Текст книги "Мой ангел-вредитель (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Слава, киска, не нуди, – надула губы Кара. – Девушкам это неинтересно. Вот если бы ты уточнил, куда именно послали…
Поспешила оставить парочку наедине. «Тушканчик» давно неравнодушен к Карине, смущается в ее присутствии, краснеет. Помогает по мере сил, забывая про себя любимого. Казалось бы, ценить надо порывы, но Ярослав мало похож на принца из сказки. Карина же мечтает о парне с лицом Брэда Питта, фигурой Дэвида Бэкхема, интеллектом Эйнштейна и деньгами Билла Гейтса. Ах да, еще он должным быть добрым, забавным, интересным, заботливым, уметь готовить как заправский шеф-повар и любить ее и только ее до гробовой доски. Вряд ли на Земле родится подобный уникум, но медсестра не теряет надежды.
– Соболева!
Я чуть не споткнулась посреди коридора. У всякого здравомыслящего человека нашего заведения выработан четкий рефлекс на голос Крамоловой, причем вырабатывается он непроизвольно, вне зависимости от расположенности главврача. Удивительно, что она помнит мою фамилию.
– Доброе утро, Мария Васильевна.
– Раз уж вы здесь, пройдемте. Есть разговор.
Выгнав из кабинета секретаршу Сонечку – бедная девушка всего лишь принесла смету, – Крамолова указала мне на стул.
– Садись.
Соединившись с испуганной секретаршей и приказав никого не впускать, мадам соизволила опуститься в собственное кресло. С черными, как вороново крыло волосами, светлой кожей и серебристо-серыми глазами, она казалась красавицей, но только на первый взгляд. Отталкивала нехватка душевного тепла. Подчиненные прозвали ее Кровавой Мэри; на мой взгляд, тут больше подошло бы «Снежная Королева».
– Хотела поговорить с тобой наедине, – стремительность, с какой главврач перешла на «ты», смутила. – Не удивляйся: «выкаю» я редко, от этого нос чешется.
Мария невозмутимо разглядывала меня от макушки до кончиков пальцев. Взгляд главной оставался бесстрастным, однако идеальные брови в недоумении изогнулись. Жутко хотелось проверить, не грязное ли у меня лицо, и застегнуты ли пуговицы. С подобным анатомическим (иначе не скажешь) интересом столкнулась впервые. Первичный осмотр интернами – цветочки.
– Вы хотели о чем-то поговорить? – напомнила я, чтобы заполнить паузу.
– Хотела дать совет. Он сможет уберечь от разочарований. Многих разочарований.
Томительные паузы, взгляды с намеками – психологические приемы Крамоловой не давали сбоев. Вот только на меня уже давил, не раз и не два, другой персонаж, выработав тем самым стойкий иммунитет к воздействию. Поначалу ты оскорбляешься, начинаешь копаться в себе и стремишься что-то доказывать, но рано или поздно принимаешь это как должное.
– С удовольствием его выслушаю, Мария Васильевна, – легкая улыбка в противовес. – Ваша мудрость у нас на вес золота.
– Зря подлизываешься. Мой совет прост: включи голову и сбавь обороты.
Сильно смахивает на «закрой клюв и не каркай». Неужели есть повод?
– Не стоит играть с огнем, Соболева. Заигравшись, он сожжет тебя и не заметит. Пепел же хорош только в качестве удобрения, – ни к селу ни к городу заявила главврач.
– Что вы имеете в виду?
– Иногда правду лучше не знать. Скелеты в шкафу есть у каждого, но далеко не все решатся их продемонстрировать. Подумай, нужно ли тебе такое счастье?
Она терла друг о друга подушечки большого и указательного пальцев, вызывая дурацкую ассоциацию с мухой. Снежинка на цепочке вдруг потеплела.
– Сфинксы любят говорить загадками, прежде чем проглотить путника, – спокойно ответила я. – Не знаю, как там насчет огня, но игра в «Угадайку» никогда не была моим хобби. Если я чем-то помешала вам, скажите напрямик, угрожать любой горазд.
– Да кому ты можешь помешать? – фыркнула женщина, царапая полировку стола. – Решить проблему легче, чем червя раздавать. Не скрою, ты меня раздражаешь с того самого дня, как… впрочем, не важно. И откуда ты только взялась?
