Текст книги "Штрафбат"

Автор книги: Эдуард Володарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– А с тобой говорить – весь в дерьме измажешься, потом отмываться устанешь, – парировал отец Михаил.

Твердохлебов тихо рассмеялся, покачал головой…

Только под утро грузовики с ранеными прибыли в госпиталь армии. Перед трехэтажным, длинным бревенчатым зданием ревели моторы, перекрикивались медсестры и санитары, стонали и ругались раненые.

– Кто может ходить – все в баню! – кричали медсестры. – Все в баню!

Савелий сновал между ранеными и санитарами, спрашивал то и дело:

– Свету не видели? Медсестра, Светланой зовут…

– Отвязни, парень, нашел время…

– Здесь где-то была, – сказал наконец один санитар.

И вдруг он ее увидел. Она вела раненого. Тот обнял ее за шею, навалившись всем своим тощим телом, она обхватила его за талию. Замотанная окровавленным бинтом одна нога солдата была подогнута, на другой, тоже забинтованной, он кое-как ковылял.

– Света! – Савелий кинулся к ним.

Она подняла на него измученное, осунувшееся лицо, радостная улыбка на мгновение появилась на губах:

– Ой, Савва? Опять ранили?

– Нет! Я к тебе! На минутку! Мне утром обратно в батальоне надо быть!

– Сейчас, Савва, подожди… – Она двинулась вместе с раненым, который тихо стонал, прикусив губу.

– Давай помогу… – Савелий с другой стороны подхватил солдата, и они потащили его в госпиталь.

Потом он помогал сгружать на носилки тяжелых. Света была все время рядом. Вдвоем несли носилки, шли по гулким коридорам госпиталя – раненые вповалку лежали на полу, в палатах.

Только разгрузили, как послышался рев грузовиков, и вдалеке показались полуторки.

– Еще везут… – вздохнула Света. – Господи, сколько же их… Носить больше не могу – руки отрываются…

– Ты отдохни, – сказал Савелий. – Я потаскаю за тебя.

– Нельзя. Старшая заругает.

И снова они вдвоем помогали раненым сгружаться с машин. Потом укладывали тяжелых на носилки…

Уже стояло позднее утро, когда разгрузили последнюю машину. Едва передвигая ноги, Света прошла за баню, обессиленно села на снарядный ящик, уронив руки, и несколько минут сидела неподвижно, глядя замученными глазами в пространство. Савелий присел рядом, молчал.

– Ноги гудят… – сказала Света. – Руки гудят…

– Да я тоже прилично наломался, – слабо улыбнулся Савелий, спросил: – Сколько сейчас времени?

– Не знаю…

– Я тебя вспоминал, Светка… ей-богу, не веришь?

– И я вспоминала… – как-то равнодушно ответила она.

– Правда? – воспрянул Савелий.

– Правда…

Он потянулся к ней, обнял за плечо, потом за шею, осторожно поцеловал в губы.

– Спать хочу… – сказала Света. – Третьи сутки на ногах…

Хлопнула дверь черного хода, и на задний двор бани вышел рослый санитар с деревянным протезом вместо ноги. Припадая на протез, он нес большую деревянную бадью. Доковылял до большой обгорелой кучи тряпья и вывалил из бадьи связки окровавленных бинтов, ваты, обрывков одежды. Бросив бадью на землю, санитар закурил самокрутку, стоял, жадно глотая дым и глядя на взошедшее яркое, умытое солнце.

– Отец, времени сейчас сколько, не знаешь? – громко спросил Савелий.

– Пол-одиннадцатого… – обернувшись, ответил санитар.

– Ой, мне пора… – вздрогнул Савелий.

– Может, на денек останешься? – Света посмотрела на него и вдруг сама прижалась к нему, вздохнула: – Ты меня прости… я как неживая…

– Не могу, Светочка… меня… меня и так расстрелять могут… – забормотал Савелий, а руки его гладили, обнимали девушку, и губы искали ее губы. – Света… Светочка… так хотел тебя увидеть…

Они обнимались и целовались на заднем дворе бани, не обращая внимания на санитаров, которые то и дело выносили баки с грязным окровавленным бельем, курили, громко переговаривались. Где-то рядом взревывали грузовики, что-то кричали друг другу люди, кого-то звали, кого-то ругали.

