Текст книги "Мой ангел-вредитель (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– Не стройте из себя мученицу, – посоветовал он и с тяжким вздохом подхватил на руки. – Предупреждаю сразу, ничего личного. Представьте меня грузчиком, себя – каким-нибудь антикварным комодом времен Луи XIV, и не отвлекайтесь от образа.
Никогда прежде мужчины, не считая папы в далеком детстве, не носили меня на руках. Жаль, что Воропаеву противно: его аж передернуло, бедного.
– Артемий Петрович, я тут подумала…
– Поздравляю вас. О чем же?
– Смеяться не будете?
– А я похож на идиота? Не стесняйтесь, говорите. Мы, идиоты, любим узнавать новое.
– Когда Дэн и я сидели в ординаторской, на минуту показалось, что вместо него был кто-то другой. Будто его… ну не знаю, загипнотизировали или… заколдовали.
– Заколдовали, говорите? – без улыбки переспросил Артемий Петрович. – Интересно девки пляшут! С чего вы так решили?
– Им словно кто-то управлял, – немного смелее продолжила я. – Жесты, манеры, многие слова – чужие. Вот вы говорите, психическое расстройство, а ведь не мог человек так измениться! Оно бы проявилось обязательно, кто-нибудь бы точно заметил. Мы общались, и всё было в порядке. Это потом он... как с цепи сорвался.
Воропаев перехватил меня поудобнее. Антикварные комоды, даже времен Луи XIV носят иначе, или я ничего не понимаю в мебели.
– Колдовство – это антинаучно, Вера Сергеевна, а гипноз... Сами посудите, кому понадобилось гипнотизировать Гайдарева? Скорее всего, вам просто показалось на нервной почве.
– Вы, наверное, правы. Дэн вел себя как ненормальный, нес всякий бред про безумную любовь и про то, что не позволит Сашке на мне жениться, а ведь они даже не знакомы.
– Смахивает на навязчивую идею. Гайдарев имена называл?
– Нет, только повторял… э-э… что-то вроде «я знаю, что ты любишь его, а он – тебя. Этот гад тебя недостоин» и про женитьбу. А, еще что-то про месть.
– Ишь ты, какие нынче психи пошли, – в словах Артемия Петровича не чувствовалось веселья, – несчастные и благородные. Постарайтесь не думать об этом, а лучше вообще забудьте. Он не понимал, что говорит.
Усадив меня в машину, Воропаев сказал на прощание:
– Удивляюсь я вам. Думал, шок как минимум, а то и хуже, но вы молодцом держитесь, догадки какие-то строите. Значит, хорошо всё будет. Удачи!
***
Никанорыч взял из колоды две карты и зевнул в бороду. Крыть выброшенных Профессором королей ему нечем, разве что у хозяина расклад получше выйдет. Маг виновато развел руками: не вышел.
– Бито? – мяукнул кот, крутя хвостом. Он уже знал, что выиграл.
– Забираю, – вздохнул домовой. – Опять твоя взяла, хвостатый.
– Десять-шесть-пять в мою пользу, – подвел итог Бубликов. – Удача не на вашей стороне, милейшие, но не печальтесь: кому не везет в игре, тому повезет в любви.
– Давайте в покер, – коварно предложил мухлевщик Никанорыч, – на желание.
– Вы играйте, а я пойду, покурю – маг сгреб карты в одну кучу и вышел на лоджию. Никанорыч и Бубликов последовали за ним.
– Вы-то куда?
– Мы с тобой. Хоть бы курточку набросил, батюшка, простудишься ведь, – хлюпнул носом домовой.
– Не простужусь. Брысь в квартиру, без вас тошно!
Оконная рама с неохотой, но поддалась, и на лоджию ворвался свежий морозный воздух. Третий час ночи, однако город не спит. Дома семафорят друг другу квадратами окон: то один квадрат вспыхнет, то другой, то с десяток погаснут разом. Крупными хлопьями валит, повисая на проводах и голых ветках, снег. Опять метель. Мир погружается в слепую белесую пелену. Царство обывателей, мирно спящих в собственных постелях; обывателей, наивно уверенных в завтрашнем дне.
