Текст книги "Былого слышу шаг"

Автор книги: Егор Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

«Обстановка была непривычная, – писала Крупская. – Мы привыкли жить в скромных квартирках, в дешевеньких комнатах и дешевых заграничных пансионах и не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет и умер; в ней и поселились. Но и маленькая комната имела три больших зеркальных окна и три трюмо». Окон было так много, что Надежда Константиновна даже ошиблась в подсчетах: в этой комнате четыре зеркальных окна.

А с началом октября дали себя знать холода. Из окон нещадно дуло, отопление работало плоховато. И решили разжечь камин – внушительный, облицованный мрамором камин на площадке второго этажа. А вскоре – было это часов в десять вечера – Владимир Ильич услышал встревоженные голоса, какой-то шум и возню на чердаке. Разволновался: что происходит? Успокаивали, стараясь убедить, что все благополучно, а на потолке между тем над камином все больше расползалось пятно, проступала вода. И, не слушая уговоров, Ленин отправился на чердак.

Там тушили пожар. Камин, при всей своей роскоши, оказался фальшивым: на месте дымохода проходила деревянная балка. Она и загорелась. Снизу штукатурка потолка, а сверху насыпанная на чердаке земля не давали пламени разойтись, но тлела балка сильно, и, сколько ни лили воды, дым продолжал идти. Увидев все это, Владимир Ильич укоризненно покачал головой: «Плохие хозяева, что недосмотрели». Ушел к себе.

А тлеющую балку все продолжали заливать. Вскоре обвалился потолок подле камина, устроили наводнение в двух соседних комнатах. Предстоял ремонт, и Ульяновы перебрались в северный флигель – там у прежних хозяев жила прислуга.

Ленин занял опять же самую маленькую комнату на втором этаже, чуть большие – Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Но зачем вообще отапливать в холода такой большой дом, не проще ли жить во флигеле? Так утвердилась одна из первых горкинских привычек: летом располагались в большом доме, когда же наступала пора топить печи, перебирались во флигель. А там, где утверждаются привычки, начинается, как известно, налаженная жизнь.

У Ленина были свои четкие представления об удобствах: они должны способствовать работе без помех. Кремлевская квартира – в двух шагах от зала заседаний Совнаркома, кабинета, библиотеки; прекрасно, можно не терять ни минуты даром.

Вот и в Горках поставили три чашки, три тарелки, три подставки для яиц – все это на самом краю полированного обеденного стола, раздвинув который можно усадить сто двадцать персон. И так же во всем остальном словно выбрали сообща такой угол зрения, вне которого оставалось все, что противоречило принятому в семье образу жизни.

Не обходилось, конечно, и без казусов: «…чернила у меня, как видите, дрянь: пришлите, пожалуйста, маленькую баночку хороших, для наливного пера…» Или же: «Конверты присланы мне неслыханно дрянные, все расклеиваются. Клей тоже дрянь. Пришлите, пожалуйста, клея получше»,

«…Прошу еще конвертов побольше. И бумаги немного», – писал в Москву, лишь расположившись, казалось бы, на отдых.

И никогда не прерывал связь с Москвой, часто досадуя на плохую работу телефона.

«Провод и до сих пор работает из рук вон плохо: 50 верст хуже 600–750, Петроград и Харьков!!

Похоже, что организация и дисциплина в деле телефонной связи из рук вон плохи».

«Еще и еще раз обращаю Ваше серьезное внимание на безобразия с моим телефоном из деревни Горки».

А от исправной работы связи между тем зависело многое, очень многое. Светлой июньской ночью девятнадцатого года Ленин получил в Горках сообщение с фронта: «Опасность угрожает Петергофу. С его падением Питер висит на волоске. Для спасения Питера необходимо тотчас же, не медля ни минуты, три крепких полка».

И, не медля ни минуты, Владимир Ильич передает из Горок:

«8/VI, 2 1/2 часа ночи.

