Текст книги "Мой ангел-вредитель (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Позволю заметить, любезная Марина Константиновна, – мяукнул Профессор Бубликов, – что вы неверно поместили хвост. Анатомически он должен находиться ниже.
– Повно, я уве пвефыла, – булавки в зубах бабушки мешали ей ответить внятно, – отфарывать не фуду!
– Ерунда, бабуль, – Павлик лихо сдвинул шляпу набок, – хвост как хвост, нормальный хвост. А ты, Бублик, лучше помоги, принеси шпагу.
– Ну, знаете, – фыркнул черный котяра, – я профессор философии и русской словесности, без малого доктор наук…
– Да какой из тебя профессор? – хихикнул мальчик. – Обычный кот, только говорящий.
Бубликов выгнул спину и зашипел, не в силах сносить подобную наглость.
– Молодой да ранний, – профырчал он. – Ставлю в известность, юноша, что если бы не Ваша эксцентричная матушка…
– Осип Тарасович, кто старое помянет – тому глаз вон, – в кухню заглянула Галина. – Я ведь тогда еще извинилась. Кто ж знал, что наговор необратимый?
– Головой надо думать, Фильчагина! – кот постучал себя по лбу. – Го-ло-вой! Экзамен мне сорвали, в кошачью шкуру засунули. И как я только на вас в суд не подал?!
– Так заявление не приняли, – с улыбкой пояснила ведьма. – Никто не понимал, чего вы хотите, голос-то позже прорезался…
В прихожей хлопнула дверь. Позабыв и про хвост, и про шляпу, Пашка кинулся туда и едва не споткнулся в неудобных сапогах. Бубликов шмыгнул следом. О профессорском достоинстве он помнил, но свежую сельдь и сметану уважал больше.
– Папка! – мальчик с радостным воплем повис на отце.
– Привет, сынок. Классные у тебя сапоги.
– Я не понял, где моя сметана?! – возмутился кот. – Не далее как вчера вы поклялись…
– Профессор, сметана в магазине, – пояснили ему, – вечером будет. Я на минутку, документы взять. У нас аврал.
– А что такое «аврал»? – полюбопытствовал мальчик.
– Аврал, Пашка, это караул и кошмар в одном лице плюс выходные коту под хвост... Прошу прощения, Профессор.
– Значит, я правильно поняла, и на Новый год тебя можно не ждать? – в дверях, скрестив руки на груди, стояла Галина.
– Ну почему же, любовь моя? Новый год – это святое. Пашка, слезь с меня, опаздываю… Ма, привет! – крикнул он в кухню.
– Здравствуй, сыночек. Кушать будешь?
– Не успею, Печорин в машине ждет.
– Так пригласи его, вместе покушаете, – предложила Марина Константиновна. – Мы с Галочкой как раз борщ сварили.
– Нет, ма, в другой раз. О, ч-черт…
Телефон в кармане куртки заиграл «Et si tu n’existais pas» Джо Дассена.
– Слушаю! Добрый! Что? Третья полка сверху, самый край, пятнадцатое число. Не за что, на место потом вернете. Нет, не отпущу, отрабатывайте. И завтра, и послезавтра и до тридцать первого, – он возвел глаза к потолку. – Нет, нельзя... Да какая мне разница, хоть королева Англии! Извиняю. И вам того же!
– Забавная мелодия, – протянула Галина. – Кто звонил?
– Тебе фамилию-имя-отчество и год рождения? – пробурчал маг, надевая ботинки.
– Желательно.
– Пупкин Кантемир Львович, пятьдесят второго года, и думай что хочешь.
– Веселая у тебя работа! – позавидовала ведьма. – Чем же провинился мсье Пупкин, раз ты его куда-то там не отпускаешь?
– Стянул с моего стола твое фото и на него молился, – не остался в долгу муж. – Влюблен по уши. Страдает, чахнет с тоски, мечтает о встрече. Грозит удавиться на собственных подтяжках.
– Клоун! – со злобой бросила Галина и удалилась в спальню.
Дождавшись, пока хозяева разбегутся по своим норкам, из гостиной выглянули Бубликов и Никанорыч.
– Э-хе-хех, – не по-кошачьи вздохнул профессор, – нашли из-за кого ссориться, из-за неполноценной великовозрастной личности! Пупкин, Пупкин... Какая нелепая фамилия!