«Когда-то и я был уверен, а теперь… Жизнь играет со мной, как кошка с мышкой, гонит в одном ей известном направлении, чтобы, в конце концов, всадить когти. Сожрет ведь, зараза, и не подавится. Далеко не все мышки доживают до старости: их много, а кошке надо что-то кушать, вот она и кушает...
Глупо всё это – кошки, мышки. Я не кошка и не мышка, я бессовестный черный кот, который только и ждет момента, чтобы стянуть чужую ветчину. Трется о ноги, мурлычет, усыпляет бдительность, но чуть зазеваешься – хвать! Одна беда у кота – застарелая язва желудка, как проглотит ветчину – сразу смерть, и ему, и ей... Ветчина, еще лучше! Странные сравнения на ум идут, по большей части кровожадные. Куда ни глянь, кто-то кого-то лопает. Плохая тенденция. Вроде поужинал, так нет ведь! А всё потому, что кое-кто слишком слабохарактерный: нет чтоб закрыть холодильник и заглушить голод какими-нибудь менее опасными продуктами. Ну что вы, так же неинтересно! Надо пренепременно вернуться к холодильнику, стоять и пялиться, пялиться, пялиться, исходя слюной. На кого я становлюсь похож с этой своей паранойей? Знаю, что нельзя, и от этого хочу еще больше. Запретный плод сладок. И как только Елене удалось не сорваться? Встретить, не сорваться и добровольно отказаться? Ни помех, ни условностей: он был холост, она – тогда еще свободна. Абсолютная, безоговорочная, всеобъемлющая, грандиозная и на все оставшиеся буквы алфавита взаимность! Уж не загнали ли вы душу дьяволу, Елена Михайловна?»
Он курил, не замечая холода, вглядывался в ночную мглу, но нужный дом отсюда не увидеть. Желание мчаться туда неожиданно стало болезненной потребностью. Взглянуть одним глазком и спать спокойно. Парш-шивая рефлексия! Давно пора лечиться.
– Не было печали – черти накачали, – буркнул он вслух. – Вот же угораздило!
Впрочем, когда ты не считаешь совесть добродетелью, а потекшую крышу можно залатать и потом…
– Эй, ты чего удумал?! – Никанорыч, готовый превратиться в сосульку, упорно торчал на морозе. Следил, как бы прихрамывающий на все извилины хозяин не натворил глупостей. Старый, добрый, заботливый Никанорыч.
– Проветрюсь и сразу вернусь, – пояснил маг, набрасывая принесенную-таки домовым куртку. Ботинки нашлись здесь же, в одной из коробок. – Не валяй дурака, Никанорыч, иди в тепло.
– Дурак здесь только оди-ин… – остаток фразы потонул в вое ветра.
Крылья открылись с привычным хлопком. Птицей незаметнее, конечно, но в такую погоду и страуса бы снесло. Спасал тот факт, что немногие будут вглядываться в небо поздней ненастной ночью. Правда, и самому не видать ни зги, но помимо зрения в арсенале еще целых шесть чувств. Найдет.
«На лицо заметная деградация, – подумал он, едва не поприветствовав лбом рекламный щит. – Вот что бывает, когда думаешь не тем местом»
В окне седьмого этажа горел свет. Тоже не спится? Немудрено. Главное, все живы и здоровы. Рискнуть и заглянуть в гости? Я тут, знаете ли, мимо пролетал…
Свет в окне вдруг погас, колыхнулась штора. Пришлось спешно нырять вниз. Что за дебильная привычка сидеть на подоконниках в три часа ночи? Дебильнее только кружить в метель перед окнами, потому что вдруг захотелось.
Войти? Не войти? Не хватает только ромашки. Стена не проблема, сквозь стены он ходит с пятнадцати лет, если не свободно, то без особых физических неудобств...
Не вошел, чем несказанно удивил сам себя, мысленно уже миновав тонкую стенку. Казалось бы, ничего сверхъестественного – зайти, взглянуть и выйти, но что-то удержало.
Он вернулся домой ближе к пяти, мокрый, хоть выжимай. Щиты спасали от снега, ветра и холода, вот только снег таял, пропитывая щит, а вместе с щитом и одежду. Могущественная магия! Бессонная ночь давала о себе знать, но результатом безумной прогулки стал ответ на вопрос: «Что делать дальше?» Простой как табуретка план должен сработать, осталось только продумать детали.
Глава одиннадцатая
«Я к вам пишу – чего же боле?»