т. Склянский! Только сейчас получил телеграмму… Надеюсь, Вы уже дали распоряжение (необходимо! крайность! 1/2 или 2/3, т. е. 2 полка с Архангельского фронта, 1 с Восточного)…»

И в ту же тревожную ночь еще одно распоряжение из Горок:

«Помочь Питеру необходимо с Восточного фронта.

Приеду завтра.

Ленин».

Утром Владимир Ильич вернется в Москву, а помощь Питеру для его спасения необходимо было оказать в ту же ночь. И Ленин требует безукоризненной работы телефона: «…подтвердить: чтобы всегда был в исправности».

Дмитрий Ильич Ульянов писал, что Ленин «не ездил на дачу, если не было связи с Москвой». Оказавшись в Горках на первом этаже большого дома, не забудьте взглянуть на телефонный аппарат в деревянном футляре с ручкой, которую приходилось крутить, порой ожесточенно, чтобы получить соединение. Кто скажет теперь, кто подсчитает, сколько часов провел Владимир Ильич подле этого аппарата, диктуя, спрашивая, вновь вызывая Москву, чтобы продолжить прерванный помехами разговор. Несколько сот ленинских записок, распоряжений, запросов было передано отсюда…

Постепенно, как писала в воспоминаниях Надежда Константиновна, Горки «были «освоены», «приспособлены» к деловому отдыху. Полюбил Ильич балконы, большие окна».

Да, Ленин полюбил Горки, и самое красноречивое свидетельство того: начал уговаривать окружающих воспользоваться этим прекрасным местом, непременно отдыхать здесь же. В свой первый приезд писал в Москву: необходимо устроить поездку Цюрупы в Горки: «…здесь есть 1 большая чудесная комната, отопление; когда мы уедем, надо найти Цюрупе кухарку и здесь можно устроить санаторий для наркомов». И звал Горького:

«Дорогой А. М.!

Приезжайте отдохнуть сюда – я на два дня часто уезжаю в деревню, где великолепно могу Вас устроить и на короткое и на более долгое время».

…Осенью восемнадцатого года, первый раз приехав в Горки, сразу же взялся за работу. Была у Ленина-руководителя такая черта: обращая внимание окружающих на необходимость заняться неотложным делом, чаще всего брался за это дело и сам. Собираясь на отдых, писал советским полпредам о необходимости откликнуться на выступления Каутского, который занимается теоретическим опошлением марксизма. А устроившись в Горках, начал работать над книгой «Пролетарская революция и ренегат Каутский».

Вскоре Владимиру Ильичу доставили материалы, которые он просил, привезли из Вены только что увидевшую свет брошюру Каутского «Диктатура пролетариата». Ленин прочел ее и оставил на полях пометки, надписи, подчеркивания – на 50 страницах, а их всего-то 64 в брошюре. Все складывалось к тому, чтобы этими, еще нехолодными днями в осенней тиши Подмосковья не торопясь, как говорится, в свое удовольствие заняться задуманной работой. Но тогда надо было бы отвлечься от событий, происходящих в мире. А в Германии поднималась революционная волна – все яснее, все стремительней.

На пятый день пребывания в Горках, 1 октября, писал в Москву: «Дела так «ускорились» в Германии, что нельзя отставать и нам…» Настаивал, чтобы завтра же собрали самое широкое, соединенное собрание, которое примет резолюцию: «Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим…» И просил, буквально умолял, чтобы прислали из города машину, разрешили выступить на этом собрании («…мне дайте слово на 1/4 часа вступления, я приеду и уеду назад…»). Владимиру Ильичу отказали, не желая нарушать режим необходимого для него отдыха. И хоть знал наверняка, что машина из города не придет, весь день провел у дороги, ожидая и надеясь: «А вдруг пришлют?»

