355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Екатерина Крылатова » Мой ангел-вредитель (СИ) » Текст книги (страница 7)
Мой ангел-вредитель (СИ)
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 23:13

Текст книги "Мой ангел-вредитель (СИ)"


Автор книги: Екатерина Крылатова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Да вот, чайник сломался, – я как можно беспечнее пожала плечами. – Ребята сказали, что можно в случае чего у вас попросить. Можно?

– Интересно девки пляшут! Значит, ныне и присно я спасительный оазис для жаждущих интернов? – Воропаев прикинул что-то в уме, усмехнулся своим мыслям. – Ну, заходите, раз пришли.

Он впустил меня внутрь и запер дверь на ключ. Сказать, что «сердце провалилось в желудок», анатомически неверно, но ощущение было именно таким.

– А…

– Бэ-двенадцать – тоже витамин. Чтобы закипятить чайник, нужно время, а не успеете вы уйти, как обязательно кто-нибудь припрется, – ворчливо пояснил Артемий Петрович. – Так что, не обижайтесь, до часу я вас не выпущу. Хотите идти – идите, человек без воды почти месяц живет.

Не слишком заманчивая перспектива, но я согласилась. Пошарила глазами в поисках спасительного чайника.

– Крайний нижний шкафчик. Ставьте, не стесняйтесь.

В кабинете Воропаева имелась отдельная раковина. Я набирала воду, краем глаза наблюдая, как зав терапией, освободив стол, режет в тарелку огурцы, помидоры и копченый сыр.

– Конфеты употребляете?

Я вздрогнула. Уровень воды в чайнике превысил последнюю отметку, пришлось отливать лишнее. Какие конфеты? При чем здесь конфеты?

– Что, простите? – испуганно пролепетала я.

– Конфеты, говорю, любите? Могу предложить шоколадные. Утром принесли, и что-то мне подсказывает, что яда там нет. Появился шанс проверить.

Видимо, у меня отвисла челюсть, потому что Воропаев моргнул и рассмеялся. Он что, кормить меня собрался?!

– В прошлом году в Доме Культуры проводилась какая-то выставка, то ли авангардистов, то ли абстракционистов, но там проскакивал и реализм. Не видели?

– Не довелось, – осторожно ответила я.

– Много потеряли. Там была одна картина... фамилию автора не припомню, врать не буду. Эта картина называлась «Испуганная казачка». Так вот, у вас сейчас лицо аккурат как у той казачки. Вопрос о конфетах не содержал в себе никакого сакрального смысла, уверяю. Не хотите – как хотите, – он закончил с помидорами и достал из шкафа-«стенки» кулек домашних булочек. – Чайник неплохо бы вскипятить, но это так, к слову.

Поймав себя на том, что стою в ступоре, как последняя дура, и изумленно пялюсь на руководителя интернатуры, я вспыхнула до корней волос и вернула электроприбор на подставку.

– Садитесь, – то ли пригласил, то ли приказал Артемий Петрович.

Послушно подвинула к столу второй стул. Чайник вскипел быстро, уведомляя мелодией Бетховена, которую обычно играют музыкальные открытки.

– Чай? Кофе?

Так и хотелось добавить «потанцуем?»

– Чай.

– Тогда откройте второй ящик, заодно и мне кофе достанете. Сахар найдете там же, а чашки, ложки и тарелки, если надо, ящиком ниже.

Я сдержала смешок, замаскировав его чихом. Никто и не ожидал, что он нальет мне чаю и заботливо размешает сахарочек. Галантность галантностью, а Воропаев – это Воропаев.

– Угощайтесь, – кивнул он на съестные богатства, когда с сервировкой было покончено.

Но я смущенно купала в кипятке пакетик заварки, дожидаясь определенного оттенка. Не могу я! Всё равно, что обедать в компании школьной директрисы или нашего ректора: может, что-нибудь и проглотишь, но кусок обязательно встанет в горле.

– Вера Сергеевна, если вы думали, что я спокойно съем всё это на ваших глазах, то ошибались лишь отчасти: хотел так поступить, но передумал. Ешьте, а то у вас вид голодающей Поволжья.

– Вы бы определились, кто я, испуганная казачка или голодающая, – буркнула я, не отпуская своей чашки. Пальцы буквально вцепились в нагретую керамику.

– Вы испуганная голодающая казачка. Ешьте.

