Текст книги "Нити жизни (СИ)"
Автор книги: Эль де Море
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Пальцы сжимаются и разжимаются. Слова выталкивают и возвращают меня на землю. По-моему, они чересчур для такой маленькой комнатки.
Я вижу: Итан – сосредоточен, внешне спокоен. На лице – железная маска. До сих пор ни одна мышца не дрогнула. Однако – стоп. Его глаза – это зеркало души, в котором, без сомнения, всё клокочет.
Взволнованная мама переглядывается с папой и, держа платок у разреза глаз, смахивает выступающую мокроту, стараясь вкрадчиво объяснить ему то, о чем говорил доктор. Но, я не думаю, что это требуется, для этого есть чувства и как многим из нас, сейчас они ему подсказывают верно. Поэтому, после маминой речи на ломаном английском языке, он произносит:
– Шанс есть?
В это время я вздохнула для храбрости, а мама, трясущаяся рядом, наоборот, затаила дыхание.
Он кивнул:
– Мы будем бороться до конца.
За локоть с боку меня взяли крепко и надёжно. Это был папа. Я привалилась к его плечу, обняла за руку. Таяла я, как мороженое. По-моему, у меня поднималась температура. Жар ощущался в каждой конечности, но шум поднимать я не собиралась. На фоне переживаний мой организм и не такое может выкинуть. Мне б сейчас только, чтоб, вся эта смута постепенно и медленно унялась и улеглась в голове, пока я не спятила окончательно.
– Что вы предлагаете? – голос мамы приобрел, присущую ему, деловую тональность. Эмоции отступили, оставив лишь голую рациональность.
– Замену аортального клапана.
– Но, риск?
– Да, и в значительной степени он будет зависеть от функции левого желудочка, от его функциональных способностей во время операции. Тем не менее, такое протезирование позволит нам уменьшить выраженность симптомов, улучшит функциональный класс сердца и его выживаемость, снизит количество осложнений: приступов, одышки, обмороков.
Мама напряжена до предела, но не знает, как сформулировать все свои чувства. Она лезет в сумочку, шебуршит там, переворачивая содержимое, как будто, кто-то спрятал туда нужное решение. Вся нижняя часть лица у неё ходуном ходит, она еле сдерживает наплыв прорывающихся слезных крошек.
– Это даст нам время, а это самый главный аргумент, мэм.
И всё. Тут плотину прорвало. Она – сломалась.
– За что это нашей девочке? За что? – шепчет её поникший голос, слёзы заливают прекрасное лицо.
Итан, как супермен, пулей перелетает от стола до кулера у стенки и, набрав в стакан воды, подает моей матери.
– Спасибо, – проговорил мой отец. Итан понимающе кивнул.
Глоток. Секунда. И также быстро инерция трезвого мышления берет вверх. Воля у неё бойцовская. Откуда только черпает силы? Её стойкость восхищает меня. Я знаю, как больно бьет жизнь, как она может взносить вверх и кидать вниз, что порой очень трудно подняться, однако, мою мать невзгоды научили противостоять и бороться. Они закалили её характер и выдержку, тогда, как я, до сих пор не могу этим похвастаться.
Я не могу больше. Мне надо отсюда отлучиться. Сейчас же! Не видеть и не слышать ничего! Все мои старые воспоминания наваливаются на меня, как рухнувшее здание, и погребают меня под обломками. Я хороню себя – заживо.
– Мне… – почти вскрикиваю я, отрываясь от родительского плеча.
Мама чуть стакан не роняет:
– Что такое? Что-то болит?
– Нет, – отрезаю я, утихомирив голосовые связки. – Мне немного душно, я выйду ненадолго.
– Мне пойти с тобой? – интересуется она, когда я выклепываю к выходу. Сама не знаю, как не спотыкаюсь: пол шатается, мебель пляшет, стены кривятся и кренятся…
Натянув искусственную улыбку, вытягиваю:
– Нет, спасибо. Я одна справлюсь.
Берясь за ручку с другой стороны двери, я замерла, прислушиваясь: они перешли к обсуждению деталей. И тут выяснялась ужасающая вещь.
