Текст книги "Штрафбат"

Автор книги: Эдуард Володарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Я это… к-карты ищу… – Он принялся обшаривать карманы мундиров, висевших на спинках стульев, и вдруг увидел офицерские планшетки, лежавшие на полу, поднял одну, посмотрел. – Да вот же карты, Антип Петрович!

– Бери! Все планшетки заберите! Самохин! Светличный! Первыми выходите!

Стира успел подхватить бутыль шнапса и две бутылки вина, рассовал по карманам бушлата, потом схватил пирожное и сунул в рот, схватил другое, тоже запихнул.

– Подавишься, крохобор, – прошипел Глымов.

– Не… оно во рту тает, – ответил Леха.

– Дай-ка попробовать, – потянулся к чашке Жора.

– Мародеры… – презрительно сплюнул Светличный.

– Заткнись, мразь политическая, пасть порву, – еле выговорил набитым ртом Леха, развязывая узел вещмешка, высыпая туда из чашки пирожные и последним выскакивая из блиндажа.

Согнувшись и пригибая к земле капитана и майора, разведчики рысцой побежали к окопам. Дождь все шел и шел, стоял завесой, и темень была, хоть глаза выколи.

Первыми в окопы свалились Самохин и Светличный, приняли на руки связанных пленных, потом выбрались на другую сторону. Снизу пленных подталкивали, чуть ли не поднимали на руках, а Самохин и Светличный тянули их вверх, и все матерились шепотом, поминая и черта, и Бога, и родную мать.

Бой – теперь он доносился слева – стал затихать. Все реже и реже стучали автоматы и рвались гранаты.

– Кажись, добивают наших, – сказал Жора Точилин.

– Заткнись, блядь, сердобольный какой выискался! – обжег его яростным взглядом Глымов. – Пошел вперед, пока я тебе в зад пулю не всадил!

Разведчики бросились через поле к зарослям. Под руки тащили упиравшихся майора и капитана.

Лучи прожекторов, шаривших по полю, вдруг выхватили из темноты бегущие фигуры, и тут же ударили трассирующими пулеметные очереди.

Разведчики с маху попадали на землю. Пули свистели над головами. Мычал и дергался майор, выпучивал глаза. Глымов сказал:

– Шутов, переведи этим паскудам. Если они мешать нам будут, кочевряжиться и вообще если нас немцы догонят, я их постреляю первыми.

Заикаясь и с трудом подбирая слова, Степа Шутов стал переводить. Майор напряженно слушал, потом замычал что-то, замотал головой. Глымов вынул кляп, и майор чуть ли не заорал, фразы сыпались у него изо рта, как горох из порванного мешка.

– Чего он травит? – спросил Глымов.

– Да не пойму я ни черта, – поморщился Степа Шутов. – Все говорит, не имеете права, не имеете права!

– Тут права качаловские, – усмехнулся Глымов. – Кто больше накачал, тот и прав.

Пулеметы пристрелялись, и пули цвенькали совсем рядом.

– Гляди, Антип Петрович, немцы! – Леха Стира показал в сторону окопов.

Там, вдали угадывались черные цепи немцев, бегущих по полю следом за разведчиками. Изредка они попадали в лучи прожекторов, на бегу били из автоматов веером, от живота.

– Перебьют нас, как куропаток, – сказал Глымов и скомандовал: – Давай за мной, братцы, перебежками. Фрицев прикрывайте. Убьют – с вас спрошу! К лесу поспеть надо, к лесу! Или нам всем каюк! Пошел!

И они поднялись и трусцой побежали к лесу, уворачиваясь от света прожекторов. Пулеметы заторопились: в пелене дождя трассирующие следы показывали, куда точнее бить. И вот пуля ударила в спину Жору Точилина. Он споткнулся на бегу, упал на колени, на локти, тут же вскочил и побежал снова и через несколько шагов снова упал.

