Текст книги "Былого слышу шаг"

Автор книги: Егор Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Скромность Владимира Ильича была и свойством его натуры, и политической линией коммуниста Ленина, одним из выражений тех принципов, которым он следовал. Вот как пишет об этом американский журналист Альберт Рис Вильямс: «Своей личной жизнью Ленин показывал пример той железной дисциплины, которую вводил в общественную жизнь…

Я жил в гостинице «Националь», когда Ленин поселился там в комнате на втором этаже. Новый, советский режим прежде всего отменил здесь изысканные и дорогие блюда… Можно было получить либо суп и мясо, либо суп и кашу. Это все, что мог иметь любой, будь он народным комиссаром или чернорабочим, иными словами, в полном соответствии с требованием: «Ни один не должен есть пирожных, пока все не получат хлеба». Но бывали дни, когда людям не хватало даже хлеба. И все же Ленин получал ровно столько, сколько получал каждый. Временами наступали дни, когда хлеба совсем не было. В эти дни не получал хлеба и он…

В письме к рабочим Европы и Америки Ленин писал о тех бедствиях, тех муках голода, на которые обрекло рабочие массы военное вмешательство Антанты. Все это Ленин переносил вместе с массами». И, как бы подводя итог сказанному, А. Рис Вильямс пишет: «Ленин переносил эти лишения не из аскетических побуждений. Он просто проводил в жизнь принцип равенства».

Можно возразить автору этих строк: Ленин боролся за утверждение социального равенства, которому чужда примитивная уравниловка, как глубоко чуждо было Ленину все то, что произрастает на делянке казарменного коммунизма. Но если бы мы действительно имели такую возможность – обратиться к очевидцу и участнику становления Советской власти, коммунисту по убеждениям А. Рис Вильямсу, – он, очевидно бы, и ответил нам: человек, посвятивший себя установлению социального равенства – во всей сложности этой проблемы, не мог быть чужд по отношению к самому себе, своей личной жизни идеи равенства в ее первоначальном и простейшем выражении. Все сложное проистекает из простейшего, как начался долгий и сложный путь социалистической революции с декретов, понятных всем и каждому…

Обращаясь к жизни Владимира Ильича, мы говорили все время о его личной скромности. Но правомерно ли это разделение на жизнь личную и общественную по отношению к человеку, об удивительной цельности натуры которого свидетельствуют все его современники? Один из них, В. В. Воровский, писал: «Трудно представить себе более цельное сочетание в одном лице громадной мысли, могучей воли и великого чувства: Владимир Ильич как бы вытесан весь из одной глыбы, и нет в нем линий раскола».

Скромность образа жизни находила естественное продолжение в скромности политической, в безукоризненно скромном отношении Ленина к себе, к партии, им созданной, к победам, ею одержанным. Обратимся к одному из знаменательных выступлений Владимира Ильича – речи, произнесенной 23 апреля 1920 года на собрании, организованном Московским комитетам РКП(б) в честь пятидесятилетия В. И. Ленина.

Этим событиям посвящен «Рассказ в документах», здесь же напомним лишь, что Владимир Ильич резко возражал против каких-либо торжеств по случаю его пятидесятилетия. И на вечере он появился лишь после того, как были произнесены приветствия в его честь. И, поблагодарив товарищей за теплые – слова, адресованные ему в этот день, выразил еще большую благодарность за то, что был избавлен от выслушивания юбилейных речей. Начал было говорить о себе и тут же: «Затем мне хотелось несколько слов сказать по поводу теперешнего положения большевистской партии». И все это без видимого перехода, не затрудняясь подыскиванием для него слов, одно лишь «затем».

И снова неожиданность: Ленин говорит, что на эту мысль – поговорить о современном положении партии – навели его строки, написанные Карлом Каутским восемнадцать лет тому назад.

В 1902 году Каутский рассуждал о перемещении революционного центра, о том, что Россия послужит источником революционной энергии для Западной Европы и, «как бы ни окончилась теперешняя борьба в России, кровь и счастье мучеников, которых она породит, к сожалению, более чем достаточно, не пропадут даром. Они оплодотворят всходы социального переворота во всем цивилизованном мире, заставят их расти пышнее и быстрее».

