Текст книги "Кошечка в сапожках (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

– Ну, что? – еле слышно спросила она. – Снова меня обманешь?

– Нет, – ответил он, – никогда.

Вот подходящий ответ. Нужно быть дураком, чтобы ответить иначе. Некоторое время она молчала, прислушиваясь к шуму дождя. Затем спросила:

– Как ты думаешь, у Леоны кто-то есть?

– Что? – не понял он.

– У Леоны. Я думаю, что у нее кто-то есть.

– Нет.

– Или она ищет себе кого-то.

– Нет, я так не думаю.

– Она одевается как женщина, подающая сигнал.

– Она всегда так одевалась.

– У нее, по-моему, хорошая фигура.

– Да, конечно.

– Ах, ты заметил?

– Заметил.

Сьюзен снова некоторое время молчала. Дождь барабанил по крыше. Гром и молнии прекратились, звуки дождя создавали в спальне атмосферу уюта и безопасности.

– Ты мог бы переспать с Леоной? – спросила она. – Если бы подвернулась такая возможность?

– Конечно нет.

– Я имею в виду, если бы она в один прекрасный вечер пришла к тебе и сказала: «Мэтью, я всегда тебя хочу…»

– Она меня не хочет.

– Я сказала «если бы». Ты бы переспал с ней?

– Нет.

– А почему? Только потому, что Фрэнк – твой партнер?

– Да. И еще потому… В общем, просто – нет.

– Мне кажется, она ищет, с кем бы переспать.

– Только не со мной, – сказал Мэтью.

– Ну, с кем-нибудь.

– Надеюсь, это не так. Это убило бы Фрэнка.

– Меня тоже, – сказала Сьюзен, – если бы ты с ней переспал.

Она с трудом различала его в темноте.

Она сидела съежившись в углу комнаты. Комната была сырой и холодной, пропахшей ее испражнениями. Клоки рыжих волос разной длины торчали во все стороны на ее голове. Он побрил ее и снизу. Она сидела – замерзшая, голая и остриженная, со связанными руками и ногами. Он так и не снял путы. Скомкав тряпку, он засунул ее ей в рот, плотно заклеив липкой лентой. Последний раз он покормил ее два дня назад, с тех пор она ничего не ела. Она подумала, что он собирается уморить ее голодом.

– У тебя есть ответ? – спросил он. – Насчет того, смогу ли я когда-нибудь снова стать в тебе уверен?

Она кивнула.

– Значит, есть?

Она снова кивнула.

– Ты хочешь сказать мне об этом? Потому что мне кажется, у меня есть собственный ответ, но приятней услышать твои соображения.

Он подошел, обогнув генератор, и встал над ней. Она старалась не показывать, что испугана, хотя ей действительно было страшно. Она пыталась не забиваться в угол, но непроизвольно сделала это.

– Я не хочу делать тебе больно, отклеивая ленту, – сказал он, – ведь это больно, правда? – Он улыбнулся и полез в задний карман своих джинсов. Что-то мелькнуло в его правой руке, она уставилась в темноту, пытаясь разглядеть, что это…

Садовые ножницы.

Он подсунул один конец ножниц под ленту. Она почувствовала холод лезвий на затылке. Он щелкнул ножницами. Лента треснула. Он оторвал ее от лица и губ.

– Выплюнь. – Он подставил руку.

Она выплюнула тряпку.

– Хорошая девочка, – сказал он.

Во рту у нее пересохло, в нем стоял вкус тряпки.

– Теперь ты хочешь сказать мне, – спросил он, – как я смогу быть в тебе уверен?

– Ты можешь быть уверен во мне, – ответила она. Во рту появилась наконец слюна. Она облизнула губы.

– Ну, как, Кошечка? Я ведь и раньше думал, что могу быть в тебе уверен, ты же знаешь.

– Да, но теперь все будет по-другому.

– Потому что у тебя больше нет волос, ты хочешь сказать? Потому что мужики теперь больше не будут считать тебя красавицей?

– Но мои волосы…

– Твои волосы снова отрастут, да?

– Если только ты… если не…

– Значит, ты не хочешь остаток жизни проходить без волос, так?

– Нет, но…

– Тогда как я могу доверять тебе, если снова позволю отрастить волосы?

– Ты можешь доверять мне.

– Каким образом, Кошечка?

– Пожалуйста, не называй меня так.

