Текст книги "Кошечка в сапожках (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

А сейчас было уже три часа дня, и Уоррен сидел за зеркальным стеклом бывшего магазинчика пляжных принадлежностей, а теперь студии для занятия аэробикой. Зеркальное окно было выкрашено в розовый цвет, а слова «Работа над телом» написаны красным. Леона Саммервилл, с черным зонтом и в желтых колготках, в черном трико и туфлях для аэробики, зашла в студию в тринадцать сорок пять, и он не знал, сколько она там намерена скакать. А до этого он внимательно смотрел, как она перебегала площадку перед домом, у которой припарковала зеленый «ягуар», как перепрыгивала через лужи, а черное трико и желтые колготки неплохо демонстрировали ее задницу. Она вошла в студию в тринадцать сорок пять. Уоррен думал о том, что она совсем не та женщина, которой нужна работа над телом, но, может быть, до того, как она стала ходить сюда, она весила сто тридцать килограммов и была лилипуткой? Если толстая же замужняя женщина вдруг начинает худеть, значит, она завела интрижку на стороне. Еще одна аксиома.

Уоррен в этот день был просто набит аксиомами. Их рождала его наблюдательность и прирожденное чувство юмора.

Выйдя из закусочной, Леона бросилась бегом к телефонной будке, даже не открыв зонтик, так и понеслась сквозь дождь, словно думала об этом все время, пока пила йогурт и смотрела в окно.

Когда замужняя женщина начинает звонить из телефонов-автоматов на улице, муженек, – смотри в оба! Аксиома номер…

Уоррен пристально следил за Леоной. Вот она повернулась спиной к потоку машин, опустила монетку в щель автомата, на память набрала номер. Наклонилась к микрофону. Улыбнулась. Что-то быстро говорит. Кивает. Вешает трубку. Выходит под дождь, но уже не улыбается, открывает зонтик и бежит к припаркованному «ягуару». Сложила зонтик, забралась в машину. Завела двигатель. Посмотрела на часы. Снова кивнула и поехала в студию «Работа над телом».

Было уже четверть четвертого, а она все еще торчала там. Сколько же, черт подери, длятся эти сеансы? Наконец дверь открывается. Суматошная стайка женщин в трико, колготках, теплых гетрах. Ух ты, еще идет дождь… Увидимся завтра, Бэтти… Позвони мне, Фрэн…

Леона Саммервилл появилась в дверях в своем черно-желтом одеянии и скорчила гримасу, глядя на дождь. Ее зонтик с щелчком раскрылся, точно парус над яхтой. Она помчалась к своей машине легкими прыжками антилопы, ее желтые ноги мелькали и казались полосками солнечного света. «Интересно бы знать, кому она звонила», – подумал Уоррен, трогая машину с места.

– Она поехала прямо домой, – сообщил он Мэтью по телефону. – Я следил до половины шестого, тогда уже и Фрэнк приехал домой. А она больше из дому не выходила.

– Хорошо, – сказал Мэтью.

– Ты хочешь, чтобы я следил за ней и позже, вечером? Я сейчас еду к Чарли Хэндерсону, по делу убийства Пэрриша. Но если ты узнаешь, что она собирается вечером выходить, я мог бы потом последить за ней.

– Я уточню это у Фрэнка.

– Он хочет, чтобы я ее застукал?

– Он хочет знать все.

– Если парень подсылает к своей жене детектива, он уже знает, что она трахается на стороне. Такова аксиома этого дела.

– Посмотрим.

– Я перезвоню тебе, когда закончу с Хэндерсоном.

– Я буду дома.

– Еще поговорим, – сказал Уоррен и повесил трубку.

Чарльз Хэндерсон, биржевой маклер деловой фирмы «Ллойд, Мэллори, Форбс», расположенной на главной улице Калузы, был один в конторе, когда без десяти минут шесть приехал Уоррен. Хэндерсон сказал, что он обычно уезжает домой в половине шестого, потому что нью-йоркская биржа закрывается в четыре, а коммутатор фирмы отключается в пять, так что нет смысла оставаться здесь дольше.

– Если только, конечно, тебя не выдвигают для получения пожертвования по страховому полису, – сказал он с ухмылкой.

Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока с небольшим, как решил Уоррен, ранняя седина, голубые глаза, загорелое лицо. На письменном столе в рамке фотография женщины с двумя девочками, вероятно, его жена и дочки. Одет он был консервативно, словно член британского парламента, ничто в его разговоре и манерах не выдавало в нем гомосексуалиста.

– Так кто же умер? – спросил Хэндерсон.

– Джонатан Пэрриш, – ответил Уоррен и пристально посмотрел ему в глаза.

Но в них ничего не отразилось. Ни интереса, ни волнения.

– Мне незнакомо это имя, – сказал Хэндерсон. – Вы уверены, что нашли верную кандидатуру для пожертвования?

– А имя Иштар Кабул вам знакомо? – спросил Уоррен.

В глазах промелькнула мгновенная вспышка. И тут же исчезла.

– Как вы сказали?

– Иштар Кабул.

– Этого имени я тоже не знаю, – сказал Хэндерсон. – А в чем дело?

– Не в страховке. Но и не в шантаже, если вы об этом подумали.

– Нет, я просто подумал, не позвонить ли мне в полицию.

– Я бы не стал этого делать.

– Кто вы такой?

– Уоррен Чамберс.

– Вы говорили…

– Потому что только так я смог бы побеседовать с вами.

– О чем?

– Я хотел выяснить, где вы находились утром тридцатого января.

– А зачем вам это нужно?

– Значит, нужно.

– Я задал вам вопрос.

– Так и я вам задал.

– Это напоминает Пинтера.[10]10
  Пинтер Гарольд (род. 1930) – известный английский драматург, автор популярнейших комических пьес и телепьес.


[Закрыть]

– Что еще за Пинтер? – спросил Уоррен.

Хэндерсон внимательно посмотрел на него.

– Вы полицейский? И что же вы расследуете?

– Я – частный детектив и работаю на одну юридическую фирму.

– Это не ответ.

– Мой дедушка говорил мне, что если тебе не нравится конкретный вопрос, то надо просто что-нибудь ответить.

– Я был в Саване, в штате Джорджия, – сказал Хэндерсон.

– Тридцатого числа?

– Нет, седьмого. Я следую совету вашего дедушки.

– Вот так? Вам не понравился мой вопрос, мистер Хэндерсон?

– А о чем вы спрашивали?

– Где вы были тридцатого января в субботу в семь часов утра?

– Вы правы: вопрос мне не нравится. И мне не нравится все. Вы приходите сюда под ложным предлогом. Называете имена людей, которых я не знаю…

– Вы не знаете Иштара Кабула?

– Я никогда о нем не слышал.

– Тогда почему вы сразу решили, что это он, а не она? Иштар ведь может быть и женским именем.

– Женщина ли это, мужчина или свинья с тремя глазами – я ничего не знаю о человеке по имени Иштар Кабул.

– И даже никакого плотского знания, а?

Следи, следи за его глазами. Ага, теперь в них настороженность.

– Я женатый мужчина, – сказал Хэндерсон. – Если вы предполагаете, что…

– Я знаю, что вы женаты.

– А откуда вы… Ах да, эта фотография.

– Нет, мне Иштар сказал.

– У меня двое детей…

– Я знаю.

– Тоже Иштар сказал?

– Да нет, вот эта фотография.

– Что разыскивает юридическая фирма, которую вы представляете?

– Убийцу, – ответил Уоррен.

– А что, этот Кабул кого-нибудь убил?

– Наш клиент видел, как человек, одетый в черное, убегал с места преступления.

– Это был Кабул?

– Иштар был одет в черное на той вечеринке, ночью накануне убийства.

– У этого Кабула нет никакой другой одежды?

– Я буду с вами откровенным, мистер Хэндерсон. Я наговорил Иштару кучу всякой ерунды насчет того, что наш клиент опознает его, но он вообще не видел Иштара в лицо. Так что он просто не может его опознать.

– Тогда этому Кабулу не о чем беспокоиться.

– Это не совсем так. Мы можем взять у него показания под присягой. И если он будет придерживаться своего алиби, а вы будете отрицать его, тогда получается – он что-то скрывает. И прокурор штата будет обязан выяснить, что же именно он скрывает.

– А что за алиби, мистер Чамберс?

– А вы не знаете?

– Я полагаю, что этот Кабул сказал, что был со мной.

– А почему же вы так решили?