Врачебный голос ведал о том, что под ножом мне должны будут иссечь стенозированный клапан и заменить его протезом. Далее, он грамотно подошел к вопросу об использовании в современной медицине трех разновидностей протеза: гомотрансплантат, гетеротрансплантат и искусственный клапан.
Вот тут-то, мне совсем скверно стало. Но я приказала себе: плакать не стану! Но, мысль о том, что меня хотят напичкать механическими штуковинами и превратить в робота – пугала, ужасала и выворачивала меня наизнанку. Но, рано или поздно, надо выйти из черного угла и встретить рассвет. И поэтому, я здесь, чтобы посмотреть страхам в глаза. И сказать им: «не возьмете так просто!».
Отцепив руку от защелкивающейся головки, я прилепила своё, порядком ослабевшее тельце, к стене. И стала вслушиваться в каждое слово. Говорил он четко:
– Гомотрансплантанты выполняют свои функции и не требуют антикоагуляционной терапии. Гетеротрансплантаты, также, не требуют проведения антикоагуляционной терапии, но, через определенный промежуток времени происходит их распад, что ставит задачу – повторной операции по замене клапана, с повышенным риском для пациента.
Мама спохватилась, хрипло повторив:
– Антикоагуляционная терапия?
– Да. Это требование по приему пациентом антикоагулянтов в течение всей его жизни, дабы, не возникло тромбоэмболических осложнений.
– И что в нашем случае?
– Гомотрансплантанты. Это избавит её организм от лишней нагрузки медикаментами.
Более я не слушала. Наверно, я слишком слабая для этой жизни. Руки опустились сами. Всё как-то не вовремя. Слишком много деталей и подробностей. Мозг плохо соображает, какое-то потемнение. Сейчас мои извилины напоминают плавленый сыр, растекающийся по макаронам в тарелке.
Что-то дёрнуло. В голове перемкнуло. И вдруг – нахлынуло…
Остальное сделала бездумно: засмотрелась в глухую даль, проползла тенью по коридору, далее, по наитию ноги понесли в лифт, на последний этаж, а оттуда, по лестнице на крышу.
И вот, уже стою на краю здания и с сумасшедшим восторгом смотрю на, вздыбившееся надо мной, бескрайнее синее небо, залитое послеобеденным солнцем. Оно – величественно, великолепно и неприступно. Как тайна – одна, против всех!
У меня же – сплошной мазохизм. Мертвая точка. Тупик. И я не вижу выхода. Никчемность.
Мобильник немедленно очутился в моих руках. Тусклый экран покорно дожидался оживления. Побаюкав его, включила и написала Нейлу:
«Ты сказал, что случится что – то особенное? Ну-ну. Рассказывай!».
Набрала следующее сообщение, а затем отправила:
«Что может случиться, ЧТО? В твоей жизни это возможно, а в моей…»
Минуту спустя телефон приглушенно затарахтел.
– Что на тебя нашло?!
– Хороший вопрос… – голос у меня истерический. – Есть много причин, по которым я прихожу в бешенство, как я могу выбрать что-то одно?
– И это объяснение?
– Я никогда никому ничего не объясняю! – сорвалась я, оторвала трубку от щеки и кинула под ноги. Горло сдавило, лицо разъехалось в плаксивую гримасу. И я дала слезам волю…
Взглянула в небосвод, словно пыталась пронять его и негромко прошептала:
– Укроешь ли ты меня в своих просторах?
Подняв блекберри. Непослушными пальцами отстукала послание:
«Смерть – это конец всему. И, в то же время, начало чего-то большего. Я буду верить в многоуровневое существование».
Я небрежно перебралась через заграждение: прогнулась в спине и, уперев руки в металл – сиганула через поручни. Порыв ветра ударил в лицо так, что все волосы обессилено сдуло за спину. Ноги скользнули по бетонной плитке, на углу которой, высокопоставленно восседал нахохлившийся голубь.
– Да, – ухмыльнулась я, – не представляю лучшего способа распрощаться с этим городом, чем полюбоваться на него, падая с высоты птичьего полета.
Пернатый представитель не оценил: взмахнул крыльями и полетел, пропадая в столбе света.
Опустив руки вдоль тела, я нагнулась и посмотрела вниз на братский базар. Отсюда и город другим выглядит. В другом ракурсе.
