Текст книги "Мой ангел-вредитель (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Видимо, влажность обманчива, и у меня был жар. Очень сильный жар, на уровне бреда. Я вдруг всерьез уверилась, что буду жить долго и счастливо, и не с кем-нибудь, а с Воропаевым! Всему отделению известно, что Воропаев женат. Число детей, правда, доподлинно не зафиксировано. Одни утверждают, что взрослая дочь; другие клянутся, что маленький сын; третьи готовы подтвердить под присягой, что детей двое и скоро родится третий. Спрашивать напрямую, понятное дело, мало кто решался, а посвященные загадочно молчали…
Я застонала в голос. Да какая разница, сын или дочь?! Семья есть семья, и если я влезу туда без мыла и собственными руками всё разрушу, он никогда мне этого не простит. Любовь! Он сам назвал ее болезнью, патологией, а, значит, планировал вылечить в ближайшем будущем и забыть, как страшный сон. Будь реалисткой, Вера: сказки без сценария нет, есть только твоя внезапная мигрень и богатое воображение. Будь сильной, останься в стороне. Переболей, это всего лишь вирус. Надо позвонить ему и сказать, что на корпоративе я была пьяна, не знала что несу. Лепетать в привычном верособолевском духе, слезно просить прощения – делать всё, чтобы мне поверили. Так будет лучше для нас обоих.
Зубы стучали в такт, хотелось умереть прямо здесь, не муча других и не мучась самой… Да что со мной такое?! Решимость таяла с каждой секундой, поэтому пришлось взять телефон и ледяными пальцами листать контакты.
На том конце ответили не сразу. Пятый гудок, седьмой, десятый… Я уже собиралась сбросить вызов, когда Воропаев взял трубку.
– Алло, – голос хриплый и как будто сонный.
– Здравствуйте.
– Вы в курсе, который час?
Из любопытства глянула на часы: 18.26. Улыбнулась и поспешила сообщить ему об этом.
– Тогда простите. День какой-то сумасшедший, замотался и отключился, как только домой пришел, – он не смог подавить зевок. – Что-нибудь случилось?
Хотелось спросить: снилась ли я ему?.. Вера Соболева, о чем ты думаешь?! У тебя к нему дело, думай только о деле!.. Интересно, а во сне мы на «ты» или на «вы»?
– Артемий Петрович, мне нужно с вами поговорить.
– Как понимаю, речь пойдет не о политике и хорошей погоде? – знакомая иронично-дразнящая интонация стукнула молотком по хрустальной мечте.
– Нет, просто хотела сказать…
– Вера Сергеевна, я не любитель решать важные вопросы по телефону. К тому же, сейчас я мало что соображаю, – признался он. – Если вы будете так любезны дождаться моего пробуждения…
– Я поняла. Извините.
– Да не кладите вы трубку! – ощутимо поморщился Воропаев. – Давайте встретимся завтра и уладим все дела насущные. Когда вам будет удобно?
Когда угодно! Как можно скорее, сию же минуту…
– До пятницы я абсолютно свободна.
– Прекрасно. В трех минутах ходьбы от нашего заведения есть кафе, там еще ателье напротив…
– «Анна-Луиза»? – уточнила я.
– Да-да, «Анна-Луиза». Вы не против?
– Конечно, нет.
– Тогда встретимся там, в десять.
Мы обменялись парой бессмысленных по своей сути фраз и простились до завтра. То, что Воропаев не захотел объясняться по телефону, наводило на мысли. Не был готов или действительно предпочитал личную встречу? В любом случае, нам предстоит расставить все точки на i, так что глупо бояться. Чему бывать, тому не миновать.
Минутный разговор с человеком, никоим образом не связанным со всей этой мистификацией, был подобен бальзаму для свежих ран. Я уснула, успокоенная, не подозревая, что завтрашний день твердо решил перевернуть мою жизнь с ног на голову.
Глава пятнадцатая
Теоремы и следствия
Быть владельцем тайны много приятнее, чем выдавать её.
Х. Л. Борхес.
Поставленный на восемь будильник звенел на разные лады, пока с раскладушки не сполз Погодин и не нажал кнопочку. Сипло буркнув что-то в знак благодарности, натянула на нос одеяло. Всю ночь я ворочалась, металась во сне и теперь чувствовала себя отвратительно. В горле скреблась новорожденная простуда, а голова будто увеличилась в размерах. Вспомнив, зачем, собственно, просыпалась, я осторожно-осторожно высунула руку. Холодно!