– Шляпа, какой Пупкин? – удивился домовой. – Голосок-то женский был, вот хозяйка и взбеленилась.
– Думаете, она слышала?
– А кто ее знает, Галину Николаевну? Может, и не слышала, но наверняка подумала.
Никанорыч достал из-за пазухи кусочек сала и с наслаждением понюхал.
– Дернем по рюмашке-другой, а, хвостатый?
– Что вы себе позволяете? – задохнулся от негодования кот, огляделся, повел усами и уже тише добавил: – Разве что по одной…
***
Залитая летним солнцем поляна, травинки щекочут босые ноги. Пахнет клевером, вишней и еще чем-то неуловимым, приятным. По моей руке ползет красная божья коровка, добирается до большого пальца и взлетает. Счастливого пути!
– Тебе никогда не хотелось убежать?
Откладываю законченный венок. Головки одуванчиков, как маленькие солнышки, перемежаются другими цветами. Красиво, горжусь собой.
– Нет, не хотелось, – отвечаю почти честно. Один раз ведь не в счет? Накручиваю на палец прядку – не мышистую, золотисто-русую. – Я счастлива.
– Откроешь секрет?
Смотрит так серьезно, словно от моего ответа зависит его дальнейшая судьба.
– Да запросто. Для того чтобы жить и радоваться, нужно только две вещи: жить и радоваться!
Нахлобучив ему на голову венок, с хохотом убегаю. Мчусь со всех ног, но он быстрее. Возмездие настигает у края поляны и сбивает с ног. Земля очень теплая, почти горячая. Проигрываю в неравной борьбе.
– Слезь с меня! – пытаюсь лягаться, но получается плохо. – Ты тяжелый!
– Не ври.
– Не вру... Хорошо, вру. Но всё равно слезь.
– А волшебное слово?
– Быстро!
– Не слезу, пока не извинишься, – заявляет эта ехидна.
От удивления перестаю дергаться.
– За что, интересно? – освободив правую руку, вынимаю из темных волос остатки одуванчиков. Венок потерялся по дороге. Жаль, он мне нравился.
– За ехидну, самодура и за Artemisia absinthium (Горькая полынь, – лат., прим. автора) Только твой извращенный ум мог такое придумать!
– Что поделать, излишки образования, – весело поясняю я и аккуратно сдвигаюсь. Отползти удается не больше чем на пару миллиметров. – Ладно, ладно, сдаюсь! Извини, я больше не буду.
– Извинения приняты.
– И?..
– Что «и»?
– Что-то я не вижу результатов.
– И не увидишь. Я пошутил.
Однако вопреки собственным словам он перекатывается на бок, увлекая меня за собой. Мы дурачимся, возимся в траве, пока льняной сарафан и рубашка с джинсами не оказываются перемазанными. Пыльные, зелено-желто-пятнистые, хохочущие. Из моих волос торчат травинки, он – не лучше, но нам на удивление хорошо.
– Какие мы чумазые...
– Ой, тоже мне трагедия! Один раз живем.
– Не замечала за тобой, – смотрю на него снизу вверх. Неплохой вид.
– Не замечала чего?
– Такого легкого отношения к жизни.
Он корчит гримасу. Смеюсь.
– Это всё ты, – жалуется, – обратила в свою нелепую веру. Так что теперь я живу... и радуюсь.
Мы целуемся, так просто и естественно. Никогда не понимала этого ритуала – поцелуев, от которых положено трепетать, закатывать глаза и умирать от счастья. Думала: от чего умирать-то? А всё, оказывается, потому, что я никого не целовала по-настоящему.
Губы на губах, белая лямка сползает вниз, за ней – вторая. Он целует мои плечи, ключицы, очень медленно, чуть покусывая кожу у косточек. Приятное тепло пробегает по телу, и я вся подбираюсь. Немного щекотно. Он обнимает меня, упираясь подбородком в макушку. Тихонько вжикает «молния» сарафана, кончики пальцев пробегают по спине. Вздрагиваю. Неужели сейчас мы?.. Ох, нет.
– Не переживай, – пальцы движутся вверх-вниз, мой сарафан сползает еще ниже, – мы немного пролетели с местом встречи. Сны – очень бредовая штука.
– Сны? – переспрашиваю. Украдкой щипаю предплечье – остается красное пятно, но в целом ничего не меняется.
– Я снюсь тебе. Элементарно, Ватсон.