Мысль – надеюсь, это будет быстро.
Вернулась в положение постового солдатика. Зажмурила глаза. И…
– Дура!
Я не успела обернуться на вопль, как в момент полетела через перила, на гравий. По телу проскочила резкая боль, впившаяся в меня тысячью иголками и начала жечь и саднить.
«Наверно, я содрала себе кожу», – предположила я.
На негодование времени мне не дали. Чьи-то руки свирепо вцепились в меня мертвой хваткой и дернули вверх. Я аж качнулась вперёд, всматриваясь в того, кто обращается со мной, как с мешком картошки. Само собой, это был Нейл.
Лицо чумное. Взгляд метнулся к моим глазам. Дышит через раз и ртом. На майке испарина. Видно, что бежал не один пролет по лестнице. Будучи практичной, я перво-наперво стала вывертываться из его рук. Точнее – попыталась. Удержал, глаза полыхнули яростью, пронзив насквозь.
– Мозгами двинулась?
Эта фраза мгновенно заставила меня собраться: я открыла рот, но слов в защиту не нашлось. Да и что сделаешь в сиюминутной ситуации?
Продолжая таранить меня кровожадным взглядом, он вынул мобильник и рявкнул:
– Предсмертная записка?
Я чопорно провозгласила, не внимая корректности высказывания:
– Признаю: у меня расстройство, но не навязчивая идея суицида. Это обдуманный поступок.
От этих слов его порядком перекосило. Глаза расширились. Он посмотрел так, точно я безнадежный псих.
– Я не мог представить, что ты и своими руками… Кретинка!
Ну, вот же – устыдил! Однако, меня порядком стали утомлять его притязания ко мне.
Я сжала кулаки и стала выпихиваться: упираясь и колотя по его телу.
– Я хочу выяснить, в чем дело?! – он встряхнул меня, а затем мельком глянул вниз, словно удостоверяясь, что я могу стоять на ногах. И затаил дыхание.
– Неважно! – завопила я. – Отвали! – не прекращая вырываться из плена, с криками: – Да отпусти же меня! Отпусти!
Не пошевелился. Стоит неподвижно, как статуя.
– Ты собиралась сделать такое? И думаешь, это неважно???
– Моя жизнь, я ей и распоряжаюсь! – я пнула его по щиколотке, сделала выпад к боку, откуда дернулась и почти ударила локтем в ребра, когда он рефлекторно метнувшись, отвел мою руку в сторону. Я замахнулась сразу же второй, чтоб вдарить прямо промеж глаз, но опять потерпела неудачу – в раз скрутил. Вот и стою с раскинутыми руками, как пугало посреди поля.
И тут меня, как запалом подпалили, и я заорала на него:
– Ты видишь лишь часть, оторванный пласт поверхности. Я же вижу основу. Тебе не понять! Никому не понять! Никогда!
Руки расслабил. Расцепил. Выпустил меня.
Я перестала бунтовать, сжалась, плечи осунулись, ноги подломились. Разум приходил в норму, я начала осознавать безвозвратность своих действий и собственную безалаберность. Теперь в крови блуждал страх и паника, зацепляя струны моей души.
Его лицо потеплело, озабоченный голос, смягчившись, шепнул:
– Слышишь?!
Я подняла пасмурные глаза. Они у меня – тусклые, словно затянутые льдом. И всё, что я вижу – тьму.
– Я хочу, чтоб ты жила! – говорит он и берет меня за руку. Моя ладошка тонет в его ладони. Я чувствую, как жар его тела просачивается в меня и накрывает этим теплом, как волной в океане. Я смотрю в его глаза, их серьезность пугает меня.
Отворачиваюсь, растворяя взгляд в панораме города. Я ошеломлена. У меня пересохло в горле. Что-то жжет в груди.
Вдруг, он бесцеремонно приникает ко мне и, прислонив мою голову к себе, начинает гладить, точно ребенка.
– Не думай, – шепчет он, – просто живи.
Я чувствую, как колотится его мотор в груди. Я чувствую его решительность. Я чувствую, как бьет ключ его жизненной энергии, как он разливается по его телу и заполняет каждый его угол. И я питаюсь им. Краду и изымаю всеми клеточками тела без остатка.