Знаете, любезная Мария Васильевна, до сегодняшнего дня я относилась к вам вполне нейтрально. За всем этим бредом скрывалась причина личного плана. Понять бы еще, чем я так насолила Крамоловой. Мы и виделись-то не больше пяти раз.
Она подошла к окну. Снег, не прекращавшийся с Нового года, лежал нетронутым на крышах и карнизах, сверкая на солнце. Главврач, прищурившись, смотрела куда-то вдаль и бормотала:
– Когда имеешь всё, и всё тебе подвластно… Иди, Соболева. Не дошло от меня – жизнь объяснит. Потом не говори, что не предупреждали.
– Прошу прощения за отнятое время. Всего вам доброго!
Она вздрогнула, но головы не повернула. Аудиенция окончена.
Оказавшись в пустом коридоре, я вытянула из-за воротника цепочку. Подвеска мерцала, пульсировала и упорно не желала остывать. Среагировала на «ты меня раздражаешь»? Стянув ее, со вздохом сунула в карман. Своенравное украшение, горит при любой возможности, и в большинстве случаев тревога ложная. Вот и думай теперь, грозила мне опасность или нет?
***
Мороз и солнце, день чудесный! Градусов десять ниже нуля, ни ветерка. Город не спешил пробуждаться от праздничной спячки, только дворники упорно сгребали снег да редкие прохожие брели по своим делам.
Маршрутки ходили с перебоями, поэтому я решила не мерзнуть на остановке и пройтись. Особо не торопясь, заглянула в супермаркет за хлебом, сосисками для Бонапарта, апельсинами и печеньем. Когда до дома оставались считанные минуты, услышала характерное цоканье. Так и есть, с сапога отскочила набойка. Вот ведь зар-р-раза! До квартиры как-нибудь доцокаю, но сапожки придется сдать в ремонт. Жаль, жаль.
Едва я успела поудобней перехватить пакет, как кто-то нерешительно окликнул:
– Девушка, вы не подскажете, как пройти на улицу Гагарина?
За спиной никого не обнаружилось, по сторонам – тоже, лишь у входа в супермаркет сидел большой черный кот. Послышалось, что ли?
Стоило мне сделать шаг вперед, зов повторился:
– Девушка, вы, наверное, сами не местная?
Раздраженно обернулась, готовая высказать шутникам всё, что о них думаю, и застыла соляным столпом. Сомнений быть не могло: говорил кот. Ма-ма!
– Ты… говоришь? – суеверным шепотом спросила я. Еще бы через плечо поплевала!
Котяра виновато развел лапками.
– Увы. Прощу простить за беспокойство, но мне действительно нужна ваша помощь.
Вот и разумные зверушки пожаловали! Хотя после всего, что успело приключиться, порог удивления значительно снизился. Надо лишь уточнить, не явился ли он забрать мою душу? «Мастера и Маргариту» в свое время читала, но читала невнимательно. Чем там у них заведовал Бегемот?
Убедившись, что за нами наблюдает полная тетенька в лисьей шапке, я свернула во дворы и позвала:
– Кис-кис-кис! Домой, Мурзик.
Понятливый кот не заставил себя уговаривать и семенил рядом. На бегу он забавно поджимал лапы, будто привык гулять в особой обуви, но сегодня надеть забыл. Живет же у кого-то такая прелесть!
Лавочка у подъезда – любимый наблюдательный пункт, – пустовала, дети и мамаши с колясками тоже отсутствовали. Поймав себя на оглядывании местности, достойной разведчика или параноика, смахнула снег со скамейки.
– Позвольте узнать ваше имя, добрая незнакомка, – мяукнул кот. Он нет-нет, да водил носом, принюхиваясь к пакету. Сосиски почуял?
– Меня зовут Вера.
– Осип Тарасович, – он протянул лапку в белом «носочке». Весь черный, как из дымохода выбрался, а лапы белые.
– Сосиску хотите?
Встреча стоила мне полпачки «кошачьей радости» и апельсина. Аппетит у зверька оказался поистине человечьим.
– Благодар-рю! Я ваш вечный должник, Вера.
– Не стоит. Говорите, вам нужна улица Гагарина?
– Да-да, – обрадовался новый знакомый, – мы проживаем именно там.
– Но Гагарина на другом конце города. Как вы здесь-то оказались?