Голод не тетка. Попробовав выпечку, я не заметила, как в одиночку одолела половину пакета. Таких потрясающе вкусных булочек даже моя мама не печет, а ведь она раньше трудилась на хлебозаводе и пекла на заказ. Спросить рецепт будет очень нелепо, да? Хотя вряд ли он знает, мужчинам такие вещи не интересны.

Пока я поглощала провизию, Артемий Петрович невозмутимо пил кофе, но сам почти ничего не ел. Если волчий аппетит подчиненной его и ошарашил, виду Воропаев не подал и деликатно намекнуть не попытался.

– Ну и как? – спросил он, имея в виду выпечку.

– Потрясающе! – сообразив, что вышло чересчур восторженно, добавила гораздо тише: – Очень вкусно.

– Я передам.

Тестировать конфеты мы не стали: я вежливо отказалась (и так смела всё подчистую, точно саранча), а Воропаев признался, что терпеть не может шоколад и раздаривает «благодарности» знакомым. Светской беседы не вышло, все силы уходили на то, чтобы сидеть не горбясь, следить за манерами и за тем, чтобы не сказать лишнего. Глаза блуждали по кабинету, от стола к окну, по стенам и возвращались к чашке. Уверена, что мои маневры не укрылись от Артемия Петровича, однако все мысли он держал при себе, был непривычно тих и задумчив. Ни о чем не спрашивал, не отпускал замечаний. Тут инопланетяне, часом, мимо не пролетали?

До сегодняшнего дня он соблюдал тот неписаный договор: ни слова на посторонние темы, всё строго по делу. Друзья-интерны радовались, но ждали подвоха – я так им ничего и не рассказала. Не только им – никому, слишком стыдно. Интересно, как воспринял всё это он? Ожидал ли мольбы на коленях? Ни словом, ни жестом... Вроде бы радоваться надо, справедливость восстановлена, но какой ценой?..

Я убрала со стола, вымыла в раковине посуду и посмотрела на часы. Минутная стрелка только подползала к цифре восемь, еще двадцать минут. Зав терапией проследил за моим взглядом. Ничего от него не скроешь.

– Торопитесь? Если надо, идите, я не держу. Ради вас, так и быть, рискну отпереть двери.

– Да нет, не тороплюсь, – слова вырвались прежде, чем я успела подумать. По-хорошему, надо бы вернуться в ординаторскую, почитать карточку Милютина, да и нечего мне здесь делать, но слово не воробей, воробей – птица.

– Тогда не стойте над душой, присаживайтесь.

Я села на краешек дивана, что стоял вплотную к стене и походил, скорее, на длинное кресло. Прикинула: Воропаеву с его ростом здесь не улечься, зачем тогда диван? Внимание привлекла картина в простой деревянной раме, солнечный и легкий, как воздух, пейзаж – одуванчиковая поляна. Художник явно не самоучка, мазки кладет со знанием дела и умеет, как любил повторять мой учитель живописи и композиции, найти бриллиант среди груды стекляшек.

– Не похожа на репродукцию, – заметила я вслух. – Картина. Она настоящая?

– Вполне, – равнодушно отозвался Воропаев. – Сестра подарила.

– Ваша сестра – художница?

– Нет, – ответил Артемий Петрович, не отрываясь от заполнения бланка. – Знакомый нынешнего мужа моей сестры, которого они упорно продвигают. Говорят, талантливый парень, далеко пойдет. Пейзажи пишет как с конвейера.

Нынешнего мужа? Значит, супруг был не один, или планируется новый? Мое воображение нарисовало женский аналог Воропаева с ежедневником в руках, составляющий планы текущего супружества и прайс на произведения искусства. Вдоль полок тянутся стройные ряды фотографий бывших мужей, а в углу, прикрытые от выцветания, сырости и пыли, громоздятся высокие стопки холстов.

– Интересуетесь искусством?

– Немного. Окончила художественную школу.

– И вам нравится рисовать? – он так и не поднял головы, словно ему абсолютно всё равно, рисую я, танцую самбу или вяжу салфетки крючком. Вопрос был задан из вежливости, сугубо для поддержания разговора.

– Когда-то нравилось, но я разочаровалась.

– Даже так? – хмыкнул Артемий Петрович, ставя уверенную подпись и принимаясь за новый бланк. – Душа интерна познаваема, но не познана, и процесс познания бесконечен. Что же случилось, Вера Сергеевна? Ваша муза вас покинула?

