Текст книги "Нити жизни (СИ)"
Автор книги: Эль де Море
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Несколько секунд спустя, набравшись сил, я озвучила:
– Я не хочу лежать и гнить в Земле, не смотря на религию. Я не потерплю, чтоб какие-то мерзкие черви ползали по мне и объедали мою плоть. Даже, если исходить из того, что я буду трупом, и ничего не буду чувствовать, от одной мысли уже сейчас тошно становится. Нет, вы только представьте, что я – завтрак, обед и ужин для червей, бактерий и прочей паро-клеточной гадости. Фу. Мерзость. Нет, уж! Я не хочу. Нет. Я настоятельно требую, чтобы вы меня кремировали. Вы же не хотите, чтоб после смерти я осталась, и в виде призрака пугала бы вас всю оставшуюся жизнь!?
– Полина! – мать пробивает меня насквозь своим исстрадавшимся взглядом.
Вот, опять слёзы. А что я такого сказала? Выразила последнюю волю.
– Я же… – начала я, но меня оборвали.
– Не смей даже! Поняла?! Я запрещаю! – громогласно приказала она.
Больше никто так и не проронил ни слова.
В палату постучали и вошли: санитары и операционная сестра.
– Пора. Вы готовы? – сказала та.
– Нет, – ответила я. – Перенесем?
Она, не оценив моего расположения духа, сразу поторопила всех за дверь.
– Можете дать одну минуту? – донесся голос Нейла.
Операционная сестра с резонным недоумением, изучив его с ног до головы и подумав о чем-то своём, поинтересовалась:
– Обсудить позже нельзя?
– Мне надо сейчас.
Скривив половинку рта, она выдала:
– Но – только одну.
И с пугающей оперативностью оставила нас наедине.
Нейл, как-то странно посмотрел на меня, а потом, сглотнув слюну – наклонился. Его взгляд столкнулся с моим.
Я изогнула бровь:
– Не советую делать то, о чем потом пожалеешь.
– Я не…
– О'кей. По-другому: не делай то, о чем пожалею я, а бумерангом – ты.
– Почему?
– Ну, давай разъясню: я та, у которой нет свободы, и да, – я жажду глотка воли. Но, это – совсем не то и я совсем не та.
Он бессильно сжал кулаки:
– Я бы умер за тебя.
– Не глупи, – я дернула его за штанину. – Никто не должен умирать за кого-то другого. Я это поняла. У каждого из нас свой срок.
Он едва кивнул. Его губы склонились к моей щеке прежде, чем я успела вычислить, что за нами отварилась дверь.
Кое-кто заинтересовано уставился на Нейла, а он, оторвавшись от меня – оглянулся. Теперь они уставились друг на друга.
– Человек с портрета, – сказал Нейл.
Оппонент, стоящий перед ним, естественно не разгадал, что имел в виду незнакомый парень. Но, вот Нейл-то догадался, кто прибывает у меня в голове. И приблизив своё лицо к моему лицу, торжественно заявил:
– У тебя и, правда, хреновый вкус!
– Пожалуй, что так, – согласилась я, наслаждаясь каждым поворотом этой сценки.
– Ну, я благословляю тебя.
Я залилась веселым хихиканьем.
Нейл двинул из палаты. Потом, остановившись напротив моего врача, кинул в него острую реплику:
– Чтобы не случилось, не позволяй ей умереть!
Тот же, проводив его бестрепетным взглядом, подступил ко мне.
– Доктор, – обратилась я, – человечество сходит с ума!
В следующую секунду меня повезли в операционную.
Вслед за скрывающейся каталкой в проходе операционной, мама, перекрестившись, проговорила:
– Господи, спаси, сохрани, да помоги нам!
Операционная.
Свет в глаза. Чужие голоса. Шоу экипировок и масок. Вокруг команда лекарей и ассистентов, облепивших меня, как стая хищных птиц-падальщиков.
Но он тоже здесь. И я смотрю на него – втихаря разглядывая и улыбаясь от лёгкой радости, что он рядом.
Мне вводят ряд препаратов, проделывая последние приготовления.
И пока я еще в сознании, я решаю немного поговорить.
– Знаете, – обращаюсь к маске со знакомыми глазами. – Это плохая идея позволять моим родственникам топтаться под дверями.
– Сюда им нельзя, – отвечает «маска», как будто, я глупенькая и сама не понимаю этого.