– Пойдем куда-нибудь… – шептал Савелий, – ну, пойдем… куда-нибудь…

– Савушка, родненький, некуда пойти… везде люди…

– А пошли в лес? – Савелий оглянулся на темнеющий вдали лес.

– Я так устала, Савушка, я не дойду… Ты же говорил, тебе ехать пора…

– Да, пора… небось уже дезертиром объявили…

– Тогда иди… бог даст, еще хоть разок увидимся…

– Да, пойду… а то грузовики уедут…

Но он не уходил, и они продолжали целоваться…

– Ну ты, уродина! – раздался злющий голос почти рядом с ними. – Сам же говорил, тебе на передок к утру вернуться надо!

В нескольких шагах от них стоял шофер Толик.

– Нашел-таки, герой-разведчик, – скривился Савелий.

– Да на хрен ты мне сдался, искать я его буду! – обиделся вконец Толик. – Тебя, дурака, жалко! Загремишь под трибунал, чего тебе будет, не догадываешься?

– Иди, Савва, иди… – Света печально смотрела на него, улыбалась распухшими от поцелуев губами. – Теперь обязательно еще увидимся.

– Почему обязательно?

– Бог Троицу любит…

И они обнялись последний раз, застыли в долгом поцелуе. Толик деликатно отвернулся, покуривал самокрутку.

Утром в командирском блиндаже собрались комбат Головачев, Твердохлебов, Глымов с Балясиным и Чудилин с Лехой Старой.

– Про этот склад надо немедленно доложить, – как бы подводя итог состоявшемуся разговору, сказал Головачев.

– Кому? Зачем? – вскинулся Глымов.

– Начальнику особого отдела дивизии майору Харченко.

– Тю на тебя, начальник! Мы тебе по-человечески рассказали… чтоб помириться, чтоб ты зла на нас не держал за отлучку, а ты…

– Я обязан это сделать, – перебил Головачев. – Я не хочу, чтоб он на меня дело шить начал, как вон… на Василь Степаныча…

– Захочет – все равно сошьет, – усмехнулся Чудилин.

– Это наш провиант! – встрял Леха Стира. – Я его нашел! Весь батальон подкормиться может! А красноперые все себе заграбастают!

– Да еще Харченко по допросам затаскает, – добавил Балясин.

– Да зачем ему докладывать, не пойму? – спросил Чудилин. – Ты, комбат, на свою задницу приключений ищешь?

– Я обязан это сделать, – холодно отчеканил Головачев.

– Да зачем?! – повысил голос Чудилин. – Завтра приказ будет, и погонят нас, куда Макар телят не гонял, – кто про этот склад узнает? Зато батальон хоть чуток сытый походит!

– А если узнает? Любой из батальона брякнет и – такая каша заварится… – Головачев махнул рукой, отвернулся, стал поправлять фитилек в снарядной гильзе.

– Боишься, бывший подполковник? – спросил Глымов.

– Не называй меня бывшим подполковником! – рявкнул Головачев.

– Боишься… – усмехнувшись, констатировал Глымов.

– Ты у нас один такой бесстрашный! А возьмут за жопу…

– Брали, комбат, меня и за жопу, и за всякие другие места… Кто тебе сказал, что я храбрый? Ты че, комбат, в натуре, сдурел? Я не храбрый, я – хитрый. – Глымов с улыбкой смотрел на Головачева. – Мы все здесь хитрые… потому и живы до сих пор.

– Ну, и что вы предлагаете? – прикурив от фитиля скрученную цигарку, спросил Головачев.

– Мы еще пару раз на этот склад наведаемся, отоваримся под завязку, а уж тогда… пиши рапорт красноперым. Так, мол, и так, разведка обнаружила…

Головачев молчал, курил. Леха Стара вдруг сунул руку за пазуху и достал литровую бутылку рома, со стуком поставил на стол.

– Такое дело, комбат, обмыть надо.

– А ну, убери немедленно! – нахмурился Головачев.

– И мое возвращение с того света тоже обмыть требуется, – проговорил Твердохлебов, вытаскивая из кармана шинели алюминиевую кружку. – Давайте посуду, ребятки.

Зазвякали кружки. Головачев взял бутылку, рассмотрел яркую этикетку, покачал головой.

– И много там этого добра?

– Да хоть залейся! – весело ответил Леха Стира, беря бутылку из руки комбата и разливая ром. – Запасемся до конца войны, комбат!