Ради чего приводит Ленин такую обширную цитату – в выступлении, уместившемся на двух с небольшим страницах, она занимает почти целую страницу? Почему, наконец, именно эти строки, написанные восемнадцать лет назад автором, который с тех пор успел стать врагом (злейшим врагом – подчеркивает Ленин) социалистической революции, были на памяти у Владимира Ильича в день его пятидесятилетия? Чтобы ответить на эти вопросы, покинем на время юбилейный вечер и вернемся туда, где был до этого Ленин, – в его кабинет. Подчинившись многочисленным уговорам приехать в Московский комитет партии, Владимир Ильич прервал работу, которой был занят и увлечен.

27. IV. 1920 – этой датой помечен основной текст «Детской болезни «левизны» в коммунизме». Значит, юбилейный вечер состоялся за четыре дня до завершения этой работы, когда Ленин был поглощен исследованием стратегии и тактики международного коммунистического движения, или, как он сам пометил в рукописи, «опытом популярной беседы о марксистской стратегии и тактике». Владимира Ильича подгоняли сроки: текст брошюры предстояло перевести на иностранные языки и издать до начала И конгресса Коммунистического Интернационала.

Лишь открыв «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме», уже на второй странице мы читаем ту же цитату Каутского – от первого до последнего слова. Так и видишь Ленина за рабочим столом; кажется, что он только успел закрыть кавычки, пометить следом: «Хорошо писал 18 лет тому назад Карл Каутский!», как вынужден был прервать работу и поехать на вечер. Приехав на него, он как бы продолжит работу: повторит цитату и скажет следом: «Вот как 18 лет назад писал про революционное движение в России выдающийся социалист, с которым нам пришлось теперь порвать так решительно». В повторении этом – непроизвольность выступления Владимира Ильича: он говорит о том, чем заняты его мысли.

На первый взгляд может показаться, что, дважды обращаясь к цитате, Ленин размышляет в каждом случае о разном. В работе он анализирует международное значение Октябрьской революции. Это как бы взгляд извне: Ленин стремится взглянуть глазами коммунистов других стран, помочь им осмыслить международную значимость Октября, историческую неизбежность повторения в международном масштабе того, что произошло в России. В связи с этим и ссылка на Каутского. Выступление на вечере – это уже взгляд изнутри, от себя. Ленин говорит, что ожидания от русской революции были непомерно велики, слова Каутского – подтверждение тому. Теперь революция свершилась, одержаны блестящие победы, но нельзя забывать, что в силу условий, в которых она проходила, большевики не имели пока возможности приступить надлежащим образом к решению задач, составляющих сущность социалистического переворота.

Здесь-то и перекрещиваются взгляд извне и взгляд изнутри, сливаются в единый взгляд коммуниста-интернационалиста, которому в одинаковой мере присущи и политическая трезвость, и политическая скромность, Не переоценивать своих побед, полагая, что уже воплощены в экономическом и политическом смысле идеалы социалистической революции, говорит Ленин на юбилейном вечере. А во втором абзаце своей работы он пишет: «…было бы ошибочно упустить из виду, что после победы пролетарской революции хотя бы в одной из передовых стран наступит, по всей вероятности, крутой перелом, именно: Россия сделается вскоре после этого не образцовой, а опять отсталой (в «советском» и в социалистическом смысле) страной».

Владимир Ильич в своей речи говорит собравшимся, что, не понимая всего этого, можно, «пожалуй, попасть в очень опасное положение, – именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное». Такая опасность «должна быть сугубо учтена всеми большевиками порознь и большевиками, как целой политической партией». Вот он, переход не по форме, а по существу от того, о чем говорил Ленин в самом начале, касаясь себя, – к партии, которой и посвятил выступление.

В беседе с М. С. Ольминским Ленин заметил: «Вы не можете представить себе, до какой степени неприятно мне постоянное выдвигание моей личности». В этих словах – одно из многочисленных свидетельств той исключительной взыскательности, с которой относился Владимир Ильич к упоминанию своего имени, к оценкам своей роли в судьбах революции, делах партий и государства.

Широко известен, например, эпизод, рассказанный В. Д. Бонч-Бруевичем: первый раз после ранения появившись в своем кабинете, Ленин взялся за просмотр накопившихся газет.

