Текст книги "Нити жизни (СИ)"
Автор книги: Эль де Море
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
9 Неизбежное и постоянное
Через парадную дверь с резными стеклами. Вниз по лестнице, не по всем ступенькам, налево и вперед по улочке, через два поворота и «зебру», по главной улице, виляя между парой старичков с клюшками, девочкой, на поводке с золотистым лабрадором и толстой теткой, с безвкусной сумищей под мышкой, трещащей по телефону. Я преодолела полосу препятствий и целой, и невредимой, заняла место в очереди, вытянувшейся посередине улицы, которая начиналась от столба с табличкой расписания движения. Чему можно не удивляться – это автобусная остановка, без лавочки и навеса над ней. «Все, как обычно, для удобства», – сказала я про себя. И саркастично улыбнулась рядом стоявшей сестре.
– Ну и для чего ты так ускорила шаг? Мы не шли, а неслись.
– Ходьба – это зарядка, полезно для пятой точки и мышц ног.
– Я ног не чувствую, – проскулила она.
Прибыл автобус и народ стал плотненько в него запихиваться. Пополняя монетами специальный автомат, который установлен прямо при входе рядом с водителем. Первая партия людей трамбовала уже упакованную внутри салона, последующая – тех, кто только что туда зашел, ну а мы, как довесок, потеснили всех остальных. Набились под завязку, как в бочку, двери закрылись, и мы поплелись на резиновых шинах по асфальтовой эстакаде.
Оказывается, что Вселенной около тринадцати миллиардов лет. Я этого не знала. Но журнал в руках впереди стоящего, страницы которого мне хорошо виднелись, меня просветил: «Диаметр видимой части вселенной около двадцати восьми миллиардов парсеков – это примерно девяносто три миллиарда световых лет. Световой год – единица длины, равная десяти триллионам километров».
Все эти числа просто не укладываются в моей голове. «Десять триллионов километров или девяносто три миллиарда световых лет» – это же немыслимо долго! Столько не живут даже бактерии, но живут планеты, звезды, галактики. И если сравнить, то, как коротка и скоропостижна человеческая жизнь, по сути. Она, как нитка на катушке, тянется, разматывается, путается и как-то случайно обрывается. Иногда это зависит от нас, иногда от кого-то другого, но чаще, потому, что пришло время. Но что такое время в масштабах вселенского простора? И что время для нас? Парадоксально, но теоретически мы можем рассчитать всю свою жизнь и даже предположительное её завершение. Но то, что кажется столь логичным на бумаге с чернилами, совсем не так уж и действительно в материи повседневной реальности.
Человек, читающий журнал, был не в восторге, что я буквально заслонила ему весь обзор, изучая шрифт – откашлялся, чтобы привлечь мое внимание. Я не отреагировала, тогда он перелистнул страницу.
– Ну, вы и сноб, – скривилась я. Сестра тронула меня за рукав.
– Что, простите? – Он поправил очки, съехавшие с его горбатой переносицы. Над верхней губой проступал пот. Лицо было овальным и имело второй подбородок.
– Прощаю, – просипела я и отвернулась.
Тут же «родная кровинушка» бросила на меня убийственный взгляд.
– Что ты творишь? – раздула она щеки, испуская явное недовольство, через носовые проходы. – Провоцируешь неприятности?
– Должна же быть у человека в жизни хоть какая-то радость! – Я включила улыбку-гримасу. И стала флегматично блуждать взглядом по контингенту, обосновавшемуся вокруг нас. Потомки – Гомо Сапиенса, на вид, как шпроты в банке – есть подлиней, есть покороче, кто-то потолще, кто-то худой, как прутик, с начинкой и без. Вот один из них с умным видом знатока переговаривался по телефону, доказывая кому-то на том конце свое главенство, за ним две девицы болтают между собой, демонстрируя яркий маникюр, мальчуган лет шести рядом с мамой прислонился к стеклу. Я выкрутила голову в другую сторону и наткнулась на того, кто потреблял очередную дозу кофе. Далее стоял среднестатистический клерк с сумкой через плечо и, читая газету, жамкал жвачку. Какая-то дамочка в сером пиджаке и юбке ниже колен строчила что-то в блокноте, около нее сидел мужчина в самом расцвете сил и копошился в ноутбуке, изрядно полоща глазами оттопыренное место за случайно расстегнувшейся пуговицей на её блузке. Я мысленно пожелала ему обрести косоглазие. Напротив, повиснув на поручне, парень с огромными наушниками слушал музыку и нервно подергивал головой в такт. Рэп доносился даже до нас. Надеюсь, он не оглохнет.