Котяра сконфузился, но в итоге признался:
– Моя хозяйка… мррр… довольно эмоциональная женщина. Она старается держать себя в рамках, но минувшим вечером Галина Николаевна поссорилась с супругом, и… О, это было весьма бурно и очень-очень страшно! Вынужден признать, что струсил и, едва распахнулась дверь, убежал. Как я корю себя, Вера, как корю – вы представить не можете, – вздохнул он, задумчиво лизнув лапу. – Я ведь кот. В определенной мере, конечно, но всё-таки…
– Разве коты не должны бояться?
– Коты, любезная, не должны бояться ведьм. Это противоестественно.
Нужно было видеть, что стало с Осипом в следующий миг! Он заорал дурным голосом, прижал уши и юркнул под лавочку, пытаясь зарыться в снег.
– Что я наделал? Зачем проболтался? Да отсохнет мой гнусный язык! – мяучил Тарасович из-под скамейки. – Теперь мне конец!
Пришлось вытаскивать его и спешно заверять, что ничего не слышала. Нервные клетки не восстанавливаются, и мне совсем не улыбалось стать свидетельницей кошачьего инфаркта.
– Почему вы так испугались? Мало ли, какие бывают причуды…
– Вы не понимаете, – его голос прерывался мяуканьем. – Больше семи лет назад я дал слово молчать, не выдавать нашей тайны. Не слишком много по сравнению с крышей над головой, раз идти больше некуда. Выдать себя людям – уже позор, но у меня просто не было иного выхода…
– Успокойтесь, Осип Тарасович, – я погладила его по макушке. – Можете подождать здесь, пока я занесу пакет и переобуюсь? Или лучше зайдете в квартиру, согреетесь?
– Мне не холодно, – пробурчал кот. Пушистый хвост бил его по ногам.
– Тогда я вернусь через пару минут и провожу вас.
Дома была только мама. Анька намылилась в гости к одной из многочисленных подружек, а мой несостоявшийся жених приобретал в райцентре ботинки и новую куртку. Московские замашки Погодина не позволяли ему довольствоваться минимумом.
Захватив теплый платок (кота укутать: врет ведь, что не замерз), вернулась во двор. Осип ждал на прежнем месте, ходил туда-сюда, грустно чихал и мучился виной. Похоже, в очереди за совестью мы стояли вместе.
Маршрутка шла практически пустой, так что можно было разговаривать вполголоса. Завернутый в платок Тарасович смотрел на меня, как на ангела земного, но больше молчал, боясь выболтать другие тайны. То, что нормальная реакция на говорящих котов должна разительно отличаться от моей, вряд ли приходило ему в голову.
Мимоходом вспомнила прочтенную о кошках литературу. Увезенное на десятки километров животное способно отыскать дорогу домой, если на пути нет реки. Однако данный кот, по собственному признанию, является котом лишь в определенной мере. Хозяева заколдовали? Спросить постеснялась. Ему и так несладко.
Мой найденыш наверняка чувствовал себя иностранцем, заброшенным в чужой город без карты, средств связи и знания языка. Даже хуже: он понимал речь «туземцев» и мог говорить сам, но спросить дорогу без крайней необходимости не имел права – неведомая хозяйка постаралась.
– Осип Тарасович, почти приехали, – шепнула я задремавшему коту. – Вы в каком доме живете?
– Дом, дом… – задумчиво протянул он, почесывая лапой в затылке. – Двадцать третий? Нет, тридцать третий. Точно, тридцать третий дом!
В этом районе мне приходилось бывать не больше трех раз. Дома в основном пятиэтажки, девяти этажей практически нет, зато деревьев больше и клумбы как в Центре. Назад, назад к природе! Сейчас, конечно, особых различий не наблюдается, зато летом красиво.
Нужный дом-девятиэтажку я нашла без помощи Тарасовича. Гвалт во дворе стоял такой, что хотелось заткнуть уши: местная ребятня под родительским конвоем высыпала на прогулку. Ко мне подбежал мальчишка лет шести-семи, в зеленой шапке с помпоном и красными от мороза щеками.
– Тетенька, вы тут кота не видели? Черный такой, лапки белые, – с надеждой спросил он. – С утра ищем.
– Павлик, не надо бросаться на людей, – укорила его строгая пожилая дама. – Извините, девушка…
Осип Тарасович мылом выскользнул из моих рук. В царящем вокруг гаме никто из посторонних не услышал ликующего крика:
– Марина Константиновна, любезная вы моя! Юноша!