Самохин обернулся, но кинуться на помощь товарищу не мог – держал под руку майора. К Жоре бросился Степа Шутов, попытался приподнять его за плечи, бормотал бессвязно:

– Давай, Жора… за меня берись… вместе побежим… давай, Жора…

– Пошел вперед, сучонок, вперед! – Выросла рядом фигура Глымова.

И Шутов побежал. А Глымов присел, посмотрел Жоре в глаза. Шумел дождь, грохотали автоматы, и лучи прожекторов, как очумелые, метались по полю.

– Добей меня, Антип Петрович… все равно хана…

– Прощевай, Жора. Ты никогда не был фраером…

Одинокий выстрел прозвучал особенно громко.

Они упорно бежали, хотя силы были на пределе. Глеб Самохин сбросил вещевой мешок, и бежать стало легче. За ним скинул вещмешок Родион Светличный. Только Леха Стира упрямо не желал расставаться со своим добром.

И тут, уже перед самым лесом, пули клюнули толстяка майора и Глеба Самохина.

– Немца убило! – крикнул с отчаянием Шутов.

– Какого?! – фомко спросил на бегу Глымов.

– Толстого! Майора! И Самохина убило!

– Не повезло, твою мать! Столько тащили!

Оглянулись в последний раз – майор лежал навзничь, капли дождя стучали в неподвижную спину Самохина.

Они ворвались в лес, но не остановились. Мокрые ветви кустарников больно хлестали по лицам и плечам, они все бежали – уже из последних сил.

Наконец под ногами зачавкала болотная жижа.

– Болото! – задыхаясь, крикнул Глымов. – Болото пошло! Поберегись – вытаскивать некому!

Грохот автоматов стал стихать. Лучи прожекторов упирались теперь в редколесье, расплывались молочным туманом. И немцы замедлили бег, понимая бессмысленность дальнейшего преследования…

Утро застало разведчиков на небольшом островке посреди болота. Дождь кончился, под солнцем сохли во мху мокрые телогрейки и бушлаты, штаны, сапоги и портянки. Меж кочками, поросшими папоротником и яркими незнакомыми цветами, живые окна воды, куда попасть было страшнее всего.

Глымов, Светличный и Шутов спали вповалку, накрывшись немецкой шинелью, Леха Стира играл с немецким капитаном в карты. Леха сидел в капитанском мундире, наброшенном на голые плечи, офицер – в линялой красноармейской гимнастерке, из коротких рукавов торчали длинные волосатые руки.

– Че там у тебя еще есть? Ага, котлы! Давай, ставь на кон! А я вот ножик ставлю. Видишь, какая наборная ручечка? Дорогой ножичек, не хуже твоих часиков.

Капитан пожал плечами, снял часы и положил их на расстеленный бушлат.

– Играем в очко, понял? Очко! Двадцать одно! Вот смотри: дама, семерка, туз – двадцать одно. – Леха взял из планшетки чистый лист бумаги и нацарапал тузов, дам, королей, семерки и восьмерки, а напротив цифру. Протянул капитану. Тот внимательно посмотрел, вдруг улыбнулся и ответил на ломаном русском:

– Понял…

– Ну, поехали, – Леха выдал немцу карту.

Через три хода немец бросил карты на бушлат. Там лежали семерка, туз и дама.

– Очко! – улыбнулся немецкий капитан.

– Ох ты, ехам бабай! – поскреб в затылке Леха. – Как же это я прокинулся? Ладно, давай, банкуй, фашистская морда, – И Леха Стира протянул капитану колоду.

Тот принялся тасовать. Его напряженный взгляд скользнул по обнаженному животу Стиры на пояс, из-за которого торчали рукоятки пистолетов. Но Стира мгновенно перехватил его взгляд и погрозил капитану пальцем:

– И не думай. Сразу – капут! Смотри, Гитлер, я ставлю…

– Найн, – сказал немец. – Я не есть Гитлер.

– А кто же ты? Я Леха. Кликуха моя – Стира. А ты – Гитлер.

– Найн, – немец покачал головой и нахмурился. – Я есть Генрих Бонхоф, гауптман абвер.