Все жили своей собственной жизнью, и во мне вдруг все перевернулось, зависть изнутри пнула меня, как ребенок в утробе, но никто даже не заметил.
Всё соединялось с мелькающими за открытыми люками – проспектами и улочками, площадями и парком со скамейками, урнами, магазинами и барами, кофейнями и бассейном, а люди ходили туда и сюда – пары за ручку, мадамы на шпильках, деловые люди очень занятыми.
Я завидую их свободе. Пусть сейчас они все прикованы к своим обязанностям, но вечером, когда рабочая часть жизни будет официально пройдена, все эти людишки вернутся в свою уютную, тепленькую, до обычности, привычную жилплощадь, а я в казенные, постылые хоромы. И не на свой любимый диванчик с пледом, а на пружинистую кровать, где буду думать о насущном. Потому что, когда я в мыслях наедине с собой, я ни на секунду не могу забыть о своих проблемах. Это, как личный геморрой – всегда при тебе. И знаешь, и отделаться не можешь.
Ведь вся моя жизнь представляла собой неравную борьбу со смертью за право жизни. И даже сейчас я подсознательно думаю о том, что случится, когда у меня не хватит сил тянуть эту ношу, и смерть перетащит мой конец каната в свою сторону, я полечу с ней в пустоту? А кто-то там, наверху, просто станет наблюдать, как одна из его «дочерей» будет угасать, в очередной раз, расплачиваясь за своих прародителей. Вот так и становятся капитально циниками. Но это уже мелочи жизни.
Однако я отвлеклась. Мотнула головой, отгоняя наваждение, а автобус уже свернул на улицу, в конце которой располагался спуск в метро.
– Пойду-ка я, пожалуй, – процедила я, про себя додумав: на все четыре стороны, без всяких угрызений.
– Что? – Вид у Алины был огорошенный. Она так и замерла с открытым ртом, выпучив глаза.
– Я выхожу! – сказала я и стала, маневрируя, перетекать к выходу, сквозь живой заслон.
– Че-го? – казалось, она просто не слышала меня.
– Выхожу! – повторила я уже громче.
– Что ты опять удумала?
Я спрыгнула с подножки автобусного трапа на остановке, сестра за мной.
– Что, черт возьми, ты творишь? – выкрикнула она по-русски моей спине. Конспекты из её рук свалились на тротуар. Никто даже не посмотрел на нас.
Я развернулась:
– Я не вернусь, не хочу, устала, – слова исторгались из меня, как вино из бутылки, которую откупорили. Они просто потекли рекой. Меня пробило на откровенность. – Ну же, пойми меня правильно?! – заканчиваю по-английски, словно, это что-то изменит, внесет новый смысл.
Лицо Алины стало потерянным – осунулось, на миг мне показалось, что даже посинело, как будто, она надолго задержала дыхание под водой, и мимолетом забыла вдохнуть или решила этого попросту не делать.
Но мои глаза были непроницаемы, мозг работал на полную катушку, я не намерена была останавливаться, надо было выговориться.
– Прости меня, но я просто не могу вот так претворяться и жить, изображая, что ничего не случилось, мне это не под силу, – я говорила на родном языке, но он казался мне чужеземным. – Рано или поздно, но это случится, и мы не можем этого отрицать. Тогда, какой смысл во всем этом: в таблетках, капельницах, обследованиях? Зачем делать из меня тепличное растение, держа под присмотром врачей? Набивать пестицидами и прятать от всего. Отрицать неизбежность, конечно можно, но это не спасет меня. Я знаю, что меня ждет.
Сестра судорожно качала головой, словно не веря, что всё это я говорю ей и сейчас. Она не принимала моих слов. Она выталкивала их из своих ушных раковин, выбивала из мозговых впадин и, сжимая челюсть, покусывала нижнюю губу.