«Вхожу, вижу: Владимир Ильич сильно побледнел, встречает меня взволнованным взглядом и с упреком говорит мне:

– Это что такое? Как же вы могли допустить?.. Смотрите, что пишут в газетах?.. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой, сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так, чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно!.. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвышение личности! Это никуда не годится…

Я не мог вставить ни одного слова в эту взволнованную речь, и, боясь, что Владимир Ильич сильно повредит себе таким волнением, я тихонько, как только он остановился, стал говорить ему о том, что любовь масс именно к нему беспредельна… что Управление делами и я лично осаждены бесконечными телефонными запросами, письмами, телеграммами, депутациями от фабрик, заводов, союзов: все хотят знать о его здоровье… все это и отражается, как на фотографической пластинке, в газетах, в статьях, письмах, постановлениях, решениях фабрично-заводских коллективов…

– …Знаете что: вызовите Ольминского, Лепешинского и сами приходите ко мне. Я буду просить вас втроем объездить сейчас же все редакции всех больших и маленьких газет и журналов. И передать то, что я вам скажу: чтобы они умненько, с завтрашнего дня, прекратили бы все это и заняли страницы газет более нужными и более интересными материалами… Пожалуйста, сделайте это поскорее».

Эпизод этот в столь подробном изложении записан почти четыре десятилетия спустя – в 1955 году. Однако в основе своей он несомненно документален. 16 сентября 1918 года Владимир Ильич приступил к работе. А через три дня «Известия ВЦИК» вместе с последним бюллетенем о состоянии здоровья Ленина – «Температура нормальная. Пульс хороший… Разрешено заниматься делами» – публиковали и его письмо в газету: «На основании этого бюллетеня и моего хорошего самочувствия, покорнейшая моя личная просьба не беспокоить врачей звонками и вопросами».

Главное же – Бонч-Бруевич доподлинно передает атмосферу того времени, о которой рассказывается и во многих других воспоминаниях. «…Ни на заседаниях, собраниях, съездах, ни в печати Ленин не допускал какого бы то ни было восхваления, возвеличивания его личности и его заслуг, восставал против чуждого марксистам культа личности и всегда искренне негодовал по малейшему для этого поводу…» – писал А. А. Андреев.

Итак, против «выдвигания» своей личности выступал с негодованием человек, который возглавил Великую Октябрьскую социалистическую революцию и дал глубочайший анализ ее всемирно-исторического значения. Реалист из реалистов, трезвый политик – и уже потому не отягощенный ложной скромностью, когда, слушая похвалы в свой адрес, без конца повторяют: «Ах, что вы, ах, я и подумать такого о себе не мог…»

«Владимир Ильич прекрасно знал себе цену и понимал свое значение, – писала М. И. Ульянова, – и простота и скромность, отличавшие его, были не признаком недооценки им этого значения и не преуменьшением своей роли, а проявлением подлинно высокой, гениальной культуры». И именно в силу этой культуры Ленин не терпел, когда говорили то, что произносить вслух не следует, – например, похвалы в его адрес…

Революционеры-профессионалы, десятилетиями испытывавшие одиночество ссылки и эмиграции, для кого цели борьбы никогда не шли в сравнение с собственным благополучием, – этих людей с победой революции ждали немалые нравственные испытания. Они мгновенно стали властителями дум и жизней, были подняты на руки в переносном, а очень часто в прямом смысле слова. Участница социалистического движения в России и за рубежом А. И. Балабанова передает те чувства, которые ей пришлось пережить. В книге «Из личных воспоминаний циммервальдца» она рассказывает, как после Февральской революции, в самом начале лета 1917 года, в Кронштадт приехала группа эмигрантов-интернационалистов.

«Когда мы двинулись к выходу, – писала Балабанова об этой встрече, – казалось, что к нему добраться мы не сможем. Нас давили и душили, толпа рвалась вперед, наэлектризованная. Тогда двум товарищам, должно быть боявшимся, что меня задавят, вздумалось понести меня; тотчас же громадная, необозримая цепь рук окружила несших меня и кто-то даже закричал: «понесем товарищ Балабанову». Мне сделалось бесконечно жутко на душе… Я чувствовала, что каждое мое слово, каждый жест протеста только увеличат восторженное возбуждение и что всякая попытка положить конец тяжелой сцене только еще увеличит проявление восторженности… Я переживала весь символический смысл происходящего. Пролетариат безымянный, не знающий границ ни умению страдать, ни умению любить, выносил нас на своих широких терпеливых плечах и поднимал нас высоко-высоко над собой… И с той высоты, на которую подняли меня, через густую цепь пролетарских рук, соединившихся, чтобы облегчить мне проход к пароходу, яснее и глубже открывалась перед моими глазами пропасть, отделяющая чересчур еще покорный, даже по отношению к своим же товарищам-революционерам, пролетариат, от нас, интеллигентов, и стыдно мне стало за искусственную высоту, на которую подняли меня обновленные революцией мученики-труженики, и жгуче захотелось дать им то, чего в тот день уж никак дать нельзя было: более критическое к нам, интеллигентам, отношение, умение отделить идеи от их носителей, дабы идеи сделались их неотъемлемым достоянием».