– Ах, тебе не нравится это имя? Я думал, ты любишь, когда тебя так называют. Тебе, кажется, это имя нравилось?

– Нет, никогда.

– А по-моему, нравилось.

– Нет, неправда.

– Да брось ты, я тебе не верю, Кошечка.

– Послушай…

– Да?

– Если ты… если ты только позволишь мне…

– Да?

– Если ты выпустишь меня отсюда…

– Да?

– Я обещаю тебе, что ты об этом никогда не пожалеешь.

– Я все равно не верю тебе, Кошечка.

– Я обещаю.

– Нет, я все равно тебе не верю.

– Пожалуйста, поверь мне. Я никогда…

– Нет, я думаю, что моя идея лучше, Кошечка.

– К-к-какая идея?

– Как сделаться уверенным в том, что ты меня больше не проведешь.

– Я не сделаю этого, обещаю.

– Да, я знаю, что ты этого не сделаешь никогда.

– Честное слово, я не…

– Да?

– Я усвоила урок, честно!

– Да ну? Ты хочешь сказать, что отныне будешь хорошей девочкой?

– Да.

– Скажи это. Скажи, что будешь хорошей девочкой.

– Я буду хорошей девочкой.

– Отныне и во веки веков.

– Отныне и во веки веков. Навсегда, Я обещаю.

– Я знаю, – сказал он, – ты хочешь быть хорошей девочкой навсегда, Кошечка. И я хочу быть в этом уверен.

Он снова улыбнулся и подошел ближе.

– Хочешь, чтобы я разрезал твои веревки?

– Да, – ответила она. Ее сердце громко колотилось. Может быть, может быть…

– Вот этими самыми ножницами?

– Да, пожалуйста, разрежь мои веревки!

– Они достаточно острые, чтобы разрезать веревки, это уж точно.

– Тогда сделай это!

– Не беспокойся, я это сделаю, – сказал он, раскрывая ножницы.

Вельма увидела свет на втором этаже дома Маркхэмов.

Наверху были две спальни. Когда Прю была жива, она использовала меньшую под кабинет. У Карлтона внизу была своя небольшая комнатка, где он возился с часами. Часы были на всех стенах. Он нянчился с ними, оставляя у себя, и только убедившись в том, что они показывают точное время, относил в свой магазин.

У него, должно быть, фонарик, судя по тому, как прыгает лучик света.

Она сначала подумала, что это полиция. Полиция уже давно сюда не заглядывала. Может, им что-то понадобилось? Тогда почему бы им не включить свет? Зачем бродить в потемках?

Лучик света замер.

В той комнате, которую Прю использовала в качестве кабинета.

Снова двинулся. Снова остановился.

Это не мог быть Карлтон, снова забравшийся в свой собственный дом, потому что он находится в тюрьме, где ему и место. Возможно, это полиция. А быть может, она ошиблась в тот вечер, когда решила, что увидела Карлтона, разбивающего стекло в кухонной двери. Вдруг это был кто-то другой, кто явился снова, чтобы найти то, что не нашел в прошлый раз? Дело легче легкого – дом пустой, жена убита, муж в тюрьме…

Нет, она в тот вечер не могла ошибиться. Это точно был Карлтон.

Тогда кто же там сейчас?

Решив немедленно вызвать полицию, она набрала 9–11. Но к этому моменту Генри Карделла уже нашел то, что искал, и спускался по лестнице к парадной двери.

– Потому что… если бы я могла быть абсолютно уверена в тебе, – сказана Сьюзен, – тогда я знала бы, что сказать Джоанне, когда она приедет на следующей неделе.

– Да ничего не нужно ей говорить, – возразил Мэтью, – ей совсем не нужно знать, что мы…

– Но она все равно узнает, – сказала Сьюзен, – я хочу сказать, что она всегда узнает, что вокруг нее что-то изменилось, она знала это еще до того, как уехала в школу.

– Да, она знала это. Но мы не должны объяснять.

– Но она спросит. Ты же знаешь Джоанну. Я до смерти люблю ее, но она самая болтливая девчонка из всех, кого я знаю.

– Да, пожалуй.

– Вот именно. Но дело в том, что… если бы я знала, к чему мы идем, Мэтью?

– Я и сам не знаю.

– И я тоже. Я хочу сказать… мы поженимся снова или что-то другое?