Я причиняла боль, такое отношение с моей стороны было ей очень непривычно, но наверно, настал именно тот момент, когда ангел, вступая на другой путь, теряет свои крылья. И я была сейчас той самой – падшей.
Тишина. Многозначительная тишина – такая ощутимая и липкая, как смола, кленовым сиропом лилась с неба. В ней вязли машины, люди, животные и даже птицы застывали в ней, как песчинки пыли в струях солнца. Мир замер, все исчезло, и только мы остались на арене жизни – как перед страшным судом.
– Ты себя, вообще, слышишь? – выплевывает она.
Я прекрасно себя слышала. И сама себе внушала чувство отвращения, даже больше, чем когда-либо. Размазня!
– Знаешь, что, – подняв глаза, выдала она: – я уже начинаю думать, что тебе это нравится! Пережевываешь своё состояние, как ириску, ты, что это, специально делаешь? Возвела себя в статус – писаной торбы и носишься, носишься… Знаешь, как это выводит! Ты хоть раз задумывалась, а каково остальным? Папе, маме, мне? Нет же, ты не думала, потому, что если б думала, то поняла, как всем хреново! Ты что, великая мученица? Еще не свихнулась постоянно чудить и делать то, что взбредет в голову. Решила, на тебя всем наплевать, что ли? Да ты для нас – центр мира. Родители не спят по ночам и уже полгода живут на успокоительных. Ну, тебе же невдомек, ты же у нас всем обделенная. Хочешь правду? Я тоже не каменная, у меня есть чувства и эмоции. И все мне это уже поперек горла! Я устала, пресмыкаясь, прыгать на задних лапках, и всё держать в себе, как это делают родители. – Она говорила на английском языке, поэтому люди уже оглядывались в нашу сторону, но мне было плевать. – Я тебя люблю, но я не могу смириться, во что ты превращаешься. – Она сглотнула и тяжело выдохнув, продолжила: – Может ты права и мне никогда не понять твоих чувств. Однако, мне не меньше больно от того, что ты вытворяешь, говоришь и думаешь. Я понимаю все перепады твоего настроения, но стараясь помочь, я почему-то оказываюсь в дураках. Почему все, кто пытается быть полезными, сблизиться и поддержать тебя, сразу зачисляются в статус врагов?!
У меня звуков на ответ не нашлось, бескрайняя пустыня простиралась внутри, в которой меня бросили одну. Я даже не подозревала, что сестра когда-нибудь заведет этот разговор или сразу исключила такую возможность. Глупое, наивное самовнушение. Бесспорно. Поэтому в недоумении, уставившись на неё, я продолжала стоять на месте, пока один из прохожих не задел меня плечом.
– Извиняюсь, – пробурчал пижон, но это был камень в мой огород. Походивший скорее на «свали с дороги», чем «извиняюсь, что налетел на вас».
Когда я раззявила рот, чтобы выложить всё, что я думаю по этому поводу, он уже растворился в толпе, как мыльный порошок в воде. Я спешно подавила желание продемонстрировать свои знания по ненормативной лексике английского языка. И тут прозвучал отстраненный голос сестры, в нем вибрировали нотки усталости и чего-то еще, чего я не смогла расшифровать:
– Знаешь, а я уже несколько месяцев, как созрела для этого разговора, но не хватало храбрости. А сейчас могу откровенно сказать тебе – хочешь, можешь ненавидеть весь мир, это твой выбор, но от этого только тебе хуже и будет. Я все сказала, – и с этим безжизненным тоном, она принялась соскребать с асфальта тетрадки и пособия.
Во рту внезапно пересохло. Я съежилась. Это был своеобразный шок и потрясение. Все усилия воли пришлось пустить на то, чтобы дышать и не отключиться. Подобное оглашение приговора должно было вызывать у меня более осмысленные эмоции, но вызвало лишь одну – тупую растерянность. На меня только что вывернули ведро с помоями или я получила бесплатный урок – «вся правда о вас!»? Да, жгучий характер и острый язык – эта наша коронная черта. Обижаться можно только на саму себя, как говорится, напросилась – пожимай теперь плоды своего деяния. Отчитали, как нашкодившего школьника. Без капли снисхождения. Еще немножко и я точно, начну обдумывать своё поведение. Младшая поучает старшую. И куда катится этот мир?