Утро, начавшееся как-то криво, и не думало менять гнев на милость. На ходу заедая парацетамол гречневой кашей, я наступила на хвост коту, обожгла палец кипятком, из-за ерунды поссорилась с мамой, полчаса искала по углам джинсы, чтобы обнаружить их в шкафу сестры... Из дома выскочила злая, сонная и горячая, как печка. Не хватало еще опоздать на маршрутку!
Как назло, народу набилось – не протолкнешься. Многие пытались и получали по шее морально и физически. Тощая тетка с писклявым дискантом прошлась по моим сапогам да еще и выматерила за это. Предпочитая не связываться с истеричками, я забилась в дальний угол и терпеливо ждала окончания поездки. Обладательница дисканта уже обрабатывала лысого мужичка, по какой-то неведомой причине не пожелавшего уступить «даме» место. Мужичок демонстративно смотрел в окно, а когда настырная тетка тронула его за плечо, указал на свой рот, дернул за мочку уха и веско шевельнул бровями.
– Да не тронь ты его, – посоветовала тетке другая стоящая. – Не видишь, глухонемой?
Тетка оставила мужичка в покое. Даже буркнула, кажется, что-то извинительное.
Из маршрутки я выпрыгивала на ходу, не оборачиваясь на визги и пожелания долгой счастливой жизни. Решено: откажу себе во всем, перейду на хлеб и воду, но машину к лету куплю и в автошколу запишусь. Общественный транспорт придумали больные клаустрофобией, не иначе. Восстановили, как любит говорить Воропаев, баланс мировой справедливости.
На той же остановке вышел «глухонемой», стянул зубами перчатку, достал из кармана старенькую «Nokia» и направился к фотоателье, выясняя с кем-то отношения.
Ближе к «Анне-Луизе» пришлось сбавить шаг. Что я скажу, что отвечу – неведомо, четкий план с пунктами-подпунктами так и остался на стадии разработки. Вдохновение – не мой конек, а на чугунную голову тем более. Знать бы, что ждет и есть ли во всем этом смысл? Ну и типичное женское: «Врал он мне или не врал?».
У входа в кафе я поскользнулась и непременно упала бы, не подхвати кто-то под локоть.
– Смотреть под ноги иногда полезно, – Артемий Петрович. Вечно он выскакивает, как черт из табакерки!
– Здравствуйте, – я последовала его совету: уставилась под ноги. Жизнь будто нарочно выставляла перед ним в невыгодном свете и хихикала из-за угла. Пора бы привыкнуть.
– Сделайте лицо попроще, – то ли велел, то ли посоветовал Воропаев, галантно придерживая перед мной двери, – а то будто на казнь идете.
Знатоки ценили «Анну-Луизу» за приятную атмосферу и отсутствие толпы посетителей. Освещение здесь неизменно приглушено, персонал обходителен и приятен, а цены не поднимаются выше средних. Будучи старшеклассницей, частенько заглядывала сюда с Элькой выпить горячего шоколада и поболтать о девичьем. С годами посиделки прекратились, но приятные воспоминания о них сохранены до сих пор.
Юркая официантка в накрахмаленном переднике подлетела к нашему столику.
– Доброе утро! Что будете заказывать?
Воропаев молчал, предоставляя мне возможность выбирать первой.
– Будьте добры, кофе со сливками, без сахара.
– А вам? – девушка заискивающе улыбнулась моему начальнику. Слова о приятности персонала беру назад: за семь лет он изменился не в лучшую сторону.
– Мне то же самое, – рассеянно ответил Воропаев.
– Просто кофе, без ничего? – огорчилась доблестная служащая, кареглазая блондинка с неестественно пухлыми губами и тонюсенькой талией. Иметь такой размер бюста при такой талии просто неприлично! – У нас есть классные пирожные с кремом и…
– Нет, спасибо. Просто кофе.
– Вот поэтому, – шепнула я, когда официантка отошла, – терпеть не могу ходить в кафе. Вот эти вот раздражают.
– Учту на будущее, – он проигнорировал мой выпад. – Так о чем вы хотели поговорить?