Не знаю, сколько прошло времени. Но вокруг ничего не менялось, словно, всё застыло и замерло. И лишь приглушенное эхо дребезжащего у подножия города, напоминало, что мир вращается в своей цепи.
– Скажи, а как ты узнал, что я здесь?
– Почувствовал, – он отпрянул от меня, чтобы я полностью попадала в его поле зрения.
– Медиум? – строптиво спросила я, ко мне возвращался скептицизм.
– Человек, наученный горьким опытом.
– Спасибо… – вздохнула я, задержавшись на секунду: – вовремя остановил.
– Пожалуйста, – сказал он, затолкав руки в карманы. И вполне добродушно проворчал: – Надумаешь что-то подобное, будь любезна, предупреди пораньше.
– Ладно, попробую.
На мои слова он улыбнулся, но актерское преображение вышло не естественным, каким-то перегруженным. Может, он и хотел показаться бесстрашным спасателем, но внутри его потряхивало, явно, не хило, как впрочем, и саму меня.
Назад мы возвращались в полном молчании. Он смотрел мне в лицо, я – строго в сторону.
«И что я только делаю?» – раздумывала я, перебирая насущность событий в дебрях памяти. Ведь, словно и не я, а кто-то вел и подталкивал меня к опрометчивому шагу. Всё это, может, и бред чистейшей воды, но всё же я себя так чувствую, а скорее, просто не хочу признавать свой наиглупейший поступок из всех поступков. Потому, как единственная мысль, которая пришла мне в голову, чтобы изменить сложившуюся ситуацию – это выбросить себя, как мусор за борт жизни. По-моему, я заигралась в обиженную девочку, имея столько всего за пазухой, я упорно стараюсь сжечь за собой все мосты.
И к чему меня это приводит? А к тому, что я здорово проштрафилась во всех своих начинаниях, ибо не так сложна жизнь, как её усложняем мы.
Зачем ты уходишь от счастья, безумная?! Продолжай свою жизнь вопреки всему!
Ведь, всё то, что ты так ищешь – это те люди, которые входят в твою судьбу, протягивают тебе руки, отдают и принимают в тебе все твои стороны.
Оттаянная жаром мыслей, я переступила разделяющий барьер и, заняв позицию напротив Нейла, подняла голову:
– Спасибо…
Озадачившись, он повел головой:
– За что еще?
Помедлив, я прошептала:
– За тебя…
18 Еще раз, еще один шанс
Я буду говорить откровенно, злобно и чересчур пессимистически – достало это место. Серьезно! Эти люди… каждый день меня морально и физически насилуют. Я становлюсь безумной. Каждый час превратился в ожидание. Но я не знаю, чего жду, и скорее всего, это не есть хорошее. Ведь только мелочи вокруг и никакого величия. На улице остатки грязного снега, солнце за тучами, не видно неба, сплошная серость. Всё это заставляет уйти в свой мир, в котором нет даже снов. Там пустота, и давящие мысли об операции.
Обычно, я не даю страху поглощать меня и быстро нахожу причины и поводы, чтобы не бояться. Но не сейчас. Почему-то, вот уже несколько дней внутри меня живет отдельная часть, которая ужасно боится.
Боится потерять, порвать ниточку, которую только что нашла, в которую днем за днем вплетаются всё новые и новые нитки, чтобы все стало крепче.
Я страшусь потерять общение, боюсь потерять доверие и понимание – именно то, в чем я так сильно нуждаюсь. Я боюсь потерять способность жить…
Последующие несколько недель шла подготовка к операции. Проводили лабораторные исследования: рентгенологические и ультразвуковые; брали анализы; постоянно делали кардиограмму и всё в таком вот аспекте.
В перерывах я занималась одним и тем же: ела, пялилась в телевизор, лежала под капельницей, ходила в туалет, переписывалась в сети, спала, утром просыпалась и всё начинала сначала.
Тошнота.
Затем, на очередном консилиуме врачей, на основании всех анализов и исследований, определили стратегию проведения моей операции.
Мама тогда только и повторяла: «в России такие операции люди жду годами, а у нас всё в течение месяца. Хвала всевышнему!».