– Я не знаю.

– И я тоже.

Она надолго замолчала. Потом спросила:

– Ты любишь меня, Мэтью?

– Да, – ответил он, – я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, – сказала она и чуть было не добавила: «Но я так боюсь». Потому что ей было доподлинно известно, что самыми дорогими и самыми дешевыми в английском языке всегда были слова: «Я люблю тебя».

Выскочив через парадную дверь, он под дождем побежал к машине, припаркованной немного выше по улице, прижимая к груди коричневую папку. В ней были все ее чеки, все чековые книжки и банковские квитанции – настоящая золотая жила.

Он завел машину и поехал в сторону мотеля. На пересечении с федеральным шоссе № 41 он проехал мимо полицейской машины, двигавшейся навстречу. Красные габаритные огни растаяли в зеркале заднего обзора.

Его рука под кухонным полотенцем, которым он ее обмотал, сильно кровоточила.

Кровь сочилась через коричневый бумажный мешок. Он шел под дождем, таща мешок к озеру.

Надо быть осторожнее возле озера. В прошлом году аллигаторы сожрали здесь двух собак.

Он немного постоял под дождем на берегу.

Подождал.

Увидел, как один из аллигаторов скользнул с берега в воду.

Швырнул мешок как можно дальше.

Увидел, как аллигатор направился туда, где мешок ушел под воду.

Увидел, как аллигатор скрылся под водой.

После этого он вернулся домой, чтобы еще раз посмотреть фильм.

Глава 8

В понедельник 15 декабря во второй половине дня Уоррен и Мэтью обедали в японском ресторане на Мэйн-стрит. Ресторан назывался «Цветы сакуры», хозяина звали Тадаси Имура. Имура был одним из тридцати четырех японцев, проживающих в графстве Калуза. Сыну Имуры было девять лет, и никто не знал его настоящего имени, его звали «Несчастным случаем», потому что считали, будто он утопил в ванне свою шестилетнюю сестренку. Или позволил ей утонуть. Был большой шум, крупное полицейское расследование. Скай Баннистер лез из кожи вон, чтобы повесить на ребенка убийство, хотя и непредумышленное. Дело не выгорело. Несчастный случай. Девять лет. Вон он – носится с беззаботным видом в развевающемся кимоно и синих джинсах.

Уоррен и Мэтью сидели в одних носках за низеньким столиком, колени у подбородка, ели овощную темпуру, запивая ее сакэ, которое, они надеялись, «Несчастный случай» не сумел отравить. Уоррен рассказывал Мэтью о субботнем взломе в доме Маркхэмов. «Несчастный случай» вертелся тут же, словно собираясь получить чаевые за будущую криминальную деятельность.

– Знакомые из полицейского участка, – сказал Уоррен, – говорят, что там все было в крови. Они предполагают, что взломщик порезался, когда лез в дом, и наследил.

– Как он туда проник? – спросил Мэтью.

– Через окно нежилой комнаты на первом этаже. Маркхэм использовал ее как часовую мастерскую.

– Грабитель забрался из-за этого?

– Думаешь, из-за часов? Кто знает. Маркхэм в тюрьме, и никто его ни о чем не спрашивал. Они стараются не поднимать шума, чтобы это новое ограбление не бросило тень на то, старое, которое, как они считают, совершил Маркхэм. Насколько я понял, они не думают, что целью ограбления были часы. Слишком много этих дорогих штуковин осталось висеть на стенах. Никто, конечно, не возьмется утверждать, что наркоман сможет отличить дорогие часы от своей задницы.

– Они думают, что это был наркоман?

– Это основная версия, но парень, с которым я разговаривал, сказал, что это непохоже на обычное для наркоманов ограбление. Например, украшения Прю остались в спальне наверху, и еще много разных безделушек, которые наркоман сразу прихватил бы.

– Тогда зачем он залез?

– Кровавые следы ведут вверх по лестнице во вторую спальню, которую Прю использовала как кабинет. Ящики во всех столах были открыты, папки и бумаги разбросаны по полу.

– Там есть сейф?

– Нет. Во всяком случае, насколько мне известно, а что? О чем ты думаешь?

– Может быть, он искал фильм, над которым она работала.

– О том, есть ли фильм в этом доме, могла знать только сама Прю и, возможно, Маркхэм.

– Мне лучше еще раз поговорить с Маркхэмом, спросить у него, что она там хранила.