– Моя муза всегда со мной, – пробормотала себе под нос. – Нет, просто я вдруг поняла, что посредственна, а посредственность хуже бездарности.

– Было бы любопытно взглянуть на ваши работы.

В кармане зажужжал телефон. По старой институтской привычке я держала его на «беззвучном». Звонил Сашка.

– Извините.

– Извиняю, – также равнодушно откликнулся зав терапией.

– Привет, Саш.

Погодин что-то оживленно говорил, но слышно было из рук вон плохо. Мобильный оператор вечно мудрил с сигналами, и сеть ловила не везде. Порой, чтобы расслышать звонящего, приходилось чуть ли не в окно высовываться.

Едва я подошла к окну, как связь сразу стала четче.

– Алло! Алло! – надрывался телефон. – Ты меня слышишь?!

– Алло. Теперь слышу.

– Как ты, солнце?

– Всё нормально. А ты как?

– Да тоже пойдет, – что-то лязгнуло, будто Сашка открыл окно. – Я в туалете сижу, отпросился выйти. Чунга-Чанга опять нудит, а я по тебе соскучился.

– Так, прогульщик, а ну-ка марш на лекции!

Он расхохотался, чуть повизгивая от восторга.

– Какие лекции, Вер? Эн-Гэ через две недели, никто уже толком не учится. Думаешь, Чунга бы меня отпустила? Она сама спит, просто за очками не видно. Не переживай, всё нормалек будет, прорвемся. Жаль только, что зима опять без снега.

– Да, жаль, – я посмотрела на темный асфальт, омываемый дождем. Тоскливо. Деревья стояли черные и голые, небо атаковали серые «капустные» тучи. Дворничиха в дождевике гнала воду из лужи в лужу, шкрябая о землю кудлатой, как баба Яга, метлой. Сегодня шестнадцатое декабря, но погода нас совсем не балует.

– У вас тоже дождь?

– Угу, и судя по всему, «капустный», – я вывела на запотевшем стекле букву «А».

– Я тебя не отвлекаю, Вер? – спохватился парень. – Что-то ты какая-то молчаливая…

– Не отвлекаешь, обед у нас. Но, Саш, ты лучше не зли Чунгу-Чангу, иди на лекцию. Давай вечером поговорим?

– Вечером так вечером. Точно всё нормально?

– Точно, точно. Иди, Погодин, не отрывайся от коллектива, – шутливо приказала я.

– Слушаю и повинуюсь... А, кстати, я билет на двадцать седьмое взял, так что жди.

– Жду.

– Точно?

– Точно.

– Очень точно?

– Очень точно.

– Честно-честно?

– Сашка, отстань!

– Ну вот, – огорчился тот, – чуть что, так сразу «Сашка, отстань!». Но я всё равно люблю тебя, Верка.

– И я тебя, – на стекле появился мужской профиль, и я быстро смахнула его ладонью. Теперь напротив аккуратной буквы «А» красовалось расплывчатое пятно, сквозь которое проглядывали двор и небо.

– Нет, скажи нормально!

Оглянулась на Артемия Петровича: тот с головой окунулся в работу, ручка вдохновенно порхала над бумагой. Ему нет никакого дела до бестолкового щебета недо-женщины интерна Соболевой. Для него я нечто среднее, промежуточное звено эволюции. Универсальное существо. Унисекс. И никто кроме меня в этом не виноват, всё идет именно так, как я хотела... Сашка, да. Ждет ответа.

– Я люблю тебя, Сашка, – еле слышно шепнула в трубку. – Приезжай скорее.

Настенные часы чмокнули один раз: время обеда кончилось, но я, не отрываясь, смотрела в окно. Всё также мокла под дождем дворничиха, всё также рябили тревожимые каплями и метлой лужи. Ветка осины прогнулась под тяжестью черного ворона, птица встрепенулась и раскрыла клюв.

Что-то изменилось…

– Снег, – пораженно выдохнула я. – Снег пошел!

Снежинки кружились в воздухе и таяли, едва соприкоснувшись с асфальтом, но их было много, и они не прекращали падать.

– Действительно, снег, – Воропаев поднялся из-за стола. Он всегда двигался бесшумно и ловко, точно кот. – Если к вечеру подморозит, завтра будет гололед.