Что и требовалось доказать, Вера Сергеевна. Неверно профессию выбрали: вам бы сказки писать, с такой-то фантазией! Напридумали не пойми чего, накрутили, а интерес к вам, оказывается, самый что ни на есть деловой. Праздник женской логики лишь усилил головную боль. Кровь прилила к щекам.
– Я хотела извиниться. Честное пионерское, не знаю, что на меня нашло. Я вообще не пью, – лицу стало еще жарче. – Этого больше не повторится, обещаю…
Воропаев прищурился.
– Скажите, чего вы так боитесь? Ни съем я вас, только понадкусываю.
– Я не боюсь – мне стыдно за ту детскую выходку.
– Оч-чень интересно. Стыдно за пьянку или… ммм… вашу пылкую речь?
Ладони взмокли от нервного напряжения, сердце предательски колотилось. Ну и как ему объяснить? Я не идиотка и знаю, как устроен мир. Меня пригласили из банальной вежливости, если хотите, душевного настроя. Сказать по телефону: «Чихал я, Соболева, на вас и ваши любови!» ему воспитание не позволяет, а поговорить во избежание дальнейших недоразумений надо. Не шарахаться же мне от него до конца дней своих? Нам ведь еще вместе работать.
– Вы сердитесь?
– Когда я сержусь, Вера Сергеевна, то обычно кричу. Сейчас я не кричу, следовательно, не сержусь, – в глазах Воропаева плясали чертики. Я буквально видела, как они машут хвостами и дразнятся. – Озадачили вы меня, но злиться на это – увольте. С кем не бывает?
– Со мной не бывает, – твердо сказала я. – Представить страшно, что вы могли подумать! На пьяную голову, как последняя…
Блондинка, наконец, принесла кофе. Я вцепилась в свою чашку слабыми руками, только бы чем-нибудь занять их.
– Зная вас, Соболева, про «последнюю…» я мог подумать в последнюю очередь. Считайте это неудавшейся шуткой, ошибкой молодости, белой горячкой – чем угодно, только спите спокойно. Припоминать вам еще и это... Я не настолько камикадзе.
Уж не жалеет ли он? Чаши весов дрогнули, соизмеряя тяжесть. Рискнуть и сказать правду? Или оставить всё как есть ради его – да и собственного – душевного покоя?
– Жалею только о том, что напилась, – скороговоркой выпалила я. – Если опустить эпитеты и пламенную речь, всё сводится к одному. Я действительно…
Ответный взгляд, красноречивее любых эпитетов, умолял оборвать фразу или изменить ее концовку, но я не поддалась:
– …люблю вас.
– Вы хоть понимаете, что это неправильно?
– Понимаю, – вздохнула я.
– Неуместно?
– Угу.
– Глупо?
– Разумеется.
– Безрассудно?
– Еще как…
– Нелепо, – утвердительно сказал он.
– Ага.
– Да, в конце-то концов, это невозможно! Поймите, упрямая вы…
– Почему невозможно? – сцепила пальцы в замок. – Разве я марсианин, снежный человек, бездушная кукла без права на чувства? Я ведь ни на что не претендую, не требую любить меня в ответ...
– Боже, пошли мне терпения! Когда женщина говорит, что «ни на что не претендует», она претендует на всё и даже больше! Оставив в стороне пафос и оскорбленную гордость, на минутку представьте: в глубине души – где-то о-очень глубоко, – я тоже вас люблю. Планеты встают буквой «зю», у нас появляется шанс, и мы им пользуемся. Дальше что? Радужные дали и смерть в один день? Чушь собачья! Вы не знаете меня, я не знаю вас – да мы просто взвоем друг от друга. Но это лирика. Можно было бы сказать, что вы придумали себе идеальный образ, пошли на поводу девичьих фантазий и прочие тыры-пыры. Но какой к черту образ?! Поверьте, какие бы цели по отношению к вам я не преследовал, морочить голову собственной практикантке туда не входит. Я жить хочу!
– У нас появляется шанс? – недоверчиво переспросила я. – Значит, вы меня любите?..
– Я дзен-буддист, Вера Сергеевна, – выкрутился Воропаев, – мы обязаны любить весь мир. Мне жаль разбивать вашу хрустальную мечту, но я воспринимаю вас сугубо как младшего товарища по службе, – добавил он безжалостно. – Се ля ви.
Ну, дзен-буддист, ты сам напросился! Не хотела ведь, так заставил.
Я поступила отчасти подло, но не упустила возможности вернуть удар. Не зайти с козыря после такой откровенной лжи было бы... недальновидно.