– Это многое объясняет, Холмс, – ворчу, чтобы скрыть смущение. – Кстати, почему это ты снишься мне, а не наоборот?
– Потому что большинство моих снов касательно тебя имеют несколько иной сценарий.
Ему смешно, я же краснею, как майская роза. Сценарий, сценарий... Умеет же слово подобрать! Чтобы понять, какой именно «сценарий», не нужно быть Царем Сновидений.
– Угу, тот самый сценарий, – подтверждает с ленцой, – где мало смысла, зато куча содержания.
– И кто из нас после этого извращенец? – интересуюсь.
– Да оба.
Кашляю. Возражений почему-то не находится.
– А сегодня ты сама пришла ко мне и зачем-то вытянула сюда. Не ожидал.
– Я не планировала...
– Конечно, нет, – он прижимает меня чуть крепче. – Над снами мы властны только в определенной степени.
– Нет, я не то хотела сказать. Мне хорошо здесь, очень-очень, правда! – хотя это, наверное, неправильно. Так не должно быть. – С тобой...
– Спасибо, – он касается моего рта быстрым поцелуем, как на прощание. Отводит за ухо непослушный локон. – Всё-таки я был прав. Жаль, что ты ничего этого не вспомнишь...
– Доброе утро, страна! Проснись и пой! – Анька будила меня, бесцеремонно сдирая одеяло и щипая за босые ноги. – Подъем, подъем, кто спит, того убьем!!!
Все смешалось в доме Облонских: мысли и образы дробились, сливаясь меж собой – не разберешь, кто и где. Какая-то часть меня по-прежнему жила там, в иной реальности.
– Верка, подъем! – повторила сестрица. – На базар не успеем.
– Базар? Какой базар?
– Здрасьте-приехали! За икрой кто пойдет, Пушкин? Вставааай!
Я зевнула, постепенно просыпаясь. Сон, всего мгновение назад бывший явью, тускнел и ускользал от меня. Что же там было? Не помню. Кажется, лето, и вишней до сих пор пахнет…
– Верка, ты опять спишь!
***
Городской рынок в предновогоднюю пору напомнил мне чемпионат по выживанию: обезумевшая толпа стремится любой ценой заполучить желаемое… и выжить. Количество жертв и тяжесть повреждений остаются за кадром, а в роли призов выступают заветные продукты и подарки. Скажите, что мешает закупиться недельки за полторы до праздников? Вот и я не знаю.
Мама к всенародному буйству подходила ответственно: составляла список необходимого и забрасывала десант в лице папы, Анютки и приехавшей меня числа так двадцать третьего. Вариант идеальный, и волки сыты, и овцы целы. Но в этом году система дала сбой: папа обещал вернуться не раньше тридцатого, да и все остальное навалилось... Короче говоря, нас с сестрой поставили перед выбором: либо топайте сами, либо встречайте праздник с консервами, запивая их лимонадом. Для вкуса можно всё майонезом полить, ибо сей полезный продукт никогда не кончается.
Не буду описывать наши рыночные мытарства, они бы чудно смотрелись в любом триллере. Скажу только, что через два с лишним часа очередей, толкотни и матюгов почем зря мы походили на двух спешно размороженных снегурочек. Сходство довершали туго набитые, грозящие вот-вот лопнуть пакеты и снег на ушанках.
– Ну и куда теперь? – Аньке удалось перекричать толпу. – На маршрутку?
Мои руки дрожали от неподъемной тяжести, а до автовокзала идти и идти, если по дороге не затопчут. Прижавшись к стене, стали думать, как выбраться.
– Счастливые люди, – сестрица завистливо вздохнула, глядя на ползущие мимо заснеженные автомобили, – медленно, з-зато тепло. Так что д-делать будем?
– Ань, берем пакеты и бежим, другого выхода не вижу.
– Каким м-местом, интересно?! У меня п-пальцы не с-сгибаются…
– Тогда будем ждать глобального потепления. Или чуда, – шутка вышла натянутой, сестра даже не улыбнулась.
– Ну, глобального потепления не обещаю, а вот с пакетами помочь могу, – к нам приближался Артемий Петрович. В отличие от двух замерзших ушанок, он был чист и нетронут, как снег в Альпах. Наверняка на машине.
– З-здравствуйте. Вы нас очень выручите…
– Успеем расшаркаться, – прервал он меня. – Берите по одному, остальные возьму сам.