– Вы упомянули о плотском знании, поэтому я и предположил, что…

– Вы правильно предположили.

– Значит, этот Кабул действительно заявил, что был со мной?

– Да, этот самый Кабул сказал, что вы были с ним в постели утром тридцатого.

– А если я скажу, что я не был?

– Тогда мы притянем его к показанию под присягой.

– Ну, вот и берите это оттуда, мистер Чамберс. Этот самый Кабул не был со мной, а я не был с ним. Этот человек лжет, а я был очень рад с вами познакомиться.

– А вы понимаете, что если он не сможет доказать…

– Это исключительно его проблема.

– Тогда прокурор штата…

– Ну и что?

– Но он вас любит.

– Прокурор штата?

– Мы разыгрываем сценку из Пинтера? – спросил Уоррен.

– А что это за Пинтер?

Они помолчали.

– Ах ты, я забыл сказать вам, что следующий шаг…

– Следующий шаг заключается в том, что вы отсюда уберетесь.

– Следующий шаг такой: если Иштар захочет спасти свою задницу, назовет ваше имя, то нам с вами придется идти к прокурору штата…

– Идите к нему сами.

– Не вынуждайте меня перейти к жесткой игре.

– А это называется как? Мягкой игрой?

– Пока все это только между вами и мной. Ваша жена сидит дома, готовит вам обед, а ваши дорогие маленькие дочурки…

– У нас есть экономка, которая готовит обед.

– Великолепно, тогда дослушайте меня до конца. Мы отправимся с вами к прокурору штата и скажем, что есть показание Иштара, где он клятвенно утверждает, что был с вами утром тридцатого. И он пригласит к себе Иштара, который скажет ему: «Да, это тот самый человек, с которым я был вместе», а прокурор штата выслушает вашу версию, на тот случай, если Иштар лжет. Вам не захочется ведь объяснять вашей жене, почему вдруг прокурор штата захотел поговорить с ее преданным муженьком? Почему это Иштару Кабулу показалось, что он был с вами в постели в то утро? Это может стать очень грязным делом, мистер Хэндерсон.

– А оно могло бы стать менее грязным, если бы я вам сейчас сказал, что мы были вместе в то утро?

– Да. Оно будет не таким грязным, потому что все здесь и закончится.

– Что меня может в этом уверить?

– Вот как я себе все это представляю, мистер Хэндерсон: Кабул попросил Кристи Хьюз сделать ему алиби…

– Ну задница, – сказал Хэндерсон с чувством и закатил глаза.

– Она клятвенно подтвердила, что в то утро Кабул был с ней. Я могу предположить, что Иштар заставил ее солгать по двум причинам: или он совершил это убийство, или он щадит вас. Если верно второе, у нас нет никаких оснований разматывать этот клубок. Мы разыскиваем того, кто сбежал из дома утром тридцатого. И не собираемся преследовать двух взрослых людей, которые по взаимному согласию в уединении занимаются своими делами.

– Откуда вы знаете, что и я не солгу, чтобы защитить его? Так же, как поступила Кристи.

– Потому что вы бы это уже сделали, а не тянули бы всю эту бодягу.

Хэндерсон замолчал, и казалось, что это длилось довольно долго.

– Мы были вместе, – сказал он наконец.

– Отлично. В какое время?

– С двух часов ночи и до полудня. Я дожидался, пока он уйдет с вечеринки. Моя жена думала, что я ездил в Тампу по делам.

– Где вы его ждали?

– В доме у одного друга.

– Его имя и адрес, пожалуйста.

– Ее. Энни Лоуэлл, Прибрежное шоссе, дом 1220.

– Это на Фэтбэк-Кей? Я проверю.

– Судя по вашим словам, я думал, что все здесь и закончится.

– Я вам солгал, – сказал Уоррен.

Глава 3

А ЭТО СВЯЩЕННИК, ПОБРИТЫЙ, ОПРЯТНЫЙ,

КОТОРЫЙ ВЕНЧАЕТ МУЖЧИНУ ПОМЯТОГО…

Уоррен должен был проверить все, что касается Иштара Кабула.

Энни Лоуэлл, женщина восьмидесяти двух лет, жила в роскошном доме на Фэтбэк-Кей. Она не была мерзкой старой каргой, как это обычно предполагается в таком деле. Хэндерсон был ее биржевым маклером, и она сколотила уйму деньжат с помощью его любезных и умелых услуг, так что не видела никаких оснований, почему бы ей не позволить ему время от времени пользоваться ее домиком для гостей, расположенным позади главного дома; какие тут могут быть вопросы?