– «Говорят, благими намерениями дорога в ад вымощена. Мои намерения по отношению к тебе были самыми что ни на есть благими: раз жизнь решила столкнуть нас, выбраться из этой передряги достойно и внести посильный вклад в твое обучение. Помочь там, где это возможно, пускай я не учитель. Чтобы ничего лишнего, пришли-ушли, задача-решение, иногда подзатыльник, чтобы не зазнавалась. Не прикипать душой, не преступить границу этики, но вышло иначе», – по памяти процитировала я, с каким-то моральным удовлетворением отметив, как побледнел Артемий Петрович. – Дальше продолжать?
– Не понимаю, о чем вы.
– Значит, продолжаю. «Трудно сказать, когда это случилось: спустя месяц, два или больше. Не понял, дурак, что попал, да не пальцем в небо. Ты ухитрилась войти в мою жизнь и прочно обосноваться в ней, перевернуть всё с ног на голову. А я благодарен тебе. Так мало людей, ради которых встаешь по утрам и ползешь в нашу психлечебницу, и не потому, что должен, а просто…»
– Достаточно! Бумажку на родину! – он требовательно протянул руку.
– Какую бумажку?
– Которая лежит в вашем кармане. Живо!
Пальцы сомкнулись на письме. Попробуй, отними!
– Пожалуйста, отдайте мне этот чертов листок. Верну, если уж вы на него молитесь!
Я покорно протянула Воропаеву сложенную вшестеро бумагу. Затасканную – многие слова на сгибах вытерлись. Не догадалась переписать, дура…
Читать он не стал, хватило взгляда мельком. Возвращать, впрочем, тоже не спешил. Соврал! Только и умеет, что врать! А я поверила.
– Где вы это взяли?
– На подушке нашла.
– На чьей подушке? – не отставал Артемий Петрович.
– На своей! – я всхлипнула, схватившись за голову. Глазные яблоки пульсировали под веками. Давно мне не было так плохо.
Теплые пальцы не быстро, но настойчиво отвели в сторону мою ледяную руку. Коснулись лба, и неспешность пропала.
– Ненормальная, ты вся горишь! – прошипел Воропаев.
– Просто голова болит, – промямлила я. Не убирай руку…
– Странно, ты не красная, глаза не блестят. Что еще болит, кроме головы?
– В горле... немного першит.
– Не тошнит?
– Чуть-чуть.
– «Чуть-чуть»! Смотри на меня.
Воропаев на миг прикрыл глаза, после чего смерил меня пристальным, пронизывающим до самых печёнок взглядом. Зеленый, синий, лиловый, охра, оранжевый, желтый – глаза меняли свой цвет! Я зажмурилась, и контакт прервался.
– Твою ж бабушку!
Вот-вот!
– Пойдемте, у нас не больше часа.
– Никуда я не пойду! – седьмое чувство внутри меня, ответственное за головную боль и душевную мерзость, противилось изо всех сил.
– Пойдете, или вынесут вперед ногами!
Артемий Петрович ухватил меня за руку – попытка рвануться плодов не принесла, – и повел к выходу, что-то говоря и улыбаясь. Я рванулась – удержал. Официантки получили щедрые чаевые и с умилением глядели нам в след. Сволочи! Чтоб вас...
– Не думайте так громко, умоляю, – прошипел мне на ухо Воропаев. – Вас мама не учила, что мысли материальны? Обычно мамы на этом повернуты.
– Артемий Петрович, мне плохо, – я тщетно взывала к нему, пытаясь высвободить локоть. – Отпустите! Домой поеду, таблетку выпью…
– Вера, – неподдельная тревога в интонации Воропаева заткнула мне рот. – Домой нельзя: через час вас вырубит, еще через два вы очнетесь, но это будете уже не вы.
– Что же делать? – меня повело. Чертовщина какая-то!
– Шевелить ногами. Если тяжело, обопритесь на меня. И постарайтесь не упасть в обморок.