С легкостью лавируя в толпе – от нас требовалось лишь не отставать, – Воропаев добрался до машины и открыл багажник. Сгрузив туда свои ноши, нырнули в тепло. Артемий Петрович поколдовал над печкой и повернулся к нам.
– Вот теперь здравствуйте.
– Добрый день…
– Здрасьте, – откликнулась Анька с заднего сиденья. – Вовремя вы, пятка мне в глаз! Еще немного, и полный писец! Задыбли, как цуцики, хоть бери и до весны закапывайся.
Воропаев принял эту эмоциональную тираду как должное.
– Спасибо. Что бы мы без вас делали? – искренне сказала я.
– Вы вогнали меня в краску. Анна Сергеевна, полагаю?
Мне ничего не оставалось, как представить их друг другу.
– Рад знакомству. Так куда, говорите, вас отвезти?
– Ну что вы, – забормотала я, – мы сами как-нибудь, на маршрутке…
– Еще чего! – возмутилась сестрица. – Дрейфуй, раз умная такая, а у меня до сих пор ноги не отмерзли!
Захотелось пристукнуть девчонку на месте. Вот у кого язык вперед летит, мозги не поспевают! Искоса взглянула на Воропаева: как ему такая широта мышления?
– Увы, Вера Сергеевна, вы в меньшинстве, – серьезно сообщил мой начальник.
Он набрал кому-то, сообщил, что отъедет на полчаса, и вернул телефон в карман пальто.
– Алиби для гостей с Марса. И всё-таки, куда?
– Свобода, двенадцать, – сдалась я. – Каких-то двадцать минут…
– Или сорок маршруткой. Справа смотрите!
В Центре мы прочно засели в пробке. Бестолковое автомобильное стадо блеяло, гудело, ругалось. Суббота, народ домой спешит, вот и срываются. Увидев, с какой скоростью движутся маршрутки, мысленно поблагодарила провидение и Анину бестактность. Как оказалось, зря.
– Интересное у вас имя. В истории вроде был один Артемий Петрович, Волынский – похвасталась эрудицией сестренка, – то ли при Анне Иоанновне, то ли при Елизавете.
Ох, если она сейчас вспомнит, что стало с «одним Артемием Петровичем», пиши пропало.
– Точно! – просияла маленькая поганка. – Пока жена была в Москве, он совратил молдаванскую княжну из свиты царицы и его казнили!
Самообладание Воропаев сохранил, но машина предательски вильнула.
– Всё было не так, – быстро сказала я, оборачиваясь к сестре. – Кабинет-министр Волынский участвовал в заговоре против Бирона. Ни о какой княжне там речи не шло.
– Разве? Ты мне сама вроде книжку подсунула, «Дом изо льда»…
– «Ледяной дом», – машинально поправила я.
Аукнулся-таки Лажечников, в самый неподходящий момент. Немало слез в свое время пролито над историей Волынского и Мариорицы, а ведь прежде ни одна книга не заставляла меня плакать. Кому расскажешь – засмеют.
– Не слышал, – признался Воропаев, следя за дорогой, – но теперь буду опасаться иностранных шпионок. Спасибо, что просветили.
– Да не за что, обращайтесь, – милостиво кивнула Анютка. – Здесь направо, потом налево.
Покупки нам не только довезли, но и донесли до самой квартиры. Возражения не принимались, благодарности возвращались обратно.
– Не знаю, как вас благодарить, – сказала я, едва сестрица скрылась в своей комнате. Кое-кого ждет очень серьезный разговор!
– Ерунда, – отмахнулся Артемий Петрович. – Считайте это компенсацией за отгул двадцать седьмого, если вам так удобней.
Значит, всё-таки накрылась встреча Сашки медным тазом, зря надеялась. Обидно! Но раз сказал, что не отпустит, можно не надеяться: баланс справедливости работает в обе стороны, на то он и баланс.
– Вы уж извините Аньку, – я старалась избегать взгляда Воропаева. – Никого не стесняется, что на уме, то и на языке.
– Правильно делает. Молдаванская княжна, надо же! Полистаю историю на досуге, врага надо знать в лицо. Не смею задерживать, Вера Сергеевна, счастливо оставаться
– Может, чаю попьете? – отважилась предложить я. – Холодно на улице.
– Мои полчаса истекли, а точность – вежливость королей, – он вдруг подмигнул мне. – Но за приглашение спасибо.