– Вы не поняли, – повторяю я, – их даже в больницу пускать было не надо! Так что,
если со мной что-то случится, вы – труп.
– Этого никто не допустит, – в разговор влез «светило» медицины. Я тут же укорила его достопочтенность:
– А подслушивать нехорошо!
Он по-доброму ухмыльнулся:
– Больше двух говорят вслух!
«Ну что ж, замечательно!» – подумала я и ляпнула:
– Может, вы все выйдите?!
По комнате послышались дружные глухие смешки.
– Вот приведем тебя в порядок и вместе отсюда выйдем, – он твердо возразил.
На что я, скаля ему зубы, трелью пропела:
– Удача приходит и сидит на моем плече, разговаривает со мной. Я ей верю, хотя, чаще она попросту со мной играется.
Он вовсе не удивился. И молча, отступил на шаг, уступая место анестезиологу.
Руки в перчатках рутинно выровняли мне локтевой сгиб, подложив под него специальный валик. На руку выше места пункции наложили венозный жгут.
– Сожми и разожми пальцы кисти, – отдал указ прокуренный бас.
Я не успела испугаться, как мне стандартно пунктировали периферическую вену, и начался мониторинг работы моего сердца и дыхания.
Следом подогнали и подключили наркозный аппарат.
С полным изнеможением я оглядела то, что позволял узреть лежачий взгляд. Призадумалась, а затем, словно со стороны, я услышала, как произношу:
– Знаете, а всё это место – Титаник, а люди в нем – пассажиры. Вопрос лишь в одном, кого найдут в списках выживших?
Сразу же почувствовала на себе мощные, гипнотические и расчетливые взгляды без эмоционально настроенных медиков. Они уже переключились в стадию роботов, точно знающих, что будут делать и в какой последовательности.
Голос у меня дрогнул, я приостановилась, чтобы оправиться. Опустила веки и ухватилась за шелковую ниточку, ведущую к самообладанию, закончила:
– Как думаете, я там окажусь?
Ответ дал Итан Миллер, оттянув маску и широко улыбнувшись:
– Ты будешь в первой строке этого списка!
Я скорчила ему рожицу, показывая, что у него на этот счет преумножен энтузиазм.
После этого, анестезиолог поднёс к моему лицу пластиковую маску и попросил спокойно дышать через неё. Это был ингаляционный наркоз. И я знала, что выключусь примерно через одну-две минуты. Однако, наряду с этим, упорно продолжала генерировать великие идеи, как обмануть действие препарата и под шумок уползти отсюда. Но, иммунитет не вырабатывался, и я плавно впадала в состояние опьянения. Всё отчетливее ощущая, как изменяется – сознание, пульс, дыхание, состояние фокусировки зрачков, тонус и чувствительность мышц, общие рефлексы.
И теряя ориентацию в окружающей обстановке, находясь в дремотном состоянии, я уловила телепатически.
– Оставайтесь со мной, Полина, – настойчиво повторил Итан. – Ставь на жизнь.
«Конечно», – прошептала я, поглотив слова в себя.
Потом всё вокруг озарила яркая белая вспышка и наступила кромешная тьма.
Я провалилась под общим наркозом в глубокий сон, без сновидений…
19 Такие люди, как мы – в вечной борьбе с самими собой
Со сбитым с резкости взглядом, вяло шевелящимися конечностями и подсоединенной дыхательной трубкой, я пробудилась и попыталась идентифицировать местонахождение своего тела. Невероятно. Но, оказалось, оно в палате интенсивной терапии, а не в морге или гробу, как я ожидала.
Чувствовала я себя жутко неприятно и дискомфортно, першило и точило в горле, мучила жажда.
Над моей головой сразу возникло лицо, состоящее: из двух точек, дуг, одного ромба и какого-то странно кривого прямоугольника. Приглядевшись, поняла, что этот набор черт принадлежит операционной сестре, которая все время караулила меня, наблюдая за давлением, пульсом и температурой тела.
Мне показалось или её рот задвигался? Нет, не показалось. Голос прозвучал для меня глухо, но порядком воспринимаемо:
– Ты очнулась после операции. Сейчас ты дышишь через аппарат, поскольку после наркоза была слишком слаба, чтобы дышать самостоятельно. С ним ты не можешь разговаривать. На вопросы отвечай кивками. Один кивок – это да, два кивка – это нет. Понятно?