Вот она, обсаженная старыми, в обхват, деревьями, дорога из Горок. Осенние, гонимые ветром потоки дождя хлещут по ней. И Ленин, терпеливо ожидающий машину. Давно ли, выступая на IV Чрезвычайном съезде Советов, называл Брестский мирный договор архитяжелым, насильственным, позорным, поганым, похабным, унизительным и в то же время доказывал необходимость его ратификации. А впервые увидев массивную папку, в которую заключили немцы текст Брест-Литовского мирного договора, заметил: «Хороший переплет, отпечатано красиво, но не пройдет и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа…»

Какой же поразительной силой исторического предвидения надо было обладать, чтобы спустя семь месяцев – всего лишь семь! – полностью подтвердилось сказанное: революционные события в Германии снесли кайзеровскую империю вместе с ее договорами.

А машины не видно, и Ленин терпеливо ждет ее на дороге под потоками осеннего дождя…

Казалось бы, можно продолжать без помех работу над книгой. В те дни Крупская писала: «Владимир Ильич поправляется понемногу, легкое совсем зажило, плечом тоже начинает двигать, хотя надо еще понабраться силёшки. Работаем вовсю».

Но вскоре Ленин снова прервал начатое: «…ввиду того, что моя работа затягивается, я решил просить редакцию «Правды» дать место краткой статье на ту же тему». Статью «Пролетарская революция и ренегат Каутский» закончил 9 октября.

А как же рукопись? Отложена до лучших времен? Нет, находил время, продолжал работать. И вскоре закончил – меньше чем через месяц – книгу «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Последние строки, как вы помните, – «Заключение, которое мне осталось написать к брошюре о Каутском и о пролетарской революции, становится излишним» – написал 10 ноября восемнадцатого года, после того как пришло известие о победе революции в Германии.

Для каждой статьи и для каждой книги Владимира Ильича всегда был свой и неотложный повод. Ленин всякий раз брался за перо, когда этого требовали победы или поражения революции. Каким же поразительным чувством времени, его движения надо было обладать, чтобы, пережив ранение, уехав на отдых в Горки, совмещать тем не менее свою мысль, свой труд с мировым революционным процессом!

Позже здесь же, в Горках, Ленин писал «Как буржуазия использует ренегатов», вновь разоблачая Каутского; набрасывал «Письмо американским рабочим»; правил корректуру «Детской болезни «левизны» в коммунизме»; размышлял над задачами II конгресса Коминтерна, писал тезисы в связи с ним. Холмы и перелески – исконно русский пейзаж не мешал Владимиру Ильичу думать о грядущих пролетарских революциях в других странах. Искать и находить в бесконечном своеобразии русской революции ее международные черты: «…в данный исторический момент дело обстоит именно так, что русский образец показывает всем странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего», – писал в «Детской болезни «левизны» в коммунизме». Здесь, в сердце России, думал о судьбах других народов, далеких стран, и было это для Ленина-интернационалиста столь же естественно, как, узнав о революционных событиях в Германии, сразу же связал их с жизнью Советской России: «…вдесятеро больше усилий на добычу хлеба (запасы все очистить и для нас и для немецких рабочих)», – писал из Горок.

…Как только «Правда» опубликовала статью «Пролетарская революция и ренегат Каутский» – было это 11 октября, – так сразу же заговорил со Свердловым: пора бы возвращаться на работу. Приехав после свидания с Владимиром Ильичем, Яков Михайлович передавал по прямому проводу в Царицын: «С Карповым (зашифрованное имя Владимира Ильича. – Е. Я.) вчера виделся. Он на днях начнет работать».

Стараясь задержать хоть на несколько дней отъезд Ленина из Горок, его уверяли, что еще не закончен ремонт московской квартиры. Но вскоре, как пишет в воспоминаниях комендант Кремля Мальков, Владимир Ильич разгадал эту хитрость. И 14 октября был в Москве. Выходит, приезжал в Горки лишь затем, чтобы выполнить очередную работу. Но ведь собирался отдыхать, скорее всего искренне верил в это, во всяком случае, подбирал книги специально для отдыха. В перечне книг, которые взял с собой в Горки, – Джордж Эллиот «Даниель Деронда» и «Мельница на Флосе», «Холодный дом» Диккенса. Пометил было в списке «Menschen in Krieg» («Люди на войне») – но нет, едет же отдыхать – и вычеркнул, а вот подле Чехова тем же карандашом вписал «Спички», имея, очевидно, в виду рассказ «Шведские спички». И видно, что написано вскоре после ранения – почерк иной, чем обычно.

