Текст книги "Нити жизни (СИ)"
Автор книги: Эль де Море
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Не пойму, чему он веселится? Это какое-то досадное непонимание! У меня закрадывается подозрение, что я только что, была оценена, как лот на аукционе. Но злиться не могу. Кхм… приятно!
Появляется мама, за ней Алина – девочки при параде!
– Наконец-то, – выдает отец, держа паузу, – такое стоило ждать!
Мама улыбается, сестра хихикает, а я думаю – не съемки ли это какого-то шоу, и как я не уловила слова «мотор»?!
И честно говоря, если бы, не мой урчащий от голода живот, я бы не села за стол.
– Как тебе ель? – лепечет сестра, усаживаясь напротив меня и наряду с этим, тыча в игольчатую кумушку. – Это мы с Майклом оформляли!
– Да, они хорошо поработали – вторит им мать.
Но мне дела нет до всей этой декорационной деятельности, потому что, я еще не разобралась, чёй-то Нейла усадили рядом со мной?
Я смотрю на папу и также хочу узнать, кто его подменил? Сидит, перебрасывается словечками с Нейлом, и это наблюдение дает мне еще два вопроса: кто начал учить папу английскому и, черт возьми, когда они все успели так породниться?
– Это что? – вдруг спрашивает папа, обращая взор на стол.
– Это почетный салат «Блюз», – вступает Алина, – мы его с мамой готовили!
Есть люди, которые гордятся своими чемпионскими достижениями на олимпиадах и соревнованиях, есть деловые люди, которые успешно продвигаются по карьерной лестнице, благодаря своему упорству и хватке, а есть те, кто гордятся копиями салатов…
– Да, а вот вы, – мама с ухмылкой указывает на меня и папу, – лентяи!
Я по-прежнему нема. Только брови от всего этого, уже давненько, где-то под волосами заныкались.
Три часа спустя, встреча все еще продолжалась: увлеченная болтовня, смех, жующие рты. У меня же складывается ощущение, что я прокручиваюсь через терку электрического привода, и при каждом последующем обороте её неоднократно заедает, и меня еще больше корежит.
Весь вечер я наблюдаю за нашей семьей. Алина без умолка болтает о её одноклассниках, о приготовлении сегодняшних блюд, с которыми она возилась полдня, но ей было интересно. Мама раскраснелась и громко смеется, участвуя во всех обсуждаемых темах. Даже папа расслабился. Он успел уже сыгрануть в «Дартс» с Нейлом и Майклом, рассказать пару анекдотов и устроить домашний армрестлинг. Как не посмотри, но все благополучно нашли общий язык друг с другом и наслаждаются обществом.
И только я воспринимаю всё через какое-то стекло, вроде я здесь, и в ту же секунду – меня нет. Я не могу ощутить себя с ними в одном мгновении, я, как какой-то сторонний наблюдатель – слежу, слежу, а поучаствовать не могу. И кто назначил мне статус смотреть на мир с его событиями со стороны?!
Еще не успев, как следует обдумать эту мысль, я начинаю спешно подбирать варианты, как бы всех натолкнуть на идею сворачивать это застолье.
Провожу рукой по лицу и у меня полное восприятие себя, как выжатого лимона.
А тут еще…
– С Рождеством! – воскликнула мама, поздравляя всех, но почему-то обнимает именно меня.
– С Рождеством, – подхватывает сестра со своим парнем. Они слегка обнимаются, но притяжение между ними видно не вооруженным взглядом. И о да! Папа метает в Майкла предупреждающий взгляд, от чего тот невольно начинает ерзать на стуле.
В этот момент ко мне подходит Нейл.
– С Рождеством! – говорит он, наклоняясь над моим ухом.
– И тебя! – отвечаю я, неосознанно подтягиваясь на цыпочках. Ведь я без каблуков и сейчас ниже еще на десять сантиметров. В своем роде, карлик – против его роста.
– Знаешь, у тебя замечательная семья, чувствуешь себя уютно и своим, – улыбается он.
На заднем фоне звучит звон… бокалов? Нет, они чокаются чашками с горячим шоколадом.
Я наклоняю голову чуть набок, и смотрю на свою семью – глазами, словами и чувствами Нейла. И ведь он прав!