Закрывая за ним дверь, зачем-то заперла замок на два оборота, будто боялась, что Артемий Петрович передумает насчет чая и вернется. Глупость несусветная, зачем ему возвращаться? Его ждут. Как жаль, что его ждут... Как же повезло тем, кто его ждет…
Я провела пальцами по мягкой дверной панели. Вернись, ну хоть из-за какой-нибудь мелочи! Пускай по радио объявят, что началось глобальное потепление, что к нам приезжает президент, что ученые нашли лекарство от всех болезней, и ты сочтешь своим долгом сообщить мне об этом… Боже, о чем я вообще?! Какой президент, какое глобальное потепление?! Откуда только взялось это совершенно неуместное «ты»?
В дверь постучали, и я подпрыгнула. Замок заедал, будто нарочно не желая поворачиваться. На пороге стоял Артемий Петрович, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Бровь Воропаева взметнулась вверх, он оглянулся на квартиру напротив, хмыкнул, вновь повернулся ко мне и заговорчески шепнул:
– Вы тоже их видите?
– К-кого? – пискнула я.
– Санта-Клауса, его маленьких эльфов, Роберта Паттинсона с букетом алых роз и Смешариков. Видимо, все они стоят за моей спиной, раз вы так испуганно и восхищенно улыбаетесь. Вот, в машине забыли, – Воропаев протянул мне мобильный телефон в чехле, – потом еще скажете, что продал и не поделился.
– Наверное, из кармана выпал, – смущенно сказала я. Улыбаюсь? Да, и впрямь улыбаюсь. Как ненормальная. – Большое спасибо.
Глава десятая
Лебединая песня французского комода
Законы подлости исполняются без промедления.
Л. Крайнов-Рытов.
Во вторник утром позвонил Сашка и похоронным голосом сообщил, что билет пришлось сдать из-за проблем на факультете. Долго извинялся, и, кажется, не только за билет. Поклявшись быть тридцатого, болтал без умолку, ругал неорганизованных преподов, передавал приветы от общих знакомых и в конце занудным тоном осведомился, не заглядываюсь ли в его отсутствие на местных аборигенов. Банальный вопрос на долю секунды выбил из колеи, а возмущенное: «За кого ты меня принимаешь, Погодин?!» оставило на языке горьковатый привкус. Сашенька, миленький, родненький, приезжай скорее! Дров наломала – складывать некуда.
После вчерашнего эксцесса я дрожала мелкой дрожью. Опозорилась так опозорилась, вспомнить стыдно. И почему я вечно во что-нибудь влипаю? Неприятности – те же мухи, а мухи редко ошибаются.
Долго ждала звонка будильника, не дождалась и только потом вспомнила, что накануне сама его отключила.
…Отлежитесь, придете в себя, а потом думайте, сколько душе угодно…
Отгул законный, но события, послужившие тому причиной!..
Накануне
Новогоднее украшательство близилось к завершению, оставались только часть холла и ординаторская. Проинспектировавшая рабский труд Мария Васильевна осталась почти довольна и разрешила закончить работу завтра.
– Пойдемте, что ли, кофе попьем? – предложил Дэн. – Время до ухода скоротаем.
Ярослав отказался, намекнув на недописанный отчет, а у Толяна была назначена встреча с санитарами на почве «общих интересов». Понятно, каких: опять завтра в черных очках нарисуется.
– Все меня кинули, – огорчился Гайдарев. – Хорошо хоть Соболева – человек, не то, что некоторые. Правда, Вер?
Понятия не имею, кто тогда дернул меня за язык, но кем бы ни была заведующая языками астральная личность, добра и счастья она мне не желала.
В ординаторской поставили чайник, заварили кофе. Приложив палец к губам, Дэн жестом фокусника извлек на свет божий хитро спрятанную вазочку с шоколадками.
– Что-то негусто, – опечалился коллега, – до нас уже пошарили. Инна их никогда не пересчитывает. Ясное дело, что все знают и втихаря жрут.
Мы выпили три кружки в общей сумме, когда Дэн вдруг спросил:
– Ты с кем Новый год встречаешь?
– Дома, с семьей. Папа обещал вернуться, да и Сашка приедет.
– Сашка – это который, типа, жених?
– Жених. А ты наверняка отметишь в каком-нибудь ресторане с друзьями…
– Не, один, в квартире. Мои предки летят на Мальдивы и проторчат там до февраля, а сеструха уже третий год сидит в своей Германии. Друзья... Да пошли они все! Короче, моя тенденция праздников – гордое одиночество.
