мзумскому воинству в Душевном тевадстве. Если правительственные войска героически очистят тевадство от мятежников, то необходимость в порче роина отпадет сама собой. На некоторое время, во всяком случае.

С этими словами Ваха Гордей поднялся, опершись о костыль. На мгновение взгляд его черных глаз остановился на лице Гастона.

– А помнишь, господин теневик, что сделал великий король Роин?

Чёрный помнил. Когда обесценились серебряные монеты времен элигерского господства, а цены влетели до небес, Роин пошел на решительные меры. Прежде всего, он запретил использование серебряных слитков, как оборотное денежное средство. Куски серебра, в условиях полной потери доверия к становящимся все тоньше из года в год старым монетам, играли роль настоящих денег. Затем государь изъял из оборота элары – изрядно порченные серебряные гроши, одновременно наладив чеканку роина – новой тяжелой монеты из чистого серебра. Через некоторое время свет увидел золотой окрон.

– Разве великие дела можно забыть? А мы, нерадивые потомки великих, способны лишь все испортить, размолоть достижения предков на жерновах глупой бойни! – Гордей нахмурился, стукнул костылем. – Всего хорошего, милейший Гастон. Уверен, ты знаешь, что делать. Монета пока одна, но если их станет много…

– До встречи, господин звездочет. Спасибо за важные сведения.

Возле дверей Ваха обернулся.

– Вообще-то я астроном, господин теневик. Звездочет – дурацкое сказочное название. А мы, увы, не в сказке.

– К сожалению, – пробормотал Гастон уже когда двери закрылись. – Эниох!

Помощник уже стоял возле стола, почтительно склонив голову. Бегающие глазки Эниоха смотрели вниз. Гастон вздохнул, зябко передернул плечами и долго что-то говорил помощнику. Эниох несколько раз поднимал глаза на Черного, бормотал: "Да, господин Главный Смотрящий" и снова продолжал что-то искать на полу.

– Глаз не спускать! – разноцветные глаза уставились на бормочущего слова повиновения Эниоха. – Ступай.

А Ваха Гордей в это время ковылял по коридорам и лестницам. Теневики старательно козыряли, провожая горбуна почтительными взглядами.

– Ах, Гастон, – бормотал Ваха, стуча костылем, – не люблю я тебя, но к кому я еще мог прийти? Но каков актер, а? Как искусно играл роль изумленного тревожной новостью человека, как достоверно спрашивал про сроки намеченной порчи серебряного роина! Правда, под конец разговора ты перестал притворяться, Черный. Почти… Если твои ищейки будут действовать быстро, быть может, удасться пресечь эту, с позволения сказать, интервенцию! Фальшивые роины – опасность куда более грозная, нежели все мятежники вместе взятые… Проклятый костыль, пора менять. Износился, что твой штемпель. Да… Нужно написать Секундусу, красноречивому моему Секундусу, гм!

Ваха помрачнел еще сильнее, остановился, чтобы взглянуть в окно, за которым шел приливной дождь.

– Весна… как говорил поэт: "переменчивый меркан уж зиму победил…" – пробурчал он. – А там, глядишь, и теплый месяц эгри подоспеет. А за ним – верд… Наши стратеги воображают, что к лету еще останутся какие-нибудь деньги на содержание доблестной мзумской армии? Ах, чтоб я на луну улетел!

Гордей пожевал губами, кивнул очередному вытянувшемуся теневику и направился дальше. Костыль стучал громко, и часовой теневик сморщился, словно от зубной боли. Его вот-вот должны были сменить.

Зезва Ныряльщик отвернулся от целой кучи соленых брызг, что окатили фальшборт, выждал несколько мгновений и снова повернулся к морю. Соленый привкус на губах, с плаща стекает вода. Все еще холодный ветер чуть раскачивает две мачты, скрипит под веслами постица, и лениво покрикивает старший комит – огромный верзила с косматой нечесаной шевелюрой огненно-рыжего цвета и такой же бородой. Он ходит между банками – широкими сидениями для гребцов, по трое на каждой, засунув пальцы рук за широченный кожаный пояс. Его помощник, высокий, худой как палка рмен, отдыхает на скамейке, то и дело прикладываясь к кувшину с пивом.