В блиндаж заглянул ротный Шилкин.

– Ого, выпиваете? По какому случаю?

– Василь Степаныч объявился – вот празднуем, – ответил комбат Головачев. – Подходи! Давай посуду.

Шилкин охотно подвинул ящик к столу, сел, протянул кружку. И брякнул:

– Я чего пришел-то… Цукерман пропал.

– Как пропал? – глянул на него Головачев.

– Нету нигде… Мне сказали, я весь батальон обошел, все окопы и блиндажи облазил – испарился Цукерман.

– Вот сукоедина, – выругался Головачев. – Мне еще дезертирства не хватало!

– Да брось ты, комбат, куда штрафнику бежать-то? До первого особиста? – махнул рукой Чудилин. – Небось дрыхнет где-нибудь без чувств от удовольствия.

– Ладно, Василь Степаныч, все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Глымов. – С возвращением тебя!

И все стали чокаться алюминиевыми кружками. Леха Стира выпил первым, погладил себя по животу, расплылся в улыбке и вдруг запел:

Давай пожмем друг другу руки

И в дальний путь на долгие года-а-а…

Снова они шли ходами сообщения, ведущими на нейтральную полосу. Теперь уже четверо – Глымов, Чудилин, Леха Стира и Балясин. Шли гуськом, молча. Медленно наплывал вечер, воздух наливался сумерками, темнело, и словно опускалось ниже осеннее небо. И стояла непривычная тишина. Лишь изредка вдалеке громыхало артиллерийское орудие или слышался гул самолетов.

– Тихо-то как… – бормотал Балясин. – Как в детстве.

– Почему в детстве? – обернулся удивленный Чудилин.

– Не знаю… в детстве всегда особенно тишину чувствуешь… Раз, помню, маленький совсем ночью проснулся – по нужде захотелось. Вышел из хаты – звезд тьма, такие яркие и совсем близко, руку протяни и дотронешься. Всю деревню видно – так светло от звезд. И звенит все вокруг. Я писаю и думаю, что ж так звенит-то? А после понял – это тишина звенит. Понимаешь, мирская тишь звенит… вроде как радуется…

– Чему радуется-то? – требовал конкретики Чудилин.

– Ну, что покой и благодать вокруг… жизнь вселенская…

– Понятно. Поссал и дальше спать пошел? – ехидно спросил Чудилин.

– А чего еще то?

– Тишину послушал бы, – хихикнул Чудилин, – благодать вселенскую.

– Так холодно стало. В августе ночи-то холоднющие… – пояснил Балясин.

– Во-во, яйца отморозить можно, – хмыкнул Чудилин.

– Эх, Чудилин, до чего ты грубый человек, – вздохнул Балясин. – Ну никакой душевности в тебе нету.

– Зато в тебе много – ссышь и заодно благодать вселенскую испытываешь, – парировал Чудилин.

Теперь все негромко рассмеялись.

– Язык без костей – мели Емеля, твоя неделя, – сказал Глымов.

Заморосил мелкий дождик, белесой завесой повис над землей, но охотники за провиантом добрались до склада, заскользили по намокшей глине вниз, к железной двери. Глымов нажал плечом на дверь, нащупал рукой рубильник, зажег свет.

Один за другим бойцы заныривали в подвал, оглядывались. Все на месте. Будто и не уходили. Только обалдевший Балясин крутил по сторонам головой – не верил глазам.

– По-быстрому, по-быстрому, – скомандовал Глымов, и все принялись таскать коробки, банки и бутылки.

Глымов поставил автомат у стены и пошел в глубину подвала, где были ящики с ромом и консервные банки с фасолью и сосисками. Расправив сидор, Глымов кидал в него банку за банкой, и вдруг его словно током ударило – краем глаза он увидел фигуру в серой шинели и серой пилотке.

Глымов замер, боясь шевельнуться, потом медленно повернул голову – шагах в десяти стоял немец с автоматом на шее и держал в руках картонную коробку с пачками сигарет. За его спиной солдат складывал в мешок банки с сосисками. В глубине показался еще один немец и остановился, глядя на Ошмова.

Бесконечно долго смотрели они друг на друга. Немец с автоматом и безоружный Глымов. За спиной, в глубине подвала Глымов слышал приглушенные голоса своих ребят. Немец молчал, все так же держал коробку с сигаретами.

