Текст книги "Леди и некромант. Тени прошлого (СИ)"
Автор книги: Екатерина Лесина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
Глава 13. Некромант и порождение тьмы
Глава 13. Некромант и порождение тьмы
Катакомбы Харраза и вправду были бесконечны.
Поворот. И коридор. И еще один... и кажется, Ричард запутался в этих коридорах. Большей части их не было на карте.
Випера скользила по полу.
Ей были безразличны, что призрачная хрупкость арочного коридора, созданного из какого-то полупрозрачного камня, который ко всему еще и светился, тускло, слабо, что мрак подземных штолен. Частично обрушившиеся, они медленно зарастали мхом и плесенью. Чавкала под ногами вода. Порой мелькали в ней белесые тени то ли червей, то ли местных безглазых рыб, которые наверху ценились весьма высоко... то ли еще кого-то, кто не против был бы попробовать на вкус и некроманта.
Ричард шел.
Ниже.
Глубже.
Здесь воздух стал плотным, застоявшимся. И от духоты Ричард мигом взмок. Потом пропиталась одежда, а куртка с разодранным рукавом – сыростью. И каждый вдох давался с трудом... випера вот расправила белесые складки, и теперь стали видны тончайшие волоски, которые шевелились...
– Еще далеко? – поинтересовался Ричард.
А выбраться самостоятельно он вряд ли сумеет.
...дорогу я запомнил, бестолочь, – проворчал Альер, который присутствовал где-то рядом, но признаков жизни не подавал. – Но если она не захочет тебя отпускать...
...Ричард очень надеялся, что не ошибся.
Что ему еще оставалось?
Ступеньки.
И потолок становится настолько низким, что приходится сгибаться.
Грубый камень.
Стены поросли бледной плесенью, которая тускло светилась. Каждый шаг плодил эхо. И эхо это создавало ощущение бесконечности...
Тьма его побери... да здесь и вправду целый город укрыть можно.
А випера не останавливалась. Она подобрала складки живого своего одеяния, и теперь казалась почти нагой...
Поворот.
И еще.
Вода. Слюда, в которой вода отражается. Или наоборот? Яркие гнезда каменных друз, которых принесли сюда. Синие, зеленые и алые, желтые и лиловые, огненные, с заключенными внутри облаками, камни манили, приглашали взять в руки. Поэтому руки Ричард на всякий случай убрал в карманы. Так оно надежней будет.
...правильно думаешь, – проворчал Альер, – это ее сокровища... не следует трогать чужие сокровища без разрешения...
– Здесь, – випера остановилась у черной дыры. – Я не хочу туда идти.
Змеи взметнулись над ее головой и слаженно зашипели.
– Забери это...
– Заберу, – Ричард прислушался, но, как и в прошлые разы, ничего не услышал.
– Оно зовет всякое... – запоздало предупредила випера.
Зовет.
И не только в зове дело. Три части больше чем две и, глядишь, у Ричарда получится понять суть этого треклятого артефакта.
Вдох.
Смрад.
И не только разлагающейся плоти... здесь давно уже нечему разлагаться, скорее уж привычный застаревший запах мертвечины.
Ворчание.
И кажется, это логово больше не принадлежит випере. Здесь давно и прочно обосновалась стая ушаров – мелких крысообразных тварей. По одиночке они не слишком-то опасны, но вот стаей... крупной такй стаей на полсотни голов...
...сверху зашуршало.
Посыпался мелкий сор, раздалось урчание...
...на сотню... или на полторы... или...
В руках Ричарда сама собой родился огонек черного пламени...
...здесь вряд ли кто услышит эхо запрещенной волшбы.
– Правильно, – голос Альера донесся эхом сквозь совокупный визг стаи. – А теперь попробуй Тлен... только не забудь очертить ограничительный контур.
...юркие твари застыли на долю мгновенья, прежде чем обратиться прахом...
Темный сноп.
Искра Ахварра... слепое пятно...
...двойная звезда полыхнула белым светом.
И тишина.
Ощущение усталости и еще... счастья? Чего-то, во всяком случае, близкого к счастью... сила была довольна, а Ричард... Ричард делал именно то, для чего было создан.