Кричали чайки. Белые барашки волн жадно пожирали мелкий моросящий дождь. Королевская галера "Теона" шла вдоль берега, осторожно обходя многочисленные мели. Холодный, но не очень сильный ветер заставлял бежать волны, украшенные белой пеной. Паруса, заблаговременно снятые, лежали на палубе: галера шла весельным ходом. Арбалетчики и солдаты дежурили на фальшбортах, на носу и корме застыли в готовности расчеты катапульт. Орудия были бережно прикрыты от влаги толстыми бычьими шкурами – не дай Ормаз, отсыреет тетива.

– Что, сухопутный рыцарь, попривык слегка, э?

Зезва повернулся, едва не упал, когда судно качнулось на волне. Поднял в приветствии ладонь в перчатке. Мизинец ныл. Фантомная боль. Зезва поморщился. Нет там никакого мизинца, отхватил его Ваадж, рубя зародыша каджа… Пальца нет, а он болит.

– Спасибо, командор, – ответил он окликнувшему его человеку. – Привык, хотя поначалу мутило сильно.

– Хо! – воскликнул галерный командор Окропир – жилистый человечек с кривыми ногами и перекатывающимися под плащом мускулами. Веселые голубые глаза осмотрели рыцаря с ног до головы. Толстые губы командора раздвинулись в одобрительной ухмылке. – А ты молодец, сухопутный, ха! Клянусь сиськами морской хыгашки, молодец, ха! И блевал, ха, всего пару раз, ха! Годик, другой, и глядишь, возьму тебя на корму, овощи чистить, ха!

– Я польщен, командор.

– Поглядите на него, он польщен! Ха!

– Весьма, достопочтенный Окропир. – Зезва помолчал, проводил взглядом нескольких чаек, что с криками спикировали на скалившуюся пеной воду. – Что за люди гребцы? Каторжники?

– Каторжники? Ха, пленные!

– Пленные? – Зезва бросил взгляд на движущиеся в едином ритме спины, руки, весла. – Душевники?

Окропир подбоченился и заливчато захохотал, откинув назад черноволосую, с залысиной, голову. Затем пригнулся, сложил ладони трубочкой у рта и крикнул вниз:

– Эй, крысы, наш сухопутный гость принял вас за каторжников!

От оглушительного хохота гребцов у Зезвы заложило в ушах, он даже потряс головой. А командор Окропир между тем утирал слезы, выступившие на глазах.

– Охо-хо, господин рыцарь, охо-хо… Насмешил ты нас на славу, ха! Да чтоб я утонул! Неужели ты думал, что на королевском флоте на веслах сидят лиходеи да убийцы?

– По крайне мере, – буркнул Зезва, – их труд дешев.

– Дешев, сухопутный, очень даже! Но наша милостивая королева Ламира давно отменила труд каторжников на галерах. И знаешь, я этому очень рад, ха!

– Отрадно слышать.

– Отрадно? – Окропир сплюнул за борт. – Я – морской офицер и не хочу, чтобы во время боя на веслах у меня сидели изможденные доходяги. Никакого милосердия, только прагматизм, господин рыцарь. От свободных наемных гребцов пользы куда больше. И деревянный кляп им в зубы вставлять не нужно. Хотя, говорят, у Баррейна гребцы сплошь каторжные. Дохнут как мухи, ха!

– Сколько всего банок, командор?

– Тридцать, по три крысы на каждую.

– Понятно, – Зезва снова с любопытством воззрился на гребцов. – Девяносто гребцов, значит… А что за режим сейчас? Медленный ход?

– Прогулочный, ха! – Окропир снова сплюнул. – Знаешь, до сих пор не могу понять, какого хрена Мурман отправил тебя ко мне на борт…

– Я же объяснил, командор.

– Ха, объяснил, как же. Ладно. Смотри – мы сейчас идем экономным режимом. Видишь ведь – половина этих бездельников отдыхает. И в самом деле, куда спешить? Обычный дозор вдоль побережья, – Окропир в сердцах топнул ногой. – Скукотища, ха!

Зезва смотрел на гребцов. Действительно, все они были разделены на две части – носовую и кормовую, как пояснил Окропир. При экономном, или первом, режиме гребла только одна смена. Теперь работала носовая часть, гребцы же кормовой смены усиленно подкреплялись супом, бобами и пивом.

– Скукота, – повторил Окропир, уныло глядя на чаек. – И хоть бы один парус пробежал!

– Пробежал? – удивился Зезва.

– Ну, судно хоть бы прошло какое, ха!

