Текст книги "Нити жизни (СИ)"
Автор книги: Эль де Море
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Я окончательно запуталась, деструктивные эмоции полностью заколдовали моё сознание. Я не могу перестать пялиться на Нейла и твердить: «Это один и тот же человек!». Странно видеть его и разговаривать с ним. Я не хочу. Я хочу оставить всё, как есть. Мы могли говорить друг другу всё, что угодно. Но сейчас, разве можем? Однако, по законам жанра, вещь-то мне отдать надо.
Я протягиваю руку над столом:
– Кажется, это твоё?!
У него озадаченный взгляд. Я напряглась в ожидании того, что сейчас будет произнесено.
– Где ты его нашла? – изрек он, – я уже думал, что потерял. И добавил: – хорошо, что ты его нашла.
– Там что-то важное? – в голосе у меня очутилось что-то предательское.
Его взгляд сразу пронзил меня, и это трудно было выдержать.
Я поспешила оправдаться, прежде, чем мне предъявят обвинения. Хотя, все причины на это в наличии. Но он же об них не знает. Поэтому, надеваем шубку белой овечки и прикидываемся валенком дальше. Эгоистично. Но.
– Я не лазила, – указала я на смартфонную панель, – в нём.
– Ясно. – Он долго смотрит в экран и потом говорит: – мне казалось, что я кое-кого потерял вместе с телефоном.
«Неужели он обо мне?!» – Я удивлена, презираю себя за дешевые сантименты, но я невольно, правда, рада. Ведь, в этом нет ничего плохого?
Я накланяюсь вперед над тарелкой с фаршированным блюдом и шепчу в полголоса:
– Этот кто-то, особенный?
Он берет мобильный со стола и опускает на колени под стол. Пару секунд молчит.
– Я бы сказал… – он прерывается, что-то проигрывая в памяти, и говорит: – такое живое и не фальшивое. Если тонет, то достает дно, если парит, то выше облаков, часто говорит всё, что вздумается, даже, если это её предположения. Но она та, кто не забывается.
Я даже не пытаюсь, не могу сдержать улыбку. Он обо мне думает. Или я вижу только то, что хочу видеть? Так легко заблудиться внутри себя.
Я набрала воздух в грудь:
– Она тебе нравится?
– Все сложно…
Это точно я, а если нет, то женской логике грош цена.
– Понятно, – выдыхаю я, смотря на сложенные руки домиком.
– Она…
– Да?!
– Больна… и кажется, я ей не нужен. Ты ведь, понимаешь?
Я вдруг вспомнила, как встретилась с ним впервые. Так, существует ли случайность или всё взаимосвязано? Или, есть лишь цепочка причинно-следственных связей, которую мы не видим, потому, что и не пытаемся это сделать. А значит, не имеем возможности понять принцип её действия, и только потому, что мы явным образом не различаем, какие именно действия к чему приводят, то, когда происходит что-то, что выходит за рамки понимания ситуации, мы объявляем это случайным стечением обстоятельств. Но, разве это что-то меняет, если это нас связывает. И может, не так и плохо – никогда не догадываться, где окажемся в следующее мгновенье и, что ждет за поворотом.
После моей паузы он спросил:
– И что ты думаешь? – я впервые услышала насмешку в его голосе над самим собой.
– Может, до того, как ты нашел её, жизнь её зашла в тупик…
– Я знаю, что не могу помочь. Поэтому, единственное, что счел правильным – это быть рядом, но… – Его глаза были очень грустными.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, Нейл. – Я отодвинула стул, сказав себе: «Открыться – это нормально!». Я должна, но не могу.
Присутствующие, о которых мы напрочь забыли, оглядели нас непонимающими глазами.
– Вам уже пора? – спросила мама.
– Думаю, что да, мэм. – Нейл встал, кивнув мне.
Мама стала суетиться, приговаривая:
– Ну что ж, тогда хотя бы, возьмите с собой яблочный пирог – он на кухне, я сейчас запакую его для вас.
Майкл что-то говорит Алине, и её звонкий смех звучит, как бубенчики.
А я думаю – иногда видеть то, чему можно порадоваться – сложнее, чем то, что создает проблемы.