– Ну, по петухам будем, Генрих. – Леха протянул ему руку, и немец неуверенно пожал ее, а Леха громогласно добавил, опять ткнув себя пальцем в грудь: – Леха!

– Леха… – повторил Бонхоф.

– Значит, смотри, Генрих, я ставлю зажигалку. Ваши делали, отличная вещь! А ты давай часы клади. Так, поехали. Давай карту.

Генрих снял сверху колоды карту, протянул Лехе. Тот посмотрел:

– Давай еще. Две сразу. – Леха показал немцу два пальца.

Тот выдал две карты. Леха посмотрел, сморщился:

– Не очко его сгубило, а сгубило двадцать два. Попал. – Он бросил карты на бушлат, порылся в вещевом мешке, выудил губную гармошку и положил на бушлат рядом с часами и зажигалкой.

…А Степе Шутову снился сон, необыкновенный и пугающий. Он видел жену комдива Тамару Васильевну почти голой, в одной шелковой комбинации, едва прикрывавшей мощные белые бедра, и белые большие груди, как футбольные мячи, выпирали из-под этой полупрозрачной комбинации.

– Какой вы нерешительный мальчик, Степа… – Тамара Васильевна шевелила ярко-красными пухлыми губами, и голос ее звучал гулко, будто колокол, и она протягивала к нему белые полные руки. – Ну, иди же ко мне… не бойся, Степа, я тебя не съем… мы будем наслаждаться друг другом, Степа… мой юный хрупкий любовник… – И она вдруг взяла его своими могучими белыми ручищами, подняла высоко, как ребенка, повертела в воздухе и засмеялась. – Какой вы бравый гвардеец, Степа!

А потом положила маленького хрупкого Степу прямо между двух грудей, как между двух белых упругих холмов, и Степа все пытался обнять эти холмы, но рук не хватало, и он барахтался в объятиях великанши и слышал гулкий, страстный голос Тамары Васильевны:

– Мы будем наслаждаться друг другом, Степа… будем мучить друг друга, Степа…

Глымов заворочался под шинелью, высунул голову, с трудом разлепил глаза. Тут же проснулся и Шутов.

– Подъем, – сказал Глымов, вылезая из-под шинели.

Поднялся Степа Шутов, последним встал Родион Светличный.

– Баба голая снилась, – встряхнув головой, сообщил Шутов.

– В твоем возрасте, парень, такое часто бывает, – усмехнулся Светличный. – Небось жинка комдива привиделась?

– Такая большущая… прямо статуя… – вздохнул Шутов.

– Вот отмотаешь срок в штрафниках, вернешься в свою часть, а там тебя жинка комдива ждет не дождется, – улыбаясь, заговорил Светличный. – Что делать будешь? Прятаться от нее? Как-то не по-мужски.

– А че мне делать? Опять в штрафбат идти? Буду в другую часть проситься.

– Правильно, Степан, по-умному. Любовь любовью, но жизнь дороже. – И Светличный негромко рассмеялся.

– Ты ж мухлюешь, Генрих! Куда вальта червей девал? – ворвался в разговор голос Стиры. Ну, сучара, ты у меня дождешься по соплям!

Капитан с коротким смешком извлек из-за воротника карту, положил на бушлат.

– Не, Антип Петрович, ты видал, а? У них там в Германии шулера, выходит, похлеще наших! А еще капитан! Ну, падла, щас мы посмотрим, кто кого!

– Сбирайтесь, картежники хреновы! Сейчас пойдем, – негромко скомандовал Глымов. Потом достал из вещевого мешка офицерские планшетки с картами и записями, вынул одну карту, развернул, стал разглядывать многочисленные пометки. Полистал блокнот с записями. Позвал: – Эй, Шутов, ходи-ка сюда.

Степа подошел, присел рядом.

– Гляди, перевести сможешь? То что надо мы добыли или филькина грамота?

Шутов долго старательно рассматривал крючки, стрелки и кружочки с номерами, шевеля губами, по слогам читал надписи.