Она знала, что иногда он принимает в гостевом домике знакомых мужчин, но ее не волновало, что они там делают, если это не пугает лошадей. Энни могла припомнить еще те времена, когда не было телевидения. Она не думала, что занятия Хэндерсона со знакомыми мужчинами в гостевом домике, что бы они там ни делали, могли оказаться еще хуже того, что показывают сейчас по телевизору.

А затем главный вопрос. Да, она знает мужчину, с которым был Хэндерсон в то утро. Его зовут Мартин Фейн. Это и есть Иштар Кабул. По-арабски – Говард-утенок.

Второй обязанностью Уоррена была Леона. Она уехала на зеленом «ягуаре» из своего дома на Пеони-Драйв вчера в восемь вечера, приехала к дому женщины, оказавшейся миссис Шарли Хоровитц – Уоррен узнал это по письмам из ее почтового ящика, которые он внимательно просмотрел этим утром, – и была там часа два с половиной. После этого она отправилась прямо домой и прибыла на Пеони-Драйв без четверти одиннадцать. Если только у Леоны не было лесбийской связи с миссис Хоровитц – а это было маловероятно, поскольку Уоррен позднее узнал, что той семьдесят один год, она жена отставного гинеколога, Марка Хоровитца, мать двоих детей и бабушка троих внуков, да еще и секретарь флоридской Лиги защиты дикой природы, – то Леона Саммервилл была совершенно чиста.

Все это Уоррен и отрапортовал Мэтью в десять минут одиннадцатого холодным, мрачным и мокрым субботним утром.

В декабре прошлого года, когда Мэтью еще регулярно встречался со своей бывшей женой, Сьюзен, она спросила его, не думает ли он, что Леона Саммервилл изменяет мужу.

– Что-что?

– Я думаю, что она крутит с кем-то любовь.

– Нет.

– Или собирается закрутить.

– Уверен – нет.

– Она одевается как женщина, посылающая такие сигналы.

Болтовня в постели. Бывшие муж и жена, обновляющие взаимные обеты в неумирающей любви и обсуждающие проблему супружеской верности Леоны. В ту ночь шел дождь. И сегодня утром тоже идет дождь. Быть может, в Калузе всегда идет дождь. Вода течет под мост, струится по водосточным желобам, а он так и не видел Сьюзен с прошлого Рождества.

Еще один видеофильм. Внезапный. Шокирующий своей отчетливостью. Впрыгнувший незваным гостем в кинопроектор его сознания. Два или три года назад в Калузе состоялся благотворительный бал. Они со Сьюзен собирались ехать туда вместе с Саммервиллами, и те уже выехали на своем «ягуаре», чтобы захватить их с собой… А он в то время встречался с Дейл О’Брайен? Или это была не Дейл? Неважно. А на Леоне было надето обтягивающее зеленое платье, подходящее к цвету ее автомобиля. Фрэнк в смокинге и при черном галстуке сидит за рулем. Щетки «дворников» мелькают по ветровому стеклу, и покрышки шуршат по мокрому асфальту.

Леона сидела сзади рядом с Мэтью и помогала ему получше завязать галстук, а Фрэнк осторожно вел машину по изгибам и поворотам скользкой дороги. Выглядела Леона потрясающе. Зеленое платье облегало ее тело и отсвечивало потускневшей медью. А волосы своей изящной лепкой напоминали черный античный шлем. И в них какое-то зеленое перышко, прямо над ухом. На глазах зеленые тени, а на ресницах темная тушь. Карие глаза посверкивают в мягком освещении «ягуара» и напряженно смотрят на его черный шелковый галстук, а руки с длинными красными ноготками поправляют его.

Свет отбрасывает янтарный отблеск на выпуклые верхушки грудей, которые едва умещаются в глубоком вырезе платья. А пальцы все поправляют галстук. И колени касаются его колен. И над нейлоном идет этакая электрическая эманация.

– Вот так, – говорит она. И колени разом отодвигаются.

И рот как у Карлы Саймон, знаменитой актрисы, и два ряда белоснежных зубов. Губы в движении, она что-то говорит ему, но он не слышит – будто перед ним немое кино.