Празднование Нового Года – это прощание с иллюзиями, встреча с надеждой и мечтой.
К. Кушнер
Любовь не приходит к идиотам: ей это не интересно. Она приходит к самодостаточным, уравновешенным личностям – и делает из них идиотов!
NN.
Я достала из гардероба темно-сапфировое платье-футляр, примерила и осталась довольна. То, что надо: строго и одновременно нарядно. Светлый пиджак сюда, найти в закромах подходящие туфли, волосы уложить, синяк на щеке замазать, и замечательно будет.
– Ты уверена, что хочешь пойти? – в десятый раз спросила мама.
– Не уверена, но должна. Всё в порядке, честно.
Невольно задумалась о превратностях судьбы и законе подлости. Грабли ударили во второй раз, да так, что искры из глаз посыпались. Но во всём этом была и положительная сторона: я сходила в парикмахерскую и вернула родной русый цвет вместо болезненного мышистого, не стала открывать надоевшие серые линзы, а старушечьи блузки и юбки затолкала подальше в шкаф. Раз маскировка не сыграла отведенной ей роли, какой смысл дальше себя уродовать?
– Кому должна, тому прощаешь! – не сдавалась матушка. – Подумаешь, корпоратив. Они там и без тебя отлично обойдутся!
– Мамуль, не сгущай краски. Сегодня полноценный рабочий день, а корпоратив – только к нему приложение. Воропаев меня с костями съест, если не приду.
– Передай этому Воропаеву, что если он тебя хоть пальцем тронет, его съем я!
Засмеялась, представив подобное действо.
– Не надо, мама, нам Петрович живым нужен. Посмотри, эти туфли сюда пойдут?
– Нет, возьми лучше кожаные... Не узнаю тебя, дочь, – решилась на последнюю попытку родительница. – А как же Сашенька? Ты бы успела его встретить, не будь этого мероприятия. Неужели никак нельзя отпроситься?
Напоминание о Сашке укололо виной. Куда подевалось нетерпение, с которым я ждала этой встречи? Дни считала, клеточки в календаре раскрашивала... В разговорах с женихом я всё чаще умалчивала о главном, а продолжительность самих разговоров заметно сократилась. Раньше мы могли болтать часами, ни о чем, лишь бы слышать голоса друг друга, но в последнее время будто стремились поскорее отдать дань вежливости и повесить трубку
– Пробовала, не отпустят. Меня теперь одну не оставляют, – невесело улыбнулась я, – Толик ходит по пятам, как приклеенный, на благодарности и просьбы не реагирует. Честное пионерское, мелькну там, покручусь и домой. Ты же меня знаешь. Поезд вечерний, постараюсь успеть.
В зеркале отражалась незнакомка, симпатичная, даже красивая. Туфли на каблуках прибавляли росту, а платье выгодно оттеняло глаза. И не сказать, что расфуфырилась, просто выглядела презентабельно. Молодая успешная женщина, а не бесцветная моль неопределенного возраста: то ли старшеклассница, то ли пенсионерка.
– «“Неописуемо”, – сказала собачка, глядя на баобаб», – сестрица подняла вверх большой палец. – Будь я каким-нибудь «пэрспективным» холостяком, сразу кинулась бы делать предложение мозгов и печени. Или чего они там обычно предлагают?
Решив пошиковать по случаю праздника и каблуков, я вызвала такси. Половину пути машина с «шашками» преодолела легко, с кошачьей ловкостью лавируя меж собратьями, но на подъезде к Центру образовалась пробка.
– Не повезло, красавица, – лысоватый старичок-водитель в сердцах хлопнул ладонью по рулю, и наше такси жалобно гуднуло, – надолго застряли. А всё эти праздники, будь они неладны!
– Я думала, что таксисты, наоборот, любят праздники.
– Из-за надбавок, что ли? – он промокнул клетчатым платком вспотевшую лысину. – Любим. Дерем с людей, как черти, но случается и постоять. Вроде не в Москве живем, а попробуй, выберись из такой вот за… сады.
– Вы правы, – я взглянула на часы. Тикают, бесстыжие, считают драгоценные секунды.
– Если спешишь, пешочком пройдись. Погода хорошая.