Подняв свои пожитки, сестра пошла на меня и на тебе – прошла мимо.
Я оцепенела, только и скрипнула челюстями, пытаясь выжить из себя хоть что-то, когда она всё же замедлила шаг и, развернувшись, подошла ко мне.
– На, – пихнула мне телефон. И тут же сунула мне в руку бумажку в сто долларов. – Хотела свободы? Можешь смело делать, что хочешь. Станет плохо – набирай «911». Но учти, тебя еще связывает обещание помочь мне с географией, так что, если надумаешь умереть, сильно пожалеешь. А я иду на занятия. Удачного дня! – Она отвернулась и, махнув мне рукой, держа спину, промаршировала в сторону подземки.
Такого поворота я и вообразить не могла. Вот так, думаешь, знаешь человека, а на деле-то выходит совсем наоборот, что ничего не знаешь. А ведь, что не говори, она права и от этого еще скверней. Возникает чувство вины за постоянную трату времени впустую, а это гадко. Будто мне тринадцать, сейчас вернется мама с работы, а я не могу оторваться от экрана телевизора с «Чародейками», чтобы закончить уроки и сделать уборку.
Хочется заткнуть ушки берушами от громких мыслей в котелке, что грызут меня, накрыться сверху подушкой и приступить к засыпанию – просто напросто отрубиться, выключиться, как не исправный прибор и забыть, что когда-либо существовал. Если бы можно было вот так взять и стереть себя из жизни, а потом переписать заново свою личность. Потому что, что такое личность – безликая, одна из многих, фигура и как много требуется лет, чтобы она превратилась в индивид. Некоторым и жизни не хватает. Но мы отчаянно стремимся к этому – обтачать, создав идеальную огранку для себя. Загоняемся, словно мы подарок, который вот-вот надо преподнести, и нам срочно нужна подходящая, оригинальная, модная упаковка, ведь так мы будем выглядеть дороже, выгоднее на другом-то фоне. Может, так оно и должно быть, в конце концов, во всем изначально лежит три позиции – это случай, конкуренция и наше желание первенства. И жизнь – не такая простая штука, обычный подход не подойдет, да и не должно быть все так просто.
Последнее время я была слишком эмоциональна, чтобы объективно что-то судить. Может, всего лишь иметь шанс на большее и лучшее – не это ли счастье?
Если подумать, то не так уж это и сложно: упал – поднялся, потерял – соберись и ищи, сломал – почини, больно – терпи, хочешь – делай всё, чтобы это заполучить и неважно, сколько сил потребуется растратить, а преодолел – выдохни и наслаждайся. Ведь главное, чтобы у проблемы было решение – возможность справиться или исправить.
Но с другой стороны, своими убеждениями мы только программируем себя, заставляем верить в хорошее. А где? Где оно – это прекрасное и совершенное?
Вся жизнь – это сплошная дилемма. Перед нами всегда возникает развилка – три дороги, три разных пути. Вот только выбрав какую-то одну, мы уже не узнаем, что бы произошло, выбрав мы две другие. И почему в нашей жизни нет кнопки – «перемотка»? Вот мне функция – «возврата» просто необходима. Тогда бы в моей жизни было меньше бед, ошибок, разочарований, да и другим в отношении меня было легче.
«Вот такая моя слезливая история, где в меня верят сильнее, чем я сама в себя» – подумала я. Пора менять тактику.
– Эй, – окликнула я сестру, поравнявшись и пятясь назад, как рак. – Значит, ты меня бросаешь? – сказала я, обдумывая: проигнорирует или нет.
– Ты сама себя бросила, и походу, даже этого не заметила, – сразу огрызнулась она. – Что ты имеешь в виду? – ответила я, хлопая ресницами. По моему лицу расплылась дьявольская улыбка, когда она перевела взгляд на меня.