Течение времени говорит о многом, и много запутывает. Мне хочется говорить о стольком, но все это настолько лично, что я сама боюсь себе признаваться в том, о чем думаю. Это тоже самое, как невозможно сказать о реальности несуществующего. Потому что, я этому миру не принадлежу. Уже не принадлежу. Я перестала быть одной из них. Это мой временный дом, мне здесь не место. Окна и комнаты, через которые я прохожу – это лишь остановка по дороге туда, куда я держу путь.
– Это тебе, – вдруг говорит он и протягивает мне маленькую бархатистую коробочку.
Я так обалдела, что едва не села на пол посреди зала.
– О! – я нервно сглотнула, запершило в горле. – Что это? – Я озадаченно покосилась на него, пытаясь собраться с мыслями. – А я ничего не приготовила.
– Эта не важно.
Я начинаю произносить любые, приходящие в голову, оправдания для отказа. Но так как, он все их отверг, я в итоге приняла подарок. Вот только в уголке сознания не переставал звучать тоненький голосок: «Что ты делаешь?».
– Я могу посмотреть?
– Разумеется.
У меня перехватывает дыхание. Я открываю упаковку и вижу – цепочку с подвешенным кулоном в виде четырехлистного клевера.
– На удачу, – говорит он. – С ним у тебя обязательно случится что-то особенное.
– Ну да… – протягиваю я, но он не слышит, потому что, произносит для всех:
– Пусть в этом доме будет еще много-много таких же счастливых дней!
Мама буквально тает от этих слов, но не забывает перевести их для папы.
Одно-единственное мгновение – я почти потеряла контроль над собой. Я крепко зажмурилась, стараясь отогнать незваные мысли – горькие, тоскливые. У меня душа обливалась кровью, я тонула и захлебывалась, но ничего не могла с этим поделать.
Позже пришло время собираться.
– Может, вы останетесь? – спросила мама, явно намериваясь оставить гостей на ночь.
– Если только в подвале, – бякнула я, описав прерогативу.
– Нет, что вы, мэм. Спасибо за прекрасный рождественский ужин, за время, что позволили провести вместе с вами, все было замечательно.
– Мы тоже очень рады.
Алину еле разлепили с Майклом, заставив прибрать со стола. А папа, пожав парням руки, сказал, что рад знакомству – по-английски! Я чуть ли не прыгала на месте!
После официального прощания я держусь за ручку входной двери, чтобы закрыть её, а тут Нейл оборачивается и произносит:
– Можно, я все же спрошу, что ты делала в кардиохирургическом отделении?
Я поднимаю глаза, и сердце падает, собственный пульс отдается громом в моих ушах.
– У меня порок сердца в неоперабельной стадии.
Вот так. Я даже не соврала.
И медленно закрывая дверь, вглядываясь в сужающуюся щель, добавляю:
– Счастливого пути.
Щелчок.
16 Как дела, одиночество?
«Интересно, я давно проснулась? Уже утро?» – думала я, лежа, укрывшись в постели.
Я попыталась осмотреться в поисках подсказок, которые помогли бы мне ответить хоть на один из вопросов, и улыбнулась, наткнувшись на лежавший рядом новейший «BlackBerry», дисплей которого высвечивал: 8:30.
Я обнаружила это нечто, как все ушли, а я поднялась к себе. Коробочка, завернутая в бумагу, с запиской от мамы и папы, гордо дожидалась меня на кровати. Развернула и на ладони оказалось это чудо. Вот так.
Половину ночи я провела, прозондировав ультрасовременное беспроводное ручное устройство, – тыкая на всё подряд. Никогда не любила читать инструкцию, вообще не понимаю, для кого её пишут. Никто ведь не читает.
Я была более, чем довольна. Ввод информации с помощью сенсорного экрана, обновленная версия операционной системы, поддержка 3G, встроенный Wi-Fi и даже функция GPS-навигации. Мир на пути прогресса и я вместе с ним!
Поэтому сегодня, вцепившись в свою ценность, я грациозно поднялась и, зевнув, потянулась, как кошка с мыслью: чем бы мне заняться в ближайшие несколько часов?
Утренний свет пробивался из-под края занавесок, которые до сих пор оставались завешанными, что подозрительно. Мама отступила от своих правил? Не порядок!