Неожиданно мой телефон начинает вибрировать, я инстинктивно хватаю его, пряча в карман и забирая тарелку, якобы, помогая убрать со стола – спасаюсь бегством. Приходят звуковые оповещения. Сообщения начинают звякать, раз, другой, третий. Падают, одно за другим. От «чужака». Нет. От Нейла.
«Привет!».
За ним:
«Прости. Искал мобильный».
Затем:
«Ты здесь?».
Тишина. Я жду, когда лишь одно слово размоет границы, созданное моим молчанием. Но, я в разной степени сознания, и от того не знаю, должна ли сказать? Нужно взглянуть на всё иначе. Но способна ли?
Я здесь, но в одиночестве, наблюдаю за догорающей свечой, и этот тлеющий запал испепеляет сильней, чем целый пожар. Я очень долго смотрю в темный экран, а потом, придя к определенной подлости, даю себе клятву больше никогда не появляться в группе. И отправляю телефон в сон.
И тут же прижимаю его к груди, задавая себе вопрос: «правильно ли я поступила?!».
Мама проплывает мимо и у нее в руках обвернутая в фольгу форма.
– Это для семьи мальчиков, – говорит она, – идём?!
«И-д-ё-м» – отчеканивается в мозгу с адской задержкой. Я делаю шаги, как будто, преодолеваю гору. Это самая трудная задача, которую я когда-либо ставила себе. Каждый шаг, словно кровоточащая рана.
Мы вышли в прихожую, дошли до порога и все вместе вышли.
Объятия, улыбки, кивки, прощальные слова.
Я все жду, когда они сядут в свою тачку и скроются отсюда за тысячу миль, но этого не происходит. Сколько бы раз я не закрывала и открывала глаза – они еще здесь.
Через какое-то время, родители удаляются в дом, наверно для того, чтоб дать Майклу поцеловать мою сестру.
И только теперь, когда все катится к окончанию, предательское вероломство берет вверх над всем остальным. Бунтующие мысли набатом звучат в голове. Сглатываю. И думаю о нем. Привязываться и привязывать людей, ко многому обязывает. Однако, я не хочу сомневаться в тех, кого выбирает моё сердце. Отступать от того, что дарует время. Он должен знать, что его общение со мной было важным для меня и что теперь мы больше не опознанные маяки в информационной паутине.
Не медля больше ни мига, я выхватываю телефон, возвращая батарею к жизни. Экран светится, он готов к работе, и я посылаю сообщение.
«Хочешь меня увидеть?».
Я не свожу с него взгляда, он опускает голову и через миг:
«А как же правило?!».
Я утыкаюсь в дисплей, печатая:
«Отменяется!».
И вновь поднимаю глаза, дабы узреть его реакцию. Он улыбается.
Блекберри бикает, новая реплика:
«Где и когда?».
На секунду пальцы немеют. Одна попытка. Замешательство. Я должна ответить.
«Прямо сейчас. Но не ожидай многого».
Я окончательно спятила! Ну и наплевать!
«Что?».
Я смотрю в его спину и отправляю:
«ОБЕРНИСЬ».
Я посмотрела на Нейла, а он на меня.
Наш мир перевернулся, чтобы не быть прежним.
Мы теперь оба знали, где найти друг друга, и только время могло решить, будет ли кто-то из нас искать.
17 Точка падения
Весна пробивается через небо, похожее на шапку взбитых сливок. Оно уже не белое, а в светлых тонах: розовых, голубых. Эта перемена погоды, которую я встречаю, напоминает мне мою жизнь, и в ней – крохотные проблески утраченной надежды.
Здорово наблюдать за людьми, переходящими пешеходные переходы. Каждый встречный разный: вот красивая девушка, возможно торопящаяся на свидание, вот две женщины, видимо, идущие на работу в офис, вот деловой мужчина, а вот молодой паренек, бегущий куда-то.
Всё суетится, всё движется, всё кипит, гремит, дышит азартом и энергией. Всё настолько динамично, что дух захватывает и хочется повторять это снова и снова. Движение города совпадает с ритмом музыки в наушниках. Приятно, пусть даже, только наблюдать и представлять, что двигаешься вместе с ними. Но зато, принимаешь, вроде бы, незначительное участие в своем участке окружающей деятельности. И ты уже не просто клякса в жизни, а большущее такое пятно, которое просто не выведешь.