И Глымов молчал, держа в каждой руке по банке с сосисками.

Вдруг немец улыбнулся, нагнулся и поставил коробку на пол. Снял через голову ремень и положил автомат на пол рядом с коробкой, поднял с пола бутылку рома. И опять улыбнулся, жестом позвал Глымова к себе.

И тогда Глымов тоже улыбнулся, приложил руку с банкой к сердцу и медленно подошел к немцу.

Одним ударом ладони немец выбил пробку из бутылки, приложил горлышко к губам и сделал несколько хороших глотков. Выдохнул, зажмурился, помотал головой и протянул бутылку Глымову. Тот переложил банки в одну руку, взял бутылку и тоже сделал несколько глотков. Выдохнул шумно, рукавом утер губы. Немец присел на ящик, достал из кармана шинели пачку сигарет, протянул Глымову. Тот подвинул к себе другой ящик, тоже сел и степенно взял из пачки сигарету. Немец щелкнул зажигалкой. Они молча задымили сигаретами. Рядом с Глымовым, всего в нескольких шагах двое немцев набивали мешки продуктами, не обращая на него внимания. А этот немец курил, задумчиво глядя перед собой, потом взглянул на Глымова, опять улыбнулся, сказал:

– Гут… карашо…

– Гут… – согласился с ним Глымов. – Хорошо…

– Петрович! – послышался вдалеке голос Лехи Стиры. – Ты куда пропал?

– Погоди! – отозвался Глымов.

Они докурили сигареты, Глымов затоптал окурок и поднялся, закинул за спину мешок. Немец тоже встал, вновь с улыбкой посмотрел на Глымова. Тот улыбнулся в ответ, повернулся и нарочито неторопливо пошел, каждую секунду ожидая выстрела в спину. Но выстрела не было.

Через несколько шагов Глымов остановился и медленно обернулся – немец стоял на месте, подняв приветственно руку и широко улыбаясь. Его автомат лежал на полу, рядом стояла недопитая бутылка рома.

Глымов вышел через узкий проход между штабелями к своим. Мешки уже были туго набиты провиантом. Леха Стира, Балясин и Чудилин обвязывали мешки веревками, делали лямки, чтобы можно было просунуть руки.

– Там фрицы, – приглушенным голосом сообщил Глымов.

Все замерли, затем схватили автоматы.

– Мир-дружба, – хмыкнул Глымов, вытирая вспотевший лоб. – Выпили с одним, покурили и разошлись, как в море корабли.

– Как выпили? Как разошлись? – не поверил Балясин.

– Очень просто. Выпили, покурили. Он говорит: «Карашо», и я ему: «Хорошо». Он мне улыбнулся и ручкой помахал.

– Они небось тоже за провиантом пришли, – сказал Леха Стира.

– А что они, не люди, жрать не хотят? – усмехнулся Чудилин. – При оружии были?

– С автоматом. А у меня – пистолет в кобуре, пока достанешь – он из тебя решето сделает, – говорил Глымов.

– Как же он стрелять не стал? – все еще не верил Балясин.

– Не стал. Автомат на землю положил и улыбался все время. А че у него там на уме – черт разберет, – ответил Глымов. – Ну-ка, Леха, налей, а то знобит меня чего-то…

– Они там или ушли? – спросил Стира, откупоривая бутылку рома.

– Не знаю. Небось ушли… – Глымов вырвал бутылку из рук Лехи, стал пить прямо из горлышка. Оторвался, выдохнул и улыбнулся слабо. – Вся спина от страха мокрая, верите, нет?

Три полуторки колыхались на ухабистой дороге. В первой ехали сержант Толик и Савелий Цукерман.

Хором пели:

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц.

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ!

Они перестали петь и разом захохотали. Потом сержант Толик пропел:

И с нами Ворошилов – первый красный офицер!

Сумеем кровь пролить за СССР!!

– Ну, ты хоть чпокнул ее или не чпокнул? – перестав петь, спросил Толик.

– Когда, Толик? Всю ночь раненых разгружали…

– Для этого и ехал? Ну ты – мудик! – Толик захохотал. – Мудила-а-а!

– Ладно, ты у нас умник! – обиделся Савелий. – Сам много баб чпокнул? Небось одну, и ту во сне!

– У меня в штабе армии знаешь, какая красотуля ходит? Лейтенант! Шифровальщица! Влюблена в меня, как кошка!