Я пересекла расстояние от своей колыбели до окна и, схватившись за ткань, – дернула одним движением.
Утро было серым, но солнце ослепляло, и я прищурилась, глядя на это свечение.
Затем поднатужившись, подняла створки окна. Казалось, это самое спокойное утро из всех, что я встречала в этом городе. Всё вокруг еще спит, снег сдвинут в стороны ночными службами мусоровозов, как на горнолыжном курорте, но крупные хлопья, кружась, опускаются на дорогу и ко мне на карниз, в воздухе от дыхания идет пар. Я глотаю подмороженный острый воздух. Тишина.
И я, молча, молю – небо, если ты меня сейчас видишь и слышишь, пожалуйста, дай мне шанс! Дай просыпаться с улыбкой и ни о чем не жалеть ни секунды. Дай мне радость, улыбки, смех, новых людей. Дай, пожалуйста, людям, которые мне близки и были близки, терпения, сил, счастья. Дай нам всем просто жизнь!
Не раздумывая, я наставила камеру своего аппарата. Звук затвора и – фото небосклона у меня на карте памяти. Следом, просто наслаждаясь от без кнопочного ввода, я лезу в браузер, вбиваю адрес знакомого мне сайта, перехожу по страницам и, найдя, – ставлю в закладки. Отлично!
Добавляю только что сделанное фото и следом вывешиваю:
«Доброе утро, Нью-Йорк!»
Спустя мгновение, я уже ступила в коридор – никого. Пусто. Все, как вымерли. Ну, или почти.
Направляясь в кулинарную обитель, я невольно подслушала монолог щебечущей Алины, с кем и так ясно.
Интересно, а никого не смущает, куда деньги уплывают с баланса её телефона?
На кухне я налила в чашку кипяток, посмотрела на него, а точнее на то, как растворимый кофе смешивается с водой, пошевелила ложкой.
– А! – Я поежилась, поняв, что делаю что-то не то. Совсем запамятовала.
Отставив кружку, я вытащила из хлебницы пару булок, распилила надвое, залезла в холодильник и, порывшись в его содержимом, вытащила: помидор, зелень, сыр, и прочее для начинки. Нашинковала. Перевернула один ломоть и взгромоздила этот оксюморон поверх, сверху накрыла вторым куском. Вот так, сэндвичи готовы! – похвалила я себя и зажевала.
Затем, достав с полки шкафа минеральную воду, и собрав возле себя пачки с медикаментами, – на минуту задумалась о том, куда бы все это вышвырнуть. Но, как бы я этого не хотела, их приняла.
Полчаса меня никто не беспокоил. Всего каких-то полчаса…
– О, – издает моя сестра, появившись на кухне. – Добренькое!
Я делаю ответный жест. Мол: ну и тебе того же.
Она лезет в холодильник, я встаю и вынимаю из сушилки стакан.
– Спасибо. – Она наливает в него апельсиновый сок и отхлебывает. – Что бы этакое позавтракать?
Я беру одну из баночек с лекарствами и запускаю её по поверхности стола. Она скользит, а на другом конце её ловит сестра. Кривится.
– А можно, я буду что-то другое?!
Я отрицательно качаю головой.
Она смотрит на меня таким умоляющим взглядом, что мне делается смешно, и я даю разрешение. Она улыбается.
– О чем с Майклом болтала? – Спрашиваю я.
– Подслушивала!
– Была нужда…
– Ты представляешь, Майкл и Нейл должны навестить бабушку с дедушкой, а это в стольких милях отсюда, в другом городке. Их не будет до конца недели.
– Супер, – говорю я.
Она заговорила вызывающим тоном:
– Тебе может и да, а мне нет. Мы хотели сходить на каток, а теперь получится только в новом году. Все планы рушатся.
– Не будь такой собственницей. Всего-то пропустите несколько дней. Ничего страшного не случится.
– Мм-м-м… случится! Я буду скучать.
– Он тебе так нравится?
Она медлит, а потом… кивает?! Кивает!
– Это плохо?! – вдруг говорит она, скажем так, замечая мой взгляд полнейшего отупения.