Да и список этот – книги для отдыха – единственный в своем роде. Все последующие запросы из Горок были иными.

«Тов. Гляссер!

Очень прошу Вас прислать мне сегодня

1) стенографический отчет IX съезда РКП (1920). Есть переплетенный у меня в кабинете в «вертушке»;

2) английскую книгу (была на столе у меня)…

Привет! Ленин».

Постепенно книги, необходимые Ульяновым для работы, заполнили все комнаты и большого дома, и флигеля. Лежали на окнах, хранились в бельевом шкафу, скапливались в библиотеке, занимая все больше места в огромном книжном шкафу, вмещающем больше двух тысяч томов. Иллюстрированные журналы былых времен, французские романы, хранившиеся у прежних хозяев, уступили полки иной литературе, например по военным вопросам: «Энциклопедия военных и морских наук», «Морская стратегия Наполеона» Б. Б. Жерве, «Единая военная доктрина и Красная Армия» М. В. Фрунзе. Пожалуй, лишь энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона остался на прежнем месте.

Уже больной, летом 1922 года, как только получил разрешение читать, выписал за полтора месяца более тысячи томов. Владимиру Ильичу потребовались газеты – 32 названия, – среди них на немецком, английском, французском и итальянском языках. Журналы: «Коммунистический Интернационал», «Под знаменем марксизма», «Красная новь», «Красная книга», «Книга и революция», «Огонек», «Крокодил»… 137 журналов на английском, французском и немецком языках.

«За книги большое спасибо. Теперь имею их массу и начну возвращать пачками…

Лучшие приветы! Ленин»

Уезжал из Москвы чаще всего по требованию врачей. Случалось, и сам признавался: «Уезжаю сегодня.

Несмотря на уменьшение мной порции работы и увеличение порций отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась». Но работу тем не менее не прерывал.

Да и отдыхал ли он в Горках когда-нибудь в том смысле, в каком представляем себе отдых: освободившись от мыслей и забот, отдыхать и ни о чем не думать. Был здесь семнадцать дней в сентябре девятнадцатого года и семь раз за это время ездил в Москву, участвовал в заседаниях ЦК партии, Политбюро, руководил работой Совнаркома, Совета Труда и Обороны… Отдыхал летом 1921 года и в июле написал из Горок 155 писем, других документов, а в августе – 187.

Да и в этом ли только дело? Отдых немыслим без душевного покоя. А могла ли идти о нем речь, когда писал здесь, скажем, «Кризис партии»: «Надо иметь мужество смотреть прямо в лицо горькой истине. Партия больна. Партию треплет лихорадка». В Горках напишет «Все на борьбу с Деникиным!», «Еще раз о профсоюзах и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина», «Об образовании СССР», выступая в этой статье против поклонников автономизации.

Крупская вспоминала: «На прогулках часто бывали случаи, когда какая-нибудь неожиданная реплика показывала, что, гуляя, он сосредоточенно и напряженно думал, обдумывал и т. д.». Потому, наверное, так и любил Владимир Ильич уставать физически: лишь физическая усталость могла облегчить напряжение мысли, а освободиться от этого не мог порой и ночами, страдал бессонницей…

* * *

Почти три года, если собрать вместе все недели, дни, а порой и часы, пробыл в Горках Владимир Ильич.

Впервые приехав на отдых, Владимир Ильич познакомился с рабочими местного совхоза. Они обратились с просьбой реорганизовать совхоз в сельскохозяйственную коммуну. И Ленин беседовал с рабочими, подробно обсуждал все «за» и «против». «Я помню, как на совещании в Большом доме Ильич убеждал их, очень волновался», – рассказывала Крупская.

Ленин вернулся в Москву, и делегация рабочих совхоза «Горки» вновь пришла к нему на прием – как бы побыстрее получить разрешение на коммуну. И Владимир Ильич решил поддержать их просьбу.