– Еще можешь спросить, какой вообще чертовщиной она занималась. И с кем.

– Я уже это сделал. Он знает только, что был какой-то фильм.

– Тебе не кажется это немного странным?

– Нет, если верить парню из студии «Энвил». Он сказал мне то же самое. Очень скрытна в отношении своей работы.

– Может быть, она была шпионкой, – предположил Уоррен, усмехнувшись.

– Может быть, – ответил Мэтью, – если я тебе понадоблюсь, я поехал в тюрьму. А позже заскочу в контору к Хэггерти. Хочу увидеть его физиономию, когда принесу ему ходатайство об ознакомлении с полицейским донесением.

– Да, да, – сказал Уоррен, – потому что, если даже этот парень украл всего лишь рулон туалетной бумаги, то это уже второе ограбление, и, судя по всему, там был тот же тип, что и в первый раз.

– Узнать бы, что ему там понадобилось, – сказал Мэтью.

Чековые книжки.

Банковские квитанции.

И аннулированные чеки.

Разбросанные по столу в комнате Генри в мотеле.

Общий банковский счет Маркхэмов – тут нет ничего такого, что могло бы быть ему полезным: чеки, выписанные ею на электрическую компанию Флориды, телефонную компанию, за уборку мусора, на счета «Виза» и «Мастеркард», на магазины и лавки по всему городу – обычный бумажный «хвост» деловой семьи.

Его интересовала «Прудент Компани».

Квитанции банка по этому счету свидетельствовали, что чеки, которые он ей присылал, поступали на депозит еженедельно, как часы; но он уже знал это по аннулированным чекам, вернувшимся к нему через его банк. Он хотел знать, какие чеки выписывала она, особенно его интересовали чеки, которые могли дать в руки ниточку, ведущую к фильму.

Он нашел множество чеков, выписанных на компанию под названием «Текно-Индастриэл Лэбз» в Нью-Йорке. Резонно было предположить, что это именно та лаборатория, которой пользовалась Прю. Он не думал, что она выбрала такую дальнюю лабораторию из предосторожности. Ее выбор объяснялся высокими требованиями к качеству. На это нельзя рассчитывать в здешних краях. Она знала, конечно, что съемки порнофильма в штате Флорида, как, впрочем, и в любом другом штате, являлись нарушением закона. Лаборатория в Нью-Йорке, обрабатывая ее фильм, нарушала законы своего штата точно так же, как нарушала законы штата Флорида.

Перед тем как решиться на свое предприятие, Генри внимательно изучил все положения статьи 847 Уголовного кодекса Флориды. Она гласила, что лицо считается виновным в судебно наказуемом проступке первой степени, если оно «имеет во владении, на хранении или в распоряжении с намерением продажи, сдачи внаем, показа, представления или рекламирования какие-либо непристойные, возбуждающие, неприличные или садомазохистские книги, журналы, периодические издания, тексты, газеты, комиксы, рассказы, другие рукописные или печатные тексты, рисунки, фотографии, фильмы и т. п.». Проступок первой степени наказывается тюремным заключением на срок до одного года и штрафом в одну тысячу долларов. Все это мелочи, когда светит возможность крупно поживиться. Мелочи, когда вступает в действие специальное положение: обязанность государства доказать, является ли на самом деле рассматриваемый материал непристойным с точки зрения закона.

Пунктом 7 статьи 847 Уголовного кодекса Флориды выдвигались следующие критерии:

«Согласно принятым общественным нормам, материал является непристойным в случае, если:

а) он взывает к низменным интересам, которыми являются постыдный или нездоровый интерес к обнажению, сексу или испражнениям;

б) он грубо попирает общественные нормы ценностей;

в) кроме того, он в значительной степени преступает традиционные границы обнаженности в демонстрации подобных сцен».

Подобное определение можно применить к двум третям обычных фильмов, демонстрирующихся в любом американском кинотеатре.

Вот почему Генри решил сделать ставку на рискованную карьеру продюсера порнографических, но высококлассных фильмов. Пусть сначала попробуют поймать его – а это будет нелегко, так как он хорошо замел все следы. Затем пусть предъявят ему обвинение, если до этого дойдет дело. А уж потом, если совсем не повезет, пусть попробуют доказать, что фильм был порнографическим.