– Ты не забыл, для чего вообще мы здесь? – ядовито поинтересовался Альер. – Сила, конечно, пьянит, но все же я бы настоятельно порекомендовал успокоиться и заняться делом.
Делом...
Логово виперы было... логовом.
Крупная пещера явно природного происхождения. Неровный пол. Полукруглый потолок, испещренный мелкими норами. Остатки паутины... вряд ли паук был обычный... пепел, легший на темную воду хлопьями. И черные пятна сажи на стенах.
Чужая сила, которую Ричард подбирал по капле.
...и угрызений совести не испытывал.
Наверное, это плохо.
Или нет?
Он ведь не убивал. Нельзя убить то, что уже мертво. А Ричард... Ричард просто выполнил свою работу и справедливо будет, если он воспользуется плодами ее.
Тьма внутри улыбнулась...
А Ричард, подобрав всю силу до капли, усмехнулся. Амулет... осмотреться... кучка костей в углу... и позвоночник вытянутый, нечеловеческий... это, надо полагать, все, что осталось от старой виперы... гнездо из друз в углу... скорлупа...
...надо будет подобрать. Скорлупа яиц виперы наверняка редкий ингредиент...
Стоп.
Он не для того сюда явился.
...если бы он был магом, желавшим спрятать ценную вещь, вряд ли бы сунул ее в свежесотворенный труп... а куда?
Постамент.
И кубок на нем, затянутый толстым слоем грязи... рядом какая-то мелочь... горсточка цепочек... серьги, кажется... ожерелье... и кучка монет. Каждую Ричард берет в руки, старательно прислушиваясь к ощущениям.
Не то...
И вновь... и кажется, снова...
Проклятье... пусто... снова пусто... или... нет, эта монета спряталась на дне кубка, откуда и блеснула золотым оком.
***
...лайра Орисс изволила пребывать в ярости.
Подобное с ней случалось и прежде, ибо характером она обладала воистину сложным, о чем знали не только слуги, но и все, кому так или иначе приходилось иметь дело, что с Орисс, что с отцом ее. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что к годам своим лайра научилась сдерживаться.
Она могла быть милой.
Очаровательной.
Игривой. И даже казалась вполне искренней, пусть и показная искренность эта требовала немалых сил. Однако, оказавшись наедине с собой, Орисс давала выход гневу.
Пощечина.
И еще одна.
И утомившись, она оттолкнула служанку, которой не повезло первой совершить ошибку. Махонькую, но... и того было довольно.
– Уйди с глаз моих, – велела Орисс, вытирая пальцы надушенным платком.
Служанка молча отползла.
Ее щеки распухли, глаза заплыли, а кровь из разбитых губ размазалась по лицу. Встрепанные волосы. Разодранное коготками ухо...
...девка заслужила быть наказанной.
– Дорогая, – отец вошел и взмахом руки отослал прочих слуг. И значит, разговор предстоит серьезный. – Мне сказали, что ты нервничаешь.
Она осмотрела свое лицо.
Ни морщинки.
Ни теней под глазами. И кожа сияет здоровьем... она по-прежнему прекрасна и останется таковой на долгие годы.
...кем останется?
...фавориткой, у которой за спиной будут шептаться, что, мол, пожелала в Императрицы выйти, а вместо этого... нет, в лицо будут приветливы, даже заискивать станут... уже заискивают, понимая, что именно к ее словам Император готов прислушаться, но это в глаза... а насмешки...
– Что ты знаешь о договоре с шиммерийцами? – спросила она отца, и голос, к счастью, не выдал волнения.
– То, что они желают мира и этого брака, – отец присел рядом и взял гребень. – Но это ничего не значит... кто тебе сказал?
– Исабелла.
– Старая карга не упустила случая укусить...
Орисс закрыла глаза. Тревога ушла.
Все будет хорошо.
Папа знает... папа сумеет... он не позволит, чтобы над его девочкой смеялись...
– Но если...
– Нет, дорогая, Шиммери – это, конечно, хорошо... они готовы уступить побережье с Альвером и Букхаром...