Я вдруг перестала его шугаться, спокойно стояла и смотрела, как планируют на стекло снежинки. Сначала мелкие, чахлые, а потом всё более упитанные и наглые, белые мухи съеживались в капельки и сползали вниз. Совсем как некоторые люди…

– Спасибо.

– За что? – рассеянно спросил Артемий Петрович.

За то, что не послали куда подальше; за то, что накормили обедом, оставшись голодным. За то, что не напомнили. За то, что вы есть. Вы хороший, я знаю, но вам удобнее быть вот таким, въедливым и саркастичным. Хотя, наверное, это правильно: привязанность подрывает дисциплину. Если одному «тепло и уютно», не факт, что другому повезло также.

– За всё, – просто ответила я.

– Вы, как всегда, оригинальны, Вера Сергеевна, – рядом с буквой «А», успевшей растечься по краям, появился значок «В12». – Не стоит благодарности, спасать от истощения голодающих Поволжья – моя святая обязанность.

***

К вечеру-таки подморозило, неожиданно начавшийся снег валил и валил всю ночь, а на следующее утро наш город напоминал зимнюю сказку. Укутанные пушистой белой шубой улицы, сугробы тут и там, кривоватые снеговики во дворе наводили на мысль о предстоящих праздниках. Ели и сосны, продаваемые на каждом углу, вдруг стали удивительно уместны. В воздухе теперь витал аромат Нового года: Оксана принесла полный кулек мандаринов и угощала всех подряд.

– Народ, айда в снежки! – предложил Сева во время обеденного перерыва.

– С ума сошел, служивый? – урезонила его Жанна. – Какие снежки?! Проблем потом не оберешься.

– Не хочешь в снежки, можно снеговика слепить, – не сдавался Романов. – У меня и морковка есть, для салата берег…

Безумную идею поддержали многие, в том числе и наша четверка. Только Сологуб, сославшись на неотложные дела, остался торчать на своем месте.

– Боишься, что в сугробе изваляем? – поддела Славку Карина.

– Из насморка не вылезаю, – несолидно оправдывался тот, – мне мерзнуть нельзя.

С дюжину энтузиастов высыпали на улицу и разбежались кто куда. Дэн вместе с Севой занялся укреплениями, а Толян с Оксаной – заготовкой боеприпасов. Сразу видно людей с полноценным детством. Остальные помогали по возможности, но больше мешались. Битва предстояла нешуточная, поэтому я на всякий случай наметила пути к отступлению.

– Артиллерия, пли!!!

Увернувшись от трех снежков и поймав спиной четвертый, нырнула за укрепление и отстреливалась уже оттуда. Девчонки дружно визжали, парни бросались друг в друга немаленькими «снарядами». Кирилл споткнулся и рухнул в сугроб, за ним с хохотом последовала Натка. Дуэль между Оксаной и Жанной завершилась ничьей, обе насквозь промокли, но сражались до конца. Малышев, не оставляя попыток выволочь меня из крепости, пропустил снежок от Гайдарева и теперь отплевывал набившийся в рот снег.

За нашей баталией наблюдали из окон, некоторые не выдерживали и присоединялись. К концу перерыва армии насчитывали уже по пятнадцать человек каждая. Победила дружба, но Сева с Толяном хором требовали реванша. До снеговиков дело так и не дошло, морковку вернули расстроенному Романову.

Усталые, продрогшие, облепленные снегом, но безумно счастливые, мы разбрелись по своим постам. Мокрые пальто и куртки оставили сушиться в сестринской. Девчата толпились у зеркал, приводя себя в порядок.

– Ну, Дэн, ну монстр! – восхищался Толян, потирая горящую огнем щеку. – Ловко подшиб, до сих пор больно!

Гайдарев потупил глазки. Из нашей толпы любителей он и вправду был самым метким. Неужели в детстве играл?

– Зато Верка осталась в первозданном виде, – усмехнулся он, – даже помада не смазалась.

– Дык она за стенкой отсиживалась, пока я кидаться не начал…

В запасе было около трех минут, и мы не спеша шли по коридору, делясь впечатлениями.

– Жанну, Жанну помните? – хохотал Сева. – Как она Оксанку в сугроб пихала с воплями: «Я мстю, и мстя моя страшна!»

– Да, а Оксанка…

Толян хрюкнул и умолк на полуслове: у ординаторской нас поджидал целый отряд во главе с Марией Васильевной Крамоловой.