– Не верю, – ответил Савелий и засмеялся.

– Ну, поехали, я тебе ее покажу! – почти кричал Толик. – Мариной зовут! Брюнетка! Груди, знаешь какие! Мячи футбольные!

– Не верю! – крутил головой Савелий и хохотал издевательски.

Гул самолетов возник неожиданно. Они вынырнули из-за кромки леса и пошли навстречу полуторкам, снижая высоту – звено «мессеров».

– Немцы! – крикнул Толик и, вцепившись в баранку, нажал на газ.

Деваться грузовикам было некуда. Дорога тянулась через поле, кругом – открытое пространство. Пулеметы застучали, пули взорвали фонтанчики земли перед полуторками и рядом с ними. «Мессеры» прошли над машинами на бреющем полете и ушли далеко назад.

– Разворачиваются, суки! – оглянувшись, крикнул Савелий. – Что делать, Толик?!

– А я знаю?!

«Мессеры» действительно сделали широкий разворот и летели теперь навстречу грузовикам. Вновь застучали пулеметы. Брызнули осколки лобового стекла, пуля попала Толику прямо в лоб, и он ткнулся лицом в баранку. Машина вильнула в сторону и запрыгала по кочковатому полю. Савелия пуля ударила в грудь, он закричал, заваливаясь на мертвого сержанта. Полуторка проехала, подпрыгивая на кочках, метров двести и остановилась.

А рядом со второй полуторкой почти разом рванули две бомбы. Грузовик опрокинуло взрывной волной набок. Сперва загорелся деревянный кузов, потом запылала кабина. С визжанием выл двигатель, и бешено вращались колеса. Водитель выбрался из горящей кабины, побежал по полю, упал, закрыв голову руками.

Еще одна бомба взорвалась перед носом третьей полуторки. Шофер резко свернул с дороги, машина помчалась по полю, остановилась, и водитель, выпрыгнув из кабины, отбежал подальше и растянулся среди сухих кочек.

Тройка «мессеров» взмыла вверх и ушла в голубые небеса, и через несколько минут уже не слышно было даже гула моторов.

Тогда водитель, молодой сержант, и усатый старшина лет сорока, вытащили из кабины мертвого Толика и Савелия Цукермана. Савелий тихо стонал. На груди расплылось темное кровавое пятно.

– Этот живой, – сказал усатый старшина. – Откуда он взялся-то?

– Гляди, у него и ноги перебиты… вон кровища видна. Не дотянет, наверное. Ладно, потащили, – сказал сержант. Они подняли стонущего Савелия за руки и за ноги, понесли к стоящей в поле машине.

Майор Харченко с интересом разглядывал цветную этикетку на бутылке рома, потом достал из ящика стола стакан, налил, понюхал.

– И много там этого добра? – спросил Харченко Олега Булыгу, сидевшего напротив.

– Я там не был. Видел только, как они мешки притащили, яму выкопали… А вчера к вечеру они уже вчетвером туда ходили. Четыре здоровенных мешка приволокли. Солдатам тушенку выдавали, банки с сосисками, с фасолью… Галеты еще… ну, печенье такое… вкусное…

– С сосисками? С фасолью? Галеты? – Харченко еще раз понюхал, выпил махом и задохнулся. – Крепкий какой, сволочь…

Нашарил в ящике сухарь, захрустел. Потом закурил папиросу, откинулся на спинку стула, проговорил:

– Хорош напиток… забирает… От сучьи выродки! Нашли и – молчок!

– Говорят, они там немцев встретили, – сказал Булыга.

– Как это встретили? – вскинулся Харченко. – И что?

– Не знаю. Леха Стира рассказывал. Говорит, ротный Глымов выпил с ними, и разошлись. Врет, наверное…

– Так, так, так… – забормотал Харченко. – Немцев встретили? Так они, наверное, тоже за продуктами туда наведывались… Выпили, значит? Задружились… так, так, так… Ротный командир Красной Армии с заклятым врагом выпивает, с оккупантом… так, так, так… Вот ты, милок, и сел на крючок… Э-эх, хорош ром, мать его! – Харченко налил еще. – На-ка, выпей, Булыга. Небось уже попробовал?

– Попробовал.

– Все равно выпей – заслужил. Ценная информация. – Харченко подвинул стакан к краю стола. – А потом сядешь и все подробно напишешь. С немцами выпивали! С фашистами! Ишь ты, какие шустрые, ну-ну…

Булыга взял стакан, тоже понюхал ром и выпил.