Я плохо помню, что было дальше. Ощущение летящей по трассе машины, от запаха бумажной «ёлочки» выворачивает наизнанку… Холодно… Кто-то накидывает на плечи пальто, обнимает меня. Я утыкаюсь носом в ворот. Запах приятный, знакомый…
…меня тянут куда-то, несут на руках…
– Еще немного, потерпи. Почти пришли…
Я верю ему. Еще немного, и станет легче. Только не бросай меня…
***
Очнулась в горизонтальном положении, закутанная в одеяло по самые уши. Пальто, кажется, до сих пор на мне. Болело буквально всё, особенно сильно – затылок. Глаза открывались еле-еле, щелочками, пришлось довольствоваться тем, что осталось. Помимо меня в комнате как минимум двое: один неподвижен, второй ходит туда-сюда. Под его ногами поскрипывает пол, ничто не скрадывает шагов.
– Ты что, совсем охренел?! – свистящий, смутно знакомый шепот. Я точно встречалась с его обладателем. – Решил из Белых сразу в Черные? Не, я, конечно, одобряю, но не со своих же интернов начинать! А препираться с ними ко мне – вообще наглость! Ты хоть представляешь, как нам повезло?!..
– Печорин, не мороси. Куда мне было деваться?
– …Танька-Ванька только-только отчалили, обещали вернуться! Пересечетесь – нам всем кирдык!
– Я понимаю.
– Да ни… фига ты не понимаешь! Что с ней? «Потом расскажу» – не ответ.
– Её прокляли, трехдневным на три поколения.
– Нифига се! – это я еще смягчила. – Брешешь?!
– Какое там?
Мое телодвижение не осталось незамеченным.
– В себя приходит. Крепко ее не любят, раз кидают трехдневное, – уже спокойнее продолжал собеседник. – Не двухнедельное даже, трехдневное!
– Это я виноват, проглядел.
– Машенька подсуетилась? – строил догадки ходящий. – Больше вроде некому. Чем ей ребенок-то не угодил?
– Ребенок…
На лоб легла знакомая ладонь.
– Температура спала, «дырку» в ауре я залатал. Просыпайся, ребенок!
Всё, что я смогла сделать, это слегка приподнять веки.
– Ты жива? Хотя вопрос глупый…
– Да, – губы пересохли, а горло драло нещадно.
Комната плыла на пароходе, вместо сидящего рядом человека – размытый силуэт.
–Мдя-а, – протянул Евгений Бенедиктович. Я всё-таки его узнала, но сил удивляться просто не осталось, – тяжелый случай, постельный режим не поможет…
Стоматолог вдруг булькнул и умолк, резко так, будто рот ему захлопнули. Мысленно поблагодарила исполнителя: звуки пульсировали в голове, заставляли морщиться.
Некоторое время – не берусь назвать точную цифру, – мы провели в молчании, лишь негромко гудело что-то в соседней комнате. Поданную безо всяких просьб воду выхлебала с такой жадностью, точно не пила неделю. Стало легче, удалось открыть глаза. Пароход причалил к берегу, комната на месте. Воропаев бледен, как смерть, Евгений Бенедиктович пытается разжать склеившиеся челюсти.
– Лучше?
Кивнула, продолжая смотреть на стоматолога. Челюсти разжались, противно клацнув.
– Б-б-благодарю покорно, – прошипел тот. – Чуть главное достояние мне не сломал. Друг называется! С-с-сволочь неблагодарная!
– Может, кто-нибудь объяснит, что всё это значит?
Друзья-приятели переглянулись. По лицам видно, не горят желанием просвещать.
– Мы-то можем, – вздохнул Печорин, ощупывая пострадавшую челюсть, – вот только объяснение вам не понравится.
– Не понравится? – горько усмехнулась я. – А кому это интересно?
– Это ты на нее так влияешь, – с укором сказал Бенедиктович, не встречаясь со мной взглядом. – Была тихая послушная девочка, о достоинствах личности рассуждала…
Воропаев угрюмо молчал. Со стороны могло показаться, что ему всё равно. А я казалась себе «Титаником», встретившим роковой айсберг. В пробоину хлещет вода, пассажиры бегут, еще не зная, что им не спастись. Гаснут огни, играет оркестр. Лайнер стонет и раскалывается пополам…
– Значит, вы…
Щелкнул замок в прихожей. Снежинка на цепочке обожгла кожу так, что я вскрикнула.
– В спальню, быстро, – одними губами шепнул Печорин. – Это Инесса.
Опоздали: в гостиную заглянул вышеупомянутый персонаж, жгучая брюнетка с фарфоровым личиком и глазищами в пол-лица. Несчастная любовь с фотографии.