– Явились, работнички? – прошипела она. – В мой кабинет, живо! Я вам устрою кузькину мать!

***

12:44, конференц-зал.

– Таким образом, результаты плановой проверки оставляют желать лучшего, – главврач сверилась с лежащим перед ней документом. – Педиатрия: нехватка мест. Елена Юрьевна, у вас голова имеется? Тогда какой, не побоюсь этого слова, гений догадался укладывать восьмерых в шестиместную палату? Мне любезно на это указали!

– Инфекция ведь, Мария Васильевна, – пролепетала заведующая педиатрией, чьи белые-белые волосы и тоненькая шея придавали хозяйке сходство с одуванчиком. – Каждый день новых деток привозят, класть некуда…

– У вас инфекция, – перебила Крамолова, – а у меня потом разборки. Думаете, они с нами шутки шутят? Поругали и простили? В общем, ничего не знаю. Делайте что хотите, но извольте соблюсти санитарные нормы. В противном случае, Ваша должность, уважаемая Елена Юрьевна, окажется вакантной.

Серебристо-стальные глаза главврача просверлили пожилую женщину, после чего Мария Васильевна вновь обратилась к бумагам.

– Идем дальше, по пути наибольшего сопротивления. Хирургия, к вам претензии посерьезней. Скажите, Дмитрий Олегович, с каких это пор… Воропаев, куда вы смотрите?!

Гневный окрик приковал к нему взгляды всех собравшихся, но Артемий Петрович и бровью не повел. Чтобы смутить его, нужно было очень постараться.

– Я смотрю на задний двор, – любезно пояснил он. – Любопытнейшее зрелище.

Радостные вопли, до этого заглушаемые Крамоловой, ворвались в конференц-зал сквозь заклеенные на зиму окна.

– Что там происходит? – главврач одним прыжком подскочила к окну.

Заведующие по безмолвному сигналу занимали удобные места. Снежная баталия приближалась к своей кульминации, но исход был практически предрешен.

– Артемий Петрович, ваши интерны в самой гуще, – поделилась Татьяна Федоровна из гинекологии, – особенно шустренький старается. Ай-яй-яй, прямо в лоб! Бедный Романов!

– Ставлю на Романова, – не согласился зав хирургией, – Ваш шустренький просто не знает, с кем связался.

– Ну, может и…

– ПРЕКРАТИТЕ!!! – трубный глас Крамоловой заставил их подскочить. – Марш работать! Всех – всех! – из этой шайки отловить и доставить ко мне! Если хоть кто-нибудь удерет – выговор, каждому!

– Предлагаете бежать сейчас и получить снежком по макушке? – безмятежно отозвался Воропаев. – Тогда вы первая, Мария Васильевна. Вы ловите, мы связываем, кто успеет удрать – вычисляем по красным ушам и очумелому виду. Не лучше ли дождаться конца перерыва, а то по морозу бегать как-то несподручно…

– Марш работать, – уже спокойнее повторила Крамолова. – А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.

Пряча улыбки, заведующие разошлись. На Марию Васильевну было жутко смотреть.

– Ты что себе позволяеш-шь, а? Совсем страх потерял?

– Спрячь клыки, кислота капает. Ты и впрямь собралась их ловить?

– Разумеется, – мрачно подтвердила главврач и вновь подошла к окну. – Честное слово, как дети малые! Одно слово, что врачи.

– Теоретически, перерыв на обед можно использовать как угодно. Что вешать им будешь, начальник?

Крамолова махнула рукой. Было бы на кого вешать, а причину она придумает.

– Недопустимое поведение – раз, неподобающий вид – два… Чего ты ржешь? Между прочим, твой выговор с лишением премии я уже сочинила, осталось только его оформить.

– С какой это радости? В народных забавах я не участвовал, покрывать никого не стану, – он фыркнул, вспомнив недавний курьез с Соболевой. – Вы относитесь ко мне предвзято, Мария Васильевна.

Главврач его почти не слушала, пристально вглядываясь в маленькую женскую фигурку.

– Ишь, скачет как коза на выпасе! Мозгов нет, зато ноги длинные.

В устах Крамоловой, чьи ноги стояли вплотную к модельным стандартам, подобная фраза звучала забавно, а промелькнувшая нотка ревности и вовсе была неуместной.

– О ком это ты? – полюбопытствовал Воропаев.