...два города, которые когда-то принадлежали Империи... она помнит... она знает... все, что должна знать Императрица, ведь именно к этому ее готовили с юных лет...
...а тот брак.
...им нужны были деньги...
– ...так что, возможно, нам придется подождать еще немного...
– Что? – Орисс повернулась. – Сколько еще ждать...
– Столько, сколько понадобится, – отец повернул ее голову к зеркалу. – Дорогая, помнишь, что я говорил? Ты должна мне верить...
– Я верю.
Только ему, пожалуй, она и верит... но все равно, как возможно...
– Нет, ты сомневаешься, – отец легонько потянул за прядь. – Тебе кажется, что я тебя обманываю, но, подумай сама, зачем мне? Что я получу, если трон займет шиммерийка?
– Может, место первого советника? – не удержалась Орисс.
– Это лишь слова... первый, второй... ты же не думаешь, что Император и вправду отбирает советы по рангам? Я давно уже первый, а скоро стану единственным, кому он доверяет... – отец собрал волосы в длинный хвост. – Шиммерийка... пусть будет... нам нужны эти земли... и эти города... какой бы ты хотела получить в дар?
– Город?
Его лицо, такое совершенное, такое родное, отражалось в оконном витраже. Желтое поле и пара оленей, сошедшихся в смертельном бою. Изумрудные рога их переплелись. Копыта касались друг друга... не бой, а танец...
– Мне показалось, что пора возродить эту традицию... и не только эту, дорогая... ты же знаешь, что династия в опасности и спасение ее требует особых мер...
Его называли Змеем, со страхом, с уважением. И пожалуй, было в его движениях, обманчиво неторопливых, что-то такое, змеиное, неспешное...
...теплые сухие руки коснулись шеи.
– Если ты сумеешь забеременеть, он женится на тебе...
– А шиммерийка?
– И на шиммерийке... в конце концов, недаром раньше императоры брали несколько жен.
Орисс закрыла глаза, пряча от отца гнев.
Значит, вот как он решил?
Второй женой? Второй императрицей, чье место за левым плечом владыки... чьи покои меньше, а двор беднее, ибо второй не престало...
– Успокойся, – теплые пальцы отца легли на шею. – Мне думалось, что моя дочь умнее... я хотел бы, чтобы она была умнее... а уж мелочность для императрицы...
– Второй...
– Единственной, кто родит ему ребенка... – жестко сказал отец.
– А если...
– Ей не позволят... она будет жить здесь, это верно... ты понимаешь, что это необходимо. Очень надеюсь, что понимаешь, – пальцы сдавили шею. – И постараешься вести соответствующим образом...
...и еще сильнее.
Отравить шиммерийку ей не позволят.
– ...лет десять... может, чуть дольше? Или меньше... – отец наклонился к самому уху. – Можно ведь быть императрицей...
Его голос стал даже не шепотом.
– ...а можно быть вдовствующей императрицей... Но для этого нужно время, дорогая... и чтобы ты родила сына. Понимаешь?
Она кивнула.
И сказала тихо.
– Я чувствую себя странно... я не уверена, но мне кажется...
– Что тебе следует отдохнуть?
– Да, отец...
...а ночью ей снилось что-то муторное... она шла или бежала... куда? Она не знала. Но очнулась в подземелье. Страшно не было, поскольку Орисс прекрасно знала, что тот, кто ее позвал, не причинит вреда.
Она вдохнула горький воздух.
Облизала губы, ощутив на них влагу.
И проведя пальцем, стерла ее. Поднесла палец к глазам. Кровь... конечно, стоило подумать, что иначе и быть не может. Орисс вытерла губы ладонью, которую брезгливо отерла о платье.
Платье?
Нет... не платье, ночная рубашка, кажется, та, в которой она отошла ко сну... полупрозрачный батист, отделанный мягким кружевом. Изящно и удобно, что тоже немаловажно. Сорочка достигала середины бедра и совсем не грела.
...какая-то паршивка забыла закрыть окно?
Хотя нет, она ведь сама велела оставить их открытыми. Лето. Духота. И охлаждающие камни не справляются...
Орисс ущипнула себя за руку и поморщилась.