– А документы на тебя завтра же направлю в особый отдел армии. Вернут тебе погоны и звание, и пойдешь дальше воевать, как нормальный советский человек. Уразумел?

– Уразумел… Можно папироску?

– Закуривай.

Медсестра Галя влетела в ординаторскую, где Света отбирала в коробку шприцы и скальпели.

– Светка, твоего хахаля привезли!

– Какого хахаля? – вздрогнула Света, сразу поняв, о ком идет речь.

– Ну, этого… Савелия! Весь в кровище! Ноги, грудь!

Света выронила коробку, инструменты со звоном разлетелись по полу, и бросилась в операционную.

В операционной высокий, сутулый хирург с мощными волосатыми руками извлекал пули из располосованной груди Савелия. Со звонким стуком упала в никелированную чашку одна… вторая… третья…

– Хорошо его нашпиговали… – сказал хирург. – Сердце цело – будет жить солдат.

Света и Галя заняли свои места возле операционного стола. Галя промокала марлей мокрый лоб хирурга, Света подавала ему инструменты.

– Ладно, будем зашивать героя… Галя, бинты приготовь.

Галя торопливо вышла из операционной.

– Чего глаза мокрые? – бросил на Свету короткий взгляд хирург. – Жених, что ли?

– Только утром расстались… – всхлипнула Света.

– А вечером снова встретились. Радуйся, что жить будет.

– Я радуюсь… – Света шмыгнула носом под марлевой повязкой, из глаз потекли крупные слезы…

Майор Харченко закончил свой доклад и выжидательно посмотрел на генерала Лыкова.

– Склад, говоришь? – с интересом переспросил генерал, глядя на карту, расстеленную на столе. – Где ж он находится?

Начальник штаба Телятников привстал со стула и тоже наклонился над картой.

– Прибуду в батальон – все выясню, товарищ генерал. В особом отделе фронта я слышал разговоры, что где-то в этих местах находится, по данным разведки, стратегический склад продуктов для наступающих войск группы «Центр». Но где он находится, никто толком не знал.

– Интересно, интересно… – Лыков курил и смотрел на карту. – А он, значит, на нейтральной полосе?

– Его можно спокойно захватить, товарищ генерал. Штрафники туда два раза сходили, отоварились и спокойно вернулись, значит, он не охраняется. Вполне вероятно, что немецкое командование на этом участке фронта и не знает о существовании этого склада. Ведь его оборудовали, когда они наступали, значит, где-то осенью сорок первого. А теперь осень сорок третьего, и они отступают, и начальство у них здесь другое – вполне могут не знать.

– Интересно рассуждаешь, майор… логично… – сказал Телятников. – С продовольствием у нас шибко хреново. Для дивизии – просто манна небесная.

– Если это стратегический склад, думаю, там продовольствия не на одну дивизию хватит.

– Как мыслишь, Илья Григорьевич? – спросил начштаба.

– А что, майор дело говорит. Захватить склад можно.

– Надо согласовать со штабом и командующим армии, – сказал Телятников.

– Можно и согласовать. Операция местного значения. Управимся своими силами, – ответил Лыков.

– Штрафники внезапно захватывают склад, удерживают в течение нескольких суток, и за это время вывозим все запасы продовольствия, – предложил Харченко.

– Думаешь? – Начштаба все же в чем-то сомневался.

– Штрафники справятся. Там комбат новый – Головачев, разжалованный подполковник. Из кожи полезет, чтобы отличиться, – уверенно ответил майор.

– Держи в курсе. – Генерал Лыков строго посмотрел на Харченко. – Твоя инициатива – ты и командуй операцией.

– Все будет в полном ажуре, товарищ генерал, – улыбнулся майор. – Будем ром пить и сосисками закусывать.

Из штаба комдива майор, не задерживаясь, отправился на позиции штрафников.

– Ты почему, блядь, сразу мне не доложил о складе?! – заорал он с порога на Головачева. – Под трибунал еще раз захотел?! Для тебя это будет последний раз, не понимаешь?!

Головачев вскочил из-за стола, молча стоял. Больше в блиндаже никого не было.

– Давай карту! – потребовал Харченко.

Головачев достал из планшетки сложенную вчетверо шестиверстку, расправил ее, разложил на столе.

