Текст книги "Кошечка в сапожках (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

Так что нетрудно понять, как она была удивлена (в этом месте камера приближается к ней, чтобы взять крупным планом ее изумленное лицо), когда спустя несколько дней после того, как она родила, кто бы, вы думали, явился в больницу, как не этот голубой гений. Свеженький после недавних развлечений в Вудстоке, он щеголял своими длинными светлыми волосами и светлой бородкой. Как же затрепетало тогда ее сердце!

Он захотел снять ее вместе с ребенком, и сделал по меньшей мере дюжину кадров, когда вошла сиделка и запретила фотографировать. Он поцеловал Элизу в щеку, когда уходил. Этакий братский поцелуй. Он обещал прислать ей фотографии. И исчез.

И она снова рыдала. Боль, боль… Никаких фотографий он так и не прислал. И она больше не видела его до…

Новый титр – «октябрь тысяча девятьсот восемьдесят первого года». Спустя двенадцать долгих лет, это вам не шуточки! Монтаж кадров. На переднем плане – Джонатан Пэрриш на побережье Уиспер-Кей. А на заднем плане – дом, который купил для него Ральф, его брат. Джонатан Пэрриш снова в городе и берется за свои старые шалости, вступает в растущее сообщество калузских педиков, разумеется, осторожно, но не настолько, чтобы об этом не узнала всевидящая, всезнающая Элиза Брэчтмэнн, сценарист, режиссер и главная звезда жалкого, коротенького, низкоразрядного кинофильма. Элиза все еще лелеет свой сон, видите ли, она все еще живет в стране «Если бы…». Порой ей кажется, что вся ее жизнь – утрата. Утрата Джонатана, ребенка, отца. Утрата и боль, такое дешевенькое кино, ребята. Когда она узнала, что Джонатан крутит шашни с мерзким гомиком Холденом, который работал у Брэчтмэннов агентом по закупкам, она решила немедленно положить этому конец, чтобы защитить Джонатана. Она знала, что это за человек, знала о его омерзительном прошлом, об ордах молодых парней, которых он совратил и использовал. Ей бы следовало давным-давно его уволить, но это противоречило политике компании, введенной в обиход ее собственным отцом: если ты проработал здесь пятнадцать лет, работа тебе гарантирована. Эта гарантия не относилась только к ворам. Поэтому она и сочинила эту историю, будто он обворовывает компанию, и даже зашла настолько далеко, что подделала документы, чтобы показать, что он, мол, вымогает назад уже уплаченные деньги. А как она была испугана и выведена из себя (следует еще один крупный план ее лица: широко открытые зеленые глаза, удивленная мина рта…), когда Холден подал иск за клевету и оскорбление.

Позднее она узнала, что идею такого иска предложил Холдену мистер Догадайтесь Кто. (Крупный план Джонатана Пэрриша, он ухмыляется в камеру и шаловливо указывает пальцем на самого себя, в другой руке у него трость, похожая на мужской член.) Она уладила это дело, не доводя его до суда. И возненавидела Джонатана Пэрриша. Но сейчас придется пообщаться с ним еще разок. В это холодное дождливое утро в конце января… Это было тридцатого января, но здесь нет титров, они не нужны ей, чтобы помнить утро, когда она навсегда прогнала его из своей жизни.

Джонатан… Джонатан… Вот она идет по побережью к его дому на фоне серого неба и дождя, одетая в брючный черный наряд, это черный траур по невинности, любви, ребенку.

Он стоял на кухне у стола, когда она вошла. И выглядел как после бессонной ночи. Он разрезал грейпфрут на две половинки большим поварским ножом. Он объясняет, что у него была ссора с братом… Он чувствует себя отвратительно… Не хочет ли она половинку грейпфрута? Она качает головой, нет. Немножко кофе? Нет. Премного благодарны.

Он делает замечание, что, мол, сейчас немного рановато для светского визита, не так ли?

– Что-то случилось?

– Я пришла за фотографиями.

– Что за фотографии? О чем ты?

– Наши фотографии, которые ты делал в больнице. Мои и ребенка.

– Господи, когда это было!

– Джонатан, они мне нужны. Они здесь!

– Да я и не помню.

– Они у тебя?

– Элиза, ну, в самом деле…

– Постарайся вспомнить.

Он смотрит на нее, она уже и раньше видела этот взгляд и хорошо знает, что он означает.