– При-в-е-т! – гаркнул голос с боку от меня.
Вынимаю наушник, с трудом хлопаю ресницами, чтобы прояснить зрение. Я ослепла – солнце бьёт в глаза.
– Чего приперся? – небрежно бросаю, наконец, разглядев.
Нейл зевнул, да так, что я подумала, меня сейчас затянет в это отверстие, как в пылесосную воронку.
– Может потому, что кто-то прислал мне это, – он ткнул дисплей мне под нос, как улику. На нём – панорама больничной крыши.
– Так это же было пятнадцать минут назад!
– Ну, извини, телепорт еще не изобрели.
– Как и запасные сердца в комплект к порокам.
Он посмотрел на меня, зная всё, совершенно всё обо мне, но, что касалось его, как-то осталось наглухо запертым под замок. На расстоянии мы были свободней в своих мыслях и словах, нежели рядом, где держались, каждый в пределах своего поля. Видимо, говорить откровенности намного сложнее, если говорить их надо в глаза.
Он прочистил горло:
– О чем ты размышляла?
Я пожала плечами. И утопила взгляд в сторону.
– Может, расскажешь, – мягко попросил он.
– О том, что среди живых намного приятнее, чем среди мертвых.
Интересно, знал ли он, что я ни о чем другом не могу думать, как об этом?!
Вдалеке ходят люди, все они разные, со своей историей, а я снова стою здесь и история моя коротка, как сама жизнь.
– М-м-м… в некотором роде, да, – выговорил он, пожалуй, недостаточно быстро. И уселся рядом ко мне на гравий. Помолчал-посидел и, шмыгнув носом, сказал: – Холодно.
– А мне хорошо! – я откинулась на спину, – сопливые могут быть свободны. На улице апрель!
– У меня бронхи, – напомнил он, так, как будто уже гордился этим. Да, вдобавок еще и раскашлялся. – Вот, видишь, это всё из-за погоды и мне говорят, что я так развлекаться буду на протяжении двух лет при каждом смене климата. Вот засада-то!
– Ага. Заливай. Симулянт! Торчишь тут…
– Это что? – оборвал он меня, заметив альбом.
– Да так… ничего, – я поспешила его убрать подальше. Но он оказался ловчее.
– Отдай! – вытаращилась я на него.
– Не-а, – твердо сказал он и вместе с собой поднял блокнот рукой вверх.
– Думаешь, это весело?! Ты похож на корабельную мачту.
Проигнорировав, стал перелистывать папку с листами.
– Отдай! – я повторила попытку, ворчливо возражая и подпрыгнув, почти уцепилась. – Нейл!
– Не тяни, порвешь, – пригрозил он пальцем.
Я набычилась и встала в позу – руки в боки:
– И что дальше?
Стало тихо. Он с задумчивым видом рассматривал мои работы.
– Ты хорошо рисуешь.
– Если речь идет о мрачных перспективах, то отлично.
Опять тишина. Такое молчание было хорошо знакомо.
– Ты в последнее время… – наконец заговорил он и вздрогнул. Что же такого было в моих глазах? Острая боль и полная пустота? Вероятно, и то и другое. Чувство, которое в этот момент испытываю я, мучительно.
Последние несколько месяцев сердечные боли не прекращаются. Сейчас говорю с ним, а сама ощущаю, как колет. Я вроде, как уже привыкла. Но каждый вздох показывает мне, что эта тяжесть, от которой мне не избавиться. Что-то внутри меня отсчитывает моё время. И оно ускользает. Врачи говорят, что меня сейчас может убить даже то, что я вовремя не выпью назначенную таблетку. Я же не желаю верить этому и держусь за последний осколок чуда. Потому что…
– Кто он? – вдруг спросил тот же голос.
С шершавой бумаги на меня смотрело лицо, чьи губы оставили на моих печать. Я неосознанно потянулась и провела ребром ладони по контуру наброска, а затем замерла. Нейл в изумлении глядел на мои действия. И почему я постоянно делаю что-то не то? Стараясь уклониться от ответа, я небрежно бросила:
– Просто человек.
– «Просто человек», – он с сомнением повторил.
– Да, именно.