Странно, и не похоже, что врет.
– Я думала, у тебя полно друзей. Неужели совсем не с кем встретить?
– Ни с кем из так называемых «друзей», – Гайдарев изобразил пальцами кавычки, – ничего отмечать не хочется. Им лишь бы нажраться на халяву, а Новый год, Восьмое марта – до лампочки. Надоели. Мне хочется праздника, а не масштабной пьянки, понимаешь?
Понимаю. И почему все считают Дэна самовлюбленным придурком? Из-за папаши-бизнесмена, собственной иномарки, фирменных шмоток и новых гаджетов раз в неделю? На самом деле, богатые тоже плачут. Исчезни нескончаемая кредитка, и все друзья растворятся, как сахар в чае. Раз деньги есть главное мерило ценностей, то чего ожидать, если в один прекрасный день их не станет? И ценно ли вообще то, что куплено?
Расчувствовавшись, не заметила, как Денис взял меня за руку. Мягко так взял, ненавязчиво. Очнулась, когда его ладонь крепко стиснула пальцы.
– Ты чего? – я попыталась высвободить руку. Не дал.
– Вер, а давай вместе Новый год встретим? Я приглашаю.
– Прости, Дэн, у меня другие планы.
Он продолжал сверлить взглядом, как голодная дворняжка – тарелку свиного фарша.
– Только представь: ты и я, вдвоем, в нашем распоряжении вся квартира и двадцать восемь видов коллекционного шампанского! – соблазнял Гайдарев. Глаза его при этом блестели как недобро.
– Представляю. Дэн, я ведь сказала, что другие планы, никак не могу. Мне, правда, очень жаль. Спасибо за кофе, а теперь извини, я должна идти…
– Птичка дома не кормлена? – усмехнулся он, полуобняв меня за талию.
– Крыска не выгуляна. Дэн, пусти!
Знала бы, чем всё закончится, ни за что бы ни пошла! Но откуда я могла знать?! Это же Гайдарев, в его вкусе стервозные брюнетки вроде Ермаковой, но никак не «чулочницы» вроде меня.
– Уйми свои верхние конечности!
– Куда же ты, солнышко? Мы еще не закончили, – путь к двери был безжалостно отрезан.
Метнулась в сторону – он тенью за мной. Сердце трепыхалось где-то в горле. «Синдром жертвы» – адреналин «забивает» собой остальные гормоны, и, оказавшись в ловушке, ты теряешь способность трезво мыслить.
– Дэн, роль злодея тебе не к лицу, – я старалась говорить спокойно. – Давай сделаем вид, что ничего не было, и разойдемся по-хорошему.
Моя жалкая попытка уладить всё мирным путем показалась ему забавной.
– А в какой роли я бы тебя устроил? – промурлыкал Гайдарев, подходя ближе.
Меня медленно теснили от двери, не оставляя шанса удрать. Безжалостный и абсолютно трезвый Дэн вселял в душу какой-то животный ужас. Он прекрасно понимает, что творит, и сожалеть о содеянном не станет.
Из горла вырвался мышиный писк:
– Чего ты хочешь?!
Вместо ответа он попытался поцеловать меня и заработал пощечину. Практику мне в терапии обеспечили – о-го-го! Удар вышел неожиданно сильным и подарил мгновение форы, но только мгновение. Дали коснуться двери, после чего рывком оттащили обратно, едва не вывернув руку.
– Отпусти! Живо!
– А вот кричать не надо, солнышко, всё равно не услышат, – заявил Денис, не ослабляя хватки. – Никому нет до нас дела, малыш.
Не покидало ощущение фальши. Будто не Гайдарев, а злобный демон в его обличии силком удерживает в ординаторской, нарочно причиняя боль.
– Я н-не узнаю тебя, Дэн.
Он «нежно» швырнул меня на диван.
– Сам себя не узнаю, – Гайдарев накрутил на палец прядь моих волос, – но сейчас меня больше волнуешь ты. Никому не отдам, поняла?! – он резко дернул прядь, заставляя вскрикнуть. – Хорош извиваться! Ломаешься, как какая-нибудь гребанная девственница. Стремно выглядит.
Денис сошел с ума, другого объяснения не находилось. Выход один: нести всякий бред, чтобы отвлечь его. На мне халат, в халате телефон. Кому последнему набирала? Не важно, только бы не отнял…
– Хорошо, хорошо… Дэн, я сделаю всё, что ты скажешь, – мне аккомпанировали зубы, – но...