Щелчок! Часы на приборной доске «гайа» показывали без четверти одиннадцать. Когда Мэтью ехал по подъездной дорожке к церкви Святого Бенедикта на Уиспер-Кей, он вдруг подумал, а не оканчиваются ли, в конечном счете, прелюбодеянием все браки.

Он вышел из автомобиля, негромко поворчал на дождь и побежал под беснующимся ливнем к домику священника, вверх по усыпанной истоптанным гравием дорожке, мимо большого деревянного креста рядом с пригнувшимися под дождем кустами. Церковь, построенная в духе испанской архитектуры, модной в начале века, глядела на Мексиканский залив и возвышалась над клочком земли, за которым были только серое небо и серое море. Дом Пэрриша стоял не более чем в сотне ярдов к северу от церкви, занимал небольшой участок земли и тоже глядел на море. Мэтью был виден дом с того места, где он стоял под проливным дождем, дергая дверное кольцо плотной деревянной двери домика священника. Мэтью приехал на четверть часа раньше назначенного срока, но надеялся, что отец Эмброуз выйдет на стук прежде, чем он успеет растаять под дождем.

Священник выглядел так, словно он забрел сюда прямиком из «Имени Розы».[11]11
  «Имя Розы» – весьма популярный на Западе роман современного итальянского писателя и философа Умберто Экко, где действие происходит в итальянском монастыре во времена инквизиции. Чрезвычайно популярна и экранизация «Имени Розы».


[Закрыть] На нем были сандалии и коричневая накидка до пят, которая могла бы сойти за сутану, небольшое полированное распятие из дерева и серебра висело на его груди на черном шелковом шнуре. Его бритую голову окаймлял венчик коричневатых волос, которые были под стать его карим глазам. Он как раз только что закончил бриться, когда пошел открывать дверь Мэтью, и его лицо было обклеено перепачканными кровью кусочками туалетной бумаги. На вид ему было лет около пятидесяти, но, возможно, сбивала с толку его бритая голова.

Отец Эмброуз предложил Мэтью чашечку кофе, и он пожалел, что согласился: кофе был таким, словно в него подмешали стрихнин. И вот он сидел в аккуратненьком теплом приходском домике, стены которого были заставлены полками с книгами по теологии в пыльных кожаных переплетах, и огонь ярко горел в маленьком камине, и струи дождя скатывались по цветным стеклам окон, а отец Эмброуз рассказывал ему, что произошло утром тридцатого января.

Шум дождя, капли которого стучали по крыше его домика, разбудил его задолго до рассвета. Лежа на узкой кушетке в тесной спаленке он прислушивался к дождю и думал, что если до утра дождь не кончиться, мало кто придет на воскресную службу. Серый рассвет тускло пробивался сквозь небольшое окно из цветного стекла.

И вдруг он услышал крики. Голоса становились все громче и пронзительнее, и он сначала решил, что они доносятся прямо из-за его окна, или с лужайки, или, может быть, с побережья, где подростки куролесили порой, напившись пива. В полумраке он встал с постели, сунул ноги в сандалии, накинул дождевик прямо на трусы – он всегда спит только в коротких боксерских трусах – и вышел в ту комнату, в которой они сейчас сидят, а потом к входной двери и распахнул ее настежь, в этот завывающий шторм.

Он, прищурившись, посмотрел сквозь хлеставший дождь. На лужайке не было ни души. Но ярость голосов все нарастала, и стало ясно, что доносились они из дома Пэрриша.

Отец Эмброуз знал, что там живет гомосексуалист. Полуночные вечеринки у него дома не обходились без шума. Однако теперь это было совсем другое, – не шум веселой попойки, а разразившийся скандал. И отца Эмброуза пробрала дрожь. Что там кричали, он не мог расслышать – слова заглушал ветер. Но и без того он ощущал в их силе надвигающийся взрыв и внезапно перекрестился и прошептал: «Боже, спаси нас». Он с неминуемой и пугающей уверенностью знал, что подобная ярость не может разрешиться только словами.

Слова, снова… Неразличимые на ветру, разносимые обрывками звуков под бешеным дождем, несущие в себе угрозу надвигающегося ужаса…

Потом – резкое, отчетливое, единственное различимое слово, которое ножом прорезалось сквозь ветер и дожди.