«Сама-то себе веришь?» – с сарказмом проскрипел кто-то в моей голове, так долго молчавший.
– Я где-то его видел…
– Возможно, это кто-то из больницы. Я уже не помню, – соврала я, отчетливо зная, кто это. Машинально отметив про себя: почему человек, знающий, что это – глупо, все же делает это? И зачем мне, вообще, понадобилось его рисовать? Я не понимаю себя.
– Нарисуешь меня? – Нейл протянул мне альбом.
– Поминальный портрет?
Он скривился, явно не довольствуясь таким аспектом предложения.
– Ладно, ладно, – сказала я, в знак согласия развернула блокнот и, выбрав чистый лист, принялась рисовать.
Он внимательно наблюдает.
Мои движения: круг, две точки, дуга, штришок. Затем вырываю бумагу и сую ему:
– Я закончила.
Его бровь, как-то по-королевски, приподнялась от взгляда на мою карикатуру, а потом этот взгляд достиг меня.
– Я что, так выгляжу?
– Приблизительно. Я приукрасила.
Он рассмеялся. Я тоже. Всё вмиг вылетело из головы.
Спускаясь по лестнице, я шла, ощущая себя заключенной, закованной в кандалы и тянущей за ногами гири. Сердце бухало, одышка не давала спокойно вздымать и опускать грудь. Преодолела я, лишь, цокольный этаж. Пришлось свернуть с лестницы и, пройдя до лифта, спуститься на нем. Вот ирония-то, но похоже я скоро и ходить сама не смогу. Нужно ли мне волноваться на этот счет или не стоит? Ведь я могу и не дотянуть до такой роскоши, как передвигаться в инвалидном кресле.
Я вышла из своих мыслей, когда оказалась перед табличкой: «Кардиохирург. Доктор медицинских наук: Итан Миллер». И в миллионный раз, как делала до этого, постучала в дверь.
Голос из-за двери донес:
– Войдите.
Я вздохнула и толкнула дверь. На той стороне, сказала:
– Здравствуйте, мистер Итан.
Его обычное бесстрастное выражение дало трещину. Он удивленно прищурился. В аудитории повисла почти осязаемая тишина. Я вглядывалась в его лицо, в каждую его деталь. До тех пор, пока не угодила в капкан его глаз. Они так искрились, что у меня перехватило дыхание. В этот момент я вспомнила, как наши губы слились в поцелуи. И моё сердце, бьющееся на один удар быстрей, уже стучало совсем по другой причине, не связанной с диагнозом.
– Привет, – наконец ответил он, – проходи, у нас сегодня назначено?
– Эхо-кардиография. – Я опустилась на кушетку.
Он оглядел меня, но ничего не сказал. Вместо этого, уставился на экран, сверяясь с записями ежедневника. Набрал номер моей палаты в компьютерную программу, и на мониторе высветилось имя – Полина. М. Эхо-кардиография, 10:00.
– Что, не верите?
– Хм, скорее убеждаюсь, – он привалился к спинке стула.
– В чем? В том, что мне стало хуже, так это и так ясно. Если б не моё состояние, ноги б моей здесь не было.
Он повесил на шею фонендоскоп и сел на кушетку рядом со мной.
– Давай, послушаем.
– Ещё чего? – я вцепилась в свою футболку, покраснев.
Он проследил за моим порывом и сжал челюсти так, словно я его оскорбила.
– Что-то не так?!
– А?! Нет, ничего, – промешкалась я, но футболку стащила.
Я не понимала этого раньше. Я планировала к этому не возвращаться, считая, что я к этому не склонна. Но, находясь снова с ним, я как очнулась от забвения и была уже безнадежно зависима от него. И как так получилось, что, несмотря на все контраргументы, представленные моим разумом, я перестала лицезреть в нем бесполое существо в балахоне со значком врача, и смотрю на него, исключительно, как на мужчину.
И поэтому, пока холодный медицинский предмет, управляемый его пальцами, касается моего тела, я пытаюсь представить, каково это быть той, кто чувствует эти руки на своем теле, постегает их тепло и прибывает в их объятиях. Я становлюсь странной…
Каково это, видеть себя в глазах другого и знать, что ты не отражение, а ты – его всё? Хотела бы я это познать до того, как приближусь к смерти.