– Ну? – нетерпеливо спросил Глымов.

– То что надо, Антип Петрович… Тут вроде расположение частей южного крыла четвертой армии… вот семьдесят девятая танковая дивизия в резерве… вот четырнадцатая моторизованная дивизия… глубина обороны… Тут непонятно, что написано… а вот артиллерийские батареи по линии фронта…

– Ладно, понял. – Глымов отобрал у него карту, свернул. – Где вторая планшетка?

– Вот… – Шутов протянул Глымову.

Глымов поднялся, глянул на немца и Леху Стиру, усмехнулся:

– Во друзья стали – водой не разольешь.

– Давай, игруля, бери карточку, – бормотал Леха, сверкая глазами. – Что, очко играет? Ну, тогда я себе набирать буду… Оп-па… семерочка… оп-паньки… десяточка крестей… Что, фашист, думаешь, остановлюсь? Испугаюсь? Не-е, по роже твоей вижу – у тебя не больше семнадцати.

– О, я-а-а-а! – улыбался Генрих Бонхоф.

– Э, была не была, век воли не видать! – Леха снял третью карту, открыл и заорал: – Есть король, ехам бабай! Наша взяла, Антип Петрович, утерли нос Генриху-фашисту! – Леха сгребал выигрыш с бушлата и складывал его в вещевой мешок. Бонхоф сидел перед ними босой, в коротких красноармейских штанах и гимнастерке.

– Ладно, возьми, – Леха Стира бросил немцу разбитые армейские ботинки и две портянки. – Должен будешь.

Пузыри шли из самой глубины трясины, булькали, лопались на поверхности, и тогда слышался глухой звук, похожий на протяжный вздох огромного таинственного животного. Разведчики передвигались медленно, тыкая березовыми шестами во все стороны, выбирая кочки повыше. Под ногами с хрустом ломались густые пахучие заросли громадных папоротников, хвощей и каких-то диковинных растений с большими листьями, толстыми стеблями и махровыми ядовито-желтыми и сиреневыми цветами. И отовсюду веяло зловещей опасностью.

Впереди шел Шутов, за ним – Светличный, налегке скакал с кочки на кочку Генрих – все остальные были нагружены оружием и вещмешками – и замыкал шествие Антип Глымов.

Шутов скакнул на высокую кочку, она предательски прогнулась, и, оскользнувшись, Степа упал в жидкую трясину. Он провалился по грудь, забарахтался, пытаясь стащить с себя тяжелый мешок.

– Держи! – крикнул Светличный, протягивая Шутову березовую жердь. Тот тянул к жерди руку, но дотянуться не мог, и трясина медленно засасывала его.

– Держи! Держи! – Светличный шагнул ближе к Степе Шутову и сам провалился выше колен, а сам все старался достать шестом до Шутова и кричал:

– Держи! Держи!

От их судорожных движений болотная топь всколыхнулась, и немец, стоявший на кочке, не удержал равновесия, ухнул по грудь в трясину, отчаянно замолотил руками, выпучив от ужаса глаза.

– A-а, чтоб тебя! – выругался Глымов. – Леха, спасай фашиста!

Леха Стира бросил свой шест немцу – Генрих проворно ухватился за конец, с силой потянул к себе и едва не стащил в трясину Леху. Тот уперся сапогами в кочку, собрав все силы, держал шест, и немец начал потихоньку выкарабкиваться.

Тем временем Степа Шутов смог ухватиться за конец шеста, но вытащить его у Светличного сил не было.

– Я не удержу его! – с отчаянием закричал Светличный. – Потонет Степка!

Услышав крик Светличного, Леха инстинктивно метнулся к нему и они вдвоем потянули Шутова. А лишенный опоры Генрих тут же начал тонуть, завопил истошно:

– Капут! Капут!

– Фашиста тащи! Леха! Кому сказал?! – заорал Глымов. Он и сам стоял почти по пояс в трясине.

– Степка утонет! – обернулся к нему Леха Стира.

– Фашиста тащи, сволочь, убью! Задавлю! – уже не кричал, а рычал Глымов.