– Нет!

И – кошмарный вопль.

Огонь вдруг издан треск и шипение. Загорелось новое полено. Отец Эмброуз покачал головой.

Мэтью внимательно наблюдал за ним.

В гостиной домика священника было тихо, если не считать шипения влажных поленьев в камине и непрестанного стука дождя по кедровой дранке крыши.

– Вы расслышали только один вопль за словом «нет»? – спросил Мэтью.

– Да, всего один вопль.

Ральф Пэрриш рассказывал Мэтью, что он проснулся от шума ссорящихся голосов и вопля брата. А потом он услышал, как его брат…

– А вы не слышали, как кто-то кричал: «У меня нет их, я даже не знаю, где они»?

– Единственное слово, которое я мог разобрать, было «нет». А остальные слова…

Он снова покачал головой.

– Отец Эмброуз… вы сказали, что когда голоса разбудили вас…

– Нет, меня разбудил дождь.

– Но позднее вы услышали ссорящиеся голоса… и пошли к двери вашего домика и выглянули на лужайку… А после этого посмотрели на побережье?

– Да.

– Вам его видно от дверей вашего дома?

– Да, конечно.

– И там не было ни души, ни на лужайке, ни на побережье?

– Нет, никого не было.

– А не было ли кого-то на побережье после того, как вы услышали этот вопль? Не видели ли вы, как кто-то бежит от дома Пэрриша?

– Нет, я больше не смотрел на побережье.

– А что же вы сделали?

– Я закрыл дверь. Шел очень сильный дождь. Я весь вымок.

– Вы закрыли дверь в свой домик. И что потом?

– Я запер ее. Я испугался.

– Вы испугались, но в полицию не позвонили?

– Нет.

– А почему же нет? Вы ведь только что слышали ссору, какой-то вопль, вы испугались… и не позвонили в полицию.

– Я не хотел привлекать внимания к церкви Святого Бенедикта.

– Почему?

– Среди моих прихожан есть гомосексуалисты, мистер Хоуп. Наш хор, весь музыкальный отдел наводнен педиками. Если бы в доме Пэрриша на побережье стряслась беда, то я бы не хотел, чтобы это бросило тень на законопослушных гомосексуалистов из моего прихода.

– Поэтому вы и хранили молчание.

– Да.

– А когда вы пошли в полицию?

– Я не ходил туда.

– Не ходили? А мне вчера сказани, что прокурор штата хочет вызвать вас в качестве свидетеля.

– В четверг ко мне приходил какой-то детектив из управления шерифа. Он проводил опрос в этой местности. И я не мог достаточно убедительно солгать ему в том, что я слышал в то утро.

– А он спрашивал вас подробно о том, что вы тогда слышали?

– Нет, его вопросы были общими. Он хотел знать, не видел ли и не слышан ли я чего-то необычного.

– В утро убийства?

– Да, и в течение предыдущих суток.

– И вы?

– Я рассказан ему о той ссоре и о вопле.

– Я имел в виду – в течение суток перед убийством.

– Нет. Ничего выходящего за рамки обычного.

– А не видели ли вы кого-нибудь в черном поблизости от дома Пэрриша? – спросил Мэтью.

Отец Эмброуз посмотрел на него снизу вверх. Мэтью был знаком этот взгляд. В нем были настороженность и холод.

– Так видели или нет?

– А почему вы об этом спрашиваете?

– Видели ли вы кого-нибудь в черной…

– Нет, – ответил отец Эмброуз.

Он наблюдал, как автомобиль Мэтью Хоупа съезжает с гравийной дорожки, как он исчезает в завесе дождя. А потом он смотрел только на дождь и размышлял, почему он не рассказал о той парочке, которую обвенчал за день до убийства. «Просто проезжаем мимо», – сказал высокий мужчина. «Такая очаровательная старая церквушка», – сказал рыжий коротышка. «Вполне подходящее местечко, чтобы обвенчаться», – снова подал голос темноволосый мужчина.