– Ох, Полин, – выдохнула она, присмотревшись ко мне. – Ты просто не выносима. – Она улыбнулась и поддела меня плечом. – Ты переворачиваешь всё с ног на голову, и это кажется тебе в порядке вещей?!
– Мир? – я оттопырила мизинец.
Алина искривила брови, и они сошлись на переносице, она всё еще раздумывала, а потом со смехом произнесла:
– Мир! – и ухватилась за мой палец.
Я обняла её за плечи, и мы сделали несколько шагов в одну ногу.
– Можно, я всё же оставлю те деньги, что ты мне дала? – пропела я.
– Нет! – тут же отсалютовала она. – Это моя заначка на черный день, которой я с тобой щедро поделилась.
– Моя добрая фея-крестная, ну пожалуйста!
– Это чистой воды вымогательство, – заметила она.
– Ну и что, считай это пожертвование нуждающимся.
– Это ты про себя, что ли?
– Ага.
– Ты просто…
– Знаю! – я расплывалась в лукавой улыбке.
Она ответила тем, что обвила меня руками и сказала:
– Что теперь?
Я сжала зубы:
– Без понятия.
– Хочешь, ты можешь посидеть в кафе не далеко от школы. Я и Майкл потом планировали собраться где-нибудь, так что будем рады твоей компании. – Она тонко улыбнулась, почти призрачно.
– Третий лишний…
– Я же стукну тебя, если не перестанешь нести чепуху!
Я задрала подбородок повыше, проворачивая ее последнее предложение в уме. – Маловероятно, – в заключении парировала я.
– Думаю, ты права. Я тебя просто задушу!
Я расхохоталась на столь мнимые угрозы.
День был уже в разгаре. Стояла ясная погода и бескрайнее голубое небо простиралось над головой, под прямыми лучами солнца грели бока – здания, деревья, статуи, а мы тенью вползали в метро.
Вступив на платформу, я внезапно почувствовала что-то леденящее, легкая дрожь сыпью выступила на коже, мне показалось, что чья-то рука прошла сквозь меня и сдавила моё сердце в своем кулаке. Люди с разными выражениями лиц, фигурами, очертаниями, характерами и внешностью сновали вокруг нас вровень движению поездов. Я посмотрела на телефон, который до сих пор находился у меня. На часах было – 13:28.
– Черт, я могу опоздать, – звучный голос сестры молнией сверкнул передо мной. – Этот профессор Хэйл – дьявол и предмет у него под стать – математический анализ, – продолжала она вещать. Я не переживу десятый класс! Его лекции, практика, для меня, как двухчасовая экскурсия по кругам ада. И я её наматываю уже не один месяц. Знаешь, сижу и думаю, как бы прикинуться бревнышком, чтоб он не вызывал меня к доске. Это же такой позор! Он просто любитель публичных унижений! И я – его любимая жертва. Так и слышу… а это на примере покажет нам мисс Айрина, еще и имя мое коверкает, – передразнивала она, показывая мне манеру препода. – Расстрелять его! – выдохнула она. – Я уверена, что такой злодей живет один, а вместо девушки у него книги, кот или попугай, и замороженная еда из морозилки.
Я тихо засмеялась, стараясь не обращать внимания на мой внутренний дискомфорт.
Сейчас нет ничего проще, чем сесть, закрыть глаза и помечтать. Пять секунд и где-то позади – город с его вечными проблемами и хлопотами, соседи с ремонтом, шум, гам, суета, толкучки и очереди – ничего нет. На миллионы миль – джунгли – зеленые, густые, непроходимые. Воздух такой чистый, что, кажется, у него даже есть вкус. Где-то журчит ручей – это бьющий ключ из земли делится своей энергией и силой. Молочные реки простираются по небу и высоко под солнцем парят свободные птицы. Все едино. Все живет в гармонии. Нет никого лишнего.
Но отпустив воображение, можно лишь грустно улыбаться. Ничто тут не отличается красотой и изящностью, скорее наоборот, попадая в подземку в первый раз, получаешь солидную дозу шока от грязи, запаха, царящего там, крыс, постоянно снующих по железнодорожным путям, а в безлюдное время даже и по платформе, я не видела, но считаю это оправданным слухом.