– А если они у меня, сколько ты за них заплатишь?

– Сукин сын, ублюдок!

– Так сколько же, Элиза?

– Минетчик проклятый, педик!

Она уже выкрикивает эти слова. И тянется к ножу, лежащему на столе.

– Нет! – кричит он.

И визжит, словно баба. Потом кричит:

– Положи его на место!

А она надвигается на него с ножом.

– У меня их нет! – вопит он. – Я даже не знаю, где они!

Она не верит ему, ее больше не интересует, где находятся эти проклятые фотографии, она охвачена яростью. Она понимает только, что это тот самым человек, который причинил ей так много боли, которому не нужна она – женщина, человек, который предал ее уже не один раз и который погубил всю ее жизнь. Ее зеленые глаза сужаются, зубы стиснуты, нож в ее руке становится оружием.

Она бросается и со всей силой вонзает в него нож.

Джонатан вопит, потом умолкает. И умолкает все. Даже дождя не слышно. Она отнимает от ножа руку, и Джонатан оседает на пол.

А она выбегает в дождь.

Тутс видела – Леона вышла из дома без четверти двенадцать. На Леоне были черные трико и колготки. Черные туфли-лодочки на низком каблуке. На плече черная сумка. Спортивные туфли, связанные за шнурки, были переброшены через другое плечо. Она швырнула и туфли и сумку на заднее сиденье «ягуара» и забралась в машину. Тутс была сзади нее, неподалеку.

Она последовала за Леоной вверх по Сорок первому шоссе и повернула на бульвар Бэйо, все время держась за ней, и когда та припарковала автомобиль перед фасадом административного здания Бэйо, на бульваре Уэст-Бэйо, дом восемьсот тридцать семь. Двухэтажное белое здание с несколькими вывесками мрачно высилось впереди. На одной из вывесок значилось «Уэйд Ливингстон, доктор медицины».

Леона закурила сигарету. Короткие нервные клубы дыма вылетали из окна «ягуара» со стороны водительского места. На приборной доске у Тутс часы показывали без трех двенадцать, потом стрелки сошлись на двенадцати.

Одна из дверей конторы открылась. Какая-то сиделка во всем белом и туфлях на плоской подошве вышла из двери и двинулась к маленькой красной «тойоте». Она подняла взгляд на небо, пожала плечами, села в автомобиль, завела его и тронулась с места.

Тутс все ждала. Леона выбросила сигарету в окно. Дверь конторы снова открылась. Высокий темноволосый мужчина в очках, в синем костюме вышел из дверей, присмотрелся к автостоянке, заметил зеленый «ягуар» и пошел к нему. «Доктор Ливингстон, – подумала Тутс. – Полагаю, что так».

Ливингстон, если, конечно, это был он, подошел к «ягуару», открыл дверцу со стороны пассажирского места, быстро сел и захлопнул дверцу.

– Давай уедем куда-нибудь отсюда к черту, – сказал он.

Жучок работал прекрасно. Как легко, когда говорят только два человека. Если пользоваться жучком, когда в комнате четыре – пять человек, то можно просто свихнуться, пытаясь выяснить, кому принадлежит каждый из голосов. Но на этот раз все было просто. Всего два человека, да еще мужчина и женщина. Да здравствует такое различие!

– Хорошо, Ли, почему вдруг такая срочность?

«Этакое ласкательное имя», – подумала Тутс.

– Ненавижу, когда ты зовешь меня Ли.

– О, извини, я забыл…

– Меня зовут Леона.

– Да, Леона, я же сказал: извини.

Молчание.

– Вот мы и встретились, почему такая срочность?

– Я хотела должным образом попрощаться.

– Я думал, что весь прошлый вечер был посвящен должному прощанию. Леона, если ты намерена… затягивать до бесконечности…

– Нет. Я же знаю, что ты хочешь покончить с этим.

– Я уже покончил с этим, Леона.

– Да, я знаю. Но я – не покончила.

– Куда мы едем?

Она делала левый поворот на автостоянку при муниципальном центре Хэйли. Большие рекламные щиты извещали об автомобильной выставке на следующей неделе. Грузовики, легковые автомобили, трактора…

– Поговорим здесь.

– Мы могли бы поговорить и по пути. Я не понимаю, почему…

– Я не люблю разговаривать и одновременно вести машину.