Ныряльщик еще только привыкал ко всем этим морским словечкам и выражениям. Например, забить зуб означало бросить якорь, мыс не обходили, а обгребали, подводный камень на мелях звался тайник, а топтуном называли зыбь. Зезва запоминал старательно, но до сих пор часто становился в тупик, переспрашивая растерянно, что имел в виду комит или командор. И словно в подтверждение, Окропир указал на волны.

– Глянь, как жемчужатся!

– Кто жемчужится?

– Волны, сухопутный, волны!

– А-а-а… разве волны не пенятся?

– Пенится пиво! А волны жемчужатся!

– Понял, курвин корень, – Зезва улыбнулся. Окропир хохотнул, хлопнул его по плечу и хотел что-то сказать, но раздавшийся крик дозорного заставил его умолкнуть:

– Парус бежит, впереди по курсу!

Окропир подпрыгнул, хлопнул себя по ляжке, перемахнул через мужлук, и помчался на нос. Зезва бросился следом. По дороге командор отдавал приказы.

– Эй, бездельники, хватит жрать, третий режим, быстро, вашу мать хыгаш трахал! Но по очереди, кормовая и носовая банда бездельников, слышите?! Арбалеты – готовь! Шевелись, дармоеды!!

Заорали комиты, солдаты быстро заняли позиции, вокруг катапульт засуетились расчеты.

– Навались, все вместе!! О-па!

Дружно ухнув, кормовая смена гребцов ударила веслами по жемчужащейся воде. Старший комит расхаживал между банками, изредка покрикивая. Его помощник-рмен, усевшись перед гребцами, размеренно бил в барабан, сопровождая бой считалкой:

– Взяли, раз, пошел!

– Взяли, раз, пошел!

– Взяли, раз, пошел!

"Теона" быстро нагоняла неизвестный корабль. Уже были видны детали такелажа и косой треугольный парус на единственной мачте.

– Галера, идет под парусом, – хмуро сообщил Окропир, вглядываясь вперед. – Боевая! В мзумских водах, чтоб я утонул!

– Взяли, раз, пошел!

Зезва приставил ладонь ко лбу, пытаясь получше разглядеть убегавший корабль. По приказу Окропира, один из матросов принялся сигналить фонарем.

– Требуем остановиться? – прокричал Зезва.

– Требуем, ха! Вот только…

Подбежал рыжий комит, ударил себя в грудь кулаком.

– Задействуем носовых, командор? Уйдет, хыгаша кусок!

– Глупец, и загоним гребцов? Пшел вон!

Комит быстро склонился и умчался к гребцам.

– Кто же это у нас, – процедил Окропир. – такой храбрый на боевых галерах плавает чуть ли не возле Мчера, а?

– Неужели элигерец? – спросил Зезва. Мимо промчался арбалетчик с колчанами, полными стрел и болтов. Командор засмеялся.

– Наши северные друзья после Даугрема и протестов правительства несколько притаились. Но вот… эти!

Возглас вырвался из уст Окропира, когда парус на незнакомой галере исчез, на воду дружно опустились весла, и судно, развернувшись, пошло наперерез "Теоне".

– Сиськи хыгашки! – Окропир аж подскочил на месте. – Да нас атакуют, ха!

– Атакуют? – Зезва облизал губы и тут же сплюнул соленую, терпкую слюну. Порыв ветра сорвал с его головы капюшон. Ныряльщик поспешно нахлобучил его обратно.

– Тебе повезло, рыцарь. Первый морской бой, ха!

С вражеского судна доносились крики – там готовились к предстоящему сражению. Через несколько мгновений на мачте взвилось бело-зеленое знамя с изображением бородатого воина с поднятой рукой.

– Душевники, – словно сплюнул Окропир. Обернулся: – Щиты готовь, крысы, ха!

Галера мятежников росла с каждым ударом весел. Ветер бил прямо в лицо, и Зезва, схватившись за канат, не мог отвести глаз от маленьких фигурок, носящихся по палубе приближающегося корабля.

– Катапульты? – выкрикнул Окропир.

– Левые готовы, командор!

– Правые готовы, командор!

– Арбалеты?

– Готовы, командор!

– Смотреть в оба, гютфераны!

Окропир повернулся к Зезве.

– Держись возле меня, рыцарь из Горды. Помни – это тебе не с душевничьими бабами на сеновале резвиться – ставь ноги широко, упадешь и всё, сразу якорь в зад засунут. Понял, сухарь немоченый?

– Понял, – кивнул Зезва, ощупывая рукоять меча.