Осмотрелась.
Подземелье? Глубокое... склеп? Похоже на то...
Статуи. Каменные воины с суровыми лицами, коленопреклонные девы, в ладонях которых лежали светящиеся камни, были хороши.
Пара волков...
...нет, волкообразных тварей и отнюдь не каменных, если при появлении Орисс они вздрогнули и повернулись к ней. Оскалились.
И улеглись, покорные воле того, кто звал ее.
Три ступени.
И саркофаг под мраморной крышкой. Сдвинуть ее у Орисс не хватит сил... но она должна... что должна? Конечно, это ведь просто.
Она подняла узкий клинок, что лежал на крышке, и не испытывая колебаний, провела по запястью. Кровь полилась на камень и прошла сквозь него.
– Так хорошо? – Орисс заставила рану затянуться.
Хорошо.
Тот, кто звал ее, был доволен.
Крышка раскололась.
...он был...
...был...
Ее сердце остановилось. И застучало...
Император?
Нет, он был хорош и где-то она даже любила именно этого мужчину, а не его корону. Так ей казалось еще недавно.
Тот, кто лежал в саркофаге, был совершенен каждой чертой своей.
Она наклонилась.
И коснулась губами мертвых губ. Провела по шелковистым белым прядям, подарила первый вдох и не удивилась, когда длинные ресницы дрогнули.
Его глаза были белы, как старая луна.
– Ты пришла?
– Да.
– Ты долго шла, – он сел в саркофаге и потер руки.
– Я... прости, – она склонила голову, ощущая себя виноватой, хотя какая-то часть сознания продолжала твердить, будто все, происходящее вокруг – лишь сон.
– Я тебя прощаю, – тот, кто забрал ее душу, провел пальцами по щеке Орисс, поднял ее подбородок, замер, разглядывая. Он поворачивал голову влево и вправо, задирал и опускал, он даже не постеснялся заглянуть в рот, убеждаясь, что зубы ее целы и ровны.
Это было унизительно.
– Сойдешь, – бросил он и позволил подняться с колен. Наклонился. Коснулся губами губ, дразня поцелуем, и когда она потянулась, готовая подарить не только поцелуй, отпрянул. – Умная девочка... чуткая девочка... вам удалось сохранить кровь? Это замечательно... но недостаточно... покажи руки.
И не дожидаясь, когда она исполнит просьбу, больше похожую на приказ, сам потянул руки, развернул ладонями вверх.
Усмехнулся.
– Вижу, ты не чураешься убивать...
– Это было нужно.
– Конечно, дорогая...
– Я не могла иначе... – сейчас ее слова звучали как жалкий лепет. И губы его скривились. А Орисс затряслась, осознав, что еще немного и он разочаруется в ней. – Я... не хотела иначе... мне нужен был ребенок... от него...
– Зачем?
– Чтобы стать Императрицей.
– Ты? – насмешка кольнула. – Впрочем... быть может, ты лучшее, что здесь осталось... честолюбива... беспринципна... подходящие качества для императрицы... но его ребенок не то, что тебе нужно... совсем не то...
– А...
– Мой ребенок, – он убрал прядку с ее уха. – Ты родишь мне сына. И я посажу тебя у своих ног. Я дам тебе право говорить от моего имени... и во всей этой проклятой Империи не найдется никого, кто посмеет усомниться в полноте твоей власти...
Сердце застучало.
Быстро и еще быстрее...
***
Альвийское посольство я покидала в смятенном состоянии духа.
После вручения камня нас просто-напросто выставили за ворота, которые закрылись. А мы с Тихоном оказались на очередной тесной улочке.
– И что это было? – поинтересовалась я, убирая камень под блузку. Что-то подсказывало, этаким сокровищем хвастать не стоит.
– Моя матушка...
– Это я поняла.
Тихон любезно предложил мне руку, и отказываться я не стала. Шел он медленно, подстроившись под мой шаг.
– Мне жаль, Оливия, но написать о твоем появлении я должен был, – Тихону пришлось наклониться, пробираясь под протянутыми над улицей веревками. На веревках болтались простыни, которые не только успели высохнуть, но и обзавелись буро-рыжей коркой пыли. – Появление последней из рода... слишком значительное событие, чтобы я мог закрыть на него глаза...