Коммуну организовали, и тут же в губземотделе о ней забыли. В результате последующие события приняли несколько непредвиденный оборот: разделив между собой рейнботовское имущество, участники коммуны посчитали свою миссию выполненной. Часть мебели, посуда, белье оказались в домах руководителей коммуны. А кроме того, несколько возов с добром были отправлены в Прибалтику – в имении Рейнбота были заняты латышские рабочие. Происходило это зимой 1918/19 года. И после неудачного опыта «Горки» вновь стали совхозом.

Но и с совхозом не все ладилось. «Ильич хотел, – вспоминала Надежда Константиновна, – чтобы совхозы стали для крестьян показом, как умело вести крупное хозяйство; как вести мелкое хозяйство, крестьяне знали, как вести крупное – им надо было еще учиться. Между тем совхоз «Горки» отнюдь не был таким примером. И в 1921 году Ленин пишет управляющему делами Совнаркома: «Получено сообщение, что крестьяне возмущаются бесхозяйственностью в совхозе «Горки» под Москвой. Было, де, богатое и устроенное имение, а теперь падает все дело. Пропадет пруд, где было разведение рыбы, а теперь он «уходит». Надо постараться найти в Москве толкового человека по рыборазведению и устройству прудов, послать его на место; дать задание совхозу «Горки»: обязательно привлечь окрестных крестьян, дать им долю выгоды, и долю побольше, от рыбоводства, но не дать упасть хозяйству, а поднять его».

Неудачи такого рода Владимир Ильич принимал близко к сердцу, огорчался, сердился, вновь и вновь обращал внимание тех, от кого зависела постановка дела. Строго спрашивал Владимир Ильич с заведующего хозяйством Горок Вевера, побывавшего уже по постановлению Председателя Совнаркома под арестом за самовольно срубленную ель. «Однажды Ильич, встретя его на прогулке, спросил, как совхоз помогает окрестным крестьянам, – писала Крупская. – Тов. Вевер недоуменно посмотрел на него и ответил: «Рассаду крестьянам продаем». Ильич не стал расспрашивать дальше, а когда Вевер ушел, огорченно посмотрел на меня и сказал: «Даже самой постановки вопроса не понял». И потом стал как-то особенно требователен к Веверу, не понимавшему, что совхозы надо сделать показом того, как надо вести крупное хозяйство».

Нет, не вышло из совхоза «Горки» примерного хозяйства. Позже, уже в наши дни, станет известен на всю страну местный колхоз им. Владимира Ильича, где председательствовал уроженец Горок дважды Герой Социалистического Труда Иван Андреевич Буянов.

А тогда, несмотря на все заботу Ленина, дело не ладилось, И кому-то это давало, быть может, повод для ухмылки: говорят о социалистическом сельском хозяйстве всей страны, а пока и с одним совхозом сладить не могут… Но разве сама эта неудача не была поучительна? Она служила серьезным поводом для раздумий, показывала, как много потребуется времени и сил для коллективизации деревни и как далеко еще от этого сознание крестьян. Да и можно ли вообще судить о неудачах других, самому не испытав, как труден путь к удаче? Нет, лишь осмыслив и пережив все это, можно определить реальные сроки для претворения своих же планов, сроки, которые идут не против жизни, а согласуются с ней, опираются на нее…

В Горках сказалась в полной мере счастливая особенность Владимира Ильича досконально вникать в каждое дело, каким бы оно ни было: масштабным, касающимся всей страны или же одной деревни. Был увлечен планом электрификации России и обсуждал с крестьянами Горок, как провести электричество в их избы.

Об электрификации Горок заговорил впервые в январе 1921 года, выступая на крестьянском сходе. Но прежде чем отправиться на сход – Ленина везли туда на санях, – зашел к механику, обслуживающему движок в санатории, узнал, достанет ли мощности для электролампочек в селе Горки. А когда выяснил, что хватает, тогда и предложил на сходе: «Не пора ли кончать освещать дома лучиной?» Потом следил за тем, как идут работы по электрификации села, требовал: «О всякой задержке меня извещайте».