– Отлично, – серьезно кивнул Окропир. Командор поднял руку с мечом, указывая на вражеский корабль: – Комит, полный режим для атаки!! Зезва, за мной, к катапультам!

– Режим для атаки!! – рев комитов смешался с натужным уханьем гребцов. Удар весел по воде, и "Теона" удвоила скорость – это носовая смена присоединилась к кормовой.

– Взяли, раз…пошел!

– Взяли, раз…пошел!

– Взяли, раз…пошел!!

Уже были отчетливо видны лица мятежников, воздух потяжелел от смачных ругательств, которые обрушили друг на друга противники. Затем настал черед катапульт. Презрительная улыбка Окропира сменилась злобным оскалом, когда стрела с вражеского судна пробила надстройку над гальюном и пронзила насквозь одного из мзумских арбалетчиков. Дикий визг несчастного ударил по ушам. Зезва едва успел отскочить, когда огромная стрела с извивающимся на ней телом рухнула на палубу рядом с ним. Прикрывшись щитом, Ныряльщик бросился к солдату, тот вцепился ему в руку и прошептал, захлебываясь кровью:

– Больно…

И умер. Выругался Окропир. Радостные вопли с вражеской галеры.

Запели мзумские катапульты, и четыре стрелы обрушились на корабль мятежников. Радостные крики утихли, мгновенно сменившись жалобным воем. Окропир захохотал, и едва успел присесть под защиту щитов, затащив с собой и слегка опешившего Зезву. Свист вражеских стрел заставил их пригнуть головы еще сильнее. Несколько болтов пробили щиты насквозь, ранив троих. Зезва увидел прямо перед глазами хищно дрожащий наконечник, весь в щепах из продырявленного деревянного щита. Сдавленный стон слева заставил повернуть голову и тут же отпрянуть – прямо на Зезву смотрели уже мертвые глаза мзумского матроса. Стрела еще хищно подрагивала в черной от крови глазнице. Еще один харкнул красным, захрипел и повалился на палубу: болт пронзил щит, прошел под доспехом возле подмышки. Хлынула кровь. Зезва было дернулся к упавшему, но остановился, потому что матрос уже был мертв. Ныряльщик выругался. Курвова могила! Окропир немедленно заехал кулаком в бок сухопутному.

– Бой, ха! – проорал он в ухо Ныряльщику, затем, не поднимая головы: – Арбалеты, пуск!! Дальше по усмотрению, ха!! Еще чуть-чуть, крысы, еще немного… Держимся, ха!! Эй, дерьмо душевничье, готовь жопы, щас вам якорь вставим по уши, гютфераны сраные!!

Со стороны противника понеслись ответные оскорбления, в которых была упомянута мать Окропира, которую "весь Цум трахал кукурузой". Командор оскалил зубы в усмешке, подмигнул Зезве и в очередной раз велел не высовываться. Ныряльщик, впрочем, и не собирался. Новая стрела ударила так близко, что Зезва едва сдержался, чтобы не броситься назад, под защиту арбалетчиков. Но, конечно же, он остался на месте. Выбеги он из-под защиты щитов и фальшборта, и мятежники мгновенно превратят его в ежа. Поэтому Зезва лишь сильнее пригнулся под защитой щитов. Треск, истошный крик. Повернув голову, Зезва едва не опрокинулся на спину, но сохранил равновесие. Удар, еще один! Словно во сне Ныряльщик увидел, как катапультная стрела разносит в щепы фальшборт, разбрасывая вокруг обломки щитов. Ударяет прямо в то место, где нашло убежище несколько мзумских солдат. Один из моряков, взмахивает руками и валится прямо на Зезву. У него нет половины головы – стрела из катапульты снесла верхнюю часть черепа, словно нож отрезал кусок яблока. Ошметки теплого мозга и крови брызнули вокруг, часть этой страшной смеси угодила Зезве на грудь, капюшон и лицо. Задыхаясь, Ныряльщик смотрел, как уже мертвое тело мгновение стояло, покачиваясь. Два или три болта ударили труп в грудь, и наполовину обезглавленный моряк повалился на палубу. Окропир проорал, чтобы "все заткнули пасть и подтерли зад", а Зезва старательно вытирал одежду и лицо чуть трясущимися руками.

"Теона" упрямо шла на противника, два десятка солдат, соорудив маленькую черепаху из щитов, терпеливо прижимались к палубе. Гребцы не убавляли темп, орали комиты. Окропир на мгновение выглянул и тут же снова припал к палубе. Прошептал:

– Ты как, сухопутный?