Вопрос – за кого она меня держит?! Мне вроде, как операцию не на мозгах делали, чтоб сомневаться в моих умственных способностях и смотреть так, словно я умственно отсталая.
– Ты слышишь меня? – повторила она, заметив нулевую реакцию.
Я легонько кивнула.
– Ощущения сухости во рту, першит в гортани? – она замолчала, оставляя время для кивка.
Я её этим удостоила.
– Это временное ощущение, пройдет после извлечения аппарата. Относись к этому спокойно, старайся ровно дышать.
Я сузила глаза, думая – сама-то пробовала?! Она сделала вид, что её это не впечатлило, и продолжила допрос.
– Небольшая пульсация боли в области груди и разных частях тела?
Мах головой. И – очередная галка в дневник наблюдения.
– Характерное ощущение, не волнуйся. Тебе дают обезболивающее средство, при необходимости дозу увеличат.
Она отложила бумаги и склонилась надо мной. Я прикинула, что может мне, стоит уже начать паниковать, как красной шапочке при сером волке?
– Сейчас я отсоединю устройство, – сообщила она, – старайся глубоко дышать, но с медленным вдыханием воздуха.
Я моргнула. Почувствовала, как выдрали трубку и нацепили канюлю на корпус носа. Самостоятельно задышала. И вот загвоздка – не помню, что случилось после.
Усталость. Слабость. Тяжесть век.
Хлоп. Хлоп.
Шум в ушах и голове.
Спутанность сознания.
Пелена перед глазами. Расплывчатые очертания предметов.
– Где я? – хрипит мой голос, но я говорю.
– Всё в порядке. Успокойся. Видишь меня? – говорит мягко женский голос.
– Мари?!
– Да, я.
– Что со мной? – боль в гортани.
– Всё хорошо.
– Я ничего не помню, что случилось?
– Упало давление, но не беспокойся, сейчас всё нормализовалось.
– Я ватная и сонная, – шепча, я жалуюсь.
– Это последствия общей анестезии, пройдет в течение суток. Я рядом, как и врач – буду дежурить круглосуточно, так что, скучать не позволю!
– Ободряюще… – протянула я и меня начало рвать.
Мария экстренно, но аккуратно повернула мне голову на бок, ко рту подставила лоток. Мне было неудобно, и она, сообразив, тут же заменила его на полотенце. Я пыталась остановиться, но тщетно.
– Не сдерживайся, – сказала она, поглаживая мою спину, – я всё уберу.
Когда желудок прекратил извержение, она помогла удалить из полости рта остатки рвотной массы и протерла мои губы влажным тампоном.
Мне было отвратительно и внутри всё клокотало от беспомощности.
Через три часа, при затекших конечностях и постоянных обжимок с тарой, куда я отхаркивала мокроту, я попросила помочь мне поменять положение.
– Так удобно? – поинтересовалась сиделка, поднимая головной конец функциональной кровати.
– Вполне, спасибо.
– Хорошо. – Она закрепила механизм.
Тут я обнаружила, что могу уверенно двигать руками и ногами. И подумала – приятно быть способной хоть на какие-то действия, без посторонних вмешательств.
– Мари, а у тебя есть зеркало? – спросила я, любуясь отекшими и слегка посиневшими пальцами. Это часть жидкости из кровеносных сосудов перешла в ткани, а, следовательно – отеки под глазами должны быть еще хуже.
Она отрицательно покачала головой:
– С собой нет, но я могу принести позже.
– Я очень страшная, да?
– Ты видела нашу операционную сестру?
Я утвердительно кивнула. Ч-ч-ерт! – уже привычка.
– Тогда, о чем речь?!
Я засмеялась, но издала лишь хриплый стон, больше похожий на скрип ржавых петель. И тут же, умолкла – стало больно.
– Осторожно, – заметила моя собеседница, – пока рановато.
Я откашлялась, в голосе прозвучал досадный фатализм:
– Поздновато-то не будет?
– Знаешь, милочка, я такие разговоры не терплю! – Вид у неё стал серьезным, но глаза по-прежнему горели детским азартом. – Будешь так говорить, отшлепаю по попе!
Я хило улыбнулась и уставилась в пустоту. И как-то, незаметно сомкнула глаза, словно меня куда-то призвали. Провалилась.