– Бублик? Нашелся! – радостно пискнул ребенок и, перехватив зверька поперек живота, крепко-крепко прижал к себе.
Женщина с недоверием глядела на меня. Надо же, не кричу, в обморок не падаю.
– Это вы его нашли? – на всякий случай спросила она.
– Да. Возвращаю в целости и сохранности. Не теряйтесь больше, Осип Тарасович.
– Большое спасибо, – взгляд дамы оставался таким же напряженным, а на языке крутился вопрос.
– Спасибо, – серьезно кивнул мальчонка, кого-то мне сильно напоминавший. – Ба, пойдем домой. Бублик голодный!
– Погоди минутку. Простите, не знаю вашего имени…
– Вера, можно просто Вера.
– Верочка, не зайдете к нам выпить чаю? Морозно на улице, – ласковая улыбка Марины Константиновна перечеркнула строгий вид, но не лишила подозрительности.
«Хочет узнать подробности», – вздохнула я и как можно простодушнее ответила:
– С удовольствием.
Глава четырнадцатая
Исповедь Ёжика
Покаяться хорошо, но лучше не грешить.
Английская пословица.
Я допивала вторую чашку чая с вкуснейшим лимонным пирогом, когда Марина Константиновна нерешительно сказала:
– Мне, право, стыдно об этом спрашивать, но раз Профессор доверился вам... Получается, что вы тоже… – она смущенно ковыряла ложечкой пирог.
– Бабушке интересно, ведьма ты или нет, – перевел мальчик, болтая ногами.
Он пододвинул к Бубликову блюдце с вареньем, куда котяра ловко макнул кусочек бисквита. Профессор сидел почти как человек, на специально подложенной подушечке, разве что чая не пил.
«Должен признаться, что в нашем доме коту за общим столом сидеть не положено, – пояснил мне Бубликов, взбивая подушечку лапами. – В сущности, оно и правильно, не место коту за столом, но Марина Константиновна – добрейшей души человек, иногда позволяет мне некоторые вольности».
– Паша! – шикнула бабушка.
Дабы не смущать ее еще больше, честно призналась:
– Нет, я не ведьма.
– И не вампирша? – весело фыркнул Пашка.
– И не вампирша, и не русалка, и не кикимора. Неужели похожа?
Мы, не сговариваясь, прыснули со смеху.
– Это не смешно! – Марина Константиновна хлопнула ладонью по столу, пытаясь угомонить внука. – Тогда я совершенно ничего не понимаю!
Пришлось поведать им историю о знакомстве с котом (оказавшимся заколдованным профессором философии), рассказать в общих чертах о Снежинке в подарок. Мне верили, вселяя надежду на прояснения некоторых деталей.
– Выходит, говорящие коты для вас в порядке вещей? – с иронией уточнила Марина.
– Нет, конечно, просто моя жизнь всё больше напоминает программу «Необъяснимо, но факт», – вздохнула я. – Одни вопросы, никаких ответов, а факты налицо.
Мальчик еще немного покрутился на кухне, стянул кусок пирога и убежал в детскую, захватив с собой кота. Судя по заговорческим взглядам, которыми обменялись эти двое, у них намечались дела как минимум государственной важности.
Удобно, наверное, иметь такое домашнее. И поиграет, и сказку расскажет, и песенку споет, и поговорить можно. Почему они не расколдуют его? Бедняга здесь в четырех стенах, как в тюрьме: ни войти по доброй воле, ни выйти.
С другой стороны, Осип Тарасович не выглядел обиженным, напротив, искренне радовался возвращению в «тюрьму». Радовались и домочадцы. Но человек, профессор... Это же насилие над личностью!
– Моя жизнь никогда не станет прежней, – озвучила я любимую Элкину фразу.
– Прекрасно понимаю вас, Верочка, – Марина Константиновна сняла очки. Без них ее глаза казались больше. – Мистические явления – неотъемлемая часть моей жизни, и от этого никуда не деться. Смирилась с ними за тридцать с лишним лет, привыкла. Помню, муж мой, Царство ему Небесное, смеялся: «Ты, Маня, чудесная женщина, чудеса за тобой след в след ходят». А какая я чудесная? Обычная, самая обыкновенная. Наверное, сына имел в виду, только спросить уже не удастся.