И нет, пожалуй, в этих строчках чрезмерной драматизации событий. Просто нам очень трудно представить те времена, а потому и разделить до конца чувства, о которых пишет автор. Необузданный восторг трудовой массы не только окрылял революционеров, бывало – и огорчал. Но как можно упрекать за то, что в жизни, которая выпала на долю российских пролетариев, не могло сложиться иных, более правильных представлений о роли личности. Приходилось считаться с этим – всего лишь одним из многих других – проявлением неразвитого сознания трудящихся. Но революция, в конце концов, и совершалась во имя того, чтобы принести раскрепощение этому сознанию. «У нас нет другой опоры, – писал Ленин, – кроме миллионов пролетариев, которые несознательны, сплошь и рядом темны, неразвиты, неграмотны, но которые, как пролетарии, идут за своей партией».

Многое в те годы происходило помимо воли и желаний Владимира Ильича. Бесконечным потоком шли письма, авторы которых выражали свои восторженные чувства по отношению к Владимиру Ильичу, а порой и весьма наивные представления о нем.

Вспомните, например, историю с крестьянином Ивановым. Побывав на приеме у Председателя Совнаркома, он нашел, что его кабинет недостаточно отапливается. В результате Милоновский волисполком Судогодского уезда Владимирской губернии постановил: «Послать т. Ленину вагон дров на средства исполкома, а в случае надобности поставить железную печь руками своего кузнеца». Об этой истории мы узнаем из газеты «Правда», которая тогда же – 28 февраля 1919 года – рассказала о решении волисполкома.

Редактор «Рабочей Москвы» Б. М. Волин вспоминает, как сделал газетный художник рисунок для первой полосы праздничного номера: на фоне земного шара был изображен Ленин с простертой вперед рукой. И в редакции возникла идея: снабдить этот рисунок ленинским автографом. Владимир Ильич был занят, плохо себя чувствовал, но газетчики настояли на своем. И на следующий день отправленный в Кремль рисунок вновь вернулся в редакцию: внизу рукой Владимира Ильича красными чернилами была сделана надпись: «Да здравствует Интернационал! Ленин».

В 1922 году рабочие завода бывшего Михельсона обратились с просьбой в Московский Совет, чтобы их предприятию было присвоено имя Ленина. В письме они писали, «что на территории завода бывш. Михельсона, по преступному замыслу вожаков партии эсеров, пролита кровь первого вождя российского пролетариата тов. Ленина, и это событие, как синоним одной из жертв, принесенных партией РКП на пути своих достижений, навсегда связало завод бывш. Михельсона с именем любимого вождя».

В пятую годовщину Октября на заводе состоялось торжественное заседание, посвященное переименованию предприятия. Приглашен был и Ленин. «Это заседание будет еще торжественнее, если ты, Владимир Ильич, сам будешь присутствовать среди нас…» – писали рабочие. Ленин не приехал – прислал письмо: «Дорогие товарищи! Очень жалею, что маленькое нездоровье именно сегодня заставило меня сидеть дома».

Несколькими страницами ранее шла речь о вечере, посвященном пятидесятилетию Владимира Ильича, приехав на который он поблагодарил собравшихся за то, что был избавлен от выслушивания юбилейных речей. Но это не единственный случай, когда Ленин появлялся в зале после того, как произнесены были доклады в его честь. Поздней осенью 1918 года в кинотеатре «Арс» – там, где находится теперь драматический театр им. К. С. Станиславского, – Московский комитет и Пресненский райком партии организовали торжественное собрание, посвященное чествованию Владимира Ильича.