– Я уснула? – спросила я, приподнявшись от подушки.
Сидевшая на стуле – Мари, тоже поднялась, чуть заметно зевнув:
– Ага.
– В этом-то шуме?! – сказала я, намекая на пикающие аппараты.
– Снотворное.
– И чем меня еще накачивают? – я выгнула бровь.
– Всем необходимым. – Она улыбнулась.
В помещении потрескивали лампы освещения. За окном была темень.
Я помрачнела:
– Сколько времени?
Она ответила сразу:
– Почти десять, хочешь немного попить?
– Да, то есть, я хотела бы для начала узнать, мои родители здесь?
– Силами медперсонала, – она подмигнула мне, – их отправили по домам.
Я выдохнула:
– Славу богу! Можно мне воды?!
Она куда-то упорхнула и, вернувшись, протянула мне бутылочку с дозатором.
– Вот, спасибо, – сказала я, сделав пару маленьких глотков.
– Хочешь, я могу почитать тебе? – поинтересовалась она, принимая из моих рук сосуд.
Я с сомнением покачала головой: грудь горела, обжигая изнутри, на мне, словно рвались – то плоть, то кости.
– Помоги, пожалуйста, мне лечь, – прошептала я.
Приведя кровать в горизонтальное положение, Мари задержалась надо мной, потому что, я уцепилась за полу её спецформы.
– Кажется… – я начала тяжело дышать, – моя история окончится именно здесь и именно так.
Из какого-то подземелья вмиг донесся укорительный протест: – Придумай что-нибудь другое!
В конце чего, послышались шаги, и я стала ждать, когда их обладатель ко мне подойдет. Но…
Мир стремительно потемнел.
Моё повторное пробуждение началось рано утром следующего дня. Я проснулась, потому, что у меня страшно затекла шея, и стало гудеть в ушах. Но мертвые ведь не ощущают ничего? Тогда?! Я подозрительно открыла один глаз, затем принужденно, для четкости – другой. И уже с обоими широко распахнутыми очами, я обнаружила себя в стационарном отделении.
– Привет, – сказал доктор И. – Как спалось? – улыбнулся.
Я подняла брови:
– Я что, не умерла?!
– Это при стабильности-то состояния? – хмыкнул он.
– Так, я – жива?!
– Жива, насколько жив я.
Я цокнула языком, вздернула голову и проскрежетала:
– У моего сердца «черный юмор»…
– Сильный дух искал себе трудности, чтоб убедиться в том, что он силен, – деловито изрек И.М.
– Вот, только, давайте без ваших проповедей. Переключитесь в режим врача.
Он повиновался:
– Всего лишь подъем температуры, обусловленный раной и реакцией организма. Сейчас держится на 38.2, но постепенно снизится.
– «Всего лишь…» – процитировала я, помассировав виски.
– Поболтаем?! – он уселся на край палатной кровати. – Жалобы?
Я сощурила глаза:
– Одна – сползите отсюда.
– Отклонено! – сказал он и сделал вид, что поудобнее устраивается.
– Да, вы просто хам.
– Учусь у мастеров.
– И наглец, к тому же.
Он сел ко мне вполоборота и улыбчиво дернул уголком рта, но я покачала головой.
– Кожа и видимые слизистые обычной окраски, – он стал вслух заполнять журнал состояния: переводя глаза от меня к аппаратам. – Дыхание везикулярное, хрипов нет; тоны сердца ритмичные – семьдесят три удара в минуту; Язык? – он наставил на меня автоматическую ручку.
Я высунула и показала.
– Так… язык влажный, чистый, – зафиксировал он.
И тут я решила его подколоть:
– А вкусовые качества тоже снимать будете?
У него глаза по-мальчишески вспыхнули.
– Так будете или нет?! – я поспешила хулиганским тоном повторить, пока он не отошел от этого эффекта.
– Нет, – ровно ответил он, к моему разочарованию. – Это лишняя информация.
– Ну, как хотите, что дальше?
– На сегодня всё, – его рука ласково потрепала мою макушку, – отдыхай.
Я застонала от возмущения:
– Знаете ли… Вы просто…
Он открыл дверь и обернулся ко мне:
– Назначение: режим палатный!
Я нахмурилась. И подумала – чем бы запульнуть ему вслед.
Таким образом, утро закончилось хуже некуда.