Был яркий солнечный день, наверно последний перед сезоном дождей. Они сидели там, на лужайке, позади его домика и болтали о чем-то. Мужчина был с ног до головы одет в черное. Черная куртка и брюки. Темно-синяя тенниска, которую можно принять и за черную. Легкие черные туфли, а носков вообще не было. Рукав куртки был разорван чуть выше правого локтя. Высокий темноволосый мужчина лет сорока с неряшливой трехдневной щетиной на подбородке, он выглядел потрепанным и поизносившимся в пути. И вот он сидел под солнышком и подавал вполне невинные реплики, а позже стал задавать такие же невинные вопросы. Он снял куртку: очень уж жарко было на солнцепеке. А рыжему коротышке, что был с ним, вряд ли было больше двадцати – двадцати одного. Длинные волосы цвета ржавчины, голубые глаза, веснушчатое лицо. На нем выгоревшие голубые джинсы, бледно-голубая тенниска, пояс с серебряными заклепками, сандалии. Оба сильно нервничали.

Но люди ведь всегда нервничают, когда берут на себя обязательство вроде такого, как тут не нервничать! Поэтому они всегда и задают массу вопросов или говорят о погоде или о том, как очаровательна церковь. Так ведь это и в самом деле была красивая церковь, этакая средневековая жемчужина, аккуратненько поставленная на прибрежный песок и глядящая на закаты, в которых она пылает светом, ниспосланным самим Господом. А цветные витражи-стекла в ней в самом деле были средневековыми. Сработанные мастеровыми XVI века, они были перевезены сюда из маленькой деревушки в Италии в качестве дара от одного прихожанина из Уиспер-Кей, который, вернувшись в родные края, сколотил себе состояние на выпуске алюминия. Церковные скамьи из красного дерева были изготовлены прямо здесь, в Калузе, но за годы, прошедшие со дня постройки храма, их закапали воском и истерли до блеска, на них появился налет, которому, казалось, было несколько веков.

Ну, а эти двое нервничали, потому что решили навсегда связать свои жизни перед взором Господним. В глазах Господа. Люди искали Божьего благословения.

Вопросы, которые они задавали, имели мало отношения к церемонии, о которой они просили. Им хотелось знать о погоде в Калузе, этим людям, просто ехавшим мимо, которые приметили эту на удивление красивую, маленькую, вроде бы средневековую жемчужину-церковь, вросшую вот здесь в песок. Всегда ли так жарко? Или чаще идут дожди? Холодно ли здесь? Ветрено ли? Или всегда так вот мило? А еще им хотелось знать, где они могли насладиться вечерком хорошим праздничным ужином, есть ли здесь в городке романтическое местечко с канделябрами и с вином, где они смогли бы всерьез и в уединении поразмышлять о том важном шаге, который они предприняли, да и выпить за свое будущее, – так есть в городке подобное местечко, а? Отец Эмброуз обычно отсылал парочки в зал орхидей в гостинице «Адлер».

Всегда были такие вопросы и комментарии, эта сумбурная болтовня, чтобы скрыть нервозность. Эта парочка совершала важный шаг. Священную церемонию перед взором Господним.

Он обвенчал их в маленькой часовенке рядом со своим домом в четыре часа дня двадцать девятого января, за день до убийства. Они стояли на коленях перед алтарем. Мужчина в черном и этот рыжий коротышка.

– Дорогие братья во Христе, – сказал он им. – Вы готовитесь вступить в священный и серьезный союз, который установлен самим Господом. И поскольку творец этого – сам Господь, то брак по своей природе священный институт, требующий от тех, кто вступает в него, полной и неограниченной самоотдачи. Этот союз еще и потому считается таким серьезным, что он пожизненно связывает вас тесными и интимными отношениями, которые глубоко повлияют на все ваше будущее, а оно – со всеми надеждами и разочарованиями, успехами и неудачами, наслаждениями и страданиями, радостями и огорчениями – скрыто от ваших глаз. Вы знаете, что из этого состоит любая жизнь, и все это вам предстоит испытать и в собственной жизни. Не ведая, что ждет вас, вы берете друг друга для лучшего и для худшего, для богатой жизни и для бедной, в здоровье и болезни, до тех пор пока смерть…

Они были в часовне втроем. И не было никого, кто бы мог возразить против этого союза. Последние лучи солнца струились сквозь окна-витражи. Отец Эмброуз посмотрел сверху вниз на мужчину в черном.

– Берете ли вы, Артур Нельсон Хэрли, этого человека себе в супруги, чтобы жить с ним вместе в священном браке, готовы ли вы любить, уважать его и заботиться о нем в здоровье и болезни, в процветании и в несчастье, забыв обо всем другом, пока продлится жизнь вас обоих?