Однако я, как-то, не сильно стремилась запомнить в каком порядке меня должны разрезать. Честно говоря, мне это уже будет малоинтересно, потому что в это чудесное время я буду спокойно спать и не факт, что очнусь.
Операцию назначили через две недели – на седьмое мая.
Тогда же, в присутствие родителей, я подписала договор о согласии на необходимое хирургическое вмешательство и возможные последствия. Я не горела желанием, но выхода-то нет – либо под нож, либо в ящик. Такой вот расклад.
И, тут-то, за меня взялись основательно. Группа медицинского персонала, которая обязалась быть мне сиделками в послеоперационный период, приступила к разъяснению и обучению правильного поведения в этот отрезок времени. Я ощутила себя снова в школе, сидящей на самых скучных уроках. И главное, ведь, что не сбежишь.
Меня инструктировали: как следует кашлять, учили приемам глубокого дыхания, показывали, как применять прижатую к груди подушку, помогающую правильно дышать и унимать грудные приступы, обучали упражнениям, которые надо выполнять уже в послеоперационной палате, а также правильному дыханию с помощью не только мышц грудной клетки, но и диафрагмы. Но, это еще была малая часть из того, что мне приходилось терпеть. Помимо всего, я теперь существовала по новому графику приема диетической пищи и лекарств, которые увеличились, чуть ли, не в три раза. Так, что мой бедный желудочек вынужден был выполнять функцию внутриутробного склада для медикаментов.
Мне же хотелось столько запретного: шампанского, сливок, клубники, мандаринов, кофе гляссе, поджаренного зефира и молока с топленым печеньем, перчика чили, меда. Да и вообще делать – что хочу, когда хочу и в тех местах, где пожелаю.
Так, в один из дней, когда меня в очередной раз запрягли обниматься с тренировочной подушкой, я не выдержала. Решила: пусть все катится к чертям! Вскочила. Откинула эту обузу от себя подальше. И скинув с ног тапки, на носочках стала вращаться по периметру зала, повторяя танцевальные движения «Сальсы», которые подсмотрела из роликов на «Ютьюбе». Вот смеху-то было! Потому что, покрутившись тут, я пришла к выводу: а площади-то маловато, чтобы, как следует зажечь, да и зрителей негусто. Не раздумывая, сразу переместилась в коридор и вдобавок, стала напевать, да прищелкивать пальцами в такт телодвижениям.
Вот здесь-то и началась масштабная эпидемия, переросшая в настоящий флэшмоб.
Танцевали – все! Народ подтянулся поглазеть у кого очередной заскок, но втянулся по полной программе. Таким вирусом мне было приятно себя ощущать! Подключились пациенты из соседних палат: девочка двумя годами младше меня, с ишемической болезнью сердца, поставила на повторное проигрывание рингтон – «Shakira – Whenever, Wherever». Таким образом, мне больше не требовалось использовать голосовые связки. И я полностью погрузилась в свои па: двигала бедрами, махала руками и крутилась по проходу. В этот момент присоединился пацан с дефектом в перегородке, пару подростков с пролапсом митрального клапана, медсестры из дежурки, мои мучители и даже задиристый дедушка после инфаркта миокарда, в сторонке размахивал в такт музыке костылем.
В общем, картина такая: кто может, отчеканивает вместе со мной, кто не может, около стенки хлопает в ладошки. Отлынивающих нет!
Я счастлива так, как будто, только что в подарок получила весь мир. Но в нем кое-кого не хватает… Действительно, и нужно-то совсем немного – человек. Именно тот, который запал в душу. И я иду за ним.
Уплывая в танце, сквозь лица, смазанные стеной, я вихревым столбом пронеслась до кабинета – доктора И.
Раскинула руки и, кружась вокруг собственной оси, навострила лыжи к нему.
Но, не тут-то было. Когда из берлоги с табличкой «главный» – вылез медведь.
– Что здесь происходит?! – крякнул он, оглядев меня, а потом и остальных нарушителей спокойствия.
Медперсонал – притих. Но остальным-то терять нечего, кроме, как больничной койки, а мне и подавно.
Я прислонила палец к губам и шикнула на него. Подбородок у него упал в шейную выемку, там и остался.