Леха кинулся обратно к немцу, поднял жердину, ткнул концом в грудь Генриха. Тот ухватился за шест, и Леха осторожно стал тащить его, перебирая руками шершавое березовое древко. Немец медленно выдирался из тягучих объятий трясины, наконец уцепился за стебли на большой, словно шапка, кочке и рывком подтянулся и выбрался на сухое место. Упал на колени, взахлеб дыша, и вода текла с него ручьями. Рядом стоял, навалившись на шест, Леха Стира, задыхаясь, не в силах шевельнуться.

А Светличный сделать уже ничего не мог. Степа Шутов с головой погрузился в трясину, через мгновение вынырнул, хватая ртом воздух и все еще держась за конец шеста… Глымов рванулся к нему, разбрызгивая жижу, но не смог пройти и четырех шагов – трясинная гладь тяжело заколыхалась вокруг него. Там, где только что был Шутов, стали всплывать и лопаться большие мутные пузыри. Светличный плюхнулся на кочку и выронил шест, глядя, как успокаивается трясина.

– Помоги… – прохрипел Глымов.

Леха Стира дернулся, но немец опередил его – растянулся на кочке и протянул Глымову руку, другой упираясь в зыбкую почву.

Глымов поймал руку немца, вцепился в нее и стал медленно вылезать на сухую и твердую землю. Подскочил Леха и тоже вцепился в руку Глымова. И топь нехотя отпустила свою жертву.

Глымов сел на землю, вылил из сапог воду, выжал портянки. Спросил после паузы:

– Леха, табак сухой есть?

Леха Стира молча протянул ему кисет с махрой и четвертушку бумаги. Глымов свернул «козью ножку», прикурил, глубоко затянулся и протянул цигарку Лехе. Тот закашлялся, вернул цигарку Глымову. Глымов выпустил дым из ноздрей, проговорил:

– Так оно и бывает – где не ждешь, там и теряешь…

Потом они лежали, обессилевшие, перемазанные подсохшей болотной жижей, и ярко светило солнце, и лесные пичуги вовсю орали в зарослях, и стояла дремучая тишина.

– Ладно, подъем, братушки, – докурив самокрутку, сказал Глымов. – Ночью отоспимся.

– Пожрать бы… – вздохнул Леха Стира.

– Ночью жрать будешь. Сутки нам всего остались – должны у своих быть.

– Еще дойти надо, – оглядывая зыбучие трясины, пробормотал Леха Стира. – Потонем тут все к едреной фене…

Через сутки, оборванные, грязные и небритые, они стояли в блиндаже генерала Лыкова. Немецкие офицерские планшетки с картами лежали на столе. Рядом вытянулся Генрих Бонхоф, в солдатских ботинках на босу ногу, в коротких красноармейских галифе и разодранной на груди гимнастерке с рукавами, едва доходившими до запястий.

– Парадный вид у вас, господин гауптман, ничего не скажешь, – усмехнулся Лыков, и офицеры, которых в блиндаже было много, дружно рассмеялись.

Переводчик, молоденький лейтенант Васильев, перевел слова генерала, и Генрих Бонхоф ответил по-немецки, вежливо улыбнувшись:

– Прошу прощения, господин генерал, за внешний вид. Дело в том, что все мои вещи, и мундир в том числе, ваши солдаты выиграли у меня в карты.

– В карты?! – изумился Лыков и медленно перевел взгляд на комбата Твердохлебова, потом на Глымова, Родиона Светличного и Леху Стиру. – Как это в карты?

– Пока через болото шли… – подал голос Глымов, – по ночам время коротали… А уж где немцу с нашим братом в карты тягаться, – Глымов усмехнулся. – Раздели бедолагу до трусов.

Генерал Лыков довольно рассмеялся, и следом за ним одобрительно засмеялись офицеры, помягчели жесткие взгляды, которыми они окидывали штрафников.