– Не важно, – она взглянула на часы. – Без шести час, пора идти.

– Мое присутствие обязательно? Предупреждаю, я слабонервный.

– Обязательно, обязательно. Впрочем, – женщина вдруг улыбнулась и царапнула ногтем полировку стола, – в моей власти освободить от участия в инквизиции и даже выговора. Премию, не обессудь, выдать не смогу.

– Чего же ты хочешь взамен, Фемида?

– Самую малость: честного ответа на вопрос из разряда нескромных.

– Боюсь предположить, какой вопрос ты считаешь нескромным, – признался зав терапией.

– Так я спрашиваю?

– Рискни здоровьем.

– Когда ты «смотрел на задний двор», то любовался кем-то конкретным, – главврач не спрашивала, а утверждала. – Слишком заинтересованным выглядел, сосредоточенным, на серую массу смотрят иначе. Кем именно любовался, если не секрет? А то есть у меня предположение, – она задорно подмигнула ему и замурлыкала: – «Кардинал был влюблен в госпожу Д’Эгильон. Повезло и ему... откопать шампиньон». Ли-лон-ли-ла, Воропаев? Могу спеть дальше, кажется, там было что-то про бульон.

Она знает. Холодный пот не прошиб, но на миг Воропаев испугался. Впрочем, от Машки, которая блефует в покер с видом полной невинности в степени святой наивности, можно ожидать всего, чего угодно.

– Твоя самоотверженная любовь к советскому кинематографу и конкретно к этому фильму достойна восхищения, а вот с категорией вопроса ты ошиблась. Готовь костры, инквизиция, через пять минут подойду.

– Я и не сомневалась, – мурлыкнула Крамолова, обращаясь к закрывшейся двери. – «Что хранит медальон госпожи Д’Эгильон? В нем не то кардинал, а не то скорпион...»

***

– Что могу сказать? – Дэн вымученно улыбнулся. – Могло быть и хуже.

Я согласилась с ним, а вот у Толяна, Севы и остальных имелось другое мнение. Главврач мочалила нас минут сорок, кричала, давила на психику, сюсюкала... К концу «любезного приема» чувствовала себя раздавленным лимоном. Быть может, бесчисленные теории об энерговампирах не совсем ложны?

– Ведьма, – Оксана была готова расплакаться, – настоящая ведьма! Что мы ей сделали?

– Ладно, Ксюх, не реви, – ободряюще прогудел Малышев. – Поорала, и хрен с ней.

– А как она смотрела! – поддержала подругу Кара. – Впору найти дерево и удавиться!

– Ну не удавились же? А больничку украсить – фигня, до Нового года времени много.

– Допрыгались, суслики? – осведомился подошедший Воропаев. – Один крикнул, все поддержали. И не стыдно, Романов? Детский сад, младшая группа…

– Артемий Петрович, хоть вы не давите, – жалобно попросила Оксана. – Мы все поняли и осознали.

– Отвернитесь, Щербакова, а то я сам расплачусь. Будете знать, как под Крамоловскими окнами выплясывать. Скажите спасибо, что она морально подготовилась, по вдохновению вас бы закопали.

– Утешили, – вздохнула я. – Плакаты самим рисовать или магазинные сгодятся?

Глава девятая

Еще один Артемий Петрович

Ёлка – это дерево, у трупа которого в Новый год веселятся дети.

NN .

– Никанорыч, помоги гирлянду повесить! – крикнула Галина и прислушалась.

Ей не ответили. Откуда-то сверху доносилось сопение, потрескивание и загадочное бульканье. Потянуло спиртным.

– Никанорыч, ты меня слышишь?

– Слышу, слышу. Обожди чуток, хозяйка, детальку прилажу, – отозвались со шкафа. – Последний штрих… Я гений, гений, гений!

Галина изящно спрыгнула с табурета, оставив гирлянду болтаться на одном конце. Чуяло сердце, не зря Никанорыч конфеты из новогодних кульков таскал! Причем, выбирал все самые невкусные и по одной, по две волок к себе в «берлогу». Она еще удивлялась: откуда вдруг такая сверхъестественная любовь к сладкому? И вот с утра пораньше Кулибин забрался к себе на шифоньер, предварительно ограбив ящик с инструментами на отвертку и плоскогубцы, и вдохновенно чем-то гремел. Дело раскрыто: вредному домовому удалось вернуть к жизни самогонный аппарат. На всю квартиру несет!