Вслед за Горками посыпались просьбы от других окрестных деревень. И в том же январе двадцать первого года Ленин пишет управляющему делами СНК:

«…3) Насчет электрического освещения в Горках: ко мне поступило заявление еще от деревни Сияново (переслали ли Вам?). Пусть кому следует взглянет ее, хотя далеко. Ускоряете ли все дело?» Ленин сам начертил схему близлежащих деревень, которые должны были соединиться электропроводами, указывая на ней расстояние от одной деревни до другой. Хотел точно знать, сколько потребуется для электрификации всей страны столбов и изоляторов, сколько нужно будет лампочек, чтобы в каждой деревне их было хотя бы две – в Совете и избе-читальне. И так же скрупулезно сам проставлял на плане: Петровка – 4 версты, Пронине – 6 верст… Человек, обладающий поразительным размахом фантазии, мог и готов был с бухгалтерской точностью заниматься подсчетами.

И все-таки он отдыхал здесь, удивляя тем самым даже близких друзей. «Необычно и странно было видеть Ленина, гуляющим в парке Горок…» – писал Горький. Отсюда ездил на охоту. Косил сено. Собирал грибы. Сгребал снег. Учился плести корзины. Играл в городки, разделяя всех на игроков «первой и второй руки», подсмеивался над кем-то из товарищей, что не изжил тот «левого ребячества», а потому и палка его всегда летит от городков влево. Увидев однажды кого-то на велосипеде, сказал, спустившись с террасы: «Нуте-ка дайте я попробую. В городки вы меня обыгрываете, на велосипеде же наверняка я вас обставлю», сел в седло и принялся делать восьмерки.

Купался в Пахре, так быстро плавая, что никто не мог за ним угнаться. Однажды, просидев долго с удочкой над прудом и поймав всего лишь одного карасика, заметил разочарованно: «Стоит ли из-за такого карасика время тратить». Ходил на лыжах и, соскользнув с лыжни, всякий раз смеялся над собой: «Ссыпался Ильич».

Любил охоту; бывало, охотился вместе с братом. У Владимира Ильича была двустволка, дробовое оружие. Он ходил обычно в синей косоворотке и в каком-нибудь пиджаке, вспоминал Дмитрий Ильич. «В… выходной день мы, Владимир Ильич, я и кто-то из охраны, попробовали пойти на охоту, т. е. взяли ружья. Вышли через парк в лес, но ничего не нашли, так как не знали совершенно мест… позднее мы уже узнали, где здесь водятся тетерева».

Любил поляну по дороге на Лукино. Здесь и охотился на тетеревов, подолгу, бывало, прячась в кустах. Ходил на Круглый пруд, где стрелял уток. К пруду приходилось ползти, тщательно маскируясь и выполняя все требования егеря.

А самым убедительным, самым впечатляющим подтверждением отдыха было его постоянное общение с детворой. Мария Ильинична рассказывала: «С крестьянскими ребятами у него всегда длинные и веселые разговоры».

Заглянул в Горки проведать Ленина Яков Михайлович Свердлов, с ним его дочь Верушка. Владимир Ильич посадил девочку на плечи, дал ей конец веревочки, а другой – взял зубами. «Наконец-то, видим человека, который оседлал и взнуздал Ильича», – смеялись свидетели этих развлечений.

Приехал в Горки советский полпред в Берлине Николай Николаевич Крестинский. Встретился с Лениным, а жена и маленькая дочка гуляли в парке. Владимир Ильич узнал об этом, попросил позвать их. Играл с девочкой, подарил ей игрушечные сапожки для куклы Кати.

А 7 января 1924 года, в рождество по старому календарю, Ленин спустился в зимний сад – на елку, которую устроили для горкинских ребят. Сидел в кресле, пускал заводные игрушки под смех и визг маленьких гостей.