Я переступила через сонного пса, вытянувшегося посреди улицы и улицу эту перекрывшего.
– Я ушел, потому что не мог больше, – Тихон подал руку, помогая перебраться через мусорную кучу, в которой с деловитым видом рылась рыжая курица. – Одно дело, когда приходится открывать путь тем, кто живет очень давно и действительно устал от жизни. И я лишь помогаю исполнить собственное желание... аль-арроши – сложный ритуал... я готовлю настой из тридцати семи трав... для каждого – это свои травы.
Не уверена, что мне хочется знать особенности совершения альвийского суицида, но и перебивать некрасиво.
– ...прежде чем начать сбор, я разговариваю с каждым, кто пришел ко мне в поисках помощи. Я вижу, что им нужно. И верно ли их понимание Пути. Я собираю травы. И делаю настой. Я прихожу в гости и к моему приходу собирается весь род... это тоже часть ритуала... накрывают стол... приглашают гостей... всех, кто был дорог, но не смог удержать в жизни.
Он остановился у дома с темными стенами, прошитыми нитью-узором из желтого кирпича. Кладка была яркой да и сам дом выделялся, что крохотными балкончиками, что разросшимися кустами азалий на этих балкончиках.
– ...и тот, кто собрался уйти, сам одаривает их, каждому подбирает что-то особенное. А я подношу ему чашу с настоем. Это не яд, Оливия, не совсем яд в том смысле, который вкладываете вы, люди... это сбор, который помогает душе оставить тело. Оно после может существовать еще некоторое время... как правило, его хватает, чтобы превратиться в дерево... или в землю... или еще во что-то живое... плоть метаморфична.
Я прислушалась к себе.
Плоть плотью, но нам стоило повернуть налево, чтобы оказаться... где? Не знаю, но точно налево. И я потянула Тихона, который смены направления, казалось, вовсе не заметил.
– Изначально мне это не казалось тяжелым. Напротив, у меня даже появилась мысль, что матушка действительно была права, и открывать Путь – мое прямое предназначения.
За домом обнаружилась вереница других, сложенных из красного, будто вареного, кирпича. Эти дома были узкими и тесными. С вытянутыми окнами.
Забранные решетками.
И с ломаными рисунками на фасаде.
– Я проводил семерых, когда... это началось... ко мне стали приходить те, кто вовсе не был стар, но их души словно выгорели изнутри... они не желали больше жить... и если первым я путь открыл с легким сердцем...
– Их стало слишком много?
Фигуры были уродливы.
Они словно проступали из камня, будто запечатанные в нем, рвались на волю. И я закрыла глаза, а когда открыла, увидела, что фасады зданий чисты.
– Да. И не только это... потом меня позвали в один дом. Та девушка вовсе не желала уходить. Она полагала, что должна жить вечно... Боги отмеряли нам долгий срок, но не вечность... а она решила, что просто обязана сохранить себя... я говорил с ней. Я должен был успокоить, ее ждали столетия, но ей этого было мало... каждый день она полагала потерянным, если не сделала чего-то, чтобы удержать свою красоту.
– А она... была красива?
Фигуры проступали из камня. Они тянули ко мне руки, умоляя о чем-то. Но я не понимала.
– Очень... она должна была стать невестой Владыки... ей с юных лет внушали, что...
– Она избрана?
– Да. Именно. Мы не чужды честолюбия, как и прочих недостатков.
Я кивнула. И отвернулась, не способная больше смотреть на уродливый танец.
– Я говорил с ней... и снова... и опять... а потом она вырезала сердце другой девушки, которую посчитала слишком красивой, чтобы позволить жить, – Тихон остановился.
И я.
Это правильное место, но... для чего?
Узкий дворик, в котором уместились лишь лавочка и чахлый куст. Пыльные листья его поникли, прикрывая в тени своей пару желтых полупрозрачных ягод.