– Ты в своем уме? – закашлялась Галина. – Выставит ведь на балкон с твоей самогонкой и прав будет.

– Не дам! – испугался домовой. – Закусаю! Ключи спрячу! Все шнуры-провода позапутаю!

– Не поможет, – ведьма осмотрела гирлянду, прикидывая, куда ее лучше прицепить. – Вспомни-ка прошлый год: всю душу вложил и сам же потом разбирал. Понравилось в морозилочке?

– И то верно, – Никанорыч нахохлился, как больной воробей. – Никакого уважения к покровителю дома! Злые вы, уйду я от вас!

Женщина улыбнулась, но промолчала. Уйдет он, как же! На худой конец, ключи проглотит, книжки на самолетики пустит, муку рассыплет или шнуры запутает, но родного угла не покинет.

– Смеешься? Эх, Галина Никола-а-авна, хоть ты пожалей батюшку! Колдани ветерку или тайничок какой. Я ж всю душу… – залебезил домовой, приземляясь на плечо хозяйки.

– А гирлянду повесишь?

– Повешу! Хоть одну, хоть сто, хоть мильон! Только не выдавай меня хозяину, – заглянул в глаза Никанорыч. Нелепый, всклокоченный, с отливавшим синевой носиком, он щурился так умильно и так смешно заламывал ручки, что Галина не выдержала и согласилась.

– Ладно, буйный дух, твоя взяла. Спрячу, но, чур, до Нового года. Дед придет – ему подаришь.

– Хорошо! Да я за неделю столько запасов сделаю!..

Никанорыч был тертый калач, поэтому сразу юркнул в подпол за бутылками, не обернувшись на возмущенное: «Эй, а гирлянда?!» Надо ковать железо, потом хозяйка может передумать, а то и вовсе отправить мышей пасти, она такая.

– Умом мужчину не понять, – сказала Галина гирлянде и приклеила набившее оскомину украшение с помощью магии. Баланс, считай что, на нуле. К соседям, что ли, сходить, соли попросить? Соседка у них скандальная, Силой плещет – бери, не хочу, вот она и берет по дешевке.

Ведьма, не глядя, прыгнула на диван и ойкнула: не менее вредный, чем домовой, супруг «забыл» под подушкой очередной том «Войны и мира». Ну, почти: «Тихий Дон, том второй». Странный он. Мало кто в наше время листает классику, разве что школьники, но те, как известно, рабы обстоятельств и пятибалльной системы. Муж же запоем читал Толстого, Достоевского, Шолохова, а Булгакова – так вообще до дыр. Лишь однажды Галина нашла у него «Унесенных ветром», где карандашом были подчеркнуты следующие строки: «Она не сумела понять ни одного из двух мужчин, которых любила, и вот теперь потеряла обоих. В сознании ее где-то таилась мысль, что если бы она поняла Эшли, она бы никогда его не полюбила, а вот если бы она поняла Ретта, то никогда не потеряла бы его». Интересно, кто же эта таинственная Скарлетт, сумевшая заставить ее мужа вернуться к старой привычке выделять главное? Или, быть может, никакой Скарлетт нет, и у нее просто разыгралось воображение?

Супруг вел себя как обычно, задерживался строго по графику, а чужеродным парфюмом от него пахло не больше, чем медикаментами. Никаких смс-сок, двусмысленных звонков, никаких посиделок с дружками (Печорин не в счет, Печорин – это святое), рыбалок, бильярдов и саун, но Галина всё равно тревожилось, а ведь женское чутье не подводило еще ни разу. Разрешив благоверному завести любовницу, она прибегнула к древней, как мир, тактике запретного плода. Иными словами, ребенку хочется орать и носиться, только пока мама тащит домой на буксире из шарфика. Но стоит только отпустить шарфик и сказать: «Бегай, сынок!», как сынок пробежит максимум метра три и назло маме вернется домой, уверенный, что победил. Поводок упрямства куда надежней шарфика, особенно когда в него вплетены принципы.

Пушистая сосна мигала огоньками гирлянды, и вместе с ней мигали прозрачные балерины, пухлявые снеговики в черных цилиндрах, расписные шары и пряничные домики. Такой красивой новогодней елки у них не было со свадьбы: муж ненавидел пего-зеленые древесные «мумии», продаваемые под видом сосен, поэтому для Пашки было куплено искусственное, наполовину лысое чудовище, которое наряжали чисто символически и поскорее убирали с глаз долой. Каково же было изумление Галины, когда супруг появился на пороге с этим разлапистым изумрудным чудом, так вкусно пахнущим хвоей, что даже слюнки потекли!