– Чудесная, – согласилась я, ставя ноги поудобнее, однако колени упирались в жесткое переднее сиденье, как ни сядь. Малогабаритный салон – гордость отечественного автопрома, – но иногда лучше прийти с опозданием, чем не прийти совсем.
Снегопад принес с собой не только смех и радость, но и гололедицу. Люди падали с незавидной регулярностью, наш травматолог Кузьма Кузьмич Дюрть перевыполнил все нормы по вправлению вывихов и наложению гипса. Рискни я сейчас выбраться из машины, и тесное знакомство с Кузьмой Кузьмичом плюс новогоднее веселье в травматологии обеспечены.
Таксист высадил у больницы в половине девятого, посигналил на прощание и укатил. На душе старательно зарывали ямки с сюрпризами полосатые кошки. Вроде бы вышла из дома на полчаса раньше и опоздала не по своей вине, но всё равно тоскливо.
– Здрасьте, Авдотья Игоревна, – поздоровалась я.
– Здрасьте, здрасьте... А ну-ка погоди-ка! Подь сюды! – старшая сунула мне в руки пачку пожелтевших карточек. – Отнеси Воропаеву. Он вчера просил, но пока нашли, пока отметили... А ты, гляжу, принарядилась, – она лукаво подмигнула. – Ладная ты девка, девка хоть куда. И опоздала, небось, поэтому? Марафеты наводила?
– Есть немного, Авдотья Игоревна.
– Тогда в нагрузку оттарабань Карташовой накладные, третий день лежат. Зачем ко мне притащили – непонятно.
Накладные я занесла сразу же («В Багдаде всё спокойно, не сомневайся») и поплелась получать нагоняй. Понурив голову и натянув на лицо самое искреннее раскаяние, постучала в дверь «Багдада». Пару секунд было тихо, потом я услышала осторожные шаги и тягучий насмешливый голос:
– Вы достучались в ординаторскую терапевтического отделения. Если вы по делу, которое наивно считаете срочным, стукните один раз; если вы Карина Валерьевна, стучите дважды, берите ножки в ручки и бегом марш капать Пирогова С.С., ну а если вы бессовестная, безответственная, наиредчайшая разгильдяйка, которая клялась мне и божилась, что «этого больше никогда не повторится», стучите трижды.
Зажав рот ладонью, дабы не выдать себя хихиканьем, стукнула один раз.
– Не врите и стучите, как положено.
Постучала. Вошла. Вспомнила, что жутко раскаиваюсь.
– И долго это будет продолжа?..
Пауза была очень короткой, будто он просто поперхнулся или вдохнул поглубже, запасая воздух для обличающей тирады. Благодушный настрой испарился мгновенно. Я узнала, какая я безалаберная, что гуманизм уголовно наказуем, что чем чаще идешь людям навстречу, тем активнее они болтают ногами, которые свесили с твоей шеи. Что часы – не просто блестящая штучка со стрелочками, что совесть раздают по талонам, и если кое-кто успел посеять свои, то он, Артемий Петрович, всегда готов одолжить лишние. В общем, я успела узнать много чего, пока стояла на пороге и краснела, как школьница. Не оправдывалась, ибо бесполезно.
Товарищи-интерны, по-лягушачьи лупая глазами, жестами спрашивали друг у друга, who is it? Некто смутно знакомый… Точно, знакомый! Тем более, Воропаев зовет этого «некто» Соболевой, Верой Сергеевной и «упитанно-невоспитанным организмом», а Воропаевы, как неприятности и мухи, ошибаются крайне редко.
Спустив пар, Артемий Петрович выгнал из ординаторской звезд немого кино, отобрал карточки и, не оборачиваясь, махнул на дверь – не задерживаю, мол.
– У Малышева спросите, куда Вы и к кому. Прием окончен.
Мне стало обидно. Не за разнос – мы люди привычные, а за подчеркнутый игнор. Руководитель в своем репертуаре, однако со стороны всё выглядело так, словно ему противно даже взглянуть на меня. Дурацкая учительская тактика! «Вера, ты меня очень огорчила. Ты не знаешь, что такое дифракционная решетка, и еще на что-то претендуешь!» Кстати, из-за физики у меня единственная четверка в аттестате.
Я мысленно досчитала до пяти. Сердиться тут бесполезно, обижаться – тем более. Воропаев есть Воропаев, и он вовсе не самодур и не железный. Мало ли, что случилось у человека? Зато, надеюсь, теперь ему полегчало, а другим не поплохеет.