– Хм… нет, что ты. Скорее, это просто я далека от всего этого. Не обращай внимания! В этих делах – я тебе не советчик и не судья. Если бы она только знала, как я хочу быть туристом, обладающим бесконечной свободой, уметь наслаждаться своей истинной сущностью и быть открытой для любви. Но, я не могу. Потому что, если я всерьез предамся тому, о чем думаю, чего хочу – я окончательно разрушу себя, паду. Но, она – другая. Она должна жить со счастьем в руках: за себя и за меня. И может, кто-то сказал бы, что у них с Майклом это просто юношеская влюбленность, но я-то вижу, что это большее, нечто настоящее, искреннее, идущее из глубины души. Я не сомневаюсь в его и её выборе. Поэтому я и говорю:
– Знаешь, если мои глаза мне не врут, и я вижу то, что я вижу, когда вы вместе, то поверь, твои чувства ответны.
– У… – её губа дрожит, и вмиг она уже лихорадочно виснет у меня на шее, – я тебя обожаю, ты самая лучшая сестра в стране! Нет, в мире! Да, во всей Вселенной!
– Просто, любо дорого смотреть, – говорит мама, возле заспанного папы. Они переглядываются и мама, словно прочитав его мысли, кивает.
Я смотрю и пытаюсь просчитать заговорщическое начало в их головах.
– Мы тоже хотим, – объявляют они и окружают с двух сторон.
– Ну, уж нет, спасибо, – говорю я и, спрыгнув со стула, быстро пячусь к стене. Сестра со мной.
– Вы чего? – Они с изумленными лицами застывают от нас в паре шагов.
– А вы чего? – говорю я, мне как-то неохота стать котлетой для гамбургера.
– Точно, – поддакивает сестра.
– Ну… – начинает папа, и опускается на стул, некогда принадлежавший мне. – Я так не играю, – заканчивает он голосом мультяшного персонажа по имени Карлесон.
– Ну ладно, хватит ребячиться! – говорит мама, включая чайник. – Давайте поедим морепродуктов? – Она вытаскивает из морозилки пакет с замороженными креветками. Затем берет кастрюлю, наливает в неё воду и возвращается к столу.
– Кто заварил кофе? – спрашивает, заметив мою чашку.
– Я! – признаюсь и поднимаю руку.
– Что это значит? – мама моментально меняется в лице.
Вот сколько еще я буду наступать на одни и те же грабли? Она не понимает шуток по такому поводу. Малейшее отступление и всё – у нее в голове звучит сигнал тревоги предостерегающим эхом. А дай ей больше пищи для размышления, так в минуту сочинит апокалипсический сценарий.
– Ничего, просто захотела насладиться запахом кофе, мне что, уже и это запрещено? Не понимаю, зачем делать из мухи слона?
Молчат.
– Ой, смотрите, птичка! – не сработало. Никто не повелся. Обидно. Ну, что за каменные лица? Боже. Иногда, жизнь – действительно хуже, чем просто невыносима. – Забудьте! – продолжаю я, не желая снова ступать по ветхой канатной дороге, и тут же урезонивая себя за овладевающее мною раздражение. – Кто-то обещал морепродукты?! – каким-то чудом я произношу это очень спокойно, показывая, что явно обрадована этой новостью. Сама же думаю лишь о том, как скорее замять эту тему.
– Ах, да, – вывалилось с маминого языка, словно, это было что-то жутко срочное.
Поэтому спохватившись, она поставила кастрюлю на электроплитку.
Вроде, мы сдвинулись с мертвой точки.
Тут я выплеснула содержимое чашки в раковину, чтоб более никого не смущало и не вызывало всякие домыслы.
Тридцать минут спустя.
Папа смотрит, куда угодно, только не на нас, а мама теперь увлеченно перемешивает ложкой содержимое отполированной кастрюли, и параллельно, строгая что-то на закуску. Сестра, умяв пару хлебцев с ореховым маслом, – убежала на улицу встретиться с какими-то подружками по учебе. Я решила, что мне тут делать тоже больше нечего, надо пойти размяться. Погода, как говорится – шепчет.
– Мам, пап, я пойду, погуляю, – сказала я, – и это не вопрос.
Мама вздыхает и переглядывается с папой. Они исподтишка глазами делают друг другу знаки.
Слово берет отец:
– По-моему, неплохая идея, чего дома сидеть, пусть прогуляется.