Проводя пальцами по железным перилам, краю обшарпанной обивки сидения, могла бы и по разрисованному граффити стеклу, но до него дотянулась только глазами.
Бесконечное хождение между вагонами во время движения поезда, выкладывание ног на соседнее сиденье беспринципными парнями и обливание соседей кофе, соком, содовой при встрясках. Поцелуи взасос, крепкие объятия и другие проявления очень дружеских чувств – вообще норма. Куда не погляди кто-нибудь обязательно стоит, приклеившись, друг к другу и лижется. Тошно. Я попросту презираю таких людей, никакой эстетики поведения. Почему то, что в девятнадцатом веке боялись показать, даже оставшись наедине, теперь запросто демонстрируют на каждом углу?! Неужели так трудно обойтись улыбкой и поцелуем в щеку? Они бы хоть раз подумали, а каково тем, кто стоит рядом? Мне вот, например, неприятно.
– Ты прожжешь в них дыру, – шепчет Алинка. – Не стоит завидовать, – её рот искривляется в полупрозрачной улыбке, тающей, как первый снег.
Я закатываю глаза и, уперев локоть в колено, вкладываю в него челюсть, выдыхаю, изучая пол. На нем втоптанные жвачки, отпечатки от грязных бутсов, наклеенная реклама, царапины. «Ну и как привыкнуть ко всему этому?» – думаю. Разве только загородиться равнодушием и вытащить засохшее терпение. Впрочем, мне не привыкать. Ведь я умею это лучше любого другого.
После четырех остановок в направлении по линии: Астория-Дитмарс-Блед, пешей прогулке до площади Юнион и очередного покачивания в вагоне с бесчисленным количеством остановок в направлении Парка Пелхэм-Бэй, мы добрались до конечного пункта назначения. Hunter College High School – это место, куда была переведена моя сестра после нашего переезда. Почему именно туда? Вы не поверите. Мамина одноклассница, с которой они еще в СССР сидели за одной партой в школе, оказалась там лектором и фигурой не последнего звена. А так как все эти годы они поддерживали связь, она сразу предложила помочь, дабы облегчить сложившуюся ситуацию. Поэтому особых трудностей с поступлением не возникло, да и прекрасное владение английским и отличные оценки по предметам моей сестренки, сыграли только на руку. Она всегда успевала во всем, ей мало что давалось с трудом, ну, не считая географию, какой она попросту не интересовалась и алгеброй, которую мы взаимно ненавидели вдвоем, но разница все же присутствовала – я её просто напросто не понимала, а её она утомляла. «Цифры и никакого полета фантазии» – утверждала она и недовольно фыркала. Хотя при надобности всё могла решить, чтобы там не утверждала, а я могла просидеть не один час за примером, так и не решив его. Да, что не говори, а папина любовь к точным наукам, увы, нам не досталась.
Я была гуманитарием до мозга костей и склонна к творческим начинаниям, а сестра попросту летала в облаках. Но даже в этом мы больше походили на мать, нежели на отца. Недаром в нас текла кровь далеких предков французской аристократии, принадлежавшая корнями к знатному роду – властительная, но утонченная натура была у нас в крови. Мы всегда оставались на плаву и выходили с гордо поднятой головой из самых сложных ситуаций – подчиняя себе, добиваясь своего, заставляя себя или находя компромисс. Всё проходило и забывалось. Может потому, что мы были друг у друга и старались держаться вместе, поддерживая в трудные времена, но я не всегда это ценила. Своего рода я была той самой паршивой овцой, не вписывающейся никуда. Слишком уж противоречива была моя семья, и каждый нёс что-то в себе. А мне так хотелось иметь волшебный ластик, каким можно было бы затереть за собой, создав идеальную биографию. Ведь я столько раз врала, что сама уже забыла, а где же настоящая я? Но в нашем мире даже время оставляет следы или скорее люди, живущие в нём, и это – те изъяны, раны и памятники о причиненной боли, которые «мы» оставляли своими собственными руками.