– Артемий Петрович…
– Вера Сергеевна, не будите во мне зайчика! Идите.
– Я хотела сказать спасибо за…
– Пожалуйста, приходите еще, а теперь брысь с глаз моих.
Он уткнулся в принесенные карточки, водя пальцем по строкам и что-то невнятно бормоча. Вот тебе и новогоднее настроение!
***
Мы с Толяном задержались у хронического гастритника. Проконтролировав, чтобы Селичеву поставили капельницу, выскочили из палаты и поняли, что серьезно опаздываем. По дороге присоединился Ярослав, такой же забывчивый трудоголик.
– Дэна не хватает, правда? – невольно вырвалось у меня.
Несмотря на то, что между нами произошло, мне его недоставало. Словно исчезла какая-то важная составляющая, и наша непутевая команда перестала быть единым целым.
Интерны переглянулись.
– Ты жалеешь его? Ты?!
– Звучит странно, но да. Не знаете, где он сейчас?
– Откуда? Никто не знает… Ладно, ребя, шевелите булками, и так опоздали…
Веселье было в самом разгаре. Нас увлекли к столу, усадили куда придется и вручили по бокалу с игристым вином. Заглянувшая на огонек Мария Васильевна, уже весёленькая, готовилась произнести тост.
– Прошу внимания! – раскрасневшаяся главврач с голубой мишурой на шее строго зыркнула на своих подчиненных.
Все застыли, готовые внимать, один лишь Сева втихаря сунул под стол котлету. Приблудный кот Скальпель, раскормленный медсестрами до размеров бегемота-карлика, благодарно мяукнул.
– Этот год, как вы знаете, оказался для нас непростым. Много всего произошло бла-бла-бла, но я хочу сказать…гхм... Короче, сегодня мы провожаем уходящий год, открывая двери для нового. Кто знает, каким он будет? Да никто! Но, надеюсь, что гораздо лучше и удачнее предыдущего, чтобы без «бла-бла-бла». Аппчхи! Спасибо, Р-романов... О чем я говорила? А! Так выпьем же за то, чтобы каждый из нас достиг всего, чего он хочет достичь. За успех!
Все дружно чокнулись. Сологуб флегматично жевал осетрину с бутерброда и осоловело хлопал глазами, Карина после седьмого бокала лезла целоваться ко всем подряд, Малышев на пару минут исчез, как джин, и вернулся с бутылкой пива – корпоратив в терапевтическом отделении шел полным ходом. Евгения Бенедиктовича, который прокрался было незамеченным, отловили и снабдили шампанским с бутербродом вприкуску. Вскоре стоматолог целовал Карину.
Тосты следовали один за другим, вина лились рекой. Сегодня только тридцатое, а подавляющее большинство успело напиться в хлам. К стыду своему признаю, что не шибко выделялась из общей массы. Три неполных бокала подействовали как десяток: игристое вино щекотало в носу и желудке, искрилось в голове мириадами разноцветных пузырьков. Пьяна я не была, во всяком случае, не в общепринятом смысле этого слова. Не хихикала, не брызгалась, не говорила откровенных тостов, но чувствовала, что способна на любой подвиг. Эдакое возвышенное состояние. Вдруг захотелось отыскать мою бывшую физичку и высказать ей всё, что думаю по поводу занижения оценок и нерешаемых контрольных; просветить декана о причине заваленного курсовика... Иначе говоря, «с ума все поодиночке сходят, это только гриппом вместе болеют». Душа наслаждалась праздником и требовала приключений. Градус повышался каким-то невообразимым образом: я хмелела без вина.
Тонущий в алкоголе разум кричал, что пора с этим завязывать. Увлеклись-де маленько. И вообще, мне давно домой надо. Выпью водички, подышу свежим воздухом и баиньки... то есть, домой поеду. Баиньки! Смешно-то как!
Когда я пробиралась меж танцующих, обнимающихся, хохочущих коллег, поймала на себе чей-то взгляд. Артемий Петрович, только что беседовавший со своим замом Натальей Николаевной, глядел безо всякого одобрения. Пре-зри-тель-но глядел! В руках он держал бокал, к которому едва ли притронулся. А ведь Воропаев никогда не позволит себе напиться. Даже мое взбудораженное спиртным воображение отказывалось рисовать пьяного Воропаева... Ой, да ну его! Может, печень слабая, вот и не пьет! Поду-у-умаешь, образец добродетели! Добродетельней видали.