– Это что? – ведьма ткнула в дерево наманикюренным ногтем, будто бы нуждалась в разъяснении. – Ты где его взял?

Ответ был заглушен радостным визгом сына и охами-ахами свекрови.

– Одуванчик полевой, лекарственный, представитель семейства Сложноцветных, – с серьезной миной ответил муж. – А где взял, там больше нету. Не глупи, Галка, лучше найди мне синее ведро в белую крапинку, у него еще ручка погнутая.

– Зачем?!

– Надо.

Пока они втроем искали ведро, деятель культуры отволок елку в гостиную, ухитрившись не сломать ни одной веточки и не засыпать палас хвоей.

– Подожди, а подставка? И у нас игрушек нет, – вешать на красавицу мятые пластмассовые или треснутые стеклянные игрушки было бы просто кощунственно.

– Минуту терпения, вагон понимания, – он зафиксировал дерево в вертикальном положении, проверив, что не падало и не качалось. – Так, к зеленой не подходить, трогать только глазами. Я сейчас вернусь.

Через несколько минут в расширенное, углубленное и особым образом сплюснутое ведро засыпали грунт, смешанный с чем-то похожим на пепел.

– Давай я помогу.

– Не лезь под руку!

– Она что, расти будет? – Пашка хлопнул в ладоши. – Ну ты, пап, даешь!

– Будет. Место ей под корни дадим…

– В ведре?! – в один голос спросили свекровь и Галина.

– А для чего, по-вашему, на свете существует пятое измерение? Расширим.

– Лучше б ты так квартиру расширял, – пробурчала ведьма.

– Да хоть сейчас. Меня посадят, зато совесть будет чиста.

Ведро сосне понравилось. Она расправила и без того пышные ветви, занимая собой половину гостиной. Павлик с бабушкой и спустившийся по такому поводу Никанорыч восторженно рылись в пакете с конфетами, мишурой и игрушками, Профессор примерял красный колпак Санта-Клауса. Галина присела рядом с супругом, который, сидя на полу по-турецки, любовался делом рук своих, и тоже взглянула на дерево. Но если маг просто смотрел и думал о чем-то приятном, то в беспокойном мозгу рыжей ведьмы щелкал гигантский калькулятор.

– Сколько ты на всё это потратил, только честно? – раздраженно прошептала она.

– Семейный бюджет не пострадал.

– А чей пострадал?

– Мой, – так же раздраженно ответил он, – но не пострадал, а устроил семье праздник. Переживу как-нибудь. Инцидент исчерпан?

– Вполне, – и всё же не помешает проверить «черный банк».

Муж одарил ее понимающим взглядом. Любитель он скорчить такую рожу, будто в одиночку постиг все тайны мироздания и ни с кем не поделится.

– Да не брал я твоих денег, Галка. Как висели в спальне, приклеенные к «Утру в Провансе», так и висят. Я даже не помню, сколько там: двадцать шесть или двадцать пять пятьсот тридцать.

Кончик уха у Галины стал ярко-малиновым, а щека, наоборот, побелела. Ведьма сдула лезшую в глаза челку, но медные кудри упрямо падали на лицо. Подстричь и выпрямить, безотлагательно, завтра же!

– Извини, – выдавила она, совершив над собой усилие. Трудно извиняться, когда ты ни в чем не виновата, однако кто-то же должен сделать первый шаг.

Он кивнул, принимая куцехвостое извинение. Глупо ожидать от супруги большего, чем это вымученное «извини», и так пыхтит обиженным паровозом. «Ты у нас взрослый самостоятельный индивид, – сообщало пыхтение, – и вправе сам решать, на какой ветер швырнуть свои средства». Отношение Галины к финансам было трепетным, и муж на нее не обижался. Чужих денег он бы всё равно не взял, какую сумму бы не прилепила благоверная к «Утру в Провансе».

На кухне свекровь вместе с Пашкой ваяла карнавальный костюм к завтрашнему утреннику. Сын вздыхал, крутился, широкополая шляпа Кота в Сапогах то и дело сползала на глаза. Бабушка мучилась с плащом, подгоняя его по длине.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю