Текст книги "Кошечка в сапожках (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Это говорил тот, в черном. «А как вы думаете, может быть, здесь еще осталась какая-нибудь собственность на побережье?» Это спросил рыжий коротышка, посверкивающий глазками и красный от смущения. А потом они перешли к дому Пэрриша. А как, мол, насчет того дома по соседству? Как вы думаете, его не продают? А кто его владелец? Может быть, он захочет его продать? А вы не знаете, как зовут владельца? Как, вы говорите, пишется его фамилия? А звать его, говорите, Джонатаном, да? Джонатан Пэрриш, так? А живет он один?

Все это спрашивал тот, в черном. Теперь отец Эмброуз пытался припомнить все, что он им рассказывая о Джонатане Пэррише и в какой момент они потеряли интерес к этому и перестали задавать вопросы.

Скорее бы прекратился этот дождь! Эти мысли и этот дождь были странно, болезненно связаны: они пугали.

Двое мужчин, сидевших в баре с Уорреном Чамберсом, были полицейскими. Уоррен понимал, что мысль получать приказы от черномазого отнюдь им не улыбается и это их соблазнила оплата, которая была уж больно хороша. Они могли бы сойти за близнецов, если бы не глаза: голубые у одного и карие у другого. Массивные плечи и грудь, широкие запястья и огромные ручищи, а лица – прямо как у полковника Оливера Норта:[12]12
  Оливер Норт – герой популярного американского «полицейского» телесериала.


[Закрыть] высокомерные, угрюмые, самодовольные… Уоррен предпочел бы работать с парочкой крокодилов, но в этих краях непросто было найти умелую помощь по слежке. Всего-то четверо полицейских на суточных дежурствах, – шестичасовыми сменами. Чарли в это утро работал от шести до полудня. А Ник только что отработал смену от полудня до шести вечера.

Они сидели в баре под названием «Кэрли», рядом с шоссе номер 41, близ автострады, ведущей в южные штаты. Уоррен был единственный негр в этой забегаловке. Это было не так уж необычно для флоридского городка Калузы, однако он думал, что Чарли с Ником чувствуют себя не слишком уютно, сидя и распивая спиртное с черномазым, даже если учесть, что именно он эту выпивку оплачивает.

– Мы думаем, что кто-то наметил этот дом для налета, – сказал Чарли.

– К этому заключению мы пришли по отдельности, – добавил Ник.

Они даже разговаривали, как близнецы.

– А вы побеседовали с остальными двумя? – спросил Уоррен.

– Да, сегодня. Они не заметили ничего подозрительного.

– Эта машина проезжала мимо, в ней сидели двое мужчин.

– Водитель одет во все черное.

– А другой рыжий.

– Когда это было?

– В мою смену, – ответил Чарли, – где-то около десяти.

– Какой марки машина?

– Голубая «хонда-сивик».

– Номера флоридские?

– Да.

– Взята напрокат?

– Нет. Вы все время опережаете меня, Чамберс. Вы хотите слышать то, за что вы платите, или хотите отвечать вместо меня?

«Вышибить бы все твои проклятые нахальные зубы», – подумал Уоррен. А вслух сказал:

– Хорошо, продолжайте.

– Они проехали мимо этого дома, потом въехали на дорожку к церкви, там развернулись и еще раз прокатились мимо дома. Но на этот раз медленнее, рассматривая там все, приглядываясь.

– Это было в десять десять – десять пятнадцать?

– Да, где-то так.

– Машина не останавливалась?

– Нет. Просто медленно проехала мимо, и оба они смотрели во все глаза.

– А где находились вы?

– Внутри дома.

Чарли заметил недовольное выражение лица Уоррена.

– Что-нибудь не так?

– Да нет, если это вас не беспокоит.

– Примерно тогда и я подключился, – сказал Ник. – В свою смену.

– Замечательно.

– Если бы кто-то нас застукал, мы показали бы свои удостоверения и сказали, что нам дало задание калузское управление полиции.

– У меня никаких претензий нет, – сказал Уоррен.

– Но вас вроде бы это немного беспокоит, – сказан Чарли.

– Нет-нет.

– Я имею в виду вот что: раз вы хотите, чтобы мы увидели, как кто-то войдет в дом, то лучше всего наблюдать изнутри дома, разве не так?

– Да, этот способ лучше всего, – сказал Уоррен и подумал: «Сломать бы твой проклятый деревенский нос местах в шести».

– Итак, – сказал он вслух, – это было примерно в десять, в десять пятнадцать, когда машина проехала там во второй раз.

– Да, так, – ответил Чарли.

– В какой вы были комнате?

– В спальне на втором этаже. Оттуда отлично видно дорогу и побережье тоже, если переходить от окна к окну. Единственное неудобство в том, что там нет кондиционера, а наверху все чертовски прогревается и очень душно.

– Даже при таком проклятом дожде, – добавил Ник.

Уоррен давно заметил, что законопослушные полицейские из простонародья редко откровенно нарушают правила. Они могут пристрелить вас за один неприязненный взгляд, но они всегда осторожны и вежливы в выражениях и почти не допускают бранных слов.

– И когда в следующий раз эта машина проехала мимо? – спросил Уоррен.

– Что-то около одиннадцати двадцати, – ответил Чарли. – Не только проехала мимо, но и припарковалась на другой стороне улицы.

– И сколько они там просидели?

– Почти весь день и еще ночь – до пяти утра, – сказал Ник.

– Так-так, – пробурчал Уоррен.

– Я все время следил и все видел из окна верхнего этажа. Мы же не любители какие-нибудь, – сказал Чарли, глядя в его нахмуренное лицо.

– Надеюсь, что нет. Хотя выглядит это как раз по-любительски: двое стерегут дом, попеременно глазея из окна и маяча перед входными дверями.

– Никто меня не видел в окне, – сказал Чарли.

– А я проехал мимо вроде как по своим делам.

– А они так и продолжали сидеть?

– Да они там весь день просидели, – сказал Чарли. – Я же говорил, – и потом до утра.

– И вы говорите, что они не знали, что вы в доме?

– Да, я говорю, что никто меня не заметил.

– И что же вы сделали, Ник? Разъезжали взад-вперед, пока они наконец не заметили вашу машину?

– Я же вам говорю, что меня никто не видел, – сердито сказал Чарли.

– И меня тоже, – сказал Ник. – Я только один раз проехал мимо дома и припарковался у Пеликанового рифа, прошел вверх по побережью, вошел в дом с черного хода и сменил Чарли, где-то без двадцати час.

– А «хонда» все еще была припаркована там?

– И в котором часу она уехала?

– После пяти утра.

– И они сидели, наблюдая за домом, все это время, так?

– Да, наблюдали, – сказал Ник.

– Рассматривали карты, очень долго и подробно, – сказал Чарли, – но за домом наблюдали.

– А почему же, как вы думаете, они наблюдали за домом такое продолжительное время? – спросил Уоррен.

– Только не потому, что засекли кого-то из нас, – ответил Чарли, – если вы так предполагаете.

– А я думаю, что они заметили там какое-то движение, – сказал Ник. – Пытались увидеть, кто входит в дом и в какое время выходит. А дом выглядел пустым, и они не получили никаких сведений.

– Если только не заметили, как вы входили туда со стороны побережья.

– Нет, они же сидели в машине, когда Ник пришел меня сменить, – сказал Чарли. – Вы начинаете раздражать меня, Чамберс. Если вы полагаете, что мы не способны сделать эту проклятую работу, доступную даже для маменькиных сынков, то наймите себе кого-нибудь другого. Никто из моих знакомых не согласился бы торчать целый день в пустом доме за какие-то дерьмовые десять баксов в час.

– Значит, десять баксов дерьмовые? – спросил Уоррен.

– Я получаю по пятнадцать, когда слежу за посетителями в загородном клубе, – сказал Чарли. – Когда они там танцуют.

– И сколько раз в неделю вы этим занимаетесь?

– Ну…

– Черт подери, вы меня уже достали, – сказал Уоррен. – Вы здесь получаете по шестьдесят баксов в день и работаете каждый день, что означает, по-моему, четыреста двадцать баксов в неделю, а это побольше, чем вы имеете в полиции. Работа по совместительству никогда не оплачивается так высоко, и вы это знаете.

– Может быть, это и верно, – сказал Чарли. – Только это не означает, что мы обязаны выслушивать, что нас, мол, засекли два каких-то засранца хиппи в «хонде». Мы не любители, Чамберс. Если вы полагали, что мы любители, то на хрена было нанимать нас. И гоните наши баксы. Мы ведь работу-то делаем, мужик.

Последовало довольно долгое молчание.

– А может быть, еще пивка? – спросил Чарли.

Уоррен подал знак официантке, темноволосой девушке в очень короткой мини-юбке, чтобы она принесла им еще по порции. Когда спустя пять минут официантка подала пиво и отошла от стола, Чарли сказал:

– Ну, ребята, я вроде попробовал чуть-чуть этого самого, там, у нее под юбочкой.

– А по моей руке скользнула ножкой, – сказан Ник.

– Да, там у нее под юбочкой, – повторил Чарли, словно заезженная граммофонная пластинка.

– Да, там найдется что-то в самом деле сладенькое, под этой юбочкой, – сказал Ник и облизнул губы.

– А почему вы назвали их хиппи? – спросил Уоррен.

– Мы говорим об этой кошечке, а он о хиппи, – сказал Чарли и покачал головой. – Что-то у тебя не в порядке, парень.

Уоррен подумал, что они, должно быть, признали его своим. Деревенские мужики не стали бы обсуждать белую кошечку с негром, если бы не считали его старым добрым другом. Возможно и другое: его отповедь по поводу почасовой оплаты подзавела их. Ведь он же прямо сказал им: я плачу вам хорошие баксы и ожидаю от вас за это работы. И затронул их самолюбие. В конце концов, может быть, они и не любители.

– Так почему же хиппи? – снова спросил он.

– Один был одет во все черное и выглядел так, словно он проспал в этой одежде целый месяц, – сказал Чарли. – В левом ухе у него сережка. Длинные волосы черного цвета. На вид лет сорок, и в общем со всех сторон засранец хиппи.

– Это и в двадцать-то лет слишком поздно, – сказан Ник и покачал головой.

– И другой тоже под стать, – сказал Чарли. – Длинные рыжие волосы, одет в барахло, из какой-то мусорной корзины.

– Настоящая парочка проклятых хиппи-взломщиков, – сказал Ник.

– Вы говорите, что они там засекли движение… Когда же они сделают попытку?

– Эй, он спрашивает у нас совета, – сказал Чарли.

– Черт меня подери, – подыграл ему Ник, – это у любителей-то совета.

Но оба уже улыбались.

– Если они просидели там с половины двенадцатого…

– С одиннадцати сорока, – уточнил Чарли.

– Так, с одиннадцати сорока и до пяти утра…

– Было чуть-чуть больше пяти.

– Есть вероятность, что именно тогда они и планируют совершить налет? Между полуночью и пятью утра?

– Может быть и так, – сказал Чарли.

– Значит, завтра, между полуночью и пятью утра, так? – Уоррен хотел подтверждения.

– Может быть, – ответил Ник.

Он тоже улыбался.

– А что тут забавного-то? – спросил Уоррен.

– Мы ведь прикинули…

– Это было, когда я вошел с заднего хода, чтобы сменить Чарли, и мы оба стали наблюдать за этой «хондой» из верхнего окна…

– И никто при этом нас не засек, Чамберс, потому что мы использовали старый трюк, спрятавшись в тени…

– И тогда мы прикинули, что если эти два засранца хиппи наблюдают за домом с таким интересом…

– Сидя так, словно им принадлежит эта чертова улица…

– Не заботясь о том, что их могут увидеть, что их внимание к этому дому может показаться подозрительным…

– В общем, мы подумали: они настолько чем-то поглощены, что вряд ли заметят, если кто-то подойдет сзади к их машине и проверит номерной знак.

– Поэтому когда я сменил Чарли, он прошел по побережью до Пеликанового рифа, а потом вернулся обратно по улице и засек номерной знак на машине…

– И проверил его через автосправочную, – сказал Ник.

– И узнал имя и адрес человека, которому принадлежит эта машина, – сказал Чарли, ухмыляясь.

– Она зарегистрирована в Сент-Пите, – сказал Ник.

– Что означает, что они не местные и остановились здесь в каком-нибудь мотеле…

– И у нас есть возможность отыскать их, даже если их и не сцапают с поличным в доме Пэрриша…

– Если только они не спят прямо на побережье, что, судя по их виду, весьма вероятно.

– Как его зовут? – спросил Уоррен.

– Артур Нельсон Хэрли, – ответил Чарли. – Только я не могу вам сказать, тот ли это, который весь в черном, или это рыжий. – Его ухмылка стала еще шире. – Это оттого, что я всего лишь плохонький старый любитель, вы же понимаете.

– Давайте-ка снова позовем эту маленькую девчушку и попросим у нее еще немного пивка, – сказал Ник.

Глава 4

А ВОТ И ТОТ САМЫЙ МУЖЧИНА ПОМЯТЫЙ,

ЦЕЛУЕТ ОН ДЕВУШКУ, СТРАХОМ ОБЪЯТУЮ…

В телефонном справочнике Калузы, на его желтых страницах были номера сорока девяти гостиниц и двухсот шестнадцати мотелей. В понедельник утром, восьмого февраля двое мужчин, работавших на юридическую фирму «Саммервилл и Хоуп», поделили между собой гостиницы и мотели и принялись обзванивать их.

Двадцатипятилетний Эндрю Холмс работал со списком мотелей. Он имел докторскую юридическую степень, полученную в Мичиганском университете, а в конце июля собирался сдавать экзамены в адвокатуру. Фирма «Саммервилл и Хоуп» платила ему сорок тысяч долларов в год за работу в качестве помощника юриста. Фирма также обещала немедленное повышение оклада до пятидесяти тысяч в год, когда его примут в адвокатуру. Если бы Эндрю захотел остаться в Нью-Йорке, он смог бы начать с шестидесяти – семидесяти тысяч баксов в год, потому что сдал экзамены с отличием и был редактором «Юридического обозрения». И вот теперь, в этот дождливый понедельник, он сидит здесь, во Флориде, непрерывно набирая номера телефонов и любезно прося позвать Артура Нельсона Хэрли.

В наружном вестибюле Синтия Хьюлен за своим секретарским столиком работала по списку гостиниц, который был значительно короче, и прерывалась только для того, чтобы отвечать на звонки из города. С того места, где она сидела, скрестив свои восхитительные ножки, в большие окна вестибюля ей было отлично видно, что происходит на улице. По тротуарам барабанил дождь, он струился по водостокам, заливал полотно дорог. Она еще никогда в жизни не видела такого сильного дождя. Она родилась и выросла в Калузе, теперь ей было двадцать пять, и никогда еще, ни разу, не было такого настойчивого, обильного, непрерывного, кажущегося вечным, проклятого дождя. А Синтия обожала солнце и старалась не пропустить ни малейшей возможности позагорать на побережье или в лодке. Но загар начинал блекнуть. Она заметила это, когда потянулась к трубке телефона. Посмотрела на свою руку, повернула ее: да, ее загар определенно сходил. Она вздохнула, сверилась со списком гостиниц и стала набирать номер прибрежного клуба «Край полумесяца» в Сабал-Кей, когда на ее пульте вспыхнул огонек – звонили из города. Она нажала кнопку и сказала:

– Доброе утро, фирма «Саммервилл и Хоуп».

– Позовите, пожалуйста, Мэтью Хоупа.

– Алло? – сказал Мэтью. – Кто его спрашивает?

– Мэтью?

– Да, Марси.

– Как ты живешь?

Это была Марси Франклин, которая, – во всяком случае, до середины прошлого месяца – считала Мэтью премилой принадлежностью своей жизни. Ей было тридцать три года, но иногда ее голос звучал как у подростка. Именно он так звучал, когда, пытаясь сладить с прерывистым дыханием, она призналась, что повстречала шестидесятилетнего профессора гуманитарных наук из Нью-колледжа в Сарасоте и безумно влюбилась в него, и вот почему она, хотя и получала огромное наслаждение от недолгих – с двадцать четвертого декабря по тринадцатое января – отношений с Мэтью, теперь чувствует, что им следует покончить с этим, хорошо?

В канун Нового года Марси призналась, что любит его и что он убийственно красив. Он, правда, не поверил ей. Но все равно, это было очень мило с ее стороны.

При росте сто восемьдесят три сантиметра и весе восемьдесят два килограмма, с темными волосами и карими глазами, Мэтью не обольщался относительно своей внешности, считая, что есть гораздо более красивые и эффектные мужчины. Он ходил в бассейн «Наутилус». Три раза в неделю, и большинство спортивных тренажеров, которыми он пользовался, были установлены на мощность в восемьдесят килограммов. Он играл в теннис на уровне второго разряда, с довольно паршивеньким левым ударом и еще худшей подачей. Он имел белую шестиметровую яхту «Кикс», которую он никогда даже и не выводил в залив. Ему было тридцать восемь, так что осторожнее надо, старичок, осторожнее…

Но в присутствии изумрудно-зеленых глаз Марси… Он был быстрее ветра и был способен одним скачком брать самые немыслимые высоты. Теперь это станет воспоминанием, как и этот голос в телефонной трубке.

– Мэтью, – сказала она, – я вот почему звоню: Джейсон ведь не знает о нас с тобой…

– Джейсон?

– Мой жених.

Он уже был ее женихом. Фантастика!

– Он не знает про наши отношения, и я надеюсь, что если ты собираешься присутствовать на балу Посейдона в эту субботу, ты не дашь понять ни словом, ни жестом, что мы с тобой знаем друг друга немного больше просто поверхностного знакомства. Ну, как-то довольно коротко. И знаешь ли, не стоит смотреть на меня так, как будто ты знаком со мной ближе, чем должен считать Джейсон, вот чего я хочу.

– Марси, я никогда не скажу твоему жениху, что мы с тобой друг друга близко знаем.

– Хорошо. И никаких томных взглядов, Мэтью, никаких тайных прикосновений, никаких…

– Да я даже не приглашу тебя танцевать.

– Отлично. Извини меня, но он очень ревнив.

– Я понимаю. Спасибо, что позвонила, Марси.

– И не подсаживайся за наш столик поболтать.

– Зачем мне это делать?

– У него, понимаешь, есть этакие антенки.

– Прости, мне представился таракан. У него тоже есть… Прости.

– Я тебе говорю, он может улавливать даже сигналы.

– Не сидеть, не болтать, не смотреть, не прикасаться, не танцевать, я все усвоил, – сказан Мэтью. – Я тебя никогда не знал, ладно?

– Ну, ты не обязан заходить настолько далеко, хотя…

– Расслабься. Я не буду на этом балу.

– Но ты говорил…

– Нет, Марси. Тебе не о чем беспокоиться. Я весь вечер в эту субботу буду сидеть дома, один-одинешенек…

– Перестань, Мэтью.

– Буду прихлебывать мартини и таращиться на дождь…

– До свидания, Мэтью, мне пора бежать.

– До свидания, Марси, – сказал он и повесил трубку.

Он сидел, хмуро глядя на телефон, вдруг осознав, как ему обидно, что она бросила его с такой небрежностью. Она ведь говорила: «Я люблю тебя, Мэтью Хоуп». Как раз в канун Нового года: «Я люблю тебя, Мэтью Хоуп».

Выбираясь из «ягуара» на автомобильной стоянке братьев Джордж, Леона Саммервилл высоко обнажила ножки, чем привлекла внимание четырех подростков, которые пытались запихнуть упакованную стиральную машину в пикапчик. Один из них крикнул ей:

– Эй, мамаша!

А другой спросил:

– Как тебя зовут, сладенькая?

Леона улыбнулась. Когда она входила во вращающиеся двери универмага, какой-то мужчина шел ей навстречу. Он прокрутился в дверях и снова вошел следом за ней в магазин. Он стоял, качая головой от изумления, и следил взглядом, как она, вихляя бедрами, пробирается в толпе к эскалатору. Когда Уоррен проходил мимо, мужчина повернулся к нему и сказал: «М-да», а потом, все еще качая головой, вышел из универмага. Уоррен быстро прошел по залу, вступил на эскалатор и посмотрел вверх, на Леону, которая еще не сошла с движущейся ленты, и взволнованно отвернулся, поняв, что из-под коротенькой юбки может увидеть ее трусики.

Она сошла с эскалатора на втором этаже, и он последовал за ней в отдел дамского белья – в деловой Калузе, у братьев Джордж это называлось «Интимные одеяния», о чем и гласила надпись, выполненная зеленым шрифтом на розовато-лиловом фоне. Леона прошла мимо женщины-манекена, одетой в черное нижнее белье: бюстгальтер, пояс с подвязками, сетчатые чулки и трусики, оканчивающиеся низко на бедрах.

Интимные одеяния. Многие с трудом могли бы верно написать слово «одеяния». Они бы спутали «е» с «и» или «я» с «е», если бы их попросить произнести это по буквам, не глядя на надпись. Но только не он. Слово «одеяния» часто встречалось ему, когда он печатал донесения для управления полиции в Сент-Луисе, поскольку старшим офицерам почему-то всегда хотелось знать, какого рода это чертово одеяние было надето на том или другом человеке.

На Леоне была бледно-голубая мини-юбка из грубой хлопчатобумажной ткани со слегка расстегнутой медной «молнией» на левом бедре. В этой юбке, в белых сандалиях на высоком каблуке она выглядела высокой голоногой девчонкой, но короткая белая тенниска подчеркивала, что она – женщина: с мощными грудями и напрягшимися сосками, возможно, потому, что она не носила бюстгальтеров.

Уоррен, возможно, ошибался относительно причин изменения веса и фасона прически или звонков из телефонов-автоматов, но был совершенно прав насчет тоненькой тенниски и отсутствия бюстгальтера на даме, столь отлично сложенной, как Леона Саммервилл. Если бы она была его женой, он ни за что не разрешил бы ей выходить из дому в таком одеянии, даже если бы он шел рядом и она была прикована наручниками к его левому запястью.

Уоррен готов был поклясться, что как раз сейчас у нее начинается какая-то интрижка. Она разглядывала красный пояс с подвязками. А он в другом конце магазина стал перебирать какие-то шнурки и ленты. Леона теперь смотрела на красные сетчатые чулки, а он – на нее. «Бог мой, – подумал Уоррен. – Эта дама…»

Вдруг она обернулась, и их глаза встретились. На ее лице появилось слегка лукавое выражение. У него сердце подскочило к горлу, и он отвернулся. Но она уже засекла его. Никогда в его жизни не случалось такого. Никогда! Он ведь следил за машинами в Сент-Луисе, у их владельцев были радары, позволяющие учуять легавых, если они были где-то на расстоянии мили, и – никогда! И вот в этой захолустной крохотной Калузе его засекает какая-то домохозяйка, которая трахается направо и налево!

О, Бог мой!

– Алло?

– Простите, это мотель «Олбемарль»?

– Да.

Лиззи Борден[13]13
  Лиззи Борден – жена сэра Роберта Бордена (1854–1937), виднейшего канадского политического деятеля, премьер-министра Канады в 1911–1920 годах.


[Закрыть] останавливалась в гостинице «Олбемарль» во время ее визита в Лондон в 1890 году. Эндрю Холмс знал подобные вещи.

– Скажите, у вас не остановился мистер Хэрли?

– Хэрли?

– Да, Артур Нельсон Хэрли.

– Одну секунду, – ответил мужчина на другом конце провода.

Эндрю ждал. Угол Пиккадилли и Олбемарля. Ему хотелось спросить у мужчины, с которым он разговаривал, а не знает ли он, что когда-то и в Лондоне была гостиница «Олбемарль».

– Никто под таким именем у нас не зарегистрирован, – ответили ему.

– А вы не могли бы сказать, не регистрировался ли он у вас в последние несколько дней?

– Нет, – сказал мужчина и повесил трубку.

Все там же. Все в том же сереньком «форде». Высокий негр со сложением баскетболиста, в темных очках, в хлопковых брюках-слаксах, в желтовато-коричневом свитере с рукавами, закатанными до локтей. Он ушел сразу, как только она посмотрела на него там, в отделе дамского белья, и снова ждет ее у магазина.

Дождь тем временем немного ослаб. И, не открывая зонтика, Леона быстро пошла к «ягуару», обходя лужи. Она открыла дверцу со стороны водительского места, забралась внутрь, опустила стекло, бросила зонтик на заднее сиденье и завела двигатель. Сзади, за двумя дорожками и тремя машинами, завелся двигатель «форда». Она, пятясь, вывела «ягуар» с места парковки, все время смотря в зеркало заднего обзора, а потом свернула на дорожку, ведущую к выезду с автомобильной стоянки на главную улицу. И снова посмотрела в зеркало. Серый «форд» как раз выезжал следом за ней.

Она сделала правый поворот на главную улицу. И «форд» сделал правый поворот. «Отлично, – подумала она, – а теперь проверим-ка по-настоящему». И минут десять она крутила этот «форд» через левые и правые повороты по деловой части Калузы, а потом повернула на юг, на Тамайами-Трейл, двигаясь в направлении Манакавы, после чего снова повернула на север, к Калузе. «Форд» ехал сзади.

Леона читала о насильниках, об убийцах, которые целыми днями преследовали свою жертву. Она подумала, не остановить ли ей полицейский автомобиль. Странно, но она не испугалась, а лишь испытывала раздражение. Часы на приборной доске показывали уже без десяти двенадцать, и ей вовсе ни к чему было это осложнение. Она проверила время по своим наручным часам. И не знала, что делать, может быть, стоило позвонить и отложить встречу.

Но все-таки она поехала по бульвару Бэйоу, а «форд», пропустив вперед пять машин, следовал за ней. Она въехала на автомобильную стоянку административного здания Бэйоу и, посмотрев в зеркало заднего обзора, увидела, что «форд» еще не припарковался.