– У тебя усталый вид, – шептала мама, сидя неподалеку от больничной койки, и убаюкивала меня своим голоском.
– Да? А я не заметила, я то и делаю, что сплю.
– Врачи говорят, что послеоперационный период протекает благоприятно.
«И как она может судить по прошествии всего-то трех дней!» – я мысленно поражалась.
– Да? Раньше некоторые утверждали, что Земля плоская и покоится на трех китах, а те на черепахе… – враждебно отсалютовала я. – Вот и верь людям.
– Хочешь дольку киви? – с полной невинностью мать ушла от выпада.
– Нет, спасибо, как-то не лезет в меня еда.
– Это естественно, что вначале аппетит понижен, но постепенно нормализуется. Тебе сейчас необходимы: фрукты, овощи, злаки. Кусочек?
– Мам, – возмутилась я, набирая воздух. – Пойми, я не могу! Меня и так, прошлые ночи и дни, только тошнит, грудь болит, голова трещит. И единственное, что я сейчас желаю – это впасть в стазис, а не напихаться едой, чтоб через два часа снова развлекаться рвотными позывами. Уж, извини, но есть, я не буду и точка!
Раздался тяжелый вздох и последовало:
– Так нельзя, немного, но поесть необходимо.
«Я что, на инопланетном языке разговариваю?!», – подумала.
Она отставляет тарелку и открывает коробочку с пудингом, зачерпывает кремовую массу и подносит ко мне ложечку:
– Открой ротик?
Ну, что сделаешь, когда такая забота?!
– Давай, не отвяжешься же! – буркнула я и протолкнула в себя шоколадную груду.
– Вот умница, – похвалила она меня, как грудничка, слопавшего детскую смесь и, не отрыгнув её. По-другому и не опишешь.
Я уже начала покорно настраиваться к пыткам едой, но ровно до тех пор, как:
– Ну, здравствуйте, – приветливо зазвенел голос, и лицо с улыбкой ввалилось в дверь.
– Мари! – чуть ли не вскрикнула я, посылая глазами сигнально-спасительные огни.
И тут же прикинула – интересно, с её смешком на мою реакцию, можно рассчитывать на помощь?
– Как вы тут?
– Мы нормально, – отозвалась я, и наигранно отчаянно застонала: – а вот я – не совсем.
– Потерпи, – сказала она, нагрянув над моей рукой, и в мгновение ока вколола мне что-то в вену.
– Ай… – мой вопль разнесся по палате. – Что такое больно колючее? Десерт? Добавка к ужину?
– Прости, это не от укола. Это лекарство, скоро пройдет.
– Ага, все вы так говорите, – надулась я, сжав локоть и потирая руку выше локтя. Сама же ничего уже не ощущала.
Она виновато улыбнулась.
Я, притворно выказывая возмущение, уставилась на неё, стараясь в полной мере продемонстрировать – «обиженных и оскорбленных».
– Что? Настолько больно?
– Да…
Серьезно озабоченным видом она начала размышлять:
– Странно, но уже должно было…
Я коварно растянула рот.
– Прикалываешься?
– Ага.
Действительно, хотелось мне просто подурачиться и забыть обо всём, окунуться в нирвану беззаботности. Потому, что иногда, это необходимо, как воздух, когда постоянно что-то давит и скребет в душе. А смех – всегда срабатывает, пока мы живы.
Вечером меня опять тошнило, и остатки пищи были с кровавыми пометками.
Шли недели, а вместе с ними и я, зачастую отставая днями. Моё время превратилось в крутящийся шар, повторяющий одни и те же движения.
Медперсонал постоянно мелькал перед глазами: следил за пульсом и давлением, брал анализы крови, делал перевязки, ЭКГ. Я сбилась со счета, сколько новых лиц я повидала за этот временной отрезок. Под контролем я упорно проделывала ингаляции и дыхательные упражнения для грудной клетки, которые назначали выполнять каждые два часа. Набор препаратов стал меньше и теперь мне их не кололи, а я их глотала: по три раза в день, горстями.
И в какой-то момент я поняла, что мне не выбраться из этой кабалы.
Мышечные спазмы и зуд в области ран терзали двадцать четыре часа в сутки. И не дай бог, я не сдержу чих, тогда всё, только выть, как волчара на луну. Просыпалась по ночам в поту, несмотря на то, что температура была нормальной, я хваталась за грудь, боясь, что грудина расползется, хоть меня и заверяли, что сшита я надежно. Но боли усилились и мне снова стали вкалывать обезболивающие. И всё же, мышечный ком в моей груди продолжал работать, а значит, я опять придавалась лишним опасениям.