– Вообще, не следует и… – начинает она, но под папиным нежным взглядом быстро сдается. – Хорошо, но телефон с собой, и я буду звонить каждые полчаса.
– Ой, мам, звони – говорю я, вытаптывая скорее отсюда, сама думаю: кто отвечать-то будет? Не я.
Отдаленно слышу её недовольный гул и не пропускаю ни единого слова:
– Говорила же, убрать из дома кофе! Неужели, так сложно! Я не могу за всем уследить.
Да, от наваждений не так просто избавиться. И моя мама самый подходящий в этом пример. Если на чем-то зацикливается, то всё, не выбить из головы. И нет никакого смысла переубеждать её в этом. Она, всё равно, никогда не поймет. Её правило жизни высечено в камне и гласит – все и всё должно быть под контролем. И вот, на протяжении уже многих лет, она живет по этому основному квесту, как по заповедям из библии.
Оказавшись на улице, я поворачиваю налево и направляюсь вдоль движения медленными шагами. На перекрестке заворачиваю за угол на Вандербилт-авеню, минуя три пролета до пересечения со Стерлинг-плейс – перехожу дорогу. Так, идя всё время прямо, я попадаю на площадь Гранд-Арми.
Гранд-Арми-плаза – центральная площадь Бруклина, представляющая собой кольцо и оформляющая северный вход в Проспект-парк. В обычные дни здесь шумно, так как, это главная транспортная развязка района, от которой радиально идут восемь улиц в разные стороны Бруклина. Так что, думаю, представить не сложно, что это за нервный узел. Трафик тут таков, что пробраться во внутреннюю часть непросто, тем более что, в центр площади ведёт единственный переход. Но зато, тут есть, на что посмотреть. Отсюда-то и не прекращаемые бурлящие транспортные потоки, заезжие туристы, желающие осмотреть огромное овальное пространство: площадь насыщена памятниками истории. Ну и, конечно же, гости и посетители, вытаптывающие тропу к подступам Бруклинской публичной библиотеке, которых сюда приводит главная бруклинская улица Флэтбуш-авеню. Так что, можно смело сказать, от недостатка внимания это место не страдает.
Но сейчас здесь достаточно пустынно: я да парочка семей с детишками, желающими прокатиться на санках.
Стряхнув со скамейки слой снега, я ляпнулась в пуховике на деревянные доски.
Я разглядывала всё, что меня окружает, и качала головой. «Убираться здесь, явно не торопятся?» – думаю я, оглядывая такую картину: множество коробок от фейерверков, разорванные конфетти, рваные куски бумаги. Мусорки с горкой наполнены банками колы, шампанским, фантиками от конфет. Это вчера народ с размахом отпраздновал, устроив огромную свалку. Да, люди во всех городах одинаковые, все говорят о чистоте, о среде, но посмотрите, что делают, когда дело доходит до самих себя. Хотя не знаю, что насчет Японии с их сортировкой мусора, и последующей блочной формировкой под сушу. У них, вроде, целый мусорный остров есть? По-моему, я что-то такое читала…
Определиться – это факт или нет, мне не дал оживший телефон.
– Алло?! – прокаркал оттуда знакомый голос.
Я молчу. Продолжаю жонглировать её терпением. Выигрываю сразу!
– Алло?! Алло! Меня слышно? – психует мать.
– Да, – наконец, я подаю голос.
– Почему не отвечала?
Ага, так я тебе и выложила.
– Какие-то помехи были, ты не заметила?
– Да уж, – откликается мама, не сомневаясь не на ёк, – операторы тут никакушные!
– Угу, – подтверждаю я. И пялюсь, как какой-то мужик в спортивном костюме пытается отобрать у собаки фрисби. Вот, ему тоже нечем заняться, как и моей мамочке.
– Ты сейчас где? Далеко ушла? – выспрашивает она.
– Не беспокойся, – быстро говорю я, – если машина задавит, тебе первой сообщат.
– Что ты такое говоришь! Да, как ты… – её недовольные вопли, наверно, услыхал даже этот борец за игровую тарелочку, раз покосился на меня. Я поспешила хмыкнуть ему в ответ, пока он не вернулся к своей процессии.
Встала, отряхнулась и медленно пошла по парковой дорожке: нога за ногу, в такт недовольным высказываниям на том конце телефонного номера, сходящим на меня, словно лавина.