Я всегда находилась в уверенности, что любви не бывает, как таковой, это всё ограниченность выбора, отсюда все эти рабочие романы и стремительно заканчивающиеся интрижки. Но. Что же это тогда? Если, даже после того, как я попробовала на вкус страх, свою долю боли, пустые слёзы бесполезного одиночества, и старалась избавиться от своего наваждения, я не смогла. Сердце само выбрало своего любимого. И я понимаю, что дальше будет лишь сложнее.
Прослушав меня, его поколебавшийся вид сказал сам за себя. Вопросы были не уместны.
«Вот и ещё один шаг к пропасти» – отчеканило моё подсознание.
После, как приклеенная, я пошла за ним.
Кабинет для проведения эхокардиографической манипуляции, ничем особо не отличим от своих братьев-близнецов из ряда больничных коморок. Стены, потолок, специальный стол, на котором я сейчас буду лежать, и конечно, главный диагност этого помещения, ради которого меня сюда и притащили – ультразвуковой аппарат.
– Полин, познакомься – это Дебра Уорд. Она…
– Спасибо, но я умею читать, – прервала я, оглядев прицепленный пластиковый элемент униформы и процитировав дальнейшее его содержание: – врач ультразвуковой и функциональной диагностики.
– Зови меня просто, Дебра. – Женщина, подходящая под ровесницу моей мамы, по-деловому протянула мне руку. В это время я успела заметить, что у неё короткие волосы, глубоко посаженные глаза, длинноватый нос и прямоугольное лицо.
– Тогда, просто Поля, – я без колебаний ответила на её жест.
Её губы украсила легкая улыбка:
– Приятно познакомиться.
– Взаимно!
– Когда я смогу её забрать? – в наше представление вклинился мужской тон. Я ощутила себя какой-то игрушкой из отдела товаров.
– Как мы закончим, и я расшифрую показатели УЗИ. Минут тридцать-сорок и она будет в твоем полном распоряжении, – уголки её рта преобразились в трогательную линию. – Не заскучаешь?!
– Хорошо, – он обратил зрение на своё правое запястье, где был закреплен ручной механизм, но не на подтрунивающее словечко коллеги. – Буду к запланированному времени, – ровным голосом подвел черту.
У самой двери он остановился и оглянулся, помахав мне рукой, затем покинул палату, с глухим стуком захлопнув дверь.
«И что за мальчишеские выходки?» – подумала я, наигранно прокатившись взглядом по комнате.
– Ну что, приступим? – сказала Дебра, когда мы остались одни.
Я качнула головой, соглашаясь.
– Ты уже проходила подобную процедуру? – Поинтересовалась она, указывая на стол.
– Да, и неоднократно.
– Помнишь, что самое главное?
– Не психовать и не кусать врачей, – отшутилась я.
– Верно, – она не удержалась от смешка, подавив его, продолжила: – положительный психологический настрой важен по жизни.
– Другими словами, если я настроюсь не умирать, я не умру? – с горькой усмешкой добавила я.
В воздухе разлилось напряжение. Разговор пошел совсем не так, как предполагалось.
Испытывая сочувствие, она сжала мои руки.
– Я не знаю, деточка, но давай, думать положительно, – она постучала по столу, сменив тему: – снимай верх и устраивайся. После, отошла к прибору для настройки его параметров.
Я попыталась улыбнуться, чтобы не выдать всю глубину наполняющего меня отчаяния. Сбросила майку, сняла лиф и забралась на специальный стол.
– Расслабиться и успокоиться, – произнесла Дебра.
Осмотр осуществлялся в положении лежа на спине. Меня обмазали, используя специальный гель, для более качественной передачи импульса от ультразвукового датчика к тканям и обратно.
– Вот и все, – объявила она, когда процесс был завершен. Можешь вытираться —
полотенце за ширмой, и одеваться.
Оттерев с себя скользкую желеобразную субстанцию, я вышла из отгороженного пяточка.
– Что это?
Дебра, находившись около аппарата, обернулась и перехватила мой взгляд:
– Ультразвуковой прибор.
Я покачала головой.
– Нет, это? – я потыкала поочередно на набор предметов, из которого состояла машина.