Тутс въехала за ними на стоянку. Там было припарковано несколько автомобилей. «Служащие», – предположила Тутс. Среди них какой-то желтый грузовик-пикапчик. Мужчина в рабочем комбинезоне шел по диагонали через стоянку по направлению к автомобильному бюро, расположенному на противоположной стороне улицы.

Леона остановила машину. Тутс проехала вокруг стоянки, обогнула центр, а потом припарковалась так, чтобы видеть «ягуар», рядах в трех от него. Рискованно, быть может, но ей хотелось записать каждое слово этого разговора на пленку, а если бы она поставила машину слишком близко позади них, то, возможно, привлекла бы еще больше внимания. Машина, припаркованная на виду, не выглядела подозрительной.

– Ну, хорошо, давай поговорим, – снова голос доктора. – Ты говоришь, что хотела поговорить, так давай…

И внезапно молчание. Тутс повернулась к магнитофону, думая, что там что-нибудь не в порядке. Катушки вращались, и ручка громкости стояла в положении «включено».

– Что это такое, Леона?

Голос Уэйда Ливингстона или кто он есть, черт подери. Тутс и раньше слышала такие интонации: человек пытается говорить спокойно, а сам на волосок от паники.

– Ну, и как это выглядит, ничего?

– Убери револьвер, Леона, сию же минуту!

Он старается выглядеть спокойным, но паника бьет ключом.

– Я же тебе сказала, что хочу закончить это должным образом.

«Черт подери, – подумала Тутс, – да ведь она собирается пристрелить его!»

– Ты сказал, что хочешь покончить с этим, Уэйд, ну, вот давай и покончим.

Тутс была уже на полдороге к их машине. Она бежала, а они ее не видели. Доктор, Уэйд Ливингстон, судорожно пытался открыть дверцу со своей стороны, а Леона сжимала револьвер обеими руками, как это делают женщины-полицейские в рекламных телероликах. «О, Господи, не убивай его!» – взмолилась Тутс и, уцепившись за ручку дверцы «ягуара», рывком распахнула ее. И хотя они не были знакомы, она назвала ее по имени: «Леона!» – и завопила: «Не надо!» Она схватила ее за плечо и потянула к себе, надеясь, что револьвер не выстрелит случайно и не проделает этакую здоровую дырку в голове доктора.

– Я Тутс Кайли, – сказала она. – Отдайте мне револьвер.

Она протянула руку. Револьвер в кулаке Леоны дрожал.

– Отдайте его мне, хорошо, Леона?

А Уэйд Ливингстон, вжимаясь спиной в дверцу машины, смотрел на все это словно загипнотизированный.

– Кто вы? – спросила Леона.

– Я же вам сказала, Тутс Кайли. Отдайте мне эту штуку, ну пожалуйста.

Леона колебалась.

– Ну, давайте же, Леона, – сказала Тутс. – Есть более подходящие способы, поверьте мне.

Леона посмотрела ей в глаза.

– Вы офицер полиции? – спросил доктор. – Если так, то я хочу выдвинуть обвинение против…

– Вы полагаете, вашей жене это понравится? – спросила Тутс, действуя исключительно по наитию. И лицо доктора побледнело.

– А вот я так не думаю, – сказала Тутс.

Туман над водой начинал рассеиваться и рваться, и сквозь него уже проглядывал горизонт. Элиза сидела рядом с матерью, обессиленная своей обличительной речью с признанием в убийстве. Она поставила знак равенства между своей любовью к Джонатану Пэрришу и неким фильмом сомнительной направленности, и вот теперь она сидела, втиснув свои руки в руки матери, словно кадры этого фильма все еще мерцали и мерцали на экране ее сознания.

– Мисс Брэчтмэнн, – сказал Блум, – возвращались ли вы в дом Пэрриша в какое бы то ни было время после дня убийства?

Типичный голос полицейского. Ровный, лишенный эмоций.

– Да.

– И с какой же, простите, целью?

– Найти фотографии.

– Был ли кто-нибудь в доме, когда вы туда пришли?

– Вы же знаете, что был.

– Мисс Брэчтмэнн, не мог бы я теперь получить оружие и фотографии, указанные в ордере на обыск?

– Я покажу вам, где они. – Она, высвободила свои руки из рук матери, встала и сказала: – Все в порядке, мама. Правда.