– Ой, а я думаю, кем это у нас так вкусно пахнет, – сапфировые очи остановились на мне. Пушистым ресницам не удалось скрыть плескавшийся в зрачках голод.
– Несси, не надо, – Печорин будто бы невзначай приблизился к нам, подталкивая к спальне. – Я ведь учил тебя, что гостей есть нельзя.
– Почему нельзя, Женечка? Ты учил, что надо делиться. О, поняла! – она радостно хлопнула в ладоши. – Ты притащил ее, чтобы отомстить? Ладно-ладно, признаю: я погорячилась и зря сломала шею тому бомжу. А зачем он кричал: «Вампир! Вампир!»?
Оказывается, нет предела совершенству. Мой старый знакомец – приятный, образованный мужчина в самом расцвете сил, – просто-напросто упырь. Хоть не эльф, по бедности и то хорошо.
– Ах, какие звери и без охраны! – умилилась вампирша, словно только что заметила Артемия Петровича. – Мое обещание помнишь? День «х» настал.
– Я весь дрожу и обливаюсь холодным потом, – признался Воропаев и загородил меня собой. – Давай, рискни здоровьем!
«Она отвлеклась, лови момент и беги» – прозвучал в голове четкий приказ.
Добраться до спасительной двери не я не успела: реакции Несси можно только позавидовать. Одно движение, и она бросилась, чудом не вцепившись в мое горло. Пять сантиметров спасли мне жизнь, а толкнувший в сторону Воропаев подарил бесценные секунды.
Запереться изнутри, подбежать к окну, закрыть форточки – мало ли кто может влезть снаружи? Я сползла вниз по стене и, сжавшись в комочек, ловила звуки из гостиной. Это уже не смешно! Смерть во цвете лет не входит в мои планы.
– У-у-у! Р-р-р-рар!
– Вот почему нельзя есть гостей, золотце. Ай, больно же!
– Убью! Разорву! Не могу так больше, надоело! – рычание сменилось бабьим хныканьем. – Не хочу бороться, когда вокруг столько…
– Понимаю, детка, но таков наш удел, – вздохнул Печорин.
– Как трогательно, – прошипел незнакомый голос. – Наставление на путь истинный, покаяние блудной овцы.
По ту сторону двери затихли, даже Несси перестала скулить. Не понимая, что там происходит, я приникла к замочной скважине.
– Свет очей моих, Ванечка, – первым очнулся стоматолог. – Пост оставлять нехорошо, дядюшка с работки-то попрет!
– Ты по уши в дерьме, Йевен, – констатировал тот, кого назвали Ванечкой. – Общение с непотребными, разглашение тайны, убийство. Камера Бестужевой как раз свободна, пойдешь по всем трем статьям. Наскребется на люкс. Мы устали закрывать глаза.
– Какое убийство?! – возмутился Печорин. – Меня в морг не пускают по впечатлительности! Могу справку показать!
– Убила твоя подопечная, над которой официально оформлено опекунство, – теперь говорила коротко стриженная поджарая женщина.
– Вот ведь крысы канцелярские! – ругнулся вампир.
– В спальне человек – девушка, – продолжил Иван, ухмыляясь. Я отпрянула от двери. – Кто такая?
– Она не при чем, – Воропаев. – Вы не имеете права ее трогать.
– Прав у нас предостаточно. Отойди от двери, живо!
– А если нет?
«Вера, слушай внимательно – в том самом голосе ни следа паники, лишь напряженность. – Когда они выбьют дверь, убегай. Инесса не тронет. Беги из квартиры, как можно дальше отсюда…»
«А как же вы?»
Удивительно, но он услышал.
«За нас не переживай. Как только окажешься на улице, лови такси, маршрутку, любую попутную. Бумажник во внутреннем кармане»
– Идиот, – с притворной грустью вздохнула женщина. – Никто не докажет, что ты не бестужевский шпион, а просто мимо проходил. Наш общий дружок Печорин, если вздумает лезть, погибнет во время освобождения заложников. Мистер и миссис Рейган переживут эту тяжелую утрату…
Дверь громко кракнула, в комнату кто-то ввалился. Предупрежденная, я рванула к выходу. В крови кипел адреналин, обострились все инстинкты. Женщина бросилась было наперерез, но взвизгнула и отшатнулась, словно ее обожгли.
– Твар-р-рь!
– Взаимно!