Он набрал 1–212–555–1212 и узнал номер «Текно-Индастриэл Лэбз» в Нью-Йорке. Мысленно порепетировав минуты две, он набрал номер, который ему сообщили в справочной.

– «Текно», – ответил женский голос.

– Алло, это Харолд Гордон, бухгалтер «Прудент Компани» в Калузе, штат Флорида.

– Да, сэр?

– Могу я поговорить с кем-нибудь из ваших служащих?

– Минуточку.

Генри подождал.

– Алло? – сказал мужской голос.

– Это Харолд Гордон, – представился Генри, – бухгалтер «Прудент Компани» в Калузе, штат Флорида. С кем я разговариваю?

– Руди, – ответил мужчина.

– А как ваша фамилия?

– Холлман. Как, вы сказали, вас зовут?

– Харолд Гордон, бухгалтер «Прудент Компани».

– Слушаю вас, мистер Гордон.

– Я закрываю наши книги расходов за год, сейчас как раз занимаюсь чеками, которые Пруденс Энн Маркхэм выписала на вашу фирму.

– И что?

– И я решил, что именно вы сможете помочь мне разобраться с некоторыми из них.

– Каким образом?

– Я пытаюсь разобраться… У вас есть пара минут?

– Да, пожалуй.

– Миссис Маркхэм была немного рассеянна при указании того, за какие услуги выписывала чеки…

– Ну, – произнес Холлман.

– Например, я думаю, что большинство этих чеков были выписаны за обработку пленки и накладные расходы.

– Да, включая наши расходы на пересылку.

– Да, это, должно быть, те чеки, которые она выписывала в октябре и в начале ноября.

– Ага.

– Вы можете сказать мне, мистер Холлман, ей посылали готовые отпечатки?

– Не думаю, – ответил Холлман, – фильм еще не был закончен. Я знаю, что она еще продолжала работать над ним, когда затребовала назад негативы. А что? Она решила связаться с другой лабораторией?

– Извините, а что вы имеете в виду?

– Работу, которая понадобится ей в дальнейшем.

– Я пока не… она не была удовлетворена работой, которую вы…

– Да, когда затребовала назад непроявленные негативы.

– Что-что?

– Негативы.

– Она попросила вернуть их ей?

– Да, сэр.

– Назад во Флориду? И вы ей выслали?

– Негативы? Да, сэр. Я тоже удивился. Я думал, мы хорошо справляемся со своей работой. Я надеялся, что мы доведем этот фильм до конца. А она отвалила. И я спрашиваю себя: в чем дело? Негативы – вещь нежная, даже пылинка может их поцарапать. Я не знаю, почему она решила, что у нее они будут в большей сохранности, чем в лаборатории. У нас – помещение с искусственным климатом. Единственное, что я могу предположить, – это то, что она решила обратиться в другую лабораторию. Как бы то ни было, мы вернули ей негативы. Ничего себе клиентка, да?

– По почте?

– Нет, сэр, со специальным курьером. Мы серьезно относимся к негативам. Я хотел быть уверен, что она получила их в целости и сохранности.

– И сделали это?

– Да, сэр.

– Когда они были доставлены?

– Я могу уточнить, если это вам необходимо, – сказал Холлман.

– Да, пожалуйста.

– Подождите.

Генри ждал. Он слышал бумажный шорох на другом конце провода. Наконец услышал голос Холлмана.

– Они были отправлены со специальным курьером семнадцатого ноября. Мы представили счет за авиабилеты и прочее, у вас должен быть погашенный чек.

– Да, я… да, конечно, есть, – заверил Генри, – на какой адрес вы их отправили?

– Помпано-Уэй, 1143, – ответил Холлман, – Калуза, Флорида.

Это ее дом, подумал Генри.

– Мистер Холлман, – сказал он, – когда вы говорите, что она могла обратиться в другую лабораторию…

– Да, только это мне и могло прийти в голову. Люди обычно предпочитают хранить свои негативы здесь, после того как получат отпечатки. А она внезапно потребовала их вернуть. Я сразу подумал о другой лаборатории, а что еще? Магнитофонные записи тоже. Она их тоже потребовала вернуть.

– Что вы имеете в виду?

– Звукозаписи. Она потребовала, чтобы и их вернули.

– И вы вернули?

– Конечно.

– С курьером?

– Да, в той же упаковке.

– На тот же адрес?

– Да, сэр.