«Правда» об этом вечере писала: «Зал буквально ломился от многих тысяч рабочих и работниц, собравшихся сюда с целью чествования своего любимого вождя. На эстраде красовался большой портрет т. Ленина, окаймленный красной лентой и ярко освещенный огнями. Настроение у всех приподнятое, праздничное». Прочли доклады – «В. И. Ленин как вождь Российской коммунистической партии», «В. И. Ленин как борец за III Интернационал». И лишь после этого появился Владимир Ильич. Поднялся на трибуну и говорил так же, как выступал бы на любом собрании трудящихся. Утром Ленин прочел в «Правде» письмо одного из видных членов Учредительного собрания и партии правых эсеров, Питирима Сорокина: не желая разделять ответственность за политику своей партии, он заявлял о выходе из нее. В тот же день Ленин пишет статью «Ценные признания Питирима Сорокина». Работает над ней, очевидно, перед тем, как приехать на вечер в «Арс». А приехав на вечер, поднявшись на трибуну, высказывает мысли по этому же поводу. Говорит, что «наступает время, когда обнажается вся правильность большевистской позиции и разоблачаются все промахи и ошибки ее непримиримых врагов».

Да, Ленин как бы отстранился от той темы, ради которой собрались участники вечера, так же как было это в день его пятидесятилетия. Но все-таки вечер состоялся независимо от желаний Владимира Ильича – торжественный вечер «с целью чествования своего любимого вождя». Ленин не смог противостоять ему или же не счел для себя это возможным…

Пишу – и все ощутимей чувство неловкости, все больше связан опасениями: не произнести бы лишнее слово, не написать бы неуместную фразу. И все потому, что веду речь о том, что не совпадает для кого-то с твердо сложившимися представлениями: Ленин всякий раз, именно всякий раз решительно выступал против любой попытки выделить его из числа других революционеров и всегда добивался своего. А если есть факты, которые так просто не втиснешь в утвердившийся ход мысли – они требуют дальнейших раздумий? Порой мы стараемся не акцентировать на них внимание, словно бы опасаемся набросить тень на прошлое. А значит, и подразумеваем тем самым: такое может произойти. На самом же деле мы сами возвели свои представления о скромности Владимира Ильича в абсолют, не оставив места для полутонов, не считаясь с условиями жизни, особенностями времени, уровнем сознания общества. Ленин между тем никогда бы не позволил себе отринуть настроение массы, не обращать внимания на чувства людей: об этих чувствах надо не только знать – с ними необходимо считаться.

Нас восхищает, когда глава государства, человек, пользующийся огромной любовью народа, всегда и гневно прерывает любые оды в свою честь. Но посмотрим на это же чуть иными глазами: руководитель, получивший признание народного вождя в стране, где еще недавно безраздельно господствовало самодержавие, – может ли этот руководитель всегда и при всяком упоминании своего имени возмущаться, протестовать, гневаться? Не обернется ли это все тем же повышенным и исключительным вниманием к своей личности, все тем же диктатом по отношению к тому, как следует упоминать о твоей фигуре, а как не дозволено? Можно требовать, скажем, чтобы всякое упоминание о тебе писалось непременно с большой буквы – и это, всем ясно, будет насилием над людьми и грамматикой. А если добиваться прямо противоположного, к тому же еще наказывая в случае ошибок, – всегда и все должны упоминать о тебе лишь с маленькой буквы? Разве это не одно и то же, разве людям и грамматике от этого будет легче?

Луначарский в своих воспоминаниях обращается к тому же эпизоду, что и Бонч-Бруевич: оправившись после ранения, Ленин просматривает газеты. Он просит товарищей поехать в редакции газет, чтобы «наложить тормоза на всю эту историю», и говорит при этом: «Мне самому было бы неудобно воспретить такого рода явление. В этом тоже было бы что-то смешное, претенциозное».

Владимир Ильич выбирает для себя иную линию поведения – пишет статью «О характере наших газет». 20 сентября 1918 года она уже увидела свет на страницах «Правды». В статье разрабатывается позитивная программа – о чем следует писать советской прессе. «Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни. Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе. Побольше проверки того, насколько коммунистично это новое». Осуществление этой программы, повседневное проведение ее в жизнь избавит печать от тех казусов, которые так возмущали Владимира Ильича.

Сегодня мы не спеша анализируем, спокойно судим о том, что когда-то требовало большого такта, реальности взгляда, да и просто – добросердечия. Как часто, например, прибегал Владимир Ильич к шутке, стараясь с ее помощью необидно для других передать то, что думал.