Квартира оказалась не просто запертой: замок на двери отсутствовал, а до этого кто-то любезно помог ей заклинить. Только ласточкой в окно. Пятый этаж… Размазывая по лицу слезы бессилия, я пыталась выбраться из ловушки. Найденный на кухне стул развалился с четвертой попытки, а ничего достаточно тяжелого под рукой не нашлось. Западня.
В гостиной царил настоящий ад: что-то гремело, трещало, падало. Звенели стекла, лилась вода (разбили громоздкий аквариум), но ни один из сражавшийся не издавал ни звука.
Крик боли ударил по ушам, еще один, и еще… На автопилоте бросилась туда, но была отброшена невидимой преградой. Двери защищены с обеих сторон.
– Услуга за услугу, – демонический хохот женщины. – У нас с Иваном срастется, а вот у него…
Силы были изначально неравны, вампиры просто разминались. Я до крови искусала костяшки пальцев, пытаясь побороть рвущийся наружу вой. Звонить в полицию нельзя: вампиры порвут ее, как Тузик грелку. Что же делать?! Снова крик. Снежинка! Обжигая пальцы – подвеску точно раскалили в горне, – хрипнула:
– Остано…
Всё смолкло. Желание сработало?
– Вызов принят. На крыше торгового центра, в полночь, – прерывающимся голосом сказала вампирша.
– Оружие за тобой. Мне всё равно, – бестелесный шепот Инессы.
– Ты подписала свой приговор. Пощады не жди.
Я сидела на полу прихожей ни жива ни мертва. Вход в комнату неожиданно вспыхнул ярким светом и погас. Преграда исчезла, а, значит, монстры ушли.
– Несс, ты… зачем? – пораженно спросил Евгений.
Вместо ответа тренькнуло уцелевшее окно. Инесса тоже ушла…
Опомнившись, я бросилась в гостиную. Разгром помещичьей усадьбы: всё, что можно было разбить, разорвать или сломать, разорвано, сломано и разбито. По комнате на законных правах гулял ветер. Тюлевые занавески висели клочьями, храня следы когтей; из обивки дивана, на котором я совсем недавно лежала, выхвачены целые куски, кое-где обнажены пружины. В жалких остатках аквариума плескалась золотая рыбка, ее товарки прыгали в лужицах на полу. Обои, как в дешевых боевиках, заляпаны неестественно-алой кровью. Но намного хуже было то, что к ней примешивались болотно-зеленые пятна. Кровь вампиров? Посреди всего этого безобразия, окруженный мусором и битым стеклом, стоял Евгений Бенедиктович. Он с каким-то детским изумлением смотрел в развороченное окно и на ощупь вправлял вывихнутую руку. Других видимых повреждений, не считая пары мелких ссадин, на стоматологе не наблюдалось.
– А где?…
Он тупо уставился на меня, махнул здоровой рукой в сторону улицы, а потом, спохватившись, – на спальню. Случившееся потрясло его. Печорин впервые не знал, что сказать. Или не мог.
Опочивальня выглядела не лучше: сплошное разрушение и кровь, всюду кровь. От ее количества потемнело в глазах, но я влепила себе пощечину и поспешила к Артемию.
– Ты?..
Не тратя времени на пустые разговоры, осмотрела его. Свитера, считай, нет, одни дырки; пропитавшаяся кровью майка прилипла к ранам, пришлось разрезать ее найденными тут же ножницами. Мне впервые повезло: ножницы резали ткань, а не жевали ее.
Собравшись с силами, Воропаев оттолкнул меня левой рукой. Правая повисла плетью.
– Уйди, я сам…
Я упрямо покачала головой. Льняную простынь пришлось нарезать на широкие полосы и начать перевязку. Магия магией, дорогой мой начальник, но за это время вы потеряете вторую половину крови.
В четвертинку двери виноватым котиком заскребся стоматолог.
– Ты как, Тёмыч?
– Ничего… если я… не отвечу?
Импровизированные бинты из моих рук выдрали и тут же сунули обратно. Вампир кивнул и уточнил:
– Молока побольше, коньяка поменьше? Уже бегу!
Я крутила жгуты и накладывала давящие повязки. Раны затягивались на глазах. Самые мелкие исчезали бесследно; те, что поглубже, оставляли багровые полосы. Не тратя силы на косметический ремонт, Воропаев останавливал кровь и просто стягивал края глубоких порезов. Мои повязки сослужили добрую службу, помогли не усугубить положение.