– То есть ваш сын…
– Да, – сухо кивнула она, – хотя назвать его колдуном язык не повернется. Таких людей поискать: ничего для себя, всё для других. Работа эта окаянная с утра до ночи. Сегодня, к примеру, ни свет ни заря вскочил и умчался куда-то. Дело, говорит, срочное, вопрос жизни и смерти. У него все дела так – «вопрос жизни и смерти». Каждую минутку свободную с Павлушкой проводит, но внуком чаще я занимаюсь. В сентябре Паша в школу пойдет, тогда полегче станет.
Правда о том, что в нашем городе живут волшебники, казалось фантастической. Одно дело Дед Мороз с рабочим графиком «сутки через триста шестьдесят четыре», а совсем другое – обычные с виду люди, вынужденные вести двойную жизнь.
– А сами вы как относитесь к... – не зная, как лучше сказать, чтобы не обидеть, я щелкнула пальцами.
– Да чего уж там? – замахала руками Марина. – Спокойно отношусь, привыкли мы. Трудно только поначалу, когда не знаешь, что к чему. Был бы рядом понимающий человек... – она вдруг страшно побледнела и поставила на стол свою чашку.
– Вам нехорошо? Может, нужно...
– Нет-нет, всё в порядке! Не обращайте внимания, это на погоду, – вдова встала из-за стола, подошла к шкафчику с лекарствами. Сердечница, заметно по оттенку кожи, синеватым ногтям и губам. – Невесту сын под стать себе искал, – продолжила меж тем Марина Константиновна, глотая лекарство, – он не говорил, но я всегда знала: чтобы дети были без склонностей к… ммм… чародейству. Галочка – хороший человек, добрая, понимающая девочка, но со сложным характером. Между ними не было особого накала, скорее, нечто сродни привязанности, да и познакомились в том возрасте, когда кровь всё реже ударяет в голову... Знаете, сама я сторонница такого мнения, что замуж нужно выходить головой, а не сердцем. Обязательно должен присутствовать расчет: подходим ли мы друг другу? Хорошо ли нам будет вместе? И, главное, хватит ли нам средств для содержания семьи? Важен трезвый расчет, понимаете?
– Понимаю, – серьезно сказала я. За всем этим скрывалась какая-то личная трагедия, и Марине было необходимо поделиться ею хоть с кем-нибудь.
– Думаете, зачем я всё это говорю? Не повторяйте моих ошибок, девочка, не лезьте вы в омут! Сейчас это кажется вам игрой: магия, исполнение желаний, забавные зверушки, только потом… придется платить. Мой долг не так уж огромен, но тяну его до сих пор. Видеть, как твой ребенок мучается – величайшее наказание.
Закончить ей помешал звук хлопнувшей двери.
– Галя пришла, – испуганно шепнула Марина Константиновна. – Чур, я вам ничего не говорила! Тс-с-с!
– Пашка, ноут на родину! Не «мам», а быстро, – раздался в соседней комнате резкий женский голос. – Грохнешь опять отцовские папки – заступаться не буду.
– Ну ма-а-ам, – обиженно протянул ребенок, – Рита обещала по камере звонить…
– Ладно, сиди, раз Марго обещала, – сдалась мать. – На зарядку поставить не забудь.
В кухню заглянула рыжеволосая женщина лет тридцати шести, ухоженная, накрашенная, благоухавшая салоном красоты. Возраст выдавали руки и, пожалуй, тени под карими глазами, что не спрятать косметикой. Ведьма двадцать первого века. Цепкий, как челюсти бультерьера взгляд остановился на моей физиономии.
– Здравствуйте, – она изобразила приветливую улыбку крокодила.
– Галя, это Верочка. Она нашла Профессора, – спешила представить нас вдова, чувствуя себя не в своей тарелке. Побаивается невестку.
– Галина Николаевна, – шоколадные глаза женщины стремились проникнуть в душу. Надеюсь, колдуньи не умеют читать мысли.
– Приятно познакомиться, – пробормотала я, – но мне и вправду пора. Спасибо за чай, Марина Константиновна.
– Не за что, – засуетилась та. – Если будет возможность, заходите. Познакомлю… – она оборвала себя на полуслове, поймав красноречивый взгляд невестки. – До свидания!
Не знаю, захочу ли когда-нибудь вернуться сюда. Один человек будет точно не в восторге от подобного визита, а искать врагов среди ведьм… Я не самоубийца.