Я отвернулась. И сунулась в нужную дверь, а когда мыс стопы зацепил край двери – толкнула. Дрейфующей походкой вплыла в кабинет с вытянутой рукой в жесте-вызове, слегка поманивая пальцем. Мол: вставай, вставай!
Он так и сделал: пошел на встречу.
Я улыбнулась ему: интересно, помнит ли он еще тот день?
Закинула руку на его плечо и летящими шагами обвила партнера, вытанцевав вокруг.
– Эй, дитя, успокойся! – подал он голос.
Я надула губы, сложила их в букву «о» и выдула:
– О-ш-и-б-а-е-т-е-с-ь!
Следом, толкнув его бедром, объявила:
– Я давно взрослая.
Он улыбнулся уголками губ и, испытующе прищурившись, заглянул мне в глаза.
– М-м. Вечности не хватит, чтобы ты повзрослела.
Хотела высказаться, но он взял меня за руку и сжал, переплетя мои пальцы со своими – раскрутил. Я зашлась смехом.
Из коридора нарисовался главный блюститель порядка. Ни кто иной, как – главврач.
– Это чистая провокация! – импровизированно оправдался доктор И.
На что каменное лицо, хмыкнув, ответило:
– Чтоб через пять минут все по кроватям были!
Итан Миллер кивнул, после его ухода покосился на меня:
– Зачинщица?
Я покачала головой.
– И что же ты вытворяешь, неугомонное создание?!
– Живу! – отозвалась я.
С каждой минутой во мне крепло чувство собственности. И я подумала – с какой скоростью я должна жить, чтобы создать немного новых воспоминаний? По крайней мере, чтобы почувствовать, что в этой жизни я хоть что-то успела сделать, чтобы дотянуться до счастья и разделить его с дорогими сердцу людьми. Мне казалось, я всегда буду непоколебимой, но что-то случилось. Начала мечтать о вещах, которые мне никогда не будут принадлежать, и нашла своё счастье в том, чем никогда не смогу обладать.
Но когда, кажется, что ты в тупике, невозможно дышать, и нет выхода, в конце пути всегда есть просвет. Мы просто не замечаем очевидности.
Любить – значит, жить в аду и сгорать каждый день, как пламенная свеча, охваченная огнем маленькой спички.
Пусть, даже это, так называемая – безответная любовь.
* * *
Сестра лежала поперек больничной койки, сучила ногами и вырисовывала пальцем ромбики на пододеяльнике. Я же, приковав себя к книге, с интересом пожирала глазами бестселлер прославленной ирландки Сесилии Ахерн – «P.S. Я люблю тебя», когда услышала:
– Он тебе нравится?
Я подняла на неё взгляд:
– Кто?
– Нейл!
Я перевернула страницу:
– С чего бы?
Она перспективно скосила глаза на тумбочку, где красовался букет.
Повода скрытничать не было, я сразу ответила:
– Обычный знак внимания… больному.
Она насупилась, выдав:
– Жестоко… я-то подумала, что вы… После того, как оказалось, что он и ты… – Она глубоко задумалась.
– Мы, что?! Пациенты одной больницы? Не смеши меня, ладно?
Она ненадолго умолкла, пока подползала по-черепашьи ближе ко мне, сидящей с подтянутыми к груди коленями. И приткнувшись к ним подбородком, невинно проговорила:
– Значит, не нравится?! Совсем? Даже, ни капельки?
В этот момент, я провела подушечкой пальца по краю страницы, словно отмечая, что добралась до двадцать второй главы.
– Ну, может… – сказала я уклончиво, подумав: как друг.
– Тогда, как на счет того, чтобы с ним встречаться?
– Встречаться?! – я прекратила чтение и рассмеялась. – Если бы! У меня нет уже времени, чтобы играть по правилам, ведь так? Переспать – возможно.
– Серьезно? – её сапфировые глаза изменились до темного синего оттенка. – Хочешь, я пойду, обсужу это с ним?
«Вот это да!» – подумала я, вложила закладку и сомкнула книгу. Она явно получает огромное удовольствие от нашего разговора, а я ей подыгрываю.
– Хочешь, я позвоню директору твоей школы и скажу: «у Алины М., ученицы десятого класса, роман с учителем по театральному мастерству?!».