Потом она повернулась к ним, к Мэтью и Блуму. Солнце теперь уже почти пробилось сквозь туман. Высокие стеклянные окна ожили от этого света.

– Никто даже и не подсчитал, – сказала она и улыбнулась.

Она смотрела на Мэтью. Быть может, потому, что Блум был полицейским, от которого, ей казалось, она не могла ожидать никакого сострадания. А может, потому, что включила и свою мать в число тех, кто не подсчитал. Она смотрела на Мэтью с улыбкой на лице.

– Вы понимаете? – спросила она.

– Нет, извините, я не…

– Ребенок-то родился в августе. – Улыбка все еще не сходила с ее лица. – С Эбботом я была вскоре после Рождества. В самом конце декабря. Теперь вы понимаете?

Мать уставилась на нее. Мэтью уже понял и подсчитал.

– Ребенок был доношенным, – сказала Элиза.

– Элиза, что ты…

– Я забеременела в ноябре, и ребенок родился точно в срок.

– Что?

– Это ребенок Джонатана.

Софи Брэчтмэнн поднесла руку ко рту.

– Он этого и не знал – ну разве не смешно? В ту ночь, когда я пришла рассказать ему… ну понимаете, это была та ночь, когда он решил… ну… объяснить мне, что из этого никогда ничего не выйдет, та самая ночь, когда он сказал… когда распрощался со мной. – Элиза пожала плечами. Она все еще улыбалась. – Вот я и пошла к Эбботу, в его жалкую комнатенку. В гневе и в… в…

– Элиза, – простонала ее мать.

– Какой прекрасный ребенок у нас был, – сказала Элиза. – У меня и у Джонатана.

– Элиза, дорогая…

– Какой прекрасной семьей мы могли бы быть.

– Дорогая, дорогая…

– Ох, мама, – сказала она и разрыдалась. – Мне так жаль, мне ужасно жаль, пожалуйста, прости меня.

– Дорогая моя золотая девочка…

Мэтью смотрел на них. «Вот дом, который построил Джек, – подумал он. – А вот и конец дома, который построил Джек».

Было три часа дня. Тутс и Уоррен сидели в конторе Мэтью. Тутс рассказала им, что Леона с доктором находились в интимной связи. Здесь не было сомнений, и теперь с этой связью покончено.

– И что же в итоге мы должны сказать Фрэнку? – спросил Уоррен.

– Я пока что не знаю. Надо подумать.

– Я имею в виду… с этим ведь покончено, Мэтью. Ну… дашь мне знать, какого рода отчет тебе нужен.

– Ладно, – сказал Мэтью. – Вы оба отлично поработали. Надеюсь, мы еще поработаем вместе, мисс Кайли.

– Тутс, – сказала она.

– Не хочешь ли сходить выпить пивка или еще чего-нибудь? – спросил ее Уоррен.

– С радостью, – сказала она.

– Мы еще поговорим, Мэтью, – Уоррен улыбнулся и вышел следом за Тутс.

Зазвонил телефон. Мэтью снял трубку.

– Звонит Ирен Маккоули по пятому каналу, – сказала Синтия.

Он нажал на кнопку.

– Алло?

Было десять минут четвертого. Ирен звонила, чтобы сообщить ему: ночью в больнице умерла Хэлен Эббот.

– Я пыталась до тебя дозвониться рано утром, – сказала она, – но ты уже уехал. Этот сукин сын с ней такое сделал.

– Кто? – спросил Мэтью.

– Хэрли. Она, умирая, назвала его имя. Полиция его разыскивает.

– Полиция уже его получила, – сказал Мэтью. – Я позвоню им и добавлю еще работенки по тому же направлению.

– Мэтью…

– Да.

– Ребенок тоже умер.

– Очень жаль, – сказал он. И подумал, что это уже полный конец дома, который построил Джек.

В пять часов он снова встретился с Леоной в Марина-Лоу. И первым делом она сказала:

– Я ведь говорила тебе, что у меня нет никакой интрижки, не так ли?

– Это технические подробности, – сказал Мэтью.

– Нет, Мэтью, мы ведь уже покончили с этим.

– Он уже покончил с этим.

Она посмотрела на него.

– Откуда такие подробности?

– У нас есть магнитофонные записи. Это жучок спас тебя от многих неприятностей, Леона. Если бы Тутс не услышала разговора…

– Я бы пристрелила его.