– Молодцы, ребята. – Лыков глянул на Твердохлебова. – Представить мне все документы штрафников, участвовавших в рейде. Живых и погибших. Будем направлять командующему армией.

– Ну, Генрих, ну, сучара немецкая, чуть-чуть под монастырь не подвел! – долго еще возмущался Леха Стира, когда они вышли из блиндажа. – Кореш называется! От смерти его спас, в рот тебе оглоблю!

– Ты мундир-то ему верни, – посоветовал Твердохлебов, – а то его сейчас по разным штабам возить будут, допрашивать, а он как босяк…

– А хрена вот! – Леха выставил перед собой согнутую в локте руку. – Воровской закон – что проиграл, об том не вспоминай! Мне бабы в деревне из его мундира такой куртоганчик сошьют – картинка будет! А я ему еще свои ботинки армейские отдал! Почти новые! Пожалел гада, чтоб ноги босиком не сбивал!

– Да там подметок уже не было, у твоих ботинок, – усмехнулся Глымов.

– Ну как нехорошо, Антип Петрович, западло говорить! Новые ботинки от сердца оторвал!

– А ты у него котлы новые отобрал, швейцарские, – сказал Светличный.

– А ты видел?

– Видел, конечно, – усмехнулся Светличный. – «Омега», шикарные часы!

– Вот бендеровец, а?! – хлопнул себя по бокам Леха Стира. – И че тебя из лагеря отпустили, не пойму! Тебе весь четвертной надо было сидеть от звонка до звонка, а его отпустили.

– Воевать отпустили! – поправил его Светличный. – И я не бендеровец.

– А кто же ты? – вытаращил не него нахальные глаза Леха Стира. – Верный ленинец-сталинец?!

– Я работал инструктором ЦК партии на заводе «Шарикоподшипник!» – начал заводиться Светличный.

– Кончайте базарить, – остановил их Твердохлебов. – Глядишь, скоро все будем одинаковые – бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии.

– Твоими устами да мед пить, – усмехнулся Глымов.

– Слышал, что Лыков сказал – готовь документы, – возразил Твердохлебов.

– Я еще пословицу старую слышал: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, – нахмурился Глымов.

– Ох, и натура у тебя, Антип, – осуждающе покачал головой Твердохлебов, – так и норовишь в каждый чугунок с кашей плюнуть.

– Если б не моя натура, Василий, меня давно бы червяки доедали, – парировал Глымов.

– Что бы там ни было, а выпить я просто обязан! – вслух размышлял Леха Стира. – Ребят помянуть надобно, и все такое прочее.

Генриха Бонхофа привели в божеский вид – одели в поношенный немецкий офицерский мундир, галифе и сапоги, и теперь в штабе армии он стоял перед большим столом под зеленым сукном, на котором были разложены добытые штрафниками немецкие карты. Указка командарма ползла по карте, останавливалась у кружков, стрелок и закорючек с номерами.

– Это что? – спрашивал командующий, и переводчик быстро переводил.

– Расположение девяносто первой Баварской дивизии. Прибыла в глубину нашей обороны две недели на зад.

– Какова глубина обороны вашей дивизии?

– Более пятидесяти километров.

– Когда стали поступать первые соединения? Откуда?

– Около месяца назад. В основном из Бельгии, Франции, Италии, – четко отвечал капитан. – Магдебургский пехотный полк, третья танковая дивизия из Франции, Кенигсбергский гаубичный полк, шесть минометных батарей… Баварский пехотный полк. Два танковых батальона дивизии СС «Мертвая голова».

– И все это располагается на таком малом участке фронта?

– Так точно, господин генерал.

– Откуда такая осведомленность?

– Наш батальон обеспечивал связь прибывших соединений со штабом дивизии и штабом фронта, господин генерал.

– Майор, который погиб, командовал этим батальоном связи?

– Так точно, господин генерал. Я был его заместителем.

– Значит, на этом участке готовится наступление, так надо понимать все эти дислокации?

– Ничего не могу сообщить конкретного по этому поводу, господин генерал. Но если судить по родам войск и их количестве, можно сделать подобный вывод – готовится наступление, – все так же четко и быстро отвечал Бонхоф.