Приходит, например, на имя Ленина письмо от ткачей, а с ним и подарок – отрез сукна. В письме же говорится: «Дорогой наш Ильич! К пятой годовщине пролетарской революции мы, рабочие Стодольской суконной фабрики, решили назвать нашу фабрику твоим именем. По этому случаю мы посылаем тебе к празднику наше сердечное поздравление и скромный подарок нашей выработки…»

Владимир Ильич писал в ответ: «Дорогие товарищи! Сердечно благодарю вас за приветствие и подарок. По секрету скажу, что подарков посылать мне не следует. Прошу очень об этой секретной просьбе пошире рассказать всем рабочим».

И совсем другим тоном, в иных выражениях говорил Владимир Ильич с теми людьми, которые были призваны утверждать правильные взгляды на роль личности в истории, а между тем употребляли свои знания и способности на сохранение неверных представлений. В 1920 году Ленин резко осудил публикацию статьи Горького «Владимир Ильич Ленин» в журнале «Коммунистический Интернационал». Очерк Горького, проникнутый чувством искренней любви к Ленину, был в то же время написан с позиций культа личности, содержал идеалистические, по сути, оценки роли Ленина, русского народа, характера революции в России. И Ленин сам пишет проект постановления Политбюро ЦК РКП(б), предлагает признать крайне неуместным выступление Горького, «ибо в этих статьях не только нет ничего коммунистического, но много антикоммунистического».

А почему, собственно говоря, я так тщательно перебираю факты, стараясь лишний раз убедиться сам и доказать другим, что при жизни Ленина вокруг его имени не существовало обстановки исключительности? Наверное, потому, что привычна мысль: исключительность в упоминании имени ведет к исключительности положения в партии, государстве. Но для Ленина такой взаимосвязи не существовало. Для нас служат примером принятые им нормы в работе, в обсуждении решении, в общении с людьми.

Это – равная и неукоснительная обязательность для всех государственных и партийных установлений. «Удостоверяю, – писал Ленин в одном из документов, – что товарищи представители Даниловской мануфактуры были у меня по вопросу о выдаче им мануфактурного пайка. Ввиду того, что этот вопрос решен Президиумом ЦИК, который по Конституции выше Совета Народных Комиссаров, ни я, как Председатель СНК, ни Совет Народных Комиссаров изменить решение не вправе».

Это – постоянная и непременная коллегиальность, потому что голосовать без коллегиального обмена мнений, по замечанию Ленина, дико, пошло и вредно.

Это – доброжелательное, непредвзятое отношение к чужому, не всегда совпадающему с твоим, мнению. В ответ на заявление одного из партийцев, который попытался отождествить Центральный Комитет с Лениным, Владимир Ильич писал: «…Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что «Цека – это я». Это можно писать только в состоянии большого нервного раздражения и переутомления. Старый Цека (1919–1920) побил меня по одному из гигантски важных вопросов, что Вы знаете из дискуссии. По вопросам организационным и персональным несть числа случаям, когда я бывал в меньшинстве. Вы сами видели примеры тому много раз, когда были членом ЦК.

Зачем же так нервничать, что писать совершенно невозможную, совершенно невозможную фразу, будто Цека – это я».

Факты, упомянутые в письме, как и весь его тон, свидетельствуют о той терпимости, с которой умел Ленин отнестись к противоположной ему точке зрения.

И в одной из последних диктовок Ленин говорил о людях, которые так необходимы партии, государству – всему нашему обществу: «…элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести…»

Владимир Ильич высоко ставил значение авторитетов в революции и совершенно определенно формулировал по этому поводу свою мысль. На похоронах Председателя ВЦИК Я. М. Свердлова, отдав должное его исключительным революционным заслугам, Ленин скажет, что в той кипучей борьбе, какой является революция, «громадное значение имеет крупный, завоеванный в ходе борьбы, бесспорно непререкаемый моральный авторитет, авторитет, почерпающий свою силу, конечно, не в отвлеченной морали, а в морали революционного борца, в морали рядов и шеренг революционных масс».

Так говорил Ленин о Якове Михайловиче, соединяя с его именем свои представления о вожде пролетарской революции. И дальше: «История давно уже показывала, что великие революции в ходе своей борьбы выдвигают великих людей и развертывают такие таланты, которые раньше казались невозможными». А следом возникает вопрос: понимая значение авторитетов в той кипучей борьбе, которой является революция, отдавал ли Владимир Ильич должное своей фигуре, понимал ли величие своего авторитета? Понимал. Не мог не понимать.