И вот, на четвертой неделе реабилитационного периода, в отличие от многих других пробуждений, на сей раз дурного предчувствия у меня не возникло.
И в пятницу, на закате недели, дренажи были удалены, а еще через восемь дней – сняли швы. Раны зажили первичным натяжением.
«Чудо или замаскированные замыслы недуга?» – размышляла я в кабинете Итана Миллера.
– Несомненно, она продолжает лечение в кардиохирургическом отделении, – говорил он, отвечая на вопросы моих родителей.
– Ты о чем-то хочешь спросить? – воззвал его голос, заметив мою рассеянность и безмолвное движение губами.
– Да так, вот прикидываю, чем всё окончится-то? – сокрушенно заявляю я. Как в слёзной драме или тупой комедии, я склоняюсь к драме, а у вас какой вариант?
Он проигнорировал. Я так и знала.
– У вас еще есть вопросы? – обратился к моим родным.
Я уставилась в окно, решив пока не донимать его, и дать вдоволь профессионально побубнить.
– Что насчет нагрузок? – спросила мама.
– Естественно, физическая активность умеренная, избегать чрезмерных нагрузок.
И вот тут в мозгу щелкнуло, и я подчеркнуто медленно прокурлыкала:
– А как насчет с-е-к-с-а?
Цепкий пристальный взгляд:
– Если сможешь пройти триста метров со средней скоростью на беговой дорожке во время нагрузочного теста или подняться на один этаж без одышки, боли в груди, или слабости, то, пожалуйста. Половой акт возможен.
Я растянулась в улыбке до ушей. Значит, условие? Ну, ладно. Ха-ха. И хохот мой наполнил всё пространство. Не будем упоминать лица родителей, но, что в этом такого? Я же взрослая девочка… всякие мысли в голове роятся, особенно, в присутствие того, к кому у меня чувства, а шокировать людей – я вообще обожаю.
– Полина?! – вопрошает мать, явно не то, подумав… или то. Три ха-ха!
Прикидываться дурочкой у меня всегда выходило, я говорю:
– Просто интересно. Нет, ну, а что такого-то? Ведь, это атрибут человеческой жизни, в конце концов-то, вам ли не знать?
Моя мама стала пунцовой от смущения, как нашкодивший подросток.
И я порадовалась, что из-за моей ограниченной жизни, так сказать, мораль о сексе мне не читали, как другим детишкам «+ 16». Но, сейчас вполне могут, не знаю, но веселит меня это здорово.
Папа откашлялся, принимая невозмутимый вид. До меня дошло, что он понимал разговор с самого начала. Да, его английский стал за это время поразительно многообещающим. Но наигранное выражение, нечто в духе: «мол – это так, но я не знаю, о чем ты сейчас говоришь, и не признаюсь» – заставляют меня ехидно подхихикивать.
– Может, у тебя и кандидат на это имеется? – вдруг обрела мама голос. – Ну, что скажешь?
Я подавилась очередным шарообразным комком смеха. «Блин, ну, как сказать, – подумала я, скосив глаза на представителя фанатов белых хламид. – Может и так…».
– Не знаю, возможно, ли это, – фыркнула я, отбиваясь, – хотя… – Я играла в переглядки: то наставляя глаза на некую персону, то загадочно вращая ими по комнате в поисках чего-то незримого.
– Ушам своим не верю. Что ты несешь?! Что о тебе подумают, – перешла мама на русский язык, помотав головушкой. Она не была зла, просто не понимала, зачем я играю с такими вещами.
– Ладно, – закончил конференцию папа, хлопнув себя по коленям, – пора и честь знать.
Далее, он пожал руку врачу, мама кивнула, и они покинули помещение. Я же, задержавшись, сложив руки за спину и привалившись к двери – ладошками защелкнула её, а затем чинно произнесла:
– Ну, вы-то поняли, что я вполне серьезна?!
Ответа дожидаться не стала и в приподнятом настроении, гордо вскинув голову, ровной походкой выпорхнула за дверь. Кинула его с этой репликой одного. Пусть поразмышляет. Моя маленькая месть, какая никакая, а всё же – реванш за прошлый раз.