– А… – она закусила губу, словно наказывая себя за то, что сразу не разобрала суть моего вопроса. – Это его три основных блока: излучатель и приемник ультразвука, блок интерпретации сигнала и, конечно же, средства ввода-вывода информации, по которому я и могу понять работу твоего сердечка и его структуру.
– Проще говоря, вы видите работу сердца в режиме реального времени, – с деланным видом и, чеканя слова, закончила я её речь.
– О, а ты быстро схватываешь, – веселенький румянец выступил на её скулах и она увлеклась: – Да, данный метод позволят мне установить состояние мягких тканей, определить толщину стенок сердца, состояние клапанного аппарата, объём полостей сердца и проследить скорость и особенности движения крови в предсердиях и желудочках сердца.
– Занятно… – протянула я в образовавшуюся паузу, когда она вернулась к своим прямым обязанностям, и принялась распечатывать результат. Из печатного устройства, связанного с механическим агрегатом, стала вылезать бумажная портянка, заметно напоминавшая рулон туалетной бумаги, с одной лишь разницей на ней – диаграммы и прочие показания зигзагами, расчерченные вдоль непрерывной полосы.
Я подошла ближе.
– И среди этого можно что-то разобрать?
Она усмехнулась:
– Да и довольно просто. Смотри, с помощью ультразвуковых волн высокой частоты, которые мы не слышим человеческим ухом, колебания излучаются и затем принимаются датчиком, тем самым, что я прикладывала к твоему телу. Двигаясь в тканях организма, акустические волны видоизменяются в зависимости от состояния внутренних органов. После возврата изменившихся звуковых волн к датчику, они преобразуются в электрические сигналы и обрабатываются ультразвуковым прибором – эхокардиографом, – в подтверждение она указала на него. – Результат обработки выводится на экране в виде картинки – двухмерного изображения сердечных структур, по которому я уже могу сделать заключение. Плюс графические распечатанные данные.
– Ясно, – отозвалась я, удовлетворившись ответом.
И тут она, вдруг, опомнилась:
– Садись, пожалуйста. Мне нужно заполнить бумаги.
Я покорно опустилась на стул.
Дебра открыла мою историю болезни. Она толстая, за столько месяцев. Целый том. В ней столько страшных слов. Но, Дебра – специалист, она ритмично делает пометки, без эмоций. Лицо сухое, как формула. Затем, открыв один из стеклянных шкафов позади себя, извлекла папку и, вернувшись на рабочее место, продолжила заполнять графы на вытащенных образцах.
– Что вы делаете? – поинтересовалась я, переходя к изучению прочих предметов на её столе.
– Заполняю протокол, – отозвалась она, не отрывая головы, но я продолжала сканировать её и она решила пояснять: – указываю показатели УЗИ сердца и произвожу их расшифровку на основе предыдущих результатов обследования и ЭКГ, для оценки твоего состояния в динамике.
– И? Каков же результат?
Молчание. Инстинкт уже подсказал мне эту очевидную истину. В повисшей тишине было слышно, как тяжело она втянула в себя воздух.
– Думаю, будет лучше, если ты обговоришь со своим врачом.
– Нет! – встрепенулась я. – Расскажите мне сейчас!
– И все же, я считаю…
– Господи! – вырвалось у меня, эмоции одолели. – Меня уже ничем не удивишь. Я не дура, и даже, если вы не скажите, пылающая боль в моей груди говорит отчетливее, чем все снимки и слова.
Она отложила ручку и подняла на меня лик. Я насторожилась, страшась услышать самое последнее из худшего. Хотя, куда уж хуже? И так – на самом пике.
– Поля, – не слишком ободряюще заговорила она, всё ещё сомневаясь, но поборов себя, призналась: – на лицо выявление серьезных патологических изменений.
К глазам подступили слёзы, я чувствовала, что передо мной разверзлась бездонная пропасть, а я, стоя на самом её краю – теряю баланс и падаю в эту бездну без шанса на спасение. В горле так и возникает это тошнотворное ощущение свободного падения.
– И… как… ск-к-коро о-т-к-ажет сердце? – Кажется, я жую собственные слова, расчленяя на несвязные звуки.
Дебра отодвигается от горизонтальной плоскости на опорах и, подойдя ко мне, приседает на корточки.