Сколько войн, сколько разрушений и жизней мы отбирали у себе подобных, усеивая костями землю? Но за что мы сражались? За землю, которая и так принадлежит нам. Неужели дележка её на более большие куски – это главная цель жизни человечества? Куда девается разумное мышление и почему раз в столетие люди забывают о предыдущих потерях, и начинают упорно двигаться к новым. Если кому-то так не хватает смертей, то почему бы ему не зайти на портал новостей и не посмотреть статистику смертности? В одном только моем госпитале в сутки умирает от двух до пяти человек, а сколько от аварий, несчастных случаев, катастроф, взрывов и терактов таких людей умирает по всей стране, а на всей планете? Столько, что и подумать страшно.
И вот с этими мыслями я смахнула с глаза слезинку, не понимая, как только подобное закралось в мою черепушку.
– Что такое? – тут же спросила сестра.
– Просто глаза слезятся, может, что-то попало: ресница или соринка.
– Серьезно, дай я посмотрю? – сестра наклоняет мою голову к себе. – Странно, я ничего не вижу.
– Всякое бывает, – я пожимаю плечами и натягиваю смайлик на свои губы.
– Ну, так мы договорились? – спрашивает она.
– О чем?
– Подождешь меня в кофейне?
И прежде, чем я успеваю сказать, что мне, конечно, будет очень приятно нюхать запах кофе и облизываться, глядя на попивающих его, как телефон в кармане моей длинной юбки начал вибрировать.
Я вытащила и передала его сестре:
– Думаю, это тебя.
Она приняла его и мельком взглянув, перевернула, выставив напоказ мне дисплей. Там красовалась физиономия Майкла с ней в обнимку. Это была фотка, напоминающая те, что делают в кабинке быстрого фото.
Она ответила:
– Да, привет. Что? Нет! Перед парой не могу, опаздываю, после. Ага, как договорились, – с этими словами она быстро отошла от меня и что-то еще сказала. После чего отключилась и вернула телефон мне.
– Зачем? – уставившись, спросила я.
– Чтоб не скучала, – она сделала прощальный жест рукой: – мне в душный класс, а тебе вниз по улице и по переходу налево. Да, и позвони мистеру Итану, его сотовый есть в истории звонков.
– Ага, сейчас, спешу и падаю, – на одном дыхании протараторила я.
– Увидимся, и веди себя хорошо! – подмигнула она, плавно смешиваясь с потоком школьников.
– Ага.
«У каждого тут текла своя жизнь, но лишь у меня – не по собственному выбору» – подумала я. И почему я всегда зависела от обстоятельств? Школа, тусовки, пустая болтовня, пижамные ночевки, поездки по обмену, запланированные встречи – это всё относительно, не так ли? Но, тогда почему, я всё равно этого желаю. Хоть и говорила себе, что это невозможно, сама от многого отказалась, решив, что так будет больней, а в итоге стало лишь невыносимее.
После приезда в Нью-Йорк, как-то вечером папа зашел ко мне в комнату и спросил:
– Ты не хотела бы продолжить обучение в колледже?
«Это что, такая шутка?» – У меня живот ухнул в пятки.
– Нет, спасибо, – ответила я, стараясь не сорваться.
В голове сцена – зал, стулья, заполненные людьми. Микрофон. К нему подходит человек в костюме – это директор и сообщает: «Мальчики и девочки, я с прискорбием сообщаю вам, что одна из наших студенток ушла из жизни». Тут прозвучит моё имя и фамилия, но это ни к чему и так все знают, что речь идет обо мне. Он начнет рассказывать, какая я хорошая и ответственная была, но это все будет ложью. Потому что, я точно уже не была бы паинькой и той послушной, что когда-то. А скорее стала большой занозой для его задницы. После пламенной речи в мой адрес, объявят минуту молчания, а следом те, кто знал, начнут хором давиться слезами, и те, кто ничего не знал, наигранно плакать без остановки, как будто на них наложили миссию великой скорби. И кто-нибудь обязательно подумает, что-то наподобие: «надеюсь, это продлится подольше, как раз уроки закончатся. Вот будет клево!».
– Почему? – спросил отец и, сложа руки на груди – уперся в меня взглядом. Такую позу он принимал, намекая, что готов выслушать. Наивный!
– Не хочу и всё! – В моем голосе звучит раздражение. И он замечает это, но ему все нипочем.