Давно это было, те ребята – люди уже преклонного возраста. Так и Герта Августовна Власенкова. Отец ее столярничал, плел корзины, нередко чинил обувь, чинил и Ульяновым. Мать работала прачкой. Герта Августовна – встретились мы несколько лет назад – рассказывала:

– Возвращалась я вечером с этой елки и прижимала к груди подарки, которые мне дали:.серую уточку из папье-маше и книжки. А дома больная младшая сестра, она не смогла быть на елке и все время плакала, когда я уходила на праздник. Отец сказал дорогой: «Ты бы поделилась игрушками с сестрой». И я насупилась, тоже чуть не заплакала. Дома у кроватки сестры дремала мама. На одеяле были рассыпаны игрушки: их прислали Ульяновы – вспомнили и о моей больной сестренке.

Не было в жизни Владимира Ильича другого места, где бы чаще встречался с ребятами – фотографировался с ними, беседовал, играл. Помните, у Горького о Ленине: «Детей он ласкал осторожно, какими-то особенно легкими и бережными прикосновениями».

Номер первого пионерского журнала «Барабан» хранится в библиотеке Ленина в Кремле. На обложке – посвящение Владимиру Ильичу: «Мы идем на смену». Теперь это звучит символически: ребята писали в январе 1924 года, еще не подозревая о трагедии, которая произойдет спустя несколько дней. И уже в следующей книжке журнала. – февральской – будут публиковаться воспоминания ребят детского дома, который находился подле Горок. Воспоминания эти записали пионеры – корреспонденты журнала, пикоры, как их тогда называли.

«Поезд быстро пробежал тридцативерстовое расстояние, подошел к станции – разъезду Герасимово. Несколько жалких деревянных домиков, расположенных на насыпи, несколько пар саней и очень сильный мороз – вот первое наше впечатление.

Садимся и едем. Возчик – крестьянин близ расположенной деревни – попался на редкость разговорчивый.

– Да, хороший был товарищ Ленин, а главное, уступчивый, обходительный, – говорит он, полуоборачиваясь к нам и подгоняя белую лошадь. – Да, сколько раз, бывало, приходилось с ним разговаривать, и всегда запросто. Бывало, едешь с дровами мимо дома, а Ильич чай пьет на балконе. Всегда «здравствуй» скажет. Вот на этой дороге они в последнее время на автомобиле ездили, им это для здоровья нужно было…

Вот дом Ильича, двухэтажный, с большими белыми колоннами, со стеклянными дверьми, выходящими на террасу… В дом нас, к сожалению, не пустили – там все было в беспорядке и не на своих местах. Смерть Ильича, горе его окружавших вышибли все из колеи…

Вблизи от санатория есть детский дом имени Ф. И. Калинина. Нам дают провожатого, и мы отправляемся туда. Дом, как и санаторий, в лесу. Ровные красивые дорожки, хрустит мерзлый снег под ногами. В детском доме нас встречают хорошо. Ребята окружают и расспрашивают. Объяснив цель нашего прихода и рассказав, кто мы такие, просим ребят рассказать о случаях своих разговоров и встреч с Владимиром Ильйчем. Заведующая домом идет нам навстречу, и с ее помощью наружу извлекаются все факты встреч и разговоров.

– Помнишь, – обращается один из ребят к другому, – как мы пускали стрелы. Пустили далеко стрелу, – рассказывает он нам, – выбежали мы на полянку за ней, а на полянке Ильич в кресле сидит. Смотрит на нас и смеется. Ну мы оторопели и давай удирать. А после очень жалели.

Один за другим они описывают все случаи встреч, как они разговаривали с Ильичем, как Ильич первый говорил им «здравствуйте», как приходил и отдыхал вот на этой скамейке. Один раз в хороший солнечный день летом 1922 года Ильич, гуляя в лесу, встретился с нищим мальчиком, шедшим из Москвы. Ильич с ним разговорился, взял его к себе домой, вытрусил его мешок, пересчитал все имеющиеся у него корки, накормил его, долго с ним беседовал и отправил в детский дом».