– Беру, – ответил он.

Отец Эмброуз посмотрел на рыжего коротышку.

– Берете ли вы, Уильям Гарольд Уолкер…

Конечно, для этой парочки ему пришлось изменить церемонию и опустить слова, которые могли бы намекнуть, что этот акт официально к чему-либо обязывал. Он также выбросил все слова, подразумевающие пол, хотя некоторые в подобных случаях настаивали, чтобы одного из них именовали «мужем», а другого – «женой», а не называли бесполым словом «супруги».

Впрочем, за столько лет отец Эмброуз выработал некую церемонию, которая, кажется, устраивала участников. Только не надо думать о Риме! Риму неведомо, что он творит в этом отдаленном уголке Флориды, и отец Эмброуз надеялся, что там никогда и не узнают, уж, во всяком случае, от него. Отец Эмброуз смотрел на это так: если двое мужчин хотят пожениться, то Бог мой, почему не обвенчать их! И если это будут две женщины, два крокодила, две змеи, два кабана, два цыпленка, любые две твари, созданные Господом, если уж им захотелось пожениться, отец Эмброуз предложит им утешение священного таинства и Бог с ним, с этим Римом!

Ему нравилось рассказывать гомосексуалистам, которые приходили в церковь Святого Бенедикта, шутку о католическом священнике, а вы разве ее не знаете? Парочка гомосексуалистов хочет пожениться, и они сначала идут к раввину, который отказывается их венчать, потом к протестантскому священнику, снова отказ, и вот в конце концов они приходят к католическому священнику, и он говорит: «Разумеется, я обвенчаю вас, что все они понимают в настоящей любви?»

Шутка помогала его клиентам расслабиться, а то они очень нервничали, когда приезжали сюда, и, конечно, боялись стать предметом насмешек или презрения. Эта шутка подразумевала, что католический священник и сам был гомосексуалистом. Вероятно, это случается, но в этом отношении отец Эмброуз был кристально чист. Его единственный сексуальный опыт был с одной девушкой. Давно, еще до того, как его мать решила, что у него есть призвание священника. Ему это понравилось, но он был человеком цельным, а его любовь к Господу требовала полной самоотдачи, так что почти никогда он не оглядывался назад со страстным желанием повторить невыразимое блаженство, которое разделил с пятнадцатилетней Молли Пиерсон на крыше чикагского дома много лет назад. Правда, время от времени он думал о том, как сложилась жизнь Молли, вышла ли она замуж.

Не проходило недели, даже когда был не сезон, чтобы кто-то не стучался в дверь приходского домика и не спрашивал отца Эмброуза. Как правило, это была пара мужчин. Женщины бывали редко. Возможно, им вообще не нужно ничьего благословения, они чувствуют себя Божьими избранницами и не видят нужды заботиться о том, чтобы еще и подтвердить это.

Стучат и стучат в дверь его домика. «Мы тут как раз проезжали мимо, приметили эту очаровательную церквушку, вот и подумали, а почему бы не обвенчаться». Конечно, они слышали о нем, об этом бритом наголо священнике, который венчает педиков, его имя было известно среди них в большинстве городов США. Он допускал, что рано или поздно в Риме, не приведи Господи, об этом узнают. А до тех пор…

Это блаженство на их лицах, когда он произносит: «Да благословит Господь ваш союз». Эта радость, которую он и сам испытывает, зная, что доставляет им такое удовольствие, и его палец, увлажненный церковным миро, чертит символ креста на одном лбу, а потом и на другом: «Да благословит Господь ваш союз!»

Но эти двое… они оставили странное ощущение тревоги. Возможно, они вообще не были гомосексуалистами и весь этот ритуал был какой-то насмешкой. Но чего ради, с какой целью?

Он вспоминал вопросы, которые они задавали, сидя на лужайке. Еще до всей этой церемонии. Вопросы были целенаправленными, правда, не с самого начала. Сперва они просто интересовались недвижимой собственностью на побережье здесь, в Калузе. «Теперь, когда мы готовимся сделать этот серьезный шаг, пора подумать о том, чтобы по-настоящему обосноваться где-нибудь. А в этой Калузе вроде бы миленькое общество».