– Снимай линзы, – приказал он.
– Что?
– Линзы. Снимай, – Гайдарев освободил мои руки, давая возможность выполнить приказ, но продолжая внимательно следить за мной.
Сняла, правда, не с первой попытки: трудно подцепить линзу лежа, да еще и вслепую.
– Дай сюда, – он швырнул тонкие пленочки куда-то в сторону. – И посмей еще хотя бы раз напялить эту серую гадость. У тебя очень красивые глазки, солнышко, только красненькие немного.
Я заскулила.
– М-можно задать вопрос?
– Если только один, – он улегся поудобнее, прижимая меня к дивану. – Спрашивай, детка, до утра я совершенно свободен.
– На самом деле, у меня много вопросов, – пробормотала я. – Почему ты вдруг воспылал ко мне столь… ммм… нежными чувствами?
Он принялся расстегивать пуговицы на моем халате. Подавив панический вопль, удержала его руку и кокетливо хихикнула. Станиславский бы не поверил, но Дэн купился.
– Так не пойдет! Ответь сначала, а потом уж…
– Всё, что захочешь. Почему воспылал? – он затряс головой. – Короче, я давно понял, что люблю тебя, но боялся сказать. При одной мысли, что ты достанешься кому-то еще, становится страшно. И мерзко, как в душу харкнули. Хочется убить тебя, себя, его... Отомстить за всё. Ненавижу!
Мамочки! Разве можно так быстро слетать с катушек?! Денис Гайдарев, симпатичный веселый парень с выводком безобидных заскоков, не может никого убить! Да и слова какие-то ненастоящие, шаблонные. Как картонки.
– О ком ты говоришь?
Но Дэн был слишком занят своими планами мести, хватка ослабла. Воспользовавшись этим, осторожно повернулась.
– Не ерзай, – мрачно посоветовали мне, – иначе продолжу, наплевав на все вопросы.
– Н-не буду. Так о ком ты говорил?
Телефон лежал в правом кармане, а руку с этой стороны крепко держит Гайдарев. Что же делать?
– Я знаю, что он любит тебя, а ты – его. Этот гад тебя не достоин, слышишь?! Он никогда на тебе не женится, и пальцем не коснется! Не позволю!
Дэн принялся целовать меня, больно и грубо, жадно шаря руками по моему телу. Посреди хаоса мыслей набатом гудела самая глупая: «Чем ему Сашка-то не угодил? Они разве знакомы?» Помогите, кто-нибудь! Не может быть, чтобы вокруг не было ни души!
Плача от унижения, кое-как оттолкнула его, с трудом дотянулась до мобильника и набрала первый номер в списке вызовов.
– Помогите!
– О, Верка! Привет, мать. Чего там у тебя? – глуховатый басок Толяна.
– Толик, я в орди…
– Ах ты дрянь! – моя голова мотнулась в сторону. Телефон совершил полет и обиженно хрустнул. – Обдурить решила?! Убью!
Он схватил со стола нож – хотели бутербродов нарезать, а хлеб кончился, – замахнулся и…
– Пожалуйста, не надо! Дэн!
– ТЫ ЧТО, ГНИДА, ТВОРИШЬ?!
В ординаторскую ворвался Малышев в компании трех рослых санитаров. Вчетвером они оторвали от меня Гайдарева, позволив вскочить на ноги. Скорей бежать, куда угодно!
Я летела, не разбирая дороги, пока не столкнулась с кем-то и, похоже, сбила его с ног.
Спрятавшись в первом попавшемся туалете, защелкнула шпингалет и сползла на пол. Меня трясло. Дрожащими руками застегнула блузку и порванный халат. Слез больше не было, только в груди булькало что-то. Скуля как побитый щенок, я спрятала лицо в ладонях. Это сон, страшный сон, нужно проснуться, и всё закончится... Куснула себя за руку – не помогло. Не знаю, сколько просидела так: час, два или целую вечность.
Кто-то вошел в туалет и прикрыл за собой дверь. Всё-таки нашли! Затихла, но непроизвольное шмыганье и хриплые выдохи сдали со всеми потрохами. Резко, как затвор винтовки, клацнул шпингалет, меня подхватили на руки. Слабо дернулась и обмякла: делайте что хотите, а лучше просто убейте, чтобы никому не досталась.