– Э-э… мам, ну честное слово, может, обойдемся без этого? Научись воспринимать всё не так близко, это ж я! Забыла?
Выслушав меня, заявляет мне голосом судьи – металлическим, выдержанным, напоминающим дрель:
– Последний раз спрашиваю, где ты?
– Точно, точно, точно??? В последний, самый последний из последних? – дразню я её.
– Нет. Так, где ты? – она не поддается на провокацию.
Я останавливаюсь, на меня смотрит многофигурный фонтан Бэйли, названный в честь филантропа, давшего на него деньги. А что, все правильно – кто платит, тот и музыку заказывает.
– Я на площади, – отрезаю я.
– Гранд-Арми? – уточняет она, наверно, уже собираясь бежать сюда.
– Угадала, еще вопросы будут?
– Надо будет, так будут. И не надо ёрничать, тебе телефон для чего купили, чтоб…
– Контролировать меня! – заканчиваю я за неё, – всё знаю, больше ни слова! – и я отключилась.
«Ну, вот и уживайся с такими людьми бок о бок», – думала я, разъяренно заталкивая аппарат в карман, под молнию. Но закрались мысли и, обдумав свои действия, я вернула его себе в ладонь и составила почти вслепую сообщение на сайте:
«Я, как птица, запертая в клетке, доведенная до безумия собственным желанием обрести свободу. Я, как пианист, бьющийся в агонии, не найдя нужной симфонии. Я, как маленькая девочка, которая, не послушавшись бабушку, отцепила подол её платья и потерялась. Я, как человек, на глазах которого погиб человек, вытолкнувший из-под машины ту, которой предназначалась смерть. Я, как уголек, тлеющий в забытом камине. Я, как свеча, у которой остался лишь крошечный фитилек. Я, как мотылек, который по глупости своей влетел в огонёк. Я, как человек, который, пробежав стометровку, внезапно остановился возле финиша, так и не решившись изменить в своей жизни хоть что-то».
После я вышла с «Гранд-Арми», постояла на светофоре и, сделав крюк по Андерхилл-авеню – пришла домой.
– Вернулась? – спросила мать.
– Да, – буркнула я, сняла обувь и направилась к себе.
Оставшийся день прошел в виде конечных титров: все в курсе, что я есть, но никто мной не интересовался. И я была довольна. Кажется…
На следующее утро я просыпаюсь разбитой. Конечно, я слегка преувеличиваю. Но, чувствую я себя каким-то суповым набором, как будто, меня разрубили и разобрали на части. И вот, я лежу на разделочной доске в ожидании, когда же меня отправят в кипящий котел.
Поскреблись в дверь. В ноздри ударил запах маминых духов. Якобы, если верить флакону, представляют – фруктово-мускусную композицию. Вам даже не вообразить, насколько на самом-то деле, это отвратительно! Запах: деревьев, земли, чего-то животного, и на редкость испорченного в единой составляющей.
Я отбрасываю одеяло, усаживаясь на кровати, зажимаю нос и нащупываю блекберри.
В этот момент она разъединяет мой ночной занавес.
Я смотрю на сенсорный экран и вслух констатирую:
– Двадцать шестое декабря, десять часов, пятьдесят три минуты утра – ты на посту!
– Настал новый день, хватит дрыхнуть! – Она начала аккуратно складывать моё одеяло. От чего, исходящие от неё феромоны, просто взорвали моё обоняние.
Я уткнула в нос подушку, используя её в качестве противогаза. И подумала, что сейчас у меня глаза слезиться начнут.
– Идем, идем, – повторила она. – Что это еще за фокусы?
Я покачала головой, все ещё не до конца веря в её присутствие. Интересно, ей не приходила мысль, что эти «фокусы» из-за нее?! Похоже, что нет.
Неохотно отложив спальную принадлежность и выйдя из тени на свет, я выдавила:
– Чем такие каждодневные испытания, лучше обратно в хоспис.
– Так-так, посмотрите, какие мы нежные. – Она, явно, думала об усилиях, которые прилагает ради меня, а я мало, что не ценю, так еще и третировать смею. Ох, мама, как же легко тебя просчитать. Ну, так уж и быть, подыграю.