Пашка не заметил моего ухода, погрузившись в увлекательный виртуальный мир. Взглянув на него еще раз, сообразила, кого мне упорно напоминает ребенок. Сообразила и тут же отбросила эту идею. Ерунда, разве что какое-нибудь очень-очень дальнее родство.
***
В центре города, на третьем этаже гостиницы, где ютились в основном «командировочные» да гонимые влюбленные, лежал в одноместном номере Денис Матвеевич Гайдарев. Подобно Гончаровскому Обломову, он лежал безо всякой необходимости или особых к тому показаний, а просто, чтобы никуда не идти. Какая-то сверхъестественная апатия сковала волю Гайдарева и заставила потратить всю имевшуюся при себе наличность на гостиничный номер, хотя до родимого дома было рукой подать.
«Зачем я? Что я? Кому я нужен?» – меланхолично рассуждал Денис, следя за спускающимся с потолка пауком и потирая скулу. Подаренный Толяном синяк налился желтизной, но болел до сих пор. Из-за чего подрались? Денис не вспомнил бы и под страхом смерти, однако запрет на появление в больнице отпечатался в памяти, как собачья лапа на свежем асфальте – надолго, вплоть до следующей укладки.
Паук, наконец, спустился и теперь бодро шагал по одеялу, приближаясь к руке Гайдарева. Тот не глядя смахнул его и перевернулся на другой бок. Бессмысленность собственного существования заставляла делать гадости окружающим. А у паучка, возможно, была цель в жизни, жена, дети. Интересно, пауки женятся?
Зоологические гипотезы Дэна прервал скрип открываемой двери. Горничная, больше некому. «Молодой человек, освободите номер, мне убрать надо. Вы уже неделю не выходите... Ну, не знаю, спуститесь вниз, прогуляйтесь там», – всякий раз блеяла одна и та же девушка. Менялся только срок затворничества.
В дверях действительно стояла горничная, но совсем другая. Знакомая Гайдарева напоминала овечку – светловолосая, кудрявая до неприличия, с каблучками-подковками и круглыми оловянными глазами, а эта была маленькая, темненькая, черноглазая и ядовитая
– Никуда не пойду, – пробурчал Денис. – Потом уберешь, не убудет…
Девчонка сузила глазки и насмешливо хмыкнула. Насчет убытков она бы поспорила.
– Заткнулся б ты, Ёжик! – посоветовала она, закрывая за собой дверь.
Апатию Гайдарева как рукой сняло. «Ёжиком» его звал узкий, очень узкий круг лиц, человек в десять. С легкого язычка Жанны прозвище гуляло по больнице, но прижилось лишь среди своих. Дэн – Ёжик, Ярослав – Тушканчик, все остальные – по умолчанию Суслики.
Горничная не выглядела знакомой, он бы точно ее запомнил.
– Не узнал? – усмехнулась гостья.
– Не-а, – Денис уселся на кровати, чтобы лучше видеть. Он был заинтригован.
Девчонка тем временем осмотрела номер, заглянула во все углы и даже потрогала картину с видом на разводные мосты.
– У входа два шкафа, на этаже еще один. Здесь три «жучка» и камера. Основательно тебя пасут, Ёжик, – восхитилась она. – Новые технологии, будь они неладны!
– А зачем тогда?.. – удивился Дэн.
– Не боись, всё временно дезактивировано, – успокоили его. – Включится, когда уйду.
– Слушай, кто ты такая? Мы раньше не встречались?
– Я ужас, летящий на крыльях ночи, кошмар твоего разума и далее по списку. Сиди, где сидишь. Але-оп!
Фигурка девушки на миг стала расплывчатой, вытянулась, черты лица исказились…
– ВЫ?!
– Ожидал кого-то другого?
– Вы… вы… это… к-как? – заикаясь, пробормотал Гайдарев. – Офигеть!
– Нет времени объяснять. Лучше скажи мне, милый ребенок, в каком ухе... э-э... что ты тут делаешь?
– Лежу.
– Это я и сам вижу. С какой целью?
– Да без особой цели, – честно признался Денис. – Хочется лежать, вот и лежу.
– Хорошо, что только лежать! Свернуть тебе шею готовы как минимум пятеро, но пятая уже простила. По-моему, зря.
– А за что мне шею-то сворачивать? – подозрительно спросил Дэн.