– Нам свойственны многие недостатки, но... убийство... это... невозможно... это означало, что душа этой девушки переродилась, а я не заметил. Не понял, – Тихон провел ладонью над кустом, и листья дрогнули, поднялись, раскрываясь зелеными зонтиками. – И мне пришлось сварить уже не отвар... эта душа никогда не рассталась бы с телом. Я убил ее... а за ней и юношу, который был талантлив... настолько талантлив, что никто долго не замечал его безумия...
Ягоды налились соком.
А в трещинах камня появилась вода. И слетевшиеся птицы – я и не, где они прятались, – пили эту воду.
– Мне жаль.
Тихон протянул раскрытую ладонь, и желтая пичуга села на пальцы.
– Дети... стали появляться реже... и другие... мои сородичи менялись... сперва никто не видел в том беды, но когда... многие не верили в их безумие. Стали говорить, что безумен я...
Фигуры на фасадах проступили четче. Более того, они двигались. Медленно подбирались ко мне... тянули руки, кланялись... они обретали плотность и призрачную плоть.
И я растерялась, когда первый из призраков шагнул на мостовую.
Это был мужчина в роскошном одеянии. Черный камзол его был расшит темными же камнями. Черные бриджи уходили в голенища высоких черных сапог. Черные волосы перехватывал черный шнурок. А вот лицо было бледным.
Белым.
Обескровленным.
На виске же черным провалом виднелась открытая рана.
Черное и белое... белое и...
Он преклонил колено и подал руку женщине, одетой в какие-то полупрозрачные ткани. Алый и лиловый. И розовый, и желтый... ткани переливались, то смыкаясь, то расходясь и тогда незнакомка казалась почти нагой. Впрочем, ей шла нагота.
Смуглое тело.
Цепочки на руках и ногах... и пояс-цепь с подвесками-камнями... браслеты и серьги... и ладонь, прикрывавшая глаз... отсутствующий глаз с рукоятью клинка в глазнице.
И она опустилась на колени...
...они выходили и выходили.
Мужчины и женщины.
Девочка в белых шароварах и коротенькой блузе, открывавшей смуглый живот с серьгой в пупке. Ребенок на руках крупной женщины... и еще двое, постарше, державшихся за руки. Старуха в темном строгом платье... и полуголая девица, чье тело было разрисовано алой краской.
Призраки заполнили дворик.
И я ощущала холод, идущий от них...
А Тихон по-прежнему разглядывал пичугу, которая перепрыгивала с пальца на палец.
– Кто-то забирал силу из наших рощ... и я сказал об этом матери... старейшинам... сперва меня не хотели слушать, потом... – Тихон прикрыл глаза. – Мне запретили открывать путь. Но почему – не объяснили. Сказали, что, возможно, случилась ошибка, что... возможно... им можно было вернуть души.
Призракам становилось тесно, а они все равно приходили.
– И ты ушел?
Я с трудом отвела взгляд.
– Да... я не мог оставаться там. Выходило, что я забрал жизни, которые мог бы сохранить. Мать... была недовольна. Мой уход многие сочли признанием вины... и тень ее легла на мою семью. Однако... это безумие. Я сам стал ощущать в своей душе желание забрать чью-то жизнь... будто кто-то или что-то нашептывало мне... что так я докажу всем свою правоту. Что Старейшины трусливы... они запирают тех, кто опасен, не понимая, сколь ненадежны запоры... что безумцев становится больше... что их безумие вовсе не лишает их разума. И значит, очень скоро кто-то из них поймет, как обрести свободу... и тогда... тогда Светлый лес вздрогнет... забрав эти жизни, я могу спасти иные...
Птаха вспорхнула.
И следом поднялась вся стая.
– Что ты видишь? – спросил Тихон, опуская руку.
– Призраков.
Он кивнул и сказал:
– Их зовет камень... значит, матушка была права, отдав тебе его.
– Что за камень?
Вот как-то не чувствую я радости от этакого полезного подарка. Нет у меня желания всю оставшуюся жизнь лицезреть призраков, особенно некоторых...