– Тогда у вас ничего не осталось?

– Ни хрена, – ответил Холлман, – все в ее теплых ручках.

– А вы не представляете, что это может быть за лаборатория? В которую она могла обратиться?

– Нет.

– Понятно, – сказал Генри, – понятно.

Он замолчал, не зная, что сказать. Он чувствовал себя так, словно ему нанесли удар под дых.

– Ну… – наконец произнес он, – тогда эти чеки, которые здесь у меня, они полностью оплачены? Больше задолженности нет?

– Все в порядке, – ответил Холлман.

– Ну, хорошо, большое спасибо, сэр, – сказал Генри.

– Когда вы увидите ее, передайте, что, по-моему, она совершила большую ошибку, – сказал Холлман и повесил трубку.

– Мать твою! – выругался Генри и, швырнув трубку, снова стал рыться в чеках.

В тот понедельник Тик и Моуз получили первую настоящую наводку на Джейка Барнза.

Вечером в субботу Ким – девица в черном нижнем белье из «Голой правды» – сказала им, что его настоящее имя Джейк Делани, в чем они сразу же усомнились, потому что «Делани» ирландская фамилия, а «их» Джейк был черным как ночь. Более того, он жил не в Ньютауне, как большинство калузских чернокожих, а на Фэтбэк-Кей, где проживали в основном белые.

Тик начал думать, что спустил пять сотен в сортир.

Ким продолжала объяснять, что тетка Джейка замужем за белым по имени Фред Делани и что они воспитали Джейка, после того как его мамаша кинулась в Нью-Йорк на поиски человека, бросившего ее с пузом. Но не того, что бросил ее с Джейком, а другого человека. Джейку было в то время десять лет, он был симпатичным мальчиком и никогда больше не увидел своей матери. Никогда он также не узнал, кого мать носила в своем чреве, когда сбежала. Тетка со своим белым мужем взяли его к себе и дали свою фамилию – Делани. Ким не могла вспомнить его настоящей фамилии или как его назвали при рождении, потому что люди обычно считают, что только имя, данное при рождении, – подлинное, даже если они сменили его в законном порядке в двенадцать лет, а сейчас им все восемьдесят.

В Америке так просто сменить имя, сказала Ким, явно довольная собой, потому что сама сменила свое имя на Ким Арден два года назад, хотя люди продолжали называть ее Мэри Андроссини, как она была названа при рождении. Но теперь оно не считалось ее подлинным именем, и у нее было решение суда, подтверждающее это. Впрочем, все это сплошная фигня, сказала она.

Тик с еще большей уверенностью подумал, что его пять сотен баксов не принесут ничего, кроме долгого пустого трепа.

Как бы то ни было…

Дело было в том, что…

Джейк жил в доме на Фэтбэк-Кей, потому что служил шофером у богатой пары, наезжающей сюда из Чикаго в период с января по май, а остальное время он присматривал за домом, а заодно и за множеством похотливых белых девочек, которых он раскладывал на королевской постели в спальне на втором этаже с видом на залив, и проделывал с ними такое, о чем они даже и мечтать не могли, потому что он был зверски сексуален, этот Джейк Делани. Он мог заполучить любую девушку на пляже – белую, черную, серо-буро-малиновую, он был чертовски талантливым! Ким, потупив глазки, призналась, что и сама поддалась на чары Джейка, вот почему она так много о нем знает. Джейк был не только великолепным любовником, но и вообще очень общительным и разговорчивым парнем.

Это случилось во время одного из их свиданий где-то на пляже, когда Джейк упомянул, что собирается сняться в главной роли в фильме, который должны снимать прямо здесь, в доме чикагской парочки на Фэтбэк-Кей. Тик и Моуз хорошо знали этот дом, они больше месяца тискали в нем разное дерьмо. Они только не знали, что именно Джейк является смотрителем дома. Они думали, что Прю арендовала его у каких-нибудь своих знакомых. Многие жаждут увидеть свой дом в кино, пусть даже в порно. Это для них все равно что попасть в «Сельскохозяйственный дайджест». Этот самый дом находился довольно далеко и от пляжа, и от основной трассы. Туда можно было привезти всю съемочную группу «Унесенных ветром», и никто бы ничего не заметил. Замечательное место для того, чем они собирались заняться. Они использовали все комнаты в доме. Снимали в основном дневные интерьеры, не считая нескольких сцен, где Конни с Джейком занимались сексом в океане. Значит, Джейк мог быть тем человеком, который договорился с парой из Чикаго, что Прю воспользуется домом во время их отсутствия. Это могло быть хорошим знаком. Если он близок был к Прю, договаривался для нее насчет дома и прочего, тогда она могла ему сказать, где этот фильм, пока ее не убил муж-болван.