– Почему мы не обстреляем их зажигательным стрелами, командор?

– Потому, господин рыцарь, что я не хочу спалить их. Гютфераны явно что-то везут такое этакое… Та-а-ак…. Ты готов?

Зезва кивнул, сжимая рукоять меча. Окропир ухмыльнулся, выдохнул воздух и вскочил на ноги, прикрываясь круглым щитом с изображением солнца. Потряс мечом в воздухе, заорал:

– Мзум и Ламира, крысы!! За мной – трави таран, трави!!

– Мзум и Ламира!! – взревели солнечники, и этот крик утонул в треске и грохоте – шпирон "Теоны" врезался в носовую часть вражеской галеры. – Трави таран!! Уоха-а-а-а!!

Зезва выскочил из-под защиты щитов. Мгновение, и он уже был среди атакующих морских пехотинцев Мзума. С новой силой засвистели болты – арбалетчики прикрывали солдат, которые с диким ревом ринулись на борт вражеской галеры, перебегая по гальюну "Теоны". Зезва споткнулся о что-то, когда оба судна резко дернулись, едва не опрокинулся навзничь, но какой-то моряк поддержал его. Сверкнул зубами в усмешке:

– Не зевай, сухарь!

Ныряльщик не успел поблагодарить. Сразу три вражеских матроса атаковали его, размахивая огромными кривыми тесаками. С трудом отбиваясь, Зезва отступил к фальшборту. Здесь к нему на помощь подоспело несколько солдат. Двоих душевников закололи, тела полетели в воду. Третий отскочил под защиту выросшей стены из щитов и копий, что прикрывала среднюю часть судна.

– Эй, Зезва!

Ныряльщик обернулся. Окропир кивнул ему, поднял меч над головой.

– Вперед, ха!

Мзумские арбалетчики дали новый залп, вынудив вражеских солдат отчаянно прикрываться щитами. Численное превосходство мзумцев постепенно давало о себе знать: мятежники не могли больше сдерживать натиск. Уже были слышны мольбы о пощаде. Когда же, пронзенный тремя мечами, пал офицер мятежников, уцелевшие стали бросать оружие и падать на колени с поднятыми над головой руками.

Окропиру понадобились всего две зуботычины и три грозных окрика, чтобы умерить кровожадность своих матросов. Вскоре солнечники уже хозяйничали на захваченной галере. По приказу командора на судно перебралась призовая команда. Сморщив лоб, Окропир заметил при этом, что пойдут теперь медленно, "крыс разделили же!". Разбившись на пары, солдаты брали трупы мятежников за ноги и руки и бросали за борт. Работали деловито, обмениваясь мрачными шутками. Вода смачно булькала, принимая жатву. Погибших солнечников было лишь пятеро – их тела перенесли на "Теону".

– Зезва, – позвал Окропир, глядя вниз, – ты только посмотри. Чтоб я утонул…

Ныряльщик быстро подошел к мачте, возле которой находился Окропир и тоже уставился вниз, на гребцов.

– Курвова могила! – выдавил из себя Зезва.

Гребцы мятежного судна понуро дрожали за веслами, скорчившись на балках. Вот один из них поднялся и, пошатываясь и гремя цепью, окунул голову в одну из многочисленных бочек с водой, стоявших вдоль всей куршеи. Здесь же валялся труп комита с выпученными глазами и неестественно вывернутой, обмотанной железной цепью шеей. Гребец долго не вытаскивал головы. Слишком долго. Невозможно долго для человека. Наконец, голова появилась вновь, гребец бросил наверх равнодушный взгляд и обессилено уселся на банку. Руки и ноги с перепонками между пальцами дрожали. Чешуя, покрывававшая все тело гребца, когда-то блестящая и яркая, теперь тускло белела, вся в грязи и сероватых подтеках. Зезва еще раз глубоко вздохнул. Хыгаши, морской народ!

– Сиськи хыгашки… – пробормотал Окропир, растерянно оглядывая равнодушных, изнуренных морелюдов.

Тот самый гребец-хыгаш, что освежался в бочке с водой, поднял голову. Безволосое бледное лицо с копной засаленных зеленоватых волос обратилось ко мзумцам. Синие глаза, похожие на два бездонных колодца, вдруг прищурились. Морелюд что-то гортанно сказал. Мгновение, и несколько десятков таких же синих глаза воззрилось наверх. Зезве почему-то стало не по себе от этого единого взгляда, словно на него смотрело не пятьдесят изнужденных рабов-хыгашей, а одно единое, морское, многоглазое существо…

– Знаешь их язык, сухопутный?