Наступало лето, принося с собой свет, тепло и целый водоворот событий.
Ночь с четверга на пятницу. Я в койке. Окно настежь. Духота в воздухе и в сумерках клубится лунный свет. Еще час – я двинусь по фазе.
Раннее утро субботы. Я в шезлонге. Нога на ногу, спиной к тени, лицом к солнцу – загораю.
Мысли ворочаются в моей голове и не дают по-настоящему забыться дремотой. Я вселяю в себя оптимизм: лето – это духота и пот; пляжи – это окурки в песке и инфекции в воде; парки – это клещи, собаки, пустые бутылки, затушенные костры от барбекю и бомжи по скамейкам; гулять вечером – цеплять маньяков и кретинов, мнящих себя в роли донжуанов и казанов; танцевать – стоптать все ноги и приползти домой с мозолями, упасть штабелем в кровать; колесо обозрения – идеальное место для преступления; прогулка на катере – качка, нос в пакете и желудок на изнанку, в довершение, можно утопиться; езда на велосипеде – слетевшая цепь, яма с крапивой, полет на асфальт, разбитые коленки; дача – шмели летают, стрекозы жужжат, а ночью гигантские мотыльки и надоедливые комары.
– Привет, – сказал Нейл, разглядывая меня с высоты своего роста.
Я удостоила его мимолетным взглядом:
– Скройся!
– Вижу, что меня тут ждали! – ухмыльнулся он.
Я сдвинула солнечные очки на кончик носа, и широко растянув рот в язвительной дуге, послала ему следующее:
– Добро пожаловать в клуб неудачников! Взнос за членство – болезнь средней тяжести, деятельность клуба – донимать всех без исключения, правило – никаких правил!
Он запрокинул горло и расхохотался, но за громким смехом последовал сухой кашель.
– Вот скажи, как можно умудриться заработать ремиссию в теплое время года?
– А… – протянул он, уставившись на лежак, стоявший в метре от меня. – Я просто решил, что тебе будет скучновато, – самоуверенно заявил он и подтащил деревянную опору ко мне. – А я джентльмен, – сказал и наставил на меня лукавые гляделки.
– И поэтому, ты жил в «холодильнике», вместе с арктическими пингвинами? – Я откровенно над ним потешалась.
Обе его щеки расцвели улыбкой. Он довольный бухнулся в шезлонг, заложив руки за голову.
Я не могла не поинтересоваться:
– Кто дает тебе пилюли счастья? Я тоже хочу!
– Спроси у своего доктора… – Отколол он, что вопросы у меня кончились сами собой. Слова набили оскомину. Он играл с огнем.
– Он не мой… – буркнула я, упрятав глаза за темные стекла.
Повисло молчание.
– Слушай… – начал он.
– Заткнись!
– Но, это что-то важное.
– Заткнись!!! – громко сказала я, давая намек, что посылаю далеко и надолго.
Он застонал от возмущения:
– Ты просто младенец, обижающийся на мелочи!
У меня дух захватило. У него природный дар доводить меня до точки кипения за секунды. Я села и начала говорить:
– А вот, что думаю я: вместо того, чтоб заниматься своими делами, торчишь тут за какими-то надобностями и злишь меня. Иди, – гаркнула я, – соблюдай свой постельный режим! Он зашевелился. Я стала надеяться, что победила в этом раунде. Но, не тут-то было. Он лишь перевалился на бок, чтоб лучше лицезреть моё опаленное яростью лицо.
– Знаешь, я никогда не любил азартные игры, потому, что они затягивают. Но в то, с чем играешь ты, я буду «играть» без правил и до победы.
Его слова я оставила без ответа. Сделала вид, что не знаю, о чем он. Но я знала. В этом-то и дело. Зачем нам это?
Жизнь – странная штука. Она обделяет нас, унижает, ставит на колени, отбирает последнее, но, даже заперев нас в водовороте отчаяния, посылает тех, кто протягивает нам руки помощи. И пусть у этих людей свои мотивы, методы и способы, но те, кому мы, действительно, не безразличны – всем этим вытаскивают нас, побуждая сбросить свою «старую кожу», и толкают к новой жизни. Итак, мы делаем свои первые широкие шаги на пути к «Раю», не смотря на маленькие ножки.