Снова зарядил сильный дождь. Было без пяти двенадцать. Она посмотрелась в зеркало, немного подкрасила губы, а потом стерла. Швырнула косметическую салфетку в небольшой пластиковый контейнер для мусора. Было без трех двенадцать.

«Форд» припарковался и выключил двигатель. Леона закурила сигарету, посидела, смакуя ее и поглядывая на часы. Двери конторы, расположенные на одном уровне с тротуаром, распахнулись. Черный зонтик, а все остальное белое: белая юбка, маленькая шапочка, рейтузы, унылые туфли на резиновой подошве. Выбегает под дождь. И бежит в маленькую красную «тойоту». Юбка мечется, дверцы автомобиля захлопываются. Включается двигатель. Машина уезжает.

Леона загасила сигарету. Часы показывали пять минут первого. Она достала с заднего сиденья зонтик, раскрыла дверцу и зонтик почти одновременно и вышла под дождь. Юбка взлетела высоко к ее бедрам, оголяя длинные ноги.

Когда она стремительно шла к зданию, то ощущала на своей спине взгляд негра.

– Мистер Хоуп?

– Да, Син?

– Звонит… бывшая жена… По шестому каналу.

– Мерси. Есть какие-нибудь успехи по звонкам?

– Пока нет.

– Продолжайте звонить.

– Я дошла до гостиницы «Магнолия».

– Отлично. Спасибо.

Он нажал шестую кнопку.

– Привет, Сьюзен, – сказал он.

– Как живешь, Мэтью?

– Спасибо, отлично. А ты как?

– Просто замечательно. Ты не собираешься на бал Посейдона в субботу вечером?

Ах, эта добрая старушка Сьюзен. Попала прямо в яблочко.

– Почему ты спрашиваешь? Хочешь помочь мне повязать галстук?

– Нет, спасибо, я делала это много лет, – сказала Сьюзен.

– Может, хочешь застегнуть мне запонки?

– И это я делала, – сказала она.

– Так почему же ты хочешь это знать, сладенькая?

– Ты назвал меня «сладенькая»? Мэтью…

Поосторожнее, не болтай чепуху, у нее что-то важное.

– Да, сладенькая, – сказал он, – я назвал тебя сладенькой. Сила привычки, знаешь ли. Извини.

– Только не называй меня «сладенькой» на балу, ладно?

– Подожди, не говори мне ничего, – сказал он. – Ты будешь там с одним старым тараканом, и ты хочешь, чтобы я ни словом, ни жестом не показывал, что мы с тобой когда-то были вместе…

– Тепло, но пока не горячо, – сказала Сьюзен. – Ему двадцать три года, и он…

– Сьюзен, как тебе не стыдно!

– Мэтью, пожалуйста, не позволяй себе…

– Двадцать три?

– Мэтью…

– Извини. Но все-таки двадцать три?!

– Да, и он футболист и играет за «Бакс». А рост у него сто девяносто три, Мэтью… И весит он сто десять килограммов…

– Ну, понятное дело, футболист.

– И он очень ревнив. Вот поэтому-то я и звоню. Я не хочу никаких неприятностей в субботу вечером, Мэтью…

– Так и я тоже не хочу!

– Так что, пожалуйста, не приглашай меня танцевать…

– Обещаю.

– И не болтай со мной…

– Не буду сидеть рядом, не буду смотреть на тебя. Я все понял, Сьюзен.

– Мэтью, это не шутка. Я искренне боюсь за тебя.

– Тогда я останусь дома и на бал не пойду.

– Мэтью…

– Буду прихлебывать мартини и глазеть на дождь за окном. Может, и ты составишь мне компанию. Мы опробуем мой новый надувной матрас.

– Но ты же ведь в самом деле не купил надувной матрас?

– А ты приди и проверь, Сьюзен.

– Не искушай меня, – сказала она и повесила трубку.

– Я тоже люблю тебя, – сказал он молчащему телефону и положил трубку на место.

Он еще не успел убрать руку, как раздался звонок.

– Да?

– Миссис Саммервилл на пятом канале, – сказала Синтия.

– Спрашивает меня?

– Да.

– Хорошо, я возьму трубку.

Он нажал пятую кнопку.

– Привет, Леона.

– Мэтью, извини, что беспокою тебя, ты, должно быть, занят… Нельзя ли встретиться с тобой сегодня вечером?

Он немного помолчал, раздумывая.

– Мэтью?

– Да-да. Что стряслось-то, Леона?