За весь вечер (до того, как я перестала адекватно реагировать на мир) он сказал мне два слова: «Прекрасно выглядите». Не обнаружив верного спутника-сарказма, поначалу растерялась и не знала, как реагировать на комплимент. Ждала продолжения с подтекстом, не дождалась и растерялась еще больше. Определенно, это был вечер новых открытий…
Выпив воды, поиски которой отняли довольно много времени, решила уйти по-английски и незаметно выскользнула в коридор. Попрощалась с Оксаной – ей выпало дежурство и автоматическое неучастие в гуляниях, – и направилась в сторону ординаторской, чтобы забрать дубленку. В голове продолжались танцы, поэтому сидящего на подоконнике человека узнала не сразу. Услышав шаги, он обернулся.
– Вы преследуете меня, Соболева? – с досадой спросил Воропаев.
Эт-то кто еще кого преследует!
– Да нет, я за шубой, – покосилась на зажатую в его пальцах сигарету. – Здесь же вроде нельзя курить.
– Не «вроде» – нельзя, но те, кто мог бы запретить, заняты поглощением шампанского в промышленных масштабах. Им не до того.
– А вы, значит, поглощение не одобряете?
Вместо ожидаемого: «Не пойти ли вам, Вера Сергеевна?..» получила спокойный ответ:
– Терпеть не могу. Пьяные компании – горе не мое. И вы вроде бы тоже от них не в восторге, – крохотная пауза, – были.
– Хто пьяная, я пьяная?! Это вы... это вы просто пьяных не видели!
– Пьяных, Соболева, я повидал предостаточно, – Воропаев скривился, как от зубной боли. – Вы не пьяны, хотя едва ли назовешь вас трезвой. Три четверти на четверть: для серединки на половинку слишком много, а для пьяной слишком мало.
Он замолчал и отвернулся. Я не спешила заполнять паузу.
– Знаете, чем человек отличается от свиньи? – вдруг поинтересовался Артемий Петрович.
Наморщила нос, припоминая. Кажется, слышала что-то такое…
– Если напоить свинью, человеком она не станет, – торжествующе объявила я.
– Совершенно верно. Стоит ли тогда вообще пить?
Забавная ситуация: прямо по коридору – разгар новогоднего веселья, а мы торчим в ординаторской и рассуждаем о вреде пьянства. Ну ладно, он рассуждает.
– Если следовать вашей логике, то и курение – зло, – решила поддеть я, пользуясь «тремя четвертями» и праздничной безнаказанностью, – однако вы всё равно курите.
– Идеальных людей не бывает, – сухо проинформировал Воропаев, – а курю не из удовольствия, уж поверьте.
– А из-за чего тогда?
– Из упрямства. С зубодробильным дарованием общались? Он любит рассуждать на тему юношеского максимализма. Не знаю, как там насчет максимализма, но глупости у меня было в избытке. Глупость, Соболева, это единственная болезнь, не поддающаяся лечению. Всё остальное теоретически излечимо.
– Бросить не получается?
– Сила есть, воля есть – силы воли не хватает. Намного проще травиться, чем страдать в отсутствие сигареты. В жизни и без этого дерь… дряни хватает, – мрачно усмехнулся Артемий Петрович.
– Вы боитесь страдать?
– Нет, доктор, не боюсь, просто не хочу. Можно грызть себя до потери пульса, как вы, давать советы и ни одному из них не последовать. Прием окончен?
– Да, Артемий Петрович, оплата на кассе. Приходите еще.
Его смешок был почти не различимым.
– Вы необычный человек, Вера Сергеевна. Дерзость и робость, самоотверженность и малодушие, альтруизм и эгоизм, упорство, граничащее с упрямством, завышенная самооценка и, само собой, неуемная жажда справедливости. В каждой женщине должна быть загадка, но вы у нас целый сборник, где выдран листок с ответами. Начинаешь распутывать – натыкаешься на новые и новые нитки. Процесс увлекательный и практически бесконечный.
– Пфф! К чему это вы? – пьяненький мозг отказывался переваривать данную информацию, только кокетливо хихикал.