Она хмыкнула:
– Нет такого! – И тут же взялась за мою личность: – А хочешь, я скажу твоему доктору, что ты прячешь таблетки под подушку, а потом спускаешь в унитаз?!
– Хорошая мысль! – Я прямо воодушевилась, ей богу. В голову столько всего завалилось: – Хочешь, я не буду умирать? Останусь старой девой, перееду к тебе и буду терроризировать твоего супруга. В очередной раз, талдыча о том, что он забыл: закрутить крышку от зубной пасты, заплатить вовремя по кредитке, о вашей годовщине свадьбы, о твоем повышении на работе, о запланированном отпуске. За то, что не помог с выбором гномиков для лужайки и не заплатил садовнику, чтоб тот подкорректировал ваш газончик, за то, что пропускает родительские собрания, опаздывает на матчи вашего сына и пропускает балетные тренировки вашей дочери, за то, что не заметил, как выросли ваши дети. И за то, что запретил дочери целоваться и назначил ей комендантский час, а сам прыгал, как заяц, когда сын первый раз поцеловал девушку и пришел к нему на откровенный разговор. Ну, как?
– Хочу, – говорит она, – пусть так всё будет! – И обнимает так крепко, что мне кажется, что кости издали странный хрустящий треск.
– Ясен пень, – вздохнула я, вновь погружаясь в чтение.
Секунды конфисковали минуты, которые поедали часы, а те в свою очередь забирали дни. Всё текло своим чередом. Оживало, плодилось, развивалось и умирало.
За два дня до моего официального расчленения, ко всему прочему, назначали – премедикацию. Для того, чтобы снять психологическое напряжение, оказать седативный эффект организму, а также, уменьшить бронхиальные секреции и усилить анестетические и анальгетические свойства наркотических веществ, которыми меня напичкают в день операции.
Достигалось всё это применением комплекса фармакологических препаратов: транквилизаторы, нейролептики, атропин, метацин и антигистаминные препараты.
Чувствовала я себя не то, что упокоёно, я парила, как наркоманка наяву. Потом спала, как беспробудный алкоголик, а потом блевала на очке от того, что мой организм решил, что такая добавка его не устраивает. Как будто, я от неё в восторге. Вот так и кочевала изо дня в день до часа операции.
Вторник, 7 мая.
Началось всё с утра.
По часам: 7:40.
– Милая, мы с тобой! – объявила мать.
Я закатила глаза.
– Это наша общая битва! – добавил отец.
«Сохраняй спокойствие… – приказала я себе. – Никакого нервного напряжения».
Сестра улыбнулась:
– Все хорошо, ты – справишься!
– Выглядишь лучше всех! – Майкл подмигнул из-за её плеча.
Нейл появился в дверях с шикарным букетом орхидей.
Все теперь знают правду, чтоб их! И побросав свои дела, толпятся около меня. Моральная поддержка? Чушь. Это – морока и груз. Может, прямо сейчас сказать всем «прощайте», прикрыть глазенки и сдохнуть. Сюрприз.
– Снова цветы? – я облизала пересохшие губы. Изверги врачи запретили пить.
– Да, – ответил он тихо.
– Спасибо, – буркнула я, стараясь сдержать смех.
«Столько веников, как на похоронах. Готовятся уже заранее?» – думаю я.
– Как ты?
– Хуже некуда, – я принялась щёлкать переключателем. На экране замелькали фигуры.
Можно зажать голову руками и стонать: боже мой, боже мой.
Где то в подсознании всё время мысли об операции. На душе не по себе – ненужные образы внедрились и туда. И страх. Я гоню их. Еще будет время…
Через полтора часа.
– Здравствуйте, – войдя, поприветствовала с улыбкой медсестра. – Здравствуйте! – собравшиеся в палате люди продублировали невпопад одно и то же слово.
Я же, заметив в руках медицинского надзирателя поднос с двумя лотками и набором шприцев, пакетиков, скляночек, промычала:
– Ну, и кто не запер дверь? Вызовите охрану.
– Не думаю, что это сработает, – ответила она и, подобравшись ко мне, шепнула: – Начальник отдела охраны – мой парень!
– Сочувствую – призналась я. Её это позабавило.
– Нам выйти? – поинтересовалась мама.