Я сглатываю комок в горле, в готовности принять эту правду с достоинством.
– Что я могу тебе ответить?! – говорит она, – я всего лишь смертный человек, как ты или любой другой на земле, – с этими словами она беспомощно смолкла.
– Не каждый получает возможность спастись, да? – со слезами на глазах, я шепчу сломленным голосом.
Молчание в ответ. Опять рана – большая, новая, свежая.
После этого, в кабинете стояла такая глубокая тишина, что было бы слышно, как падает булавка.
Не знаю как, но я распахнула дверь и перешагнула через порог.
– До встречи, Поля, – негромко крикнула Дебра.
Я кивнула с мукой. Зная, что этого уже не произойдет – двинулась по коридору.
Идти, только идти, одну ногу перед другой, подбородок вверх, не плакать, не спотыкаться – шагать! И пусть всё – вкривь и вкось. Идти!
Сердце билось всё сильнее, чуть не выпрыгивая из груди. Преодолев ярдов тридцать, я уронила медицинское заключение, взятое с собой по моей же просьбе, на пол. И прижавшись к холодной стене коридора, постучала об неё лбом.
– Чёрт, чёрт, чёрт – простонала я. Всё тело горело огнем.
Прошло время, прежде, чем я почуяла рядом движение и ощутила на себе пристальный взгляд, только тогда я оторвала лоб от каменного перекрытия. И вздрогнула. Глаза, переполненные сочувствием, бестактно смотрели в упор. Он подоспел очень вовремя.
– Я сдаюсь… – проскулила я и уткнулась ему в грудь. – Сдаюсь.
Он покаянно покачал головой:
– Не знаю, о чём ты думаешь, но я рядом.
Его сильная рука сомкнула мои хрупкие плечи в теплое объятие и к боли всё-таки примешалась радость, сменившаяся еще большей агонией.
Странное это положение, находиться рядом с кем-то, кто тебе очень нравится, но твёрдо знать, что ничего из этого «нравится» не выйдет. Он навсегда останется не подвластным мне мужчиной.
Я отогнала от себя эти мысли и, упершись руками ему в рубашку – оттолкнула себя от него.
– Простите.
– Всё в порядке.
На протяжении обратного пути мы больше не разговаривали. В лифте он нажал кнопку нашего этажа – единственное, что неизменимо остается у нас общим, и мы, заняв разные углы, стали спускаться.
Несмотря на кавардак в голове, я еще способна сознавать, и не дать этому чувству развиться до необъятных масштабов.
Мы просто обычные врач и пациентка.
Слишком поздно для всего.
– Послушайте-ка… – Я подняла палец, ткнув им в карту записей. – Каждый должен быть писателем своей судьбы, а не читателем чужой!
– Это так, но сегодня мы должны поговорить о твоей.
Родители, сидящие по обе стороны от меня, выглядели больными и несчастными. У меня засосало под ложечкой, внутри всё сжалось, и катыш, подступивший к горлу, начал разрастаться, как снежный ком. И тут я почувствовала, как папа накрыл ладонью мою руку, и съежилась, ненавидя его и ненавидя себя. Прежде всего, за то, что мне не хотелось, чтоб это снова повторялось – их боль, его никчемность, моя причина всему этому. Ненавижу думать, что всё закончится здесь и так. Но, как убрать эти мысли, продолжающие крутиться в голове, для начала? Никак. От них я отбиваться не умею.
Уперев руки в колени и положив в ладошки подбородок, я выдохнула: – Сегодня кажется явно не мой день…
Мама нагнулась, прижалась лицом к окату плеча и так сострадательно посмотрела на меня, что это воткнуло нож в моё сердце по самую рукоятку. На её лице было ощутимое беспросветное отчаяние, которое она безнадёжно пыталась смягчить.
Минуты не пролетело, как я передумала тысячи обоснований, чтобы увести их отсюда и уши их не слышали горькую правду, а доктор И. успел втиснуться в краткую паузу:
– Мистер и мисс Мельниковы, я считаю, нам стоит для начала переговорить непосредственно наедине.
– Что? – оторопела я, не готовая к такому повороту сюжета, и процедила онемевшими губами: – не смей!
Досада была во всех его чертах, но он был непоколебим, как скала.