Как бы то ни было…

Дело в том, что…

Джейк уже не жил на Фэтбэк-Кей.

Тик потребовал свои пятьсот долларов назад.

– Где, мать твою, он живет? – спросил он.

– Ну, я точно не знаю, – ответила Ким.

– Гони «бабки» обратно, – потребовал Тик, – сию минуту, мать твою.

– Подожди, – сказала Ким, – дело в том, что…

Дело было в том, что…

Еще в ноябре Джейк, заскочив в клуб, сообщил Ким, что они кончили снимать тот фильм, где он участвовал, и теперь он станет миллионером. Ким вначале подумала, что он собирается стать кинозвездой, что вполне вероятно, потому что он смог бы заткнуть за пояс Эдди Мэрфи вместе с Билли Ди Уильямсом вместе взятыми. Ни одна женщина не может пройти с ним больше сотни ярдов, не намочив трусиков. Но он сказал, что уезжает в Мексику.

– В Мексику! – сказал Тик.

– В Мексику, – подтвердила Ким, – чтобы разведать обстановку для режиссера фильма, и после того как он вернется, они уедут туда кое с чем, что дороже золота. Это были его точные слова, «дороже золота». Она подумала, что он имел в виду кокаин, но не стала переспрашивать. Самое главное было то, что…

– Что, мать твою, было самое главное? – прорычал Тик.

…Главное было то, что он взял «линкольн-континенталь», который пара из Чикаго оставила в гараже, и поехал по задворкам Алабамы и Миссисипи, потом через Луизиану и Техас и дальше через границу, а куда – она не знала. И поскольку это было довольно дальнее путешествие, он взял с собой какую-то девицу, чтобы скоротать время (вот если бы это была я, подумала Ким), и они ездили две-три недели…

– Кто она? – нетерпеливо спросил Тик.

– Шлюха по имени Эмбер Уилсон.

– Когда они вернулись? – спросил Моуз.

– Джейк все еще там, – сказала Ким, – но я слышала, что он дал Эмбер пинка. Я думаю, она ему надоела. Там, в Мексике, полно мексиканок.

– Где можно найти эту Эмбер Уилсон? – спросил Тик.

– Здесь есть один фокус, – ответила Ким.

– Что еще за фокус?

– Я слышала, что ее замели за провоз «травки».

– Замели? Где?

– В Техасе.

– В Техасе?

– А может, и не так. Может, это все слухи.

– А если ее не замели?

– Может, и не замели…

– Где она живет здесь, в Калузе?

– В Ньютауне, – сказала Ким.

Карлтону Барнэби Маркхэму явно не по душе была тюремная жизнь. Он был бледнее, чем в прошлый раз, и сделался еще более нервным.

– Я думаю, вам следовало настаивать на освобождении под залог, – сказал он.

– Я не могу добиться этого, – ответил Мэтью.

– А вы пытались?

– Я говорил с судьей Мэнккьюзо. Этот человек отказал сперва в освобождении под залог, а потом в моем ходатайстве. Он думает, что вы – маньяк.

– Ужасно.

– Он думает, что вы убежите, если он предоставит хоть малейшую возможность.

– Обязательно, – сказал Маркхэм.

– Не надо так шутить.

Маркхэм нахмурился.

– Значит, мне сидеть тут до суда?

– Боюсь, что так.

– Здесь что, Россия?

– Нет, Америка, Маркхэм. У меня к вам есть несколько вопросов.

– Ради Бога, называйте меня Карлтоном. Вы всегда чертовски официальны.

– Извините.

– Не извиняйтесь. Ваша задача – вытащить меня отсюда.

– Я уже сказал вам…

– Я веду речь не о том, чтобы меня выпустили под залог, я говорю о том, чтобы я мог жить дальше.

– Именно это я и пытаюсь сделать. Я уже сказал вам, что мы нашли свидетеля…

– Конечно, толстую старую шлюху с поехавшей крышей.