– Спасибо, я очень признательна – с улыбкой говорю, про себя думая: за то, что еще немного, и я задохнусь от устроенной тобою газовой камеры в моих покоях.
Спокойно постукивая пальцами по спинке постели, мама не сводит с меня глаз,
и наверно, как детектор лжи, в стремлении раскусить: искренне я или нет. Естественно, заключением – не делится.
– Умывайся и приходи завтракать. Сегодня накрываю только на троих. Папу срочно вызвали в сервис, так что, до вечера он, скорее всего, пробудет на работе. Какая-то поломка у важных клиентов. Он чинил им машину в прошлый раз, вот теперь, никого другого подпускать не хотят.
Я пожала плечами, пропуская маму вперед.
– Вот, когда он напортачит, они будут подпускать всех, исключив его.
У мамы вырвался тихий смешок.
– Тебя тоже разбудили?! – сказала вышедшая в коридор Алина, зевая на ходу.
– Спроси у нее! – я махнула головой в сторону маминого затылка.
– Хватит вам уже жаловаться, кряхтите, как старые бабки! – отозвалась мама.
Её слова натолкнули меня на кое-что веселенькое. Я уперла руку в бок, и действительно, закряхтела старческим голосом:
– Ревматизм замучил, а тут столько ступенек и всё ради чего? Таблеток?! Кх-кх…
Сестра быстро уловила мою затею и присоединилась:
– И не говори, мигрень, давление скачет, никакого покоя…
Мама замерла на верхних ступенях, оценивая наше актерское мастерство.
– Ну что, поковыляли на утренние процедуры, а потом завтракать? – спрашиваю я, смотря на сестру.
– Ага, сейчас, только ставную челюсть захвачу из стаканчика.
– Я совершила самую большую ошибку в своей жизни – объявила мама, спускаясь на первый этаж.
– Какую? – Мы перегнулись через перила, свесив обе головы вниз.
– Не сдала вас в цирк!
Мы хихикнули и побежали наперегонки, отвоевывать первенство на посещение умывальника.
– Мам, а скажи, за что ты папу полюбила? – спросила я, когда она придвинула к нам дымящиеся кружки.
Сразу видно, заданный впрямую вопрос застал её врасплох.
– Да, ты никогда не рассказывала, – сестра, навострив ушки и включив воображение, сложила руки на столе и расположилась слушать.
– Чёй-то вы? – не сдержала улыбки мама.
– Нам интересно, – ответила сестрица.
– Так за что? – не отступила и я.
– М-м-м… – засмущалась мама, – за упрямство.
Я вскинула бровь.
– То есть?
– Сдалась его любви.
– Это как?
Она не ответила, похоже, погрузилась в собственные воспоминания.
– Мам, ну дай подсказку, а то это какой-то ребус. Ты говоришь загадками, – я старалась, чтоб голос у меня звучал расстроено.
– Ну… – она посмотрела на меня зелеными глазами, в которых плясали веселые огоньки. – Он завоевал меня.
Я удивилась.
– Вот, с этого места поподробнее.
– У нас не было ничего общего, мы вообще учились на разных факультетах. Но, потом… – она задержалась на мгновение, – знаете, пусть шансы не велики, но как знать. В романах говорится, что настоящей любви нужен лишь случай. И у нас он был, причем такой глупый.
– Серьезно? – подала голос Алина, всё больше втягиваясь в мамино повествование.
Я бухнула в чай молоко и, размешав, отпила.
– Да, – она посмеялась над чем-то, пришедшим в её мысли, и продолжила. – Мы тогда с подругой задержались на парах, а точнее, нас оставили контрольную работу по алгебре переписывать.
В этот момент Алина поморщилась.
– Вот, вот – именно, так мы и выглядели, – подметила мама вид своего младшего создания. – Так вот, сидим, грызем карандаши, смотрим в пустые тетради и абсолютно ничего не понимаем. И тут, – она выдержала паузу, полностью завладевая нашим вниманием, – за нами голоса. И фраза: «Девушка, а девушка, да снимите вы беретку, что у вас там – бигуди намотаны или покраска неудачная? – И хохот, главное».