Ленин говорит об авторитете, бесспорно непререкаемом моральном авторитете – такое не завоюешь на словах, не получишь благодаря служебному положению и не заслужишь по расчету. Такой авторитет постоянно проверяется на практике и достается лишь тем, чьи убеждения неотделимы от идеалов революционного движения.

Рассказ в документах

ЮБИЛЕЙ

ДЕНЬ

«Известия ВЦИК», 23 апреля 1920 года^[13]

50 ЛЕТ ТОМУ НАЗАД, В 1870 ГОДУ. ЗА ГОД ДО ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ РОДИЛСЯ ВЕЛИКИЙ МСТИТЕЛЬ ЗА СВЯЩЕННУЮ КРОВЬ КОММУНАРОВ – ЛЕНИН.

В ЛИЦЕ ЛЕНИНА МЫ ЧЕСТВУЕМ ГЕРОИЧЕСКИЙ РАБОЧИЙ КЛАСС, ЕГО ОРГАНИЗОВАННОСТЬ. ЕГО ВСЕМИРНУЮ СОЛИДАРНОСТЬ.

Вместо приветствия

Редакция «Известий ВЦИК» в день 50-летия вождя русского и мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина вместо приветствий приводит две телеграммы, дающие надежду на быстрое улучшение нашей хозяйственной жизни.

Редакция уверена, что эти известия о нефти и паровозах больше всяких поздравлений обрадуют дорогого товарища – юбиляра.

Паровозы

ПЕТРОГРАД, 20 апреля. В Ревель прибыла первая партия приобретенных Советской властью в Соединенных Штатах паровозов в количестве 200, которые в ближайшее время будут отправлены в Петроград. Всего в Северной Америке закуплено 5 000 паровозов.

Нефть

САРАТОВ, 20 апреля. Вопрос о нефтяном топливе разрешается в благоприятную сторону. В Астрахань прибыло 500 000 пудов нефти, предназначенной к отправлению вверх по Волге. Из Царицына телеграфируют о срочной подаче к Царицынским пристаням нефтеналивного флота для перевозки нефти, приходящей в Царицын с Грозненских промыслов специальными маршрутными поездами, по 250 000 пудов ежедневно.

Ленин получает письмо от Е. Д. Стасовой с поздравлением по случаю его пятидесятилетия…

Из воспоминаний Е. Д. Стасовой

Я болела и при всем желании не могла попасть ни лично к Владимиру Ильичу, ни на его чествование, организованное Московским комитетом. Желая доставить ему несколько веселых минут, я послала случайно сохранившуюся у меня карикатуру на юбилей Михайловского, нарисованную известным художником Карриком. Послала я ему эту карикатуру главным образом потому, что марксисты, пришедшие поздравлять Михайловского, были изображены маленькими детьми в коротеньких платьицах и костюмчиках и названы «марксятами». Вот я и писала Владимиру Ильичу, что тогда наша партия была в детском возрасте и людей в ней было очень мало. А теперь наша партия стала правящей. И это дело ваших рук, вашего ума, таланта. (Дословно, конечно, не помню, но смысл был таков.)

Ленин читает телеграмму председателя Совнархоза Украины В. Я. Чубаря: «Вышлите 500 миллионов рублей для выдачи зарплаты рабочим угольной, металлургической промышленности» – и подписывает телеграмму всем губпродкомам о снабжении рабочих и служащих почты, телеграфа, радио, телефона; подписывает телеграмму в Пермь – примите необходимые меры к усиленной погрузке и вывозу соли с верховьев Камы, телеграфирует предгубисполкомам в Тамбов, Саратов, Самару, Уфу, Челябинск, Казань, Вятку, Сарапул, Пензу, Покровск, Баронск, Оренбург, Омск, Екатеринбург, Воронеж – усилить подвоз продовольствия; подписывает протокол Малого Совнаркома, проект постановления СТО о войсках внутренней охраны Республики и постановление СТО, разрешающее местным властям включать в артели торфяников Рязанской, Калужской, Владимирской, Тульской губерний уклонившихся от призыва в Красную Армию местных жителей, и просматривает книгу «Ко дню пятидесятилетия со дня рождения Владимира Ильича Ульянова (Ленина) 23 апреля 1870–1920 гг.».