– Только не говори, что ничего не помнишь!
Тот пожал плечами – не скажу, мол.
– Этого стоило ожидать... Вообще не помнишь или, как в КВНе, последние три буквы?
Гайдарев задумался. Воспоминания смазывались, последняя неделя и вовсе в тумане.
– Помню, как ехал на работу, зашел. С Каринкой потрепался, у Малыча сигаретку стрельнул, дешевую такую, без фильтра… – медленно перечислял Дэн.
– Подробности оставь анатомам, – перебили его. – До какого времени помнишь?
– А вам зачем? – запоздало нахмурился Денис.
– Для диссертации, блин! Раз спрашиваю – значит, надо.
– На часы я не смотрел. Примерно до четырех, плюс-минус час.
– Плохо. На амнезию грешить не будем, а плавно перейдем к «с кем виделся». Тайчук, Малышев, кто еще?
Голова Дэна начала побаливать, но он стиснул ее руками и упрямо вспоминал. Апатию временно подавила чья-то более сильная воля.
– С Каринкой поболтал, сигарету у Толяна стрельнул, Игоревна велела истории оттащить… Э-э-э, с Соболихой столкнулся, она с кем-то по сотику тренькала. Сологуба видел – верняк…
Подробное вспоминание имело двойную цель: исключить другие варианты и потихоньку вернуть Гайдареву память.
– Стоматолог, болтливый такой, забегал. Верка ему новости рассказывала, спрашивала что-то, – уже увереннее продолжал Дэн. – Ржали, как кони. Орлову на процедуры отвел, она в пространстве плохо ориентируется. А потом… потом все вместе за мишурой всякой пошли, для коридоров… Дальше не помню.
– Quod erat demonstrandum (что и требовалось доказать – лат.), – вздохнул незваный гость. – Остальные ушли, тебя попросили задержаться. Слово за слово, тыры-пыры, визуальный контакт, и готова навязчивая идея. Совсем перегрелась, болезная!
– Кто? – не понял Гайдарев.
– Конь в пеньюаре! Точнее, кобыла…
– Так вы расскажете, что произошло?
– Сам потихоньку вспомнишь. И тебе будет очень, очень стыдно, – он бросил взгляд на наручные часы. – Мое время истекло, через три минуты включится камера.
– Эй-эй-эй, постойте, – Гайдарев вскочил с кровати и попытался удержать посетителя за плечо. – А мне-то что делать?
– Самый оптимальный вариант – заявление об уходе, перевод в другое место. Через пару дней тебя окончательно отпустит, сможешь соображать, тогда придешь и напишешь, что по собственному желанию.
– По-другому никак? – поник Денис, пряча руки в карманы.
– Увы и ах, чистить память стольким людям одновременно – перспектива тупиковая. Как не странно, мне даже жаль: ты не безнадежен. Дури в башке многовато – это да, но дурь легко выбивается. Главное, что в черепной коробке есть жизнь.
– Спасибо на добром слове, – Гайдарев выдавил из себя улыбку и протянул руку.
Рукопожатие было твердым и быстрым, после чего мужская фигура вновь стала женской.
– Удобно, наверное, в сауну к бабам лазить, – лениво протянул бывший интерн терапевтического отделения. – Это типа фокус такой, обман зрения? Не поделитесь секретом, вдруг пригодится?
– Вот встретимся лет через сорок... пять, когда перестанешь думать о бабах, расскажу, – пообещала «горничная». – До скорого, Ёжик! Не болей.
Стоило двери номера закрыться, как побежденная апатия придавила Дэна грязной рыхлой массой. Он улегся на кровать, сложил руки на животе и уставился в потолок.
Чудом уцелевший паук снова полз по одеялу. Цель у него была одна: добраться до кроватной спинки, раскинуть сети и ждать. А дальше... Что дальше? Так далеко пауки не заглядывают.