– Где этот склад?

– Примерно вот здесь… – Карандаш комбата остановился между двумя линиями обороны.

– Большой склад?

– Я там не был. Ротный Глымов говорит – огромный подземный бункер. Эвакуировать немцы его не успели. А может, не захотели – рассчитывают вернуться.

– Это ротному Глымову сами немцы сообщили? Когда он с ними ром распивал? Ладно, с этим делом еще разберемся! Значит, так… – Харченко посмотрел на часы. – Через час собери всех, кто ходил на этот склад. Я с ними туда пойду. И два десятка моих ребят. Склад этот мы заберем себе! Выставим посты, пулеметные точки оборудуем. Сколько туда идти?

– Глымов говорил – примерно часа полтора.

– Давай, собирай этих гавриков, – приказал Харченко, – как начнет темнеть, выходим.

– Ясно, гражданин майор. Разрешите выполнять?

И через четверть часа Твердохлебов, Глымов, Балясин, Чудилин и Леха Стира уже стояли в блиндаже перед майором Харченко.

Чуть в стороне стоял комбат Головачев.

– Слушайте боевую задачу, граждане штрафники, – отчетливо выговаривал майор Харченко. – Немецкий продовольственный склад захватить. Мы с вами выходим как группа захвата. Здесь главное – внезапность. Если немцев там не будет – хорошо, до их появления можно будет организовать оборону. После этого подойдет рота бойцов и закрепится на складе и вокруг. Если немцы начнут атаковать – держаться до утра. Утром я договорюсь с генералом Лыковым, и к складу будут переброшены еще две роты. И будем держать оборону, пока не вывезем оттуда все до последней пачки сигарет. Задача ясна?

– Так точно, – после паузы ответил Твердохлебов.

Теперь уже целый отряд двигался по ходу сообщения – пятеро штрафников, майор Харченко и двадцать солдат-особистов. На спинах несли станины и стволы двух «максимов». Чтобы легче было идти, полы шинелей заткнули за пояс. Впереди шли Глымов, Твердохлебов и Харченко. Дорога уже была знакома – шли быстро.

Дошли до ямы. Влево уходил полузасыпанный окоп.

– Этот куда ведет? – спросил Харченко.

– К немцам, – ответил Глымов.

– Пять бойцов – ко мне! – скомандовал Харченко. – С пулеметом!

Пятеро особистов протиснулись к майору. Один держал на спине станину, другой – ствол «максима». Двое несли коробки с патронными лентами.

– Занять позицию вон там, – указал майор на ход сообщения. – Окопаться. Установить пулемет. Быть готовым к бою.

Балясин первым спустился в яму, прошел к железной двери, надавил плечом. Дверь подалась с протяжным скрипом.

– Н-да-а, капитально оборудовали, – оглядываясь по сторонам, проговорил Харченко. – А где второй вход?

– Там… – указал в противоположную сторону Глымов.

– Немцы оттуда приходят?

– Вроде оттуда…

– Где ты их встретил? – спрашивал Харченко.

– Там и встретил.

– Ну, пошли туда… – Харченко глянул на своих особистов, скомандовал: – Пятеро со мной пошли! Оружие к бою. Глымов, Твердохлебов, Балясин – со мной. Остальным всем быть готовыми!

– Гражданин майор, разрешите, я один пойду, – вдруг сказал Глымов.

Харченко резко обернулся:

– Почему один?

– Ну, если там знакомец мой, то… дождусь, пока они уйдут, и сразу вас кликну. Чего стрельбу без толку поднимать? Займем склад по-тихому…

– Знакомец, говоришь? Давно у тебя среди врагов знакомцы завелись?

– Да я так сказал, к слову. Мы ж с ним уже раз видались, значит, и сейчас он стрелять не будет… Ну, в самом деле, гражданин майор, зачем на пальбу нарываться?

– Он дело говорит, – сказал Твердохлебов. – Если они там – надо подождать, пока уйдут.

– Ждать времени нет! – Харченко был непреклонен. – Ладно, иди вперед, Глымов. Мы – за тобой.

– На расстоянии. Чтоб они увидеть вас не могли.

– На расстоянии, на расстоянии, – перебил Харченко. – Шагай давай.

Комбат Головачев не сводил глаз с циферблата часов. В окоп набились штрафники – около сотни бойцов. Ждали команды.