Мы сощурились, всматриваясь в её лицо. Она закусила губу и улыбнулась:
– Это он про меня. Я в беретке была. В аудитории холодно было, да и я намеривалась поскорее удрать оттуда. Так вот, сидит, потешается. Мне это дико не понравилось, я разворачиваюсь и упираюсь в парня тремя рядами выше нас и… высказываю всё, что я думаю о его манерах. Мне аж полегчало.
Мы расхохотались, а я подумала: теперь понятно, в кого мы такие уродились!
Мама продолжила:
– А следующим днем, этот же молодой человек караулит меня под дверями аудитории на последнем уроке. Вот так всё и началось. Стал провожать домой, приглашать в кино, в рестораны, мы гуляли по ночной Москве, катались на катере по реке, ездили отдыхать на Кавказ и Ленинград. И только потом я узнала, что все те слова обо мне – это говорил его друг, который поспешно сложился под парту, когда я обернулась, а он остался. Вот так и бывает.
– А что было потом? – заворожено интересуется сестра.
– Мы поженились, а через год у меня появилась – ты, – мама дотронулась рукой до моего подбородка, а потом – ты, – она нежно посмотрела на Алину. – И счастью нашему не было предела. А папа ваш, даже в пеленках вас откопать не мог: ни одну и ни другую. Всё повторял, когда встречал нас из роддома: «Простыни. Простыни. А где ребенок-то?». Я смеялась, глядя на его беспомощность. Но тогда мне казалось, что я самая счастливая женщина во всем мире, потому, что со мной были вы.
После этого времени, которое мы провели вместе, она вытянула руки и мы, не задумываясь, обняли её.
В глазах у меня блестели слёзы, в душе я была благодарна ей за подаренную жизнь, за возможность быть рядом с ней и за любовь к нам.
Мое пустое сердце, которое я всё время старательно превращала в сухарь, сейчас наполнилось сожалениями. Я знаю, что виновата перед ней. И это не оправдание перед самой собой за то, что столько раз доводила её до слез, поворачивалась спиной, когда больше всего на свете нуждалась в ней, отвергала её, когда она тянулась ко мне. И я не хочу думать, что всё, что останется от меня, это воспоминания о том, как я всегда её оставляла. Потому, что это огромная разница, по сравнению с тем, как должно всё быть.
Ведь, эта женщина с самого нашего рождения отдает нам свою жизнь, вкладывая в нас всё то, что может отдать. Чтобы мы могли пройти через всё это сумасшествие, под названием – жизнь. А мы настолько неразумные, что не ценим это и принимаем, как должное, да еще и вечно укоряем за то, что она просто хочет быть рядом, чувствовать нас и жить вместе с нами в едином ритме. Мы, почему-то, ложно понимаем желания своих близких, считая, что родителям положено знать, далеко не обо всём, что творится в наших головах. Мы просто идиоты. Выстраиваем блочные стены, наглухо закрываясь от тех, кому действительно можем рассказать абсолютно все. И пусть, иногда, они говорят запутанными фразами, от которых у нас мурашки по коже, но наравне с этим, они говорят мудро, в их словах – внутренняя энергия и сияние, в их словах – их ошибки и успехи, в их словах – все они.
Так почему, мы – их кровь, плоть, частички душ, так спешим отделаться от них? Готовы разделить «крышу» с кем угодно, но только подальше от них. Переезжаем в другие города, выбираем другие страны, убегаем от них, как от чумы. Мы жаждем независимости, но правильно ли мы определяем эту самую «независимость»?! Теперь я сомневаюсь в этом.
Наверху зазвенел телефон и вытащил меня из моих мыслей. Он приглашал сестру ответить. И выбравшись из объятий, сверкая лучезарной улыбкой, она побежала за зовом посредника своей судьбы.
На кухне мы остались одни.
Мама замолчала, отправившись в путешествие в свои воспоминания, и перестала шевелиться, будто её жизни поддерживающие аккумуляторы разрядились. Я дотронулась до её руки, и она посмотрела на меня.
Мне столько хотелось сказать и о стольком поговорить. Но, почему-то, я выбрала именно следующее:
– Мам, скажи, ты до сих пор любишь папу?
– Любовь помогает нам обрести смысл жизни, но она же способна перекрыть и кислород. – Её голос дрожал. Конечно, вслух причину этому мы не произнесли. Но обе об этом знали. Однако, я хотела знать правду: может ли любовь возродиться после падения?