***
Я бродила по квартире, будто Кентервильское привидение, из комнаты в комнату. Мне не сиделось, не лежалось и не стоялось – только ходилось. На вопросы отвечала невпопад, огрызалась, вздрагивала от любого резкого звука. Анютка покрутила пальцем у виска и уселась пересматривать фильмы с молодым американским актером, находившимся на пике своей популярности. Ровесницы сестрицы сходили по нему с ума и втихаря копили деньги на билет до Лос-Анджелеса. Анька же, бесконечно далекая от какого-либо фанатизма, смотрела за компанию и пыталась понять, что (цитирую) они все находят в этом стрёме? Ее крысята, Вера и Анфиса, сидели на коленях хозяйки и грызли рафинад. Звери оказались поистине ручными, не желали сидеть в клетке и не отходили от сестры ни на шаг. Аня собиралась тайком носить их в школу, пугать одноклассниц. Бонапарт смирился и жевал гречку, мама махнула рукой: «Пускай живут». Все были счастливы.
Сашка глядел на мои хождения по мукам, вздыхал, но молчал. Послезавтра он уедет в Москву и вряд ли вернется, сам так решил. Объяснительную речь составляли вместе, дабы вышло убедительно, и теперь она, заново отредактированная и переписанная начисто, лежала в ящике моего стола. Завтра сядем разучивать.
Когда я в очередной раз вползла на кухню, помешала ложечкой давно остывший чай и снова встала, мама решительно загородила проход и потрогала мой лоб.
– Мокрая, как мышь, – с ужасом констатировала она. – Руки (дай руку!) ледяные. У тебя упадок сил, ложись в постель немедленно!
– Мамуль, со мной всё хорошо, правда. Просто немного устала.
– Не спорь с матерью! Я знаю, что говорю.
Для мамы я навсегда останусь несмышленышем, за которым нужен глаз да глаз, и высшее медицинское образование тут не помощник. Любимая маменькина присказка: «Вот будут свои дети, тогда вспомнишь меня». А будут ли? Пресловутые мальчик и девочка после разрыва с Сашкой казались чем-то очень далеким.
Мама с папой хотят внуков – вполне естественное желание, вот только вместо дочерей-продолжательниц рода у них есть хроническая старая дева, окончательно и бесповоротно упустившая шанс на персональный ошметок женского счастья, и законченная феминистка, торжественно поклявшаяся на Семейном кодексе, что замуж не выйдет и страдать ради улучшения демографии не собирается.
В постель я всё же легла. Провела рукой по лбу – влажный, противный, и руки почему-то ломит. Может, мама не так уж неправа?
Окажись вдруг рядом Карина, подняла бы меня на смех по одной простой причине: я действительно соскучилась. До боли, до дрожи в животе хотелось его увидеть. Если не его самого, то хотя бы фотографию, но изображений у меня как раз-таки и не было…
Выпутавшись из одеяльного кокона, бросилась к столу. Дырявая голова! Альбом ведь с собой забрала, не рискнула надолго бросать в ординаторской. Да где же он? Вот! Спешно пролистала страницы, невольно задержавшись на портрете Дениса. Лохматый, беспечный, с сигаретой в зубах. Душа любой компании, мот и рисовщик. «Свой парень», «золотой мальчик». В груди кольнуло: где он сейчас, что с ним? Никто ничего не знает или просто не хочет говорить. В больнице его не хватает, очень... Коря себя за трусость, перелистнула страничку.
Искомые рисунки нашлись быстро, последний датирован двадцать восьмым числом. С портрета на меня глядели знакомые глаза, изумрудно-зеленые, пусть на карандашном наброске и не видно. Открытое лицо, волосы слегка взлохмачены, на губах играет легкая улыбка – столь редкая гостья для моего сурового начальника. Нет, смеялся Воропаев часто, улыбался и того чаще, но обычные его проявления эмоций иначе как ухмылками не назовешь. Было в них что-то горькое, непонятное, иронично-пренебрежительное. Таким, как здесь, на портрете, я видела его лишь однажды.
Найденное на подушке письмо перечитывала постоянно. Столько раз, что успела выучить наизусть. Случайно ли оно появилось, преднамеренно ли – не знала, но помнила каждое слово, каждую букву и запятую, каждый «хвост» и крючок. Не появись оно, я бы никогда не решилась на перемены. Жалею ли, что всё так вышло? Однозначно, нет. Я рада, что всё так вышло, и дело даже не в любви. Просто моей истории вдруг стало тесно в рамках детской сказки. Пропало то ощущение неправильности, наигранности, будто бы жизнь – спектакль, где все старательно читают текст, наивно полагая, что живут и чувствуют, хотя на самом деле лишь играют роль. Чужую роль. Я действительно хочу прожить свою жизнь без шпаргалок, суфлеров и сценариев. Тьфу на сценарии!