– Спасибо… – полувздох-полустон.
Дрожащими руками ощупала его. Сломано ребро, вывих плеча. Артемий молча терпел боль, только сильнее закусил губу. Кричи он во весь голос, было бы легче. Еще немного, и я сама закричу. В душе поднималась злость на уродов, сделавших ему больно. Садисты! Ван Хельсинга на вас нет!
– Не плачь, – слабое касание запястья, – я сейчас тоже заплачу.
Слезинки ползли по щекам, срываясь с подбородка, но я рассмеялась. Раз шутит, жить будет.
– Вам нужно лечь, – заявила не терпящим возражения тоном. – Приподняться сможете?
– Куда я денусь?
Уложив Воропаева на кровать – она почти не пострадала, разве что спинку украсили сюрреалистичные царапины, – потеплее укутала пледом. Едва различимые до этого волны дрожи переросли в озноб. Так ведь не должно быть? Лихорадочный блеск зеленых глаз подтверждал мою догадку.
– Я вызову «Скорую»…
– Нет! – на отчаянный возглас ушли все оставшиеся у него силы. – Нельзя никого… звать… Просто… посиди здесь… рядом…
– Артемий Петрович! Пожалуйста, не надо спать! – он никак не отреагировал, и я по-настоящему испугалась. – Артемий Петрович!
– Говори со мной, не молчи... Еще несколько минут… станет легче…
Слова застревали в горле, но я говорила. Рассказывала, как люблю его, обещала, что всё будет хорошо, грела дыханием похолодевшие пальцы. Он дышал тяжело, прерывисто, лишь изредка приоткрывая глаза, чтобы убедиться в моем присутствии.
Постепенно меловые щеки порозовели, дрожь прекратилась. Дернулась, когда Воропаев крепко сжал мою ладонь. Живой, слава Богу, живой!
– Надеюсь, ничего не перепутал, – Печорин подкрался незамеченным, держа в руках стакан с молочно-карамельного цвета жидкостью. – Помогите-ка мне, Вера. Голову придержите, лады?
«Делай, как он говорит. Надо вывести остатки яда».
Я придерживала голову Воропаева, пока вампир поил его жидкостью из стакана.
– Не п-пронесет?
– Не должно, я селедку не добавлял. Вдохни и выдохни.
Он закашлялся, прикрывая рот ладонью.
– Э-э, а вот обратно не надо! Вера, принесите водички!
На кухню меня посылали еще дважды: набрать в пиалу теплой воды и найти чистые полотенца. Наткнувшись на открытую бутылку коньяка, сделала глоточек. Гадость какая! В нормальном состоянии даже не притронулась бы, но сейчас мне требовалось успокоиться. Новый глоток побежал по пищеводу приятным теплом. Всё, хватит, так и спиться недолго. Хотя в моей теперешней реальности это меньшее, чего следует ожидать. Я, заляпанная чужой кровью, чуть было не съеденная, совершенно разбитая, стою посреди кухни, чьим хозяином является вампир. Пустяки, с кем не бывает? Гораздо печальнее, что подобные казусы грозили превратиться в традицию.
***
– Давно мечтал сделать ремонт, – признался Печорин, отжимая тряпку. – Эксперименты с дизайном, эстетический гипноз! В том углу поставить гробик на колесиках, в этом – котел с раскаленным свинцом. В центре будет алтарь (свечи и трупы прилагаются), а на стенах… ммм… на стенах я бы повесил орудия пыток, щипцы там всякие, ножики…
Я молчала, сметая в кучу мелкий мусор. Вампир продолжал разглагольствовать, протирая заляпанные поверхности и спотыкаясь об обломки. Мы гнули спины уже больше двух часов, но комната по-прежнему напоминала поле битвы.
– По-моему, кровь на обоях смотрится очень даже романтично. Давайте оставим?
Не услышав вопроса, машинально угукнула. Голова была забита совсем другим.
– Да, Вера, беру свои слова обратно: у вас определенно есть вкус! Не знал, что вы такая кровожадная.
Захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым. То, что случилось, было виной его вампирских дружков, а Бенедиктович даже не чешется! Ума не приложу, как он будет объясняться с соседями (не услышать царившего здесь ада мог только глухой), вставлять выбитые стекла и... Да проще сказать, чего делать не придется!