– Уведите, – негромко приказал командующий армией и, когда капитан в сопровождении двоих конвоиров вышел из штаба, оглядел группу высших офицеров, позвал:

– Лыков? Ты где там спрятался?

Генерал Лыков протолкался к столу, вытянулся по стойке смирно.

– Молодец, Илья Григорьевич, твоя разведка поработала отлично. Благодарю… – Командующий снова взглянул на карты, оперся обеими руками о стол. – А теперь давайте устроим небольшую мозговую атаку… Когда 166 и где господин фельдмаршал Манштейн предполагает наступать?

Офицеры плотнее обступили стол.

А разведчики в это время сидели в особом отделе дивизии у майора Харченко.

– Вот я тебя и спрашиваю… – Харченко расхаживал по блиндажу, а Глымов, Леха Стира и Светличный сидели на табуретах у стола, на котором лежали бумаги и коптили две керосиновые лампы. В углу примостился Твердохлебов, курил самокрутку, слушал разговор. Больше в блиндаже никого не было.

– Да я не пойму, че вы спрашиваете-то, гражданин майор, – прижимал к груди руки Леха, и глаза его выражали искреннее недоумение.

– Я тебя спрашиваю, ты лично видел, что Самохин был убит?

– Да он передо мной бежал, как же не видел-то? Бежал передо мной и упал.

– Ты удостоверился, что он убит? – Харченко остановился перед Лехой Старой.

– Чего удостоверился? – не понял Леха Стира.

– Что он мертвый? А может, его ранило. И, значит, он в плен попал. Теоретически это можно предположить? – Майор Харченко раскачивался с носков на пятки, заложив руки за спину, и в упор смотрел на Леху Стиру. Тот совсем растерялся. За всю его уголовную жизнь самые ушлые следователи не додумывались до таких вопросов.

– Да мертвый он был, че я, мертвяка от раненого не отличу? – махнул рукой Леха Стира.

– Ты на вопрос отвечай, – ледяным тоном остановил его Харченко. – Теоретически можно предположить, что его ранило и он был жив? Я спрашиваю, теоретически можно предположить? Теоретически?

– Теоретически? – Леха Стира мучительно раздумывал, чувствуя какой-то подвох в вопросах особиста и не зная, как от этого подвоха ускользнуть.

– Ну да… – кивнул Харченко. – Чисто теоретически.

– Ну-у… теоретически, конечно, можно… Но только теоретически, гражданин майор!

– Значит, если можно теоретически предположить, что Самохин был только ранен… – майор Харченко вновь заходил по блиндажу, – значит, можно предположить, что Самохин попал в плен?

– Как это? – Леха Стира даже привстал с табурета, – Я ж вам толкую…

– Ты сядь, сядь, я сказал! – вновь повысил голос майор. – Тебя спрашивают – ты отвечай.

– Че отвечать-то?

– Если ты точно не можешь утверждать, что Самохин был убит, значит, можно предположить, что ранен. Так или нет?

– Ну, так…

– Значит, немцы могли захватить его в плен, так или нет?

– Не могли… – мрачно ответил Леха Стира и с надеждой посмотрел в угол блиндажа, где сидел Твердохлебов.

– Как же не могли, если он ранен был? Ты ж только что говорил, – теперь в голосе майора Харченко слышалось искреннее удивление и даже возмущение. – Что-то ты путать начинаешь, Стира? То одно плетешь, то другое… Если ранен был, значит, могли его немцы в плен взять?

– Не надо так, гражданин майор, издеваться, – вдруг глухо из угла проговорил Твердохлебов. – Скотство это…

– Ты-ы!! – майор рванулся к Твердохлебову, сжав кулаки. – А ну, вста-а-ань! С офицером Красной Армии разговариваешь, штрафная морда! И не с простым офицером, псина! С начальником особого отдела дивизии!