– Составить впечатление о человеке можно по нескольким деталям. Вы – неприятное исключение, не единственное, разумеется. Многие ваши поступки невольно ставят в тупик.
– Какие, например? – полюбопытствовала я.
Не каждый день узнаешь о своей исключительности, тем более из уст человека, который в грош тебя не ставит и не устает повторять, что «настолько бестолковый организм в его практике встретился впервые».
– Например, сегодняшний. Мы договорились считать, что вы пьяны на три четверти. Так вот, на три четверти пьяная вы стоите и с умным видом слушаете галиматью из моих уст. Зачем?
– Не знаю. Может, только вы не позволяете мне уснуть пьяным сном.
Воропаев кивнул, доставая новую сигарету.
– Всё возможно под этой луной. Эх, Вера, Вера, не знаю, какого черта я влез в твою судьбу и какая роль отведена мне в дальнейшем, но скучно точно не будет, – последнюю фразу он адресовал самому себе, будто позабыв о моем присутствии.
Понимание пришло неожиданно, выбираясь из закоулков души, где до этого сидело и робко покашливало. Тот факт, что порой мешал спать по ночам. Факт, который я отказывалась принимать или принимала неверно. Захотелось смеяться, бегать и вопить от радости. Пьяный мозг потирал ладошки и побуждал к активным действиям.
– Ладно, Соболева, пришло время прощаться, – зав терапией слез с подоконника. – Увидимся в следующем году. Желаю вам научиться отличать черное от белого и знать меру в распитии алкогольных напитков. Пригодится.
– Артемий Петрович? – чуть слышно позвала я. Правду говорят, что пьяным море по колено.
– Что?
– Я вас люблю!
***
Он поперхнулся, закашлялся. Я спешно налила воды из графина (не зря стоит, как раз для таких случаев) и трясущейся рукой протянула начальнику стакан. Осушив его двумя большими глотками, Воропаев прикрыл глаза и выдохнул:
– Никогда. Больше. Так. Не делайте!
– Простите, что испугала…
– «Испугала»?! – свистящим шепотом переспросил он. – Если это шутка, то оч-чень смешная! Момент выбирали или экспромт? Смерти моей хотите?
– Но это не шутка! Я действительно…
– Теперь вижу, что вы по-настоящему пьяны, – оборвали меня на полуслове. – Ничего не говорите. Вызывайте такси и езжайте домой, к друзьям, на Венеру, куда хотите – мне всё равно. Главное, уезжайте.
– Но…
– Соболева, прекратите балаган, – отчеканил Артемий Петрович. Мгновенная вспышка прошла, и Воропаев снова стал собой. – Если вы хоть немного уважаете себя и меня, то уйдете. Или дадите пройти.
Жалела ли я о вырвавшихся словах? Не в этот вечер. Шампанское сослужило добрую службу: оно позволило говорить напрямую, не задумываясь о последствиях. Другого шанса сказать ему не будет, банально не наскребется смелости.
– Можете считать меня ненормальной надравшейся дурой, но я всё равно скажу!
– Что ж, послушаем, – Воропаев с подчеркнутой серьезностью уселся в кресло.
Дорого бы отдала за возможность узнать, о чем он думает.
– Слушайте. Вы сами – исключение из всех правил. Это трудно объяснить. В тот день, когда вы… когда я обвинила вас в предвзятом ко мне отношении, мы наговорили друг другу много гадостей... о, я вас просто ненавидела в тот момент! Но я сказала правду... не знаю, сказали ли правду вы... И то, что по мор... эээ... по лицу заехала, не жалею! – мотнула головой, демонстрируя всю серьезность намерений. – Вы это заслужили. Мне надо было доказать... что я не никчемная. Вы ведь не были недовольны мной с тех пор. Не были, правда?
Он кивнул, то ли поддакивая, то ли и впрямь со мной соглашаясь.
– Во-о-от, – торжествующе протянула я, – а женщину вы во мне всё равно не видели. Я для вас вечно этот... как его там?.. унисекс, средний род. Продукты мне – несли, на руках – несли, а ж-женщину увидеть – ни-ни! Да я...
– Вера, вы пьяны. Сколько пальцев показываю?
– Да идите вы!.. – я покачнулась. – Со с-своими пальцами...