– По всей вероятности.

– Почти наверняка.

Она отхлебнула из своей рюмки. Уже второе мартини.

– Ты слишком много пьешь, – сказал он.

– Я знаю. Так это Фрэнк приставил ко мне хвост?

– Да.

– Стало быть, я должна поблагодарить его.

– За что?

– Если бы мисс Кайли не поставила в моей машине жучок, я бы выстрелила в доктора Уэйда Ливингстона и убила его. А мисс Кайли была нанята Фрэнком, следовательно…

– Строго говоря, ее нанял Уоррен Чамберс, которого нанял я, по просьбе Фрэнка.

– Все равно все возвращается обратно к Фрэнку.

– В самом деле?

– Ну, если именно он нанял…

– Ты знаешь, что я имею в виду, Леона. Должно ли все это вернуться к Фрэнку?

– Ох.

– Что мне ему сказать? Чего бы ты хотела?

Леона пожала плечами, подняла рюмку, осушила ее и знаком попросила официанта принести еще одну.

– Нет, Леона, – сказал Мэтью. – Больше ни одной. – Так что мне сказать Фрэнку?

– Позволь мне сказать ему.

– Хорошо, и что же ты ему скажешь?

– Все.

– И что потом?

– Я не знаю. Надо посмотреть.

– Когда началась эта история с Ливингстоном?

– Пару месяцев назад.

– Это не так плохо.

Она надолго замолчала, потом посмотрела прямо в глаза Мэтью и сказала:

– Я все еще люблю его, Мэтью.

– Тогда либо перестань любить, либо разведись, – сказал Мэтью.

– Ладно.

Мэтью тяжело вздохнул.

– Я очень сожалею, – сказала она.

– Ну да, – сказал он и снова вздохнул.

– В самом деле.

– Фрэнк ведь попросит моего совета, ты же понимаешь. Когда ты расскажешь ему, он захочет узнать мое мнение. Мы ведь с ним партнеры, Леона.

– И что же ты ему скажешь?

– Я скажу ему, что он должен сделать все, что в его силах, чтобы удержать тебя. И не думать о другом варианте, который мог бы подойти, когда ты трахалась с каким-то чужаком. Вот это я и скажу ему, Леона.

– Спасибо, – сказала Леона.

И внезапно разрыдалась.

Пэрриш торопился успеть на девятичасовой рейс до Индианаполиса. Он уже упаковал вещи и собирался уходить, когда Мэтью зашел в гостиницу повидаться с ним в этот ранний вечер. Теперь, когда все обвинения с него были сняты, он хотел как можно скорее убраться из этой чертовой Калузы.

Он пожал Мэтью руку.

– Спасибо, – сказал он. И, понимая, что Мэтью спас ему жизнь, не имея ни малейшего представления о том, что же это за человек, Пэрриш произнес: – Если когда-нибудь будете в Индиане, заезжайте. Я буду счастлив вас видеть.

– Я редко выбираюсь в том направлении, – сказал Мэтью и улыбнулся.

Он думал: «Я сделал все, что мог, я наконец-то добился успеха, соединил все концы с концами – а теперь остается только пожать друг другу руки и распрощаться».

– Я полагаю, это означает, что больше я вас никогда не увижу, – сказал Пэрриш.

– Скорее всего именно это и означает, – ответил Мэтью.

Вот дом, который построил Джек.

А это вот солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это вот крыса, та самая крыса, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот и бесстыжая рыжая кошка, вот крысу она придушила немножко, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это собака, собака косматая, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот, поглядите – корова рогатая, бодает она ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это вот девушка, страхом объятая, которая доит корову рогатую, бодающую собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самым солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот и тот самый мужчина помятый, целует он девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это священник, побритый, опрятный, который венчает мужчину помятого, целует тот девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это петух, что с утра гоношится, торопит священника стричься и бриться, чтоб стал бы тот чистым, побритым, опрятным и чтоб обвенчал он мужчину помятого, а тот – чмокнул девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит косматую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот вам и фермер, что сеял пшеницу, а вот и петух, что с утра гоношится, клюет он пшеницу и вновь гоношится, торопит священника стричься и бриться, чтоб стал бы тот чистый, побритый, опрятный и чтоб обвенчал он мужчину помятого, а тот – чмокнул девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.