Готовили ребята и концерт для Владимира Ильича. Думали устроить его 22 января, собирались петь «Варшавянку» и «Мы кузнецы», разучили сценку «Ребячье посольство»… В те траурные, рвущие сердце дни ребята вместе с крестьянами соседних деревень черными проталинами стояли вдоль снежной дороги от Горок до станции Герасимово – на всем пути, пока несли гроб с телом Ленина.

…Вечерами – это были последние вечера в их совместной жизни – Надежда Константиновна читала вслух Владимиру Ильичу книги, которые он отбирал.

Владимир Ильич оставался до «самой смерти таким, каким и раньше, – человеком громадной воли». Не терпел, чтобы его развлекали, и, как прежде, заботился о людях – о тех, кто оказывался теперь в его поле зрения – врачи, санитары. Стараясь преодолеть болезнь, обнаружил, что может читать про себя, и стал это делать. «Газету он читал ежедневно вплоть до дня смерти, сначала «Правду», а потом просматривал «Известия», – вспоминала Крупская. – Думал о возвращении на работу и никогда не позволял себе задремать после обеда, даже сидеть на мягком стуле и то не соглашался». И лишь одна переделка была совершена в этом бывшем барском доме – появились вторые перила у лестницы, ведущей наверх. Ленин держался за них здоровой рукой, спускаясь сам, без посторонней помощи…

Горький вспоминал, как однажды в Горках, лаская детей, Владимир Ильич сказал:

– Вот эти будут жить уже лучше нас; многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой.

И, глядя вдаль, на холмы, где крепко осела деревня, он добавил раздумчиво:

– А все-таки я не завидую им. Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значимости. Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понятно, все!

…Сегодня видны все те же холмы и крепко осевшая на них деревня. Только поднялись, схватились ветвями деревья на склоне к прудам. И теперь уже не увидишь отсюда Подольск, как бывало прежде, в погожий день.

Там, где находился раньше детский дом – в тесном рубленом двухэтажном доме, теперь тоже музей. Восстановлены, как были прежде, зал со сценой – здесь, наверное, репетировали ребята концерт для Владимира Ильича, – классная комната, спальня воспитанников.

Чуть поднялись из снега тонкие стволы вишен. Одни из последних гостей Владимира Ильича – глуховские рабочие привезли в подарок восемнадцать вишневых деревьев. Тот вишневый сад отжил свое, и недавно посадили новый.

По снегу петляют заячьи следы, спускаются по склону, кружатся подле беседки. На многие километры вокруг восстанавливаются леса, закладывается огромный заповедник. И зайчишка повадился вечерами скакать по парку. К тому же дежурные милиционеры подкармливают его, всякий раз приносят с собой то морковку, а то и кочерыжку… Последний раз на охоте Владимир Ильич был незадолго до смерти. Больного Ленина уговорили надеть тяжелую шубу с бобровым воротником. В кустах был скрыт санитарный возок. Ленин слышал звуки отдаленной погони и постепенно оживлялся, пытался встать. А собаки лаяли все громче, все ближе подходил гон. И Ленин весело улыбался – был таким, как прежде, – высвободил ухо из-под шапки, махнул здоровой рукой. Понеслись гончие. Заяц пошел к Горелому пню. – Вот и выскочил он. Выстрел. Заяц мелькнул и исчез. Ленин засмеялся, тихонько похлопывая рукавицами. Молодец заяц!

Петляют, петляют по старому парку заячьи следы…

Штрихи биографии

УЧИТЕЛЬ

В Симбирске в доме Ульяновых на Московской улице был первый том «Капитала» Маркса. Как был роман Чернышевского «Что делать?», изданный за рубежом и привезенный нелегально в Россию. Как хранили том стихов Некрасова, куда Илья Николаевич собственноручно вписал строки, вырванные цензурой, но не вытравленные из памяти. «Умрешь не даром…» – Илья Николаевич приписал взамен многоточия: «Дело прочно, когда под ним струится кровь». Не роковой смысл этих слов, а уважение к любимому поэту, очевидно, владело им в эти минуты.