...изрядно обгоревший мертвец в ошметках роскошного некогда одеяния, вышел из стены. И прочие расступились. Он шел медленно, прихрамывая на переломанную ногу, опираясь на трость в виде белой змеи. Глаза ее – алые каменья – поблескивали. Чешуя переливалась перламутром. И тем страшнее были черные пальцы, вцепившиеся в змеиную шею.
– Когда-то он украшал большую Императорскую корону, – спокойно ответил Тихон. – Его зовут Око Аш-Шурба...
С каждым шагом призрак становился плотнее.
И живее.
Исчезла гарь.
И спекшиеся волосы распрямились, легли платиновыми кудрями на плечи. Затянулись язвы ожогов, вновь появилась кожа...
Он был не стар, этот мужчина.
Ослепительно красив.
И спокоен.
Он отвесил мне поклон и произнес:
– Я рад поприветствовать Ваше Высочество в моих владениях...
...его камзол был лишен украшений, но на плечах лежала широкая цепь с тремя золотыми медальонами.
– И я... рада...
Тихон склонил голову.
– Могу я узнать, с кем имею честь беседовать?
Призрак... Подумаешь, призрак... я уже общалась с духами... хотя, возможно, это и есть духи, но более слабые, нежели Альер? Про призраков мне говорили, что они к беседе не способны и...
– Аль-Ваххари... последний сын рода АрШаим... – он вновь поклонился. – И волей Императора Верховный судья, что этого города, что всей провинции Харраз...
– Оливия... – представилась я и запнулась, не зная, что еще сказать.
Спросить, что им от меня нужно?
Или за пару сотен лет они просто по общению соскучились?
А камень под блузкой нагрелся и ощутимо так, я погладила его пальцами. Камень не при чем... они ждали меня и именно меня. Я ведь чувствовала... я ведь шла к ним...
Мы стояли.
Молчали.
– Пусть они поднимутся, – наконец, не выдержала я. И призраки – или все-таки духи? – поспешно вскочили. кажется, я слышала, как зазвенели браслеты на ногах женщины и заплакал ребенок...
– Что здесь произошло? – спросила я.
– Мятеж, – ответил Аль-Ваххари. – И предательство... Харраз всегда был верен Императору...
Солнце припекало, но мне было холодно.
Я вдруг увидела его, тот, старый город.
Он был красив.
Море.
Солнце.
Пристань и корабли... могучие триремы и юркие галеры. Грохот барабанов... узкие бараки для рабов. Костры, которые разводили в каменных очагах. Котлы, где варили кашу... ее сдабривали и мясом, и приправами.
Это ложь, что рабов морили голодом.
Зачем?
Голодный не наработает много. Да и норов у таких портится... нет, наказать могли... и вдоль пристани стояли столбы с прикованными к ним ослушниками.
Это было... обыкновенно.
Площадь.
Дома из белого камня. Крыши-купола. И колоннада, облюбованная голубями.
...дорога на ипподром.
Казармы. В городе квартировались пять сотен гвардейцев и еще несколько тысяч – в паре лиг южнее.
Верфь.
Корабли.
Общественные купальни и библиотека при них. Само собой, ничего ценного в подобной библиотеке не хранилось, но низшим хватало и свитков о любовных похождениях Алларо Большого пальца.
Город жил.
Корабли приходили. И уходили. Склады были полны товара. Рынки кипели жизнью. Налоги отчислялись, казна наполнялась, отчеты радовали...
...мятеж вспыхнул в рабских бараках. Теперь, оглядываясь, Аль-Ваххари удивлялся тому, сколь ничтожной была причина его: дерзкий раб, которого распяли на кресте в назидание остальным. Но казнь эта, в отличие от прочих казней, подавлявших волю толпы, всколыхнула ее...
...странные слухи.
...и безумная вовсе идея, что все люди рождены свободными, вдруг завладела умами рабов.
И ночью бараки вспыхнули.
А следом кто-то воткнул самодельный нож в сердце надсмотрщика. Прочих просто разорвали...
В Харразе было множество рабов.
...не обошлось без эмпатов, ибо никак иначе не поднять толпу, в целом вполне довольную своей рабской жизнью. Сытой. Тихой. Лишенной иных волнений, кроме, разве что, опасения оказаться на рабском рынке и потерять хорошего хозяина...