Твердохлебов медленно поднялся, опустив руки. В кулаке была зажата самокрутка, оттуда вился сизый дымок. Харченко смерил его взглядом, вернулся к столу и, схватив пачку исписанных листов, заорал, затряс листками:

– Ты мне чего тут понаписал, а? Расписал, раскрасил – аж слеза прошибает! Не иначе как всех к званию Героя Советского Союза представлять надо, да?! Кого, ты подумал?!

– А чего тут думать? Я – сам такой, – пожал плечами Твердохлебов.

– Во-во, потому так и расстарался! В разведку сходили – сразу герои! Всех в задницу расцеловать и в тыл на курорт отправить!

– Ты сам-то хоть раз в разведку ходил, гражданин майор? – вдруг спросил Твердохлебов.

Майор Харченко вздрогнул как от удара, выпрямился, медленно подошел к Твердохлебову, проговорил неожиданно спокойно:

– А мне не надо в разведку ходить. Меня партия и советское государство на другую работу поставили – всякую нечисть на чистую воду выводить. Предателей, которые сперва оружие бросили, в плен сдались, а потом прощения просить приползли! Прости, мать-родина, струхнул я, исправлюсь… Или вот другая сволочь! Контрреволюционная! Против партии воевали! Против товарища Сталина! Против своего народа! А в лагерях сидеть надоело – опять ползут: прости мать-родина, мы исправились! А про всю эту уголовную мразь я и говорить не хочу! Отребье! Им где бы ни воевать, лишь бы не воевать! Как вы быстро решили – вину свою уже искупили! Вре-е-ешь, бывший майор, слишком цена дешевая получается. Смертью – понял? Только смертью вы свои вины пред родиной искупить можете… И я еще больше тебе скажу…

Договорить майор не успел – Твердохлебов тяжело ударил его в скулу. Майор взмахнул руками, рухнул навзничь и еще проехал на спине пару метров. Леха Стира и Родион Светличный вскочили, растерянно глядя то на Твердохлебова, то на лежащего на земляном полу блиндажа майора-особиста. Только Глымов не двинулся с места.

Харченко шевельнулся, медленно сел, ладонью утер кровь с губы, сплюнул. Потом осторожно поднялся, одернул китель, поправил кобуру с пистолетом… Прошел к столу, сел, поворошил исписанные листки. Вдруг спросил, и голос был странно спокоен:

– Боец штрафного батальона Стира.

– Я, – ответил Стира.

– Ты видел, как меня ударил комбат штрафного батальона Твердохлебов?

– Никак нет, гражданин майор, ничего такого не видел. – Леха Стира вытянулся по стойке «смирно».

– Боец штрафного батальона Светличный, – по-прежнему спокойно проговорил Харченко.

– Я.

– Ты видел, как меня ударил комбат штрафного батальона Твердохлебов?

– Никак нет, гражданин майор, не видел. – Светличный также вытянулся.

– Ну что ж, других ответов я и не ждал… – продолжая перебирать листки, проговорил майор Харченко. – Раз не видели, стало быть, ничего и не было, так, да? – Он поднял глаза от стола на штрафников. – Ну, отвечай, Стира?

– Так точно, гражданин майор.

– Ну а тебя, Глымов, и спрашивать не надо, так надо понимать? Заранее ответ знаю.

– Именно так, гражданин майор, – поднявшись с табурета, спокойно ответил Глымов. – Вы же все наперед знаете.

– Именно так… – кивнул Харченко и повторил. – Именно так… ничего и не было. Все свободны. Твои представления, комбат, особый отдел рассмотрит вместе с командованием дивизии и… направит, куда следует. А с вами… с каждым в отдельности… я лично разберусь… с каждым. Всё! – и майор Харченко ударил кулаком по столу.

– Теперь держись, – сказал Леха Стира, когда они вышли из особого отдела и остановились на улице, сворачивая цигарки. – Теперь нас сквозняки замучают.

– Охоту на нас майор устроит, ясное дело, – вздохнул Твердохлебов.

– Видали охотников и пострашнее, – сказал Глымов, прикуривая.