– Но это все, что у нас есть на данный момент.

– Присяжным будет достаточно только взглянуть на нее…

– Вот что, присяжные – это моя забота, о’кей?

– Конечно, вы беспокоитесь о присяжных. А меня беспокоит электрический стул.

– Меня это тоже беспокоит, Карлтон, поверьте мне.

Маркхэм кивнул, но было видно, что это его не убедило.

– Так что там у вас за вопросы? – спросил он.

– В ваш дом вчера вечером снова кто-то забрался, – сообщил Мэтью.

– Что?

– Да, около полуночи. Я еще не знаю, что было похищено, если вообще что-нибудь взяли. Я сделаю запрос, когда уйду от вас. Но я хотел бы узнать, что Прю держала в своем кабинете наверху.

– Бумаги, записи, корреспонденцию, вот и все.

– Там есть сейф?

– Нет. Зачем? Если он залез за деньгами…

– Я думал, что она…

– …тогда он ошибся адресом. Прю и я не купались в деньгах.

– Я думал, что она могла хранить там фильм.

– Фильм? Нет.

– Она работала над фильмом, когда ее убили, и я подумал, что, возможно…

– Я не понимаю, какое отношение имеет фильм к ее убийству.

– Значит, там его нет?

– Чего?

– Фильма.

– Какой-то идиот наркоман убил мою жену из-за нескольких долларов в ее сумочке, меня обвиняют в ее убийстве, а вы заводите речь о каком-то фильме. Какое отношение имеет фильм к…

– Она работала над фильмом, – сказал Мэтью, – а сейчас никакого фильма нет. И я спрашиваю: почему?

– И что вы предполагаете? Что Прю была убита из-за какого-то дурацкого рекламного ролика?

– Она работала именно над этим? Над рекламным роликом?

– Я не знаю, над чем она работала. Реклама, хроника – какая разница?

– Среди документальных фильмов, которые она делала раньше, были скандальные?

– Нет. Что вы имеете в виду?

– Могли это быть какие-то разоблачения? Или журналистские расследования?

– Нет, нет, ничего похожего. Один фильм был про воспитание трудных детей, он получил премию, еще один – про ламантинов, это, вы знаете, исчезающий вид, потом…

– Этот фильм про воспитание трудных детей кого-нибудь лично задевал?

– Его показывали во всех школах штата. Я же сказал, что он получил премию.

– А последний фильм, который она делала…

– Я не знаю, о чем он был.

– Она никогда о нем не говорила?

– Никогда. Иногда у нее такое бывало. Я не знал про фильм о ламантинах, пока она его не закончила.

– Он мог быть скандальным?

– Фильм о ламантинах?

– Нет, тот, что она делала. Она не снимала, например, фильмов про мошенничество на скачках или про продажу наркотиков подросткам?

– Я же уже сказал вам, мне неизвестно, над чем она работала.

– Работать она начала в сентябре, правильно?

– Да, в конце сентября.

– Когда она работала? Днем? По ночам?

– В основном по ночам.

– Где?

– Я не знаю.

– Кто финансировал фильм?

– Что?

– Кто финансировал его? Несколько минут назад вы сказали, что вы и Прю не купались в деньгах. Разве…

– Я не знаю, кто финансировал. Я уже сказал вам, что мне ничего не известно про этот дурацкий фильм!

Мэтью посмотрел на него.

– Значит, вы исключаете всякую возможность того, что ваша жена работала над чем-то таким, в чем кто-нибудь мог бы усмотреть личную угрозу?

– Я сказал вам, – повторил Маркхэм, – что не знаю, над чем она работала. Мне еще раз повторить? Я не знаю, над чем она работала. И не вижу, каким образом вы сможете мне помочь при таком подходе к делу.

Мэтью продолжал смотреть на него.

– Извините, – произнес он наконец, – это просто моя догадка.

Только через два дня Тик и Моуз смогли разыскать Эмбер Уилсон.

Она по цвету соответствовала своему имени.[6]6
  Эмбер – янтарь (англ.)


[Закрыть] Это была девушка, которая – или так говорили ее соседи – гордо считала себя «черной», хотя в любой другой стране она сошла бы за белую. То, что называется полукровкой, подумал Моуз, или четвертькровкой, или одной восьмой, или одной десятой, или черт его знает сколько там. То, что его дед в Джорджии назвал бы «загорелой девкой».