Аль-Ваххари знал, о чем говорил...
...он умер от удара по голове, который обрушил на него мальчишка, выкупленный на рабском рынке. Мальчишка, которого он, Аль-Ваххари, вытащил из убогого его существования, отмыл. Избавил от насекомых. Одел в шелка и бархат, научил грамоте и кое-чему, что рабам знать не полагалось.
Мальчишка, удостоенный чести делить с хозяином и стол, и постель...
...Аль-Ваххари видел его лицо, искаженное ненавистью...
...и прочих, прежде тихих, домашних, выплескивавший чужую ярость на дом. Трещали шелковые ширмы. Горели книги и бились стекла. Плясала на горящем ковре кухарка, женщина степенная и спокойная, она хохотала и раздирала лицо руками...
...кто-то захлебывался кровавым смехом...
В эту ночь Харраз перестал существовать.
Почти.
– Я рад, Ваше Высочество, что имею возможность рассказать вам об этом, – сказал Верховный судья. Он стоял, приложив ладонь к груди. – Меня, еще живого, сожгли в моем доме... благородного Эррайма с любимой его наложницей...
Женщина в шелках подняла руки, позволяя браслетам упасть до локтей.
– ...зарезали в их постелях. Рабы не щадили никого. Допускаю, что средь жителей Харраза нашлись бы дурные хозяева, хотя плохое обращение с рабами не поощрялось, то...
...мятеж, в несколько часов объявший весь город?
И это кажется несколько... подозрительным?
– Но хуже всего, что наши души оказались заперты здесь.
– Что я могу сделать?
Рабовладелец? И педофил судя по всему, полагавший, что действовал во благо... но мне ли судить их?
– Будет ли дерзостью с моей стороны просить о свободе для них? – Верховный судья обвел рукой дворик, который будто бы стал шире и больше.
– Как?
– Возьми камень, – сказал Тихон.
И я вытащила альвийский подарок. Он оказался тяжел. И горяч. Крупный. Алый. Светившийся неровно. Он и вправду похож на глаз с угольком зрачка и красной радужкой.
– А теперь просто пожелай... скажи, что отпускаешь их...
Я закрыла глаза, не желая видеть сотни лиц и их надежду. А если не получится? Кто я такая... самозванка и...
– Силой крови своей, – я старалась говорить ровно.
В конце концов, в этом мире все или почти все на крови завязано.
– ...и властью этого камня... – он полыхнул, опалив мне пальцы, будто не желая признавать за мною право говорить о себе, – я освобождаю вас...
Ничего не произошло.
Ни грома.
Ни молний.
Ни огня, который вырвался бы из ладони. Только камень разом вдруг стал холодным.
Я открыла глаза.
Двор был пуст.
Те же красные дома. И лавочка. Куст, усыпанный не только ягодами, но и черными цветами. Тихон с птицей. Будто ничего и не было.
Или и вправду не было? Примерещилось... солнцем напекло и...
– Ваше высочество? – этот голос заставил вздрогнуть и обернуться.
Он не ушел, Верховный судья провинции Харраз, убитый собственным рабом и любовником... или правильно наоборот? Сначала любовник, а потом раб?
– Почему вы здесь?
– Я не счел возможным оставить вас, – он поклонился. – И если мне будет дозволено, я хотел бы сопроводить вас, куда бы вы ни направлялись...
– Почему?
Кажется, в октоколесере становится слишком людно.
– Причин несколько. Если позволите...
Я позволила.
– Во-первых, я обязан передать в ваши руки некоторые... вещи... большая часть казны Харраза, как и его сокровищница оказались в руках бунтовщиков, но не все. И я, как хранитель, обязан отдать то, что принадлежит вам по праву крови. Во-вторых... не сочтите за дерзость, но у меня имеется собственный интерес. Я был весьма неплохим магом... и в самые уязвимые моменты своей жизни не оставался без защиты. Убить меня ударом... уж простите, шкатулки... это несколько оскорбительно. И невозможно. Поэтому мне крайне любопытно узнать, как же это произошло... и почему именно в ту ночь магия ушла из Харраза...