– Мужской половине следует, чтобы не стеснять пациентку. Остальным в этом нет необходимости, если вы не боитесь уколов, – ответила она, поворачиваясь к кроватной тумбе. – Ох, – выдохнула. – Цветы придется убрать, – предупредила она, смотря на родителей. – Не положено. Никаких посторонних предметов после операции.
– А, сейчас унесу, – мама торопливо вскочила и приступила судорожно хвататься за растения, как будто, узнала, что их запах заражен.
Это вызвало у меня приступ хохота.
Мама и медсестра переглянулись.
– Я думаю, это подождет, – ровным тоном отчеканила медработница, одарив благосклонной улыбкой за освободившееся место, куда и поставила набор медикаментов.
– Душ приняли, зубы почистили? – обратилась ко мне.
Я поморщилась, как при зубной боли:
– У меня что, запах изо рта?
– Нет, но я обязана уточнить, выполнили вы указание по предписанию?
– Да – буркнула я.
Она снова улыбнулась:
– Хорошо.
Я шмыгнула носом, обратив внимание, что она натянула перчатки и открыла упаковку со шприцом.
– Что вы в меня вколите?
– Инъекции: атропин сульфата, димедрола, диазепама.
– Звучит ободряюще…
– Будьте любезны, – она тонко намекнула на папу и двух братьев. Те понимающе кивнули и удалились.
– Начнем, – её голос прозвучал деликатно и мягко. Она помогла занять мне нужное положение на боку с согнутыми бедрами и коленями.
– Мари, а почему я раньше вас не видела? – поинтересовалась я, прочитав имя на её карточке.
– В больнице много отделений, вот нас и перебрасывают – то туда, то сюда.
– Ясно.
– Не переживай. Я своё дело знаю. Больно не будет, – пообещала она, а я подумала: сколько еще у этой девушки в запасе форм улыбчивости?!
Действовала она и правда профессионально. Собрала шприц и положила в стерильный лоток, далее сверилась с листом назначения, вооружилась стерильным пинцетом и, обработав спиртовым шариком горловину – вскрыла ампулу. Набрала оттуда бесцветную прозрачную жидкость в шприц, выпустила воздух и отложила.
Взглянула на меня и засекла, что я отмечаю её движения. Но, опять же, лишь тоненько растянув губки, продолжила работу: сменила перчатки, обработала ватным тампоном со спиртовым раствором, а затем, сбросила его в лоток для отработанного материала.
– Хорошенькое начало дня, – прошипела я, когда Мари повернулась ко мне с иглой.
– Расслабь мышцы, – приказала она, обрабатывая центробежно мою ягодицу.
На что я сразу брякнула:
– Слушаюсь и повинуюсь.
Секунда. Легкий прокол. И пункция сделана.
– Вот и всё, – доложил её голос, – как самочувствие?
Немного помолчав, я проворчала:
– Неописуемо.
В этот момент, мама облегченно вздохнула, наверняка подумав: раз я способна на гаденький сарказм, значит все в порядке.
Я драматично распласталась на матрасе, задрав голову к потолку.
Мари собрала все использованные принадлежности и, задержавшись, проинформировала:
– Выключите все мобильные устройства и уберите их. У вас есть около двадцати минут, потом за ней придут и отвезут в операционную.
Женщины понимающе обменялись взглядами. И едва за Марией захлопнулась дверь, выгнанные изгнанники заняли прежние места.
Скосив на них оба глаза, я не удержалась от ехидной шпильки:
– Вам обязательно торчать надо мной, подобно изваянию?
– Да! – заверили меня голоса, пока мама расправлялась с моей техникой – обесточивая её.
И тут я задумалась – не слишком ли я тороплюсь с пропащими выводами? Накрутила, навела себя на дурные мысли и теперь катаюсь в них, словно в масле. Но. Я столько раз была свидетелем того, как мои чувства обманывали меня, уверяя, что всё выйдет так, а всё всегда выходило иначе. Интересно, а как на этот раз?
– По правде говоря, – со вздохом произнесла я, в груди отозвалась боль. – Даже, если у меня не было возможности выбирать, откуда начинать свой путь, я хочу выбрать, где его закончить.
Тишина со свистом рассекла воздух в палате. Все вскинули на меня ошеломленные взгляды и затаили дыхание.