– Все это будет непросто – и для вас, и для нее, – голос его был серьезным. Он сделал паузу, адресовав мне: – Пожалуйста.
В такие моменты я ненавидела его всем естеством и практичное состояние, обычно присущее мне, начинало возвращаться, преображая меня на глазах.
– Как внимательно с твоей стороны, – прошипела я с сарказмом. Меня заносило, я позабылась и назвала его опять, да еще и при всех на «ты», и даже ухом не повела, понеслась дальше: – Черт-с два! – выпалила я, подкрепляясь раздражением, поднимавшимся во мне, как столб дыма. – Неужели, так сложно сказать при мне, что моё сердце отказывается от меня? – Я подскочила, под конец капитально озлобившись.
Он тоже поднялся, не отрывая рук от крышки стола. Открыл рот, будто хотел немедленно возразить мне, и снова закрыл. Сел. Посмотрел на меня очень пристально и сказал потухшим голосом:
– Будь любезна, успокойся, я понимаю тебя, но все же…
– Боже! Как же меня все достало! – взвыла я, прижимая кулаки к вискам. – Я нахожусь под непрерывным медицинским наблюдением, повязанная по рукам и ногам, и так, почитай половину жизни, – сдавлено сказала я, стиснув челюсти и опустив глаза, прошептала в пол: – У меня больше не осталось сил на игры в прятки.
Папа понял всё без перевода – сердцем. Подошел, обнял, мягко выговорил моё имя и усадил на диван. Я посмотрела на него – глаза пусты, лоб перекроен напряжением, возле рта полукруглые складки горечи, в волосах кое-где промелькивает седина. Меня всколыхнуло, вслушиваясь в саму себя, я подумала: когда же он успел так постареть?
Боль – плотно оседает на людях, как радиационный пояс, она месяцами, день за днем разъедает их слой за слоем. Время – неразрывным кольцом обвивает нас с приходом в этот мир и неустанно трудится год за годом, стесывая до необратимого состояния. Несомненно, они – лучшие партнеры по пособничеству смерти. И в моём случае, я – их «коммивояжер».
Ощущение отсутствия. Отчаянье. Пустота, звенящая и гулкая…
Рыдать хочется… и кричать в голос.
Настенные часы постукивают эхом над головой.
Боль в висках, не утихавшая с тех пор, как я позволила напомнить ей о себе в этой кутерьме – не давала устояться событиям. С каждым разом, запуская их в моей голове с новыми препонами, для пущей остроты: то добавляя тошноту, то нервные спазмы.
И когда Итан Миллер поступился своим упрямством и перешел на разговор, напрямую касающейся меня, я, как будто, вообще отрешилась от происходящего, явно ослепши на всё – смотрела, словно в невидимое для меня пространство.
Слова, не достигая меня, огромными каплями падали на пол и, разбившись миллионными брызгами, рассыпались вокруг нас неощутимыми горошинами. Я, словно,
пребывала под толщиной и мощью водопада. Сидела, не шевелясь, глядя вперёд, а темно-синие глаза смотрели на меня отовсюду.
И из всего этого шелестом до меня доносилось:
– Сопоставив результаты последнего осмотра с динамикой последних обследований, на лицо – выявления резкого ухудшения состояния.
Я слышу, как охает мать. Я чувствую, как отцовская рука сдавливает мою ладонь. Она у него влажная и холодная. Мурашки собираются под кожей на месте прикосновения. Что-то мелькает и развеивается, я ощущаю всё стороной…
Я не здесь. Я падаю в прореху за временную полосу этого момента. Голос продолжает звенеть, как неугомонный гам.
– Прослеживается недостаточность аортального клапана, утолщено левое предсердие и желудочек. С такой синоптикой начнется процесс – регургитация, при котором будет происходить обратный заброс крови из аорты в желудочек.
Он нагоняет, наступает на пятки, вцепляется мертвой хваткой.
– И сейчас, важно продержать сердце в рабочей функциональности, до получения донорского органа. Но при констатации, что сердце не операбельно, это составляет огромный риск. Прибегнув к резервному методу, останется вероятность, что во время операции ткани могут не выдержать и расползтись, как хлипкий шов. Операционная летальность: 70–85 %.