Зезва покачал головой. И тут хыгаш громко произнес с певучим акцентом:

– Если вы хотите посадить нас на весла на другом корабле, лучше убейте сразу, человеки. Мы не пойдем.

– Мы… курвин корень, – Ныряльщик вдруг спрыгнул вниз, не обращая внимания на предостерегающий крик Окропира, остановился прямо возле говорившего гребца. – Какие еще весла? Вы свободны, дуб мне в зад!

Морелюд взглянул в глаза человеку. Затем протянул руку.

– Меня зовут Марен, человек. Пусть божественные воды осветят твой путь.

– Э… благодарю, достопочтенный Марен…. Я – Зезва, рыцарь из Горды.

Хыгаш вздрогнул, отступил на шаг. Звякнула цепь. Слегка опешивший Зезва выдержал еще один долгий взгляд бездонных синих глаз. Другие хыгаши дребезжали цепями, шептались. Большинство поднялось на ноги, но многие просто лежали или сидели на своих банках, не в силах пошевелиться. У двоих или троих был совершенно обессиленный вид. А еще в трюме пахло протухшей рыбой. Вздрогнув, Зезва понял, что запах был вовсе не гниющей рыбы.

Сверху доносились требовательные крики Окропира. Зезва наконец махнул командору рукой:

– Пришли людей с молотом, нужно посбивать цепи! Что?

– Оглох, сухопутный?! Знаешь, что мы нашли на корме? Лови!

Зезва поймал сверкнувший круглый предмет. Разжал ладонь. Монета.

– Вот что вы искали, человеки.

Голос Марена заставил Зезву оторваться от рассматривания серебряного роина. Он опять взглянул хыгашу в глаза и долго молчал. Наконец, сунул монету за пазуху, отвернулся и принялся наблюдать, как несколько солдат, опасливо косясь на приободрившихся морелюдов, сбивают цепи с рук и ног хыгашей. Снова вытащив серебряный роин, Зезва еще раз осмотрел его со всех сторон и даже попробовал на зуб.

– Почти как настоящий, Зезва из Горды. Тут много этих монет, мы грузили.

Потиравший запястья Марен устало уселся на банку.

– Вы не сможете проплыть и полета стрелы, морелюды, – тихо сказал Зезва, не сводя глаз с монеты. – Доставим вас в Цум, там лекари окажут всестороннюю помощь…

– Человековские лекари? – улыбка хыгаша словно озарила бледное лицо ярким светом. – Что может осчастливить нас больше… Рыба есть?

– Что? – опешил Зезва.

– Брось ты свою монету. Рыба есть, спрашиваю? Мы умираем с голоду. А потом уже можете устраивать допрос.

Сверху донесся хохот Окропира. Как видно, командор оценил шутку.

Светлоокая Ламира, повелительница Мзума, участливо наблюдала за низеньким человечком в купеческом плаще с вышивкой артели суконщиков, который неуклюже склонился перед ней в поклоне. Лучи весеннего солнца весело играли на стенах зала приемов дворца гамгеона Вожа Красеня. Несколько десятков Телохранителей застыло вдоль стен, арбалетчики дежурили возле окон, а рядом с восседавшей на троне королевой застыло в готовности еще шестеро вооруженных солдат. Они не сводили колючих взглядов со скрючившегося в поклоне человека в плаще с зеленой вышивкой. Здесь же находилось еще двое: придворный чародей Ваадж и Цумский гамгеон Вож Красень.

– Милейший господин Зелон! – Искренняя приязнь играла в зеленых глазах королевы. – Я всегда рада видеть представителя города и славного мзумского купечества.

Ваадж и Вож Красень переглянулись. Чародей скрыл презрительную улыбку.

– Ваше королевское величество, – посетитель по имени Кир Зелон выпрямился и почтительно воззрился на королеву, мня в руках купеческую шапку. – От лица купечества, выборных представителей артелей и торговых рядов Цума, я хотел бы выразить наше глубочайшее почтение и… и… – Кир запнулся, выдохнул воздух и принялся утирать пот с лица извлеченным из рукава белоснежным платком из арранского шелка. При этом куцая бородка Кира Зелона слегка дрожала, бледность залила впалые щеки, а голубые глаза что-то усиленно искали на каменном полу. Ламира улыбнулась.