– По-моему, было бы здорово, – спокойно произносит он. – Новый город, новое место учебы, новые друзья. Разве не заманчиво? – продолжает он распинаться.
– А я вот не считаю, что это – хорошая идея. – Я сдвигаю брови и смериваю его взглядом – пытливым, презренным, обвиняющим.
В комнате становится хмуро и промозгло. Даже отопление не спасает. Папа ежится, но не от холода, а от моих ершистых слов.
«Пусть – думаю, – тогда перестанет лезть ко мне с глупыми предложениями».
Я, молча, отворачиваюсь и жду, когда он свалит. Но вот незадача, он все еще здесь. Меня зло берет.
Я слышу шаги, и вот клетчатые тапки уже стоят возле меня и прежде, чем я поднимаю глаза на их хозяина, его рука гладит меня по волосам, словно я ребенок, который нуждается в ласке и обожании.
Мне не по себе, я чувствую в своём теле что-то такое, что отторгает всё это и, не испытывая его терпение, я отодвигаюсь.
– Перестань, – говорю, – я не белье, чтобы гладить меня. Да и ты, по-моему, не утюг! И если ты не заметил, то сообщаю – я давно уже не маленький ребеночек!
Похоже, он меня не слушает и, опустив руки на мои плечи, сжимает их. Я чувствую – он дрожит.
– Ты была и будешь для меня моей маленькой дочуркой.
Меня коробит, как будто температура под сорок и у меня жар. Достала вся их забота и опека – хоть в петлю лезь! Мой гипоактивный мозг истерит, но прикусив язык межу зубами, я удерживаю едкие слова в себе.
– Просто знай, что если захочешь поговорить, я здесь, рядом. И так будет всегда, всегда, – повторяет он, делая упор, словно дает какой-то обет.
Я смотрю на него таким взглядом, словно спрашиваю «правда?», но говорю:
– Спасибо, пап, я знаю.
Он похлопывает меня по плечу и, одарив улыбкой отца, той, с которой одаривают родители своих деточек, испытывая гордость за них, выходит. За закрытой дверью я слышу приглушенный голос мамы, который спрашивает: – Ну, что она сказала?
Я не слышу ответ, потому что папа скорей всего качает головой.
– Ну и хорошо, – успокоившись, говорит мать. – Ей ни к чему лишние волнения, надо подождать и всё наладится.
Я позволяю себе расплакаться и с каждой слезинкой ненавижу себя еще больше. Я улавливаю, как родители идут по лестнице и как кулак отца врезается в деревянный наличник, как ахает мама. Я, словно обретя рентгеновское зрение – вижу, как в нем образуется вмятина, как сыпется побелка с потолка и как сильный, неустанно работающий мышечный насос, размером немного больше человеческого кулака постепенно ослабевает, теряя функциональность. И это напомнило мне картинку из интернета, когда я изучала очередную статью с кричащим заголовком – «Пороки сердца». Там было изображено красное сердце, собранное из пазлов, но только в нем не хватало пары заполненных мест, вместо них были пустые белые пробелы…
Пристанище кофеманов представляло собой по планировке студию. Один этаж, большущие стекла, доска с мелком снаружи, где выписывали особенности сегодняшнего меню, несколько столиков, расположенных по бокам от входа и горшочки с пальмами, а сверху всего этого зеленый навес. Я зашла, ответственный сторож оповестил о моем присутствии, едва я переступила порог. Ох, уж мне, эти колокольчики, – мысленно я выговорилась.
Осматриваюсь, а народ тут просто кишит. Школьники и студенты – трепятся, пялятся в ноуты, листают журналы, перекусывают и так далее. Я вспоминаю, что недалеко тут, кажется, вдобавок, есть университет, а то и два. Иду к вытянутой витрине, до меня доносятся обрывки из разговоров и закрадываются ощущения, что я частично замешана в делах каждого из них. Обложки комиксов, фотографии Бруклина, Манхеттена, Нью-Йорка – украшают кирпичные стены, киносъемочные прожекторы в качестве светильников над всем этим, а по плазменным экранам, те, что прикреплены на колоннах, поддерживающих потолок, – крутятся лучшие пейзажи мира.