Но неожиданно мысли прояснились, я моргнула.
– Три пальца, – сказала я своим обычным трезвым голосом. Даже, кажется, рассмеялась. – Вы на удивление не развращенный человек.
Выражение Воропаевского лица впору было запечатлевать для потомков. Моих, чтобы гордились.
– Я ничего не понимаю, Соболева. Вы всегда такая, когда душевно примете на грудь?
Из коридора донеслось: «ТОЛЬКА-А-А РЮМКА ВОДКИ НА СТОЛЕ-Э-Э-Э!!! ВЕТЕР ПЛАЧЕТ ЗА ОКНО-О-О-ОМ!!!..» В мелодию не попадали, но пели от души.
– Нет, это всё вы... Вы сводите меня с ума, – по щекам заструилось что-то горячее. – Я не напиваюсь... не напивалась. Артемий Петрович...
– Сядьте, посидите, тогда, может, ум и вернется, – резко бросил Воропаев. – И уймите, наконец, свои крокодильи слезы. На свете нет ничего более отвратительного, чем в дупель пьяная женщина. Худшее любовное признание за всю историю человечества, зато отличный фарс. Не знаю, на что вы рассчитывали, «для храбрости» обычно выпивают в три, а то и в четыре раза меньше.
– Артемий Петрович, я люблю вас. Знаю, что это звучит глупо и очень-очень странно, но я действительно люблю вас, всем сердцем... Вы спасли мне жизнь, и...
– Замолчите, или я заткну вам рот силой, – предупредил он. – Вы не понимаете, что сейчас говорите. Умолкните, ради Бога!
Умолкла
– Знаете, – через силу улыбнулся Воропаев, – мне повезло, что вы не додумалась написать письмо. Как у Пушкина, помните: «Я к вам пишу – чего же боле?..»
Я продолжила, глядя ему в глаза:
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать…
«Письмо Татьяны к Онегину» я прочла почти целиком, запнувшись на строчке: «И суждено совсем иное…». Артемий Петрович был в шоке. Пожалуй, африканское племя мумба-юмба в набедренных повязках или Всадники Апокалипсиса на костлявых конях не поразили бы его больше.
– Контрольный выстрел! Скажите честно, вы специально учили?
– Вы спросили, помню ли я Пушкина. Что мне еще сделать, чтобы вы поверили?
– Езжай домой, как человека прошу, – от отчаяния он перешел на «ты». – Фарс не сделает чести ни тебе, ни мне.
– Значит, фарс? Простите за то, что отняла у вас время. Счастливо оставаться!
Прихватив дубленку, вышла из ординаторской. Обернулась лишь однажды, не удержавшись: Артемий Петрович остался сидеть, стиснув ладонями виски. Он не последовал за мной, даже не попытался. Хотя что я о себе возомнила?
Глядя сквозь мутное стекло такси на проносящиеся мимо огни города, я никак не могла забыть выражения его лица: недоверчивое, потерянное, испуганное, немного смущенное. Конечно, он испугался – такое «неформатное» поведение выбьет из колеи любого. Мучила ли меня совесть? Должна вас огорчить: одурманенная винными парами, она проспала сном праведника до самого утра. Оценить последствия предстояло позднее.
Глава двенадцатая
Под бой курантов
Говорят: под Новый год
Что ни пожелается -
Всё всегда произойдёт,
Всё всегда сбывается.
С. Михалков.
Утром тридцать первого я познакомилась с похмельем. Народные перлы вроде «голова трещит подобно спелому арбузу», «пустыня Сахара» и «во рту точно кошки нагадили» при всей избитости имеют вполне реальную основу. Оказывается, я принадлежу к категории людей, которых развозит уже с третьего стакана. Или с четвертого? Ох, как голова-то болит…
– Привет любителям гулянок! Плеснуть рассольчику? – насмешливо спросил знакомый голос.
– Лучше пристрели меня!
– Тяжелый случай, – вздохнул Погодин. – И сколько ты вчера выдула?
Неопределенно пошевелила пальцами. Числа «три» и «тридцать три» казались в тот момент практически равными. У первого одна троечка, а у второго две.
– Горе ты луковое, – Сашка провел рукой по моей встрепанной макушке. – Не умеешь пить – не берись.
– Не буду. Саш, а ты давно здесь? – язык ворочался с трудом.