Очнулась я в каком-то помещении, укрытая до подбородка теплым покрывалом. Голова разламывалась на куски, глаза болели и слезились от неяркого света. Постепенно привыкая к освещению, различала предметы смутно знакомого интерьера. Летний пейзажик на стене я точно видела, вспомнить бы еще, где. С губ сорвался тихий стон, комната поплыла куда-то влево.
– Потерпите, сейчас полегчает.
Кто-то осторожно протер мой лоб и виски влажной тряпкой. Мир перестал кружиться, только слегка покачивался, как поезд. Я прищурилась, моргнула и лишь после этого сумела разглядеть сидящего передо мной человека.
– А…
– Лучше молчите, – посоветовал Воропаев. – Всё в порядке... вещей.
Предупреждая просьбы, он поднес к моим губам кружку с водой. Выхлебала всё до последней капли и совладала, наконец, с голосом:
– А где… Денис?
– В ближайшее время мы его не увидим.
– Что с ним… было?
– Трудно сказать. Похоже на конкретное психическое расстройство, – неохотно ответил Артемий Петрович. – Что делать – ума не приложу.
Сдерживаемые слезы прорвались наружу, смывая дамбу адекватности. Почему, почему это происходит со мной?! Чем я провинилась, кого обидела? Я ревела белугой, мечтая поскорее провалиться сквозь землю. Только бы не видеть и не слышать, не смотреть людям в глаза. Все многолетние старания насмарку, а ведь я так хотела... так старалась...
– Вера Сергеевна, блин! Мне тоже жалко Гайдарева, давайте плакать вместе. Вера Сергеевна, – Воропаев обнял меня, быстро и крепко. – Ну, всё, всё, кончайте сырость разводить.
– Я и не развожу-у-у!
Не отдавая себе отчета, уткнулась лицом в его халат и заплакала еще горше. Пока я ревела, он гладил мои волосы и вздрагивающую спину, шептал что-то невнятное, ободряющее. Так поступали родители, когда я маленькой кричала во сне.
Рыдания стихли сами собой, сменились икотой и негромкими всхлипами. Замерла в объятиях Воропаева, боясь пошевелиться. Белая «жилетка» промокла насквозь, ее украшали разводы потекшей туши. Теперь я должна ему новый халат.
– Успокоились? – зав терапией отстранился и протянул мне платок. С перепугу показалось, что он извлек его прямо из воздуха.
– С-спасибо.
Утерла зареванные глаза. Со стороны, небось, красота неописуемая.
Воропаев внимательно следил за мной. Он беспокоился... Конечно, беспокоился! В его отделении едва не произошло зверское убийство, любой бы забеспокоился. Вот только... он выглядел ужасно усталым, таким... непривычно беззащитным. Воропаев, который держит марку, что бы ни произошло!
Мне вдруг захотелось обнять его, чисто по-дружески. Вот как он меня минуту назад...
Пришлось задушить это чувство в зародыше. Понимала, что не оценит.
– Артемий Петрович, что же теперь б-будет?
– А что будет? Поедете домой, отлежитесь денек, придете в себя, а потом думайте, сколько душе угодно. Земля-то вертится, значит, жизнь продолжается, а вам еще ординаторскую наряжать.
– Но… как мне теперь ходить сюда? – задала я один из тревожащих вопросов.
– Спокойно, подняв подбородок повыше. О сегодняшнем ЧП знают не больше десятка человек, да и те не станут молоть языком: повезло с контингентом. Анатолий Геннадьевич спасал вашу жизнь, будучи весьма навеселе. Полагаете, он будет болтать?
Да уж, если бы не Толян, лежать сейчас моему трупу в морге, анатомам на потеху.
– Я попросил Антипина, он вас отвезет. Идти сумеете?
– Конечно.
«Конечна» не вышло: ноги дрожали так, что не только идти – стоять не представлялось возможным. Опустилась обратно на кресло-переростка, чувствуя себя холодцом. Ни рук, ни ног, ни костей, ни мышц – одна сплошная трясущаяся масса.
– Можно я еще чуть-чуть у вас посижу?
– Хоть до утра, – стиснув зубы, разрешил Артемий Петрович.
Он, наверное, торопится, а тут я – «инвалид, ножка болит». Попытка номер два с опорой на диванную спинку. Если помогут и поддержат, добреду.
С усталого лица Воропаева не сходило скептическое выражение.