– Я не хочу обсуждать это по телефону, не хочу приезжать к тебе в контору, не хочу, чтобы узнал Фрэнк.

– Так в чем дело, Леона?

Он-то знал, в чем дело. Это не просто звонок женщины, которую ты знаешь многие годы, и она жена твоего партнера и просит о встрече, но только не в конторе, потому что она не хочет, чтобы ее муж узнал, потому что тогда ей грозит развод.

– Ты можешь встретиться со мной в Марина-Лоу, в пять часов? – спросила она.

– Хорошо.

– Вот тогда и поговорим.

– Да, Леона.

– Спасибо, Мэтью.

Он положил трубку. И почувствовал, что ему хочется завопить: телефон зазвонил снова. Он снял трубку.

– Да?

– Мистер Хоуп, это Эндрю.

– Я слушаю вас, Эндрю.

– Мы нашли его, мистер Хоуп.

Проблема оказалась сложной.

С этим нельзя было пойти в полицию. Мэтью не мог позвонить Морису Блуму и сказать, что он нашел мужчину в черном, остановившегося в одном из мотелей Калузы, наблюдавшего за домом Пэрриша в субботу, а утром в день убийства опрометью бежавшего вдоль залива. В чем, собственно, не было преступления, если, конечно, он не совершил убийства, прежде чем сделать пробежку вверх по побережью.

Мэтью сначала позвонил в контору Уоррена, но отозвался автоответчик, и он продиктовал, что они обнаружили Артура Нельсона Хэрли, и попросил, чтобы Уоррен ему срочно перезвонил. Он хотел вместе с ним, умным и опытным офицером полиции, съездить в мотель, чтобы уменьшить риск, который всегда есть при встрече с возможным убийцей. У Уоррена был при себе пистолет, и он умел им пользоваться – пример тому пристреленный енот.

Шел уже третий час, и Мэтью нервничал. Он боялся потерять Хэрли. Было бы совсем хорошо, если бы тот попытался явиться в дом Пэрриша, и тогда бы они схватили его таким вот образом за незаконное проникновение и возможную кражу имущества, что являлось правонарушением второй степени параграф 810.08. Тогда Блум мог бы задать ему много вопросов, включая и тот, где он находился в семь часов утра тридцатого января.

Но если Хэрли не вернется, если он заметил, что дом под наблюдением, то у них есть его адрес в Сент-Питерсберге, который дала автосправочная. Поэтому они могут и там его выследить. Правда, для убийцы он ведет себя несколько странно: почти сутки торчит у дома убитого и не спешит убраться – поскорее и подальше.

Мэтью не хотелось ехать в мотель одному, но пришлось.

Мотель назывался «Прибрежный замок Кале» и находился в двенадцати милях от побережья.

Несмотря на затяжной дождь, на дверях висела табличка «Свободных мест нет».

Любители зимних путешествий обычно не следили за прогнозами погоды во Флориде, а интересовались погодой Мичигана, Индианы, Иллинойса, Огайо или Торонто. Если там шел снег, они знали, что здесь сияет солнце, в мотеле найдется дюжина незанятых комнаток, в окнах окажутся кондиционеры, а перед входом – маленькие деревянные крылечки. Будет там и бассейн с прозрачной водой, в котором плавает одинокий, кем-то позабытый резиновый дракон…

Сегодня все было наоборот: шел дождь, а свободных мест не было.

Это место напомнило Мэтью о сороковых годах. Его родители мечтали купить себе во Флориде маленький мотель, да и зажить там как король с королевой. Но в те времена не разрешалось строить ни гостиниц, ни мотелей на побережьях Калузы – местные постановления о зонах были тогда строги. Мотели – их было десять или двадцать – растянулись вереницей вдоль шоссе номер 41, называемого Тамайами-Трейл. Немногочисленные гости этих мотелей не считали трудным проехать по нему до диких пляжей, которые были пустынны, и можно было поплавать голышом в одиночестве при полной луне. А сам городок был скорее рыбацкой деревушкой, маленькой и сонной. Все это изменилось на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов, когда произошло открытие Калузы и всего западного побережья Флориды. Строители и подрядчики почуяли запах денежек и принялись убеждать политиков, что туризм – хорошая штука. Постановления о зонах изменились, а гостиницы и мотели стали вырастать на белых песках, как грибы. Прощайте страстные мамины-папины мечты о собственном мотеле на Тамайами-Трейл. Исключая разгар сезона, мотели на материке пустовали, а мечту на пустующих комнатах не построишь.