– Почему ты решил со мной познакомиться? – спросила я вдруг, после промежутка, за который я успела погрузиться в себя, а Нейл наковырять камушков и пометать их до борта здания.
– Насколько помнится – это ты предложила, а я согласился.
Я резко дернула головой:
– Нет, раньше.
Он задумчиво произнес:
– В сети?
– Да, – спокойно ответила я.
– Тебе многие писали, считай, что не прошел мимо.
– А по-честному?
– По-честному, – в его голосе прозвучала некая угрюмость, – тебе знать не надобно, – сказал он и запрокинул голову к лившемуся на нас свету.
Я последовала его примеру и откинула спину на лежак:
– Ты действительно – идиот!
– Почему это еще? – встрепенулся он, как ретивый конь.
– Вот, поэтому-то и идиот, раз понять не можешь! – язвительно выпалила я.
– Что-то я не…
– И поэтому тоже! – быстро перебила я, оборвав его.
Пара глаз с полным заторможенным видом была обращена на меня.
«Да! Мой организм послал неплановых «засланных казачков» в виде месячных и я зла, как стая волков, а тут еще и он, со своим покрывалом тайного противостояния» – отразил мой мозг, но рот, решив, что это уж слишком интимно – деликатно промолчал.
– Просто было время, когда мне было паршиво, – пробурчал Нейл, похоже, что тупо заполняя пробел в диалоге.
Я приняла самый обиженный вид, из тех, что были в запасе у мимики моего лица, так как, сносить завихрения его головы терпения не осталось. И высказалась:
– Раз говоришь, то говори прямо или не начинай вообще.
– Я и не начинал…
– Тогда и не продолжай! – я отвернулась, возводя бессловесный щит.
Разговор теперь было не склеить, с какой стороны не заходи. Мы напоминали два разных предмета, но для единой цели. Он – сухие дрова, а я – раскаленную топку. Вопрос в том, когда запустится процесс?
Я в курсе, что сама так часто себя веду. Но когда подобное отношение проявляют ко мне, меня доводит это до одурения, тем более, в этой ситуации мы не равноправны. Он втерся в мою семью, обаял мою маму, его брата кто-то занес уже в женихи моей сестре, папа, наверняка, в лучшие друзья после их баталий на исторические темы, а я открыла душу, хоть и неосознанно, а он, значит, отвечает «стеной». Вот, такое дерьмо!
– Эй-й-й… – глухо протянул он, похоже перебираясь на мой лежак. Вот же змей, исподтишка подползает!
– Ну, ни в какие ворота, – прошипела я. И тут же, не оборачиваясь, но скосив глаз, подцепляю деревяшку лежака и, напрягая мышцы – отталкиваю. Ну ладно, пытаюсь…
– Что ты делаешь? – изумляется его голос.
– Это ты что делаешь?! – весьма раздраженно отвечаю, нарушая забастовку своего молчания. И разворачиваюсь.
Его глаза изучают в моих открытую угрозу. И он спрашивает:
– Готовишься к войне?
– Занимаю самооборонные позиции, – грозно резюмирую я.
– Похоже, мы начали не с того…
– Нет, это мы закончили не тем, а точнее ты! – отпарировала я ему, словно плюнула. Что-то со мной сегодня не то и гормоны пляшут.
И тут он буквально ввел меня в стопорное состояние, сказав:
– Ты стала тем, кто побудил меня измениться…
Я только рот открыла, так сразу и закрыла. Похоже, наступал мой черед молчать. На его лице промелькнуло растерянное выражение, а потом:
– Мой отец властный человек. Они с дедом на пару умело управляют чужими жизнями. Вертят людьми по своему усмотрению, как ключами на связке. Я понимаю, что в мире бизнеса эта деловая хватка необходима. Но, такое отношение к собственной семье… Они слишком заигрались, считая, что могут выбирать за кого-то, что делать. Я не хочу идти по их стопам. Жить по их законам. – Он напрягся, словно собирая волю в кулак. Откровенность – явно не его конёк, как, впрочем, и не мой.
Я молчу и жду, а что мне еще остается.
– Я не такой, как Майкл, – наконец заговаривает он. – Ему проще, так как, адвокатство – его призвание. Его выбор совпадает с выбором деда, поэтому, тот в нем души не чает. Но, я к иному стремлюсь, нежели то, что они пророчат мне, – тут он притих, – наверно, всё дело в том, что я не родной в этой семье.
