Текст книги "Кошечка в сапожках (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

– Да, очень. А что?

– Я хочу его к ней приставить.

– По-моему, не надо, не глупи, Фрэнк.

– Я должен все знать. А ты не мог бы… ты не поговоришь с ним? – спросил Фрэнк.

Мэтью вздохнул.

– Ну, если ты решил…

– Да, пожалуйста.

– Но мне придется рассказать ему, ты же понимаешь…

– Ну да, конечно… Да-да. Разумеется.

Мэтью снова вздохнул и сказал:

– Я поставлю его на эту работенку.

– Спасибо.

– Но очень надеюсь, что ты ошибаешься.

– Я – тоже, – сказал Фрэнк.

«Все в жизни идет своим чередом, – думал Уоррен. – Если дама начала блудить, она не остановится ни завтра, ни через неделю. Тут нет необходимости спешить, да и нельзя – дело, что называется, деликатное. А вот тип в черном – это и срочно и важно».

Уоррен сидел за столом над четвертой кружкой с пивом. «Не схватить бы СПИД в таком притоне», – подумал он. Флорида на третьем месте по количеству гомиков после Нью-Йорка и Калифорнии, но в Калузе уже семьдесят пять случаев СПИДа или чего-то похожего на него. Подумать только – семьдесят пять – что-то слишком много! Не хватает только подхватить эту штуку от пивной кружки.

Бармен сказал, что покажет ему Иштара Кабула, как только тот войдет. Иштар Кабул. Имя? Скорее – прозвище? Кабул, известно, – город в Афганистане, а Иштар – по-арабски утенок, есть такой герой в мультфильме – Говард-утенок.

С тех пор как Уоррен начал заниматься этим делом – исключая минувшую ночь, когда он подстрелил этого несчастного енота, – он выискивал свидетелей, которых намеревался вызвать для показаний прокурор штата. Их было двенадцать – гостей на празднике Джонатана, который вон чем обернулся. Столько же, как известно, бывает и присяжных. Вот они и выслушают рассказ свидетелей о том, что Ральф Пэрриш и его братец здорово поссорились в ту злополучную ночь.

Большинство свидетелей Уоррен обнаружил по адресам, которые дал ему прокурор штата, а остальных принялся разыскивать в городских барах, которые обычно посещали педики. В Калузе было три таких бара: «Скандал», что прямо над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз, «Популярность» – напротив аэропорта, на шоссе 41, и «Котелок с омарами» на углу Десятой и Цитрусовой улиц. «Котелок с омарами» был самым старым и грязным. Педики называли его «Котелком с дерьмом». Это ему рассказал Кристофер Саммерс, которого он обнаружил в общественном парке, напротив Марина-Лоу, одного из наиболее известных районов Калузы, где фланировали гомики. Сегодня Саммерс ничуть не походил на потасканную королеву: ни норкового палантина, ни драгоценностей, ни японского веера. Сидит себе на скамеечке под дождем эдакий преуспевающий банкир – возможно, он и был им на самом деле – в светло-коричневом тропическом костюме, под большим сине-белым зонтом с рекламой местного радио. Уоррен присел на скамейку. Через полминуты Саммерс спросил его, не будет ли ему угодно пожаловать к нему домой и чего-нибудь выпить. Уоррен вежливо отказался, пояснив, что рассчитывал потолковать с ним о вечеринке, которая была дома у Джонатана Пэрриша вечером в минувшую пятницу.

– О! – только и сказал Саммерс.

Потом они сидели и разговаривали, точно любовники, притулившись друг к дружке под этим большим сине-белым зонтом, по которому слегка постукивал дождь.

– Да, – сказал Саммерс, – был там один весь в черном, как я припоминаю, в черной коже, Иштар Кабул.

Уоррен спросил, не принадлежит ли этот Кабул к какой-нибудь черной секте, с таким-то названием.

– О, нет-нет, – ответил Саммерс, – он такой же белый, как и мы с вами, ему лет двадцать с небольшим, и он – гомик. – До этой злополучной вечеринки Саммерс видел его только один раз: Кабул выходил из «Котелка с омарами», а Саммерс проходил мимо.

– Вы уверены, – повторил он, – что не хотите пойти ко мне домой и выпить? Я разожгу камин, отдохнем от этого ужасного дождя. Ведь вы не собираетесь идти в ту забегаловку, в тот «Котелок с дерьмом»?

Но Уоррен был «уверен», и как раз «собирался», и сидел вот теперь в этом самом «Котелке» со своими размышлениями и опасениями над четвертой кружкой. Стены бара, точно паутиной, были затянуты непременными рыболовными сетями, и дохлые красные омары высовывали из них свои клешни, как бы пытаясь вырваться на свободу. Столы напоминали крышки каких-то люков, их медь потускнела и стала зеленовато-грязной. Да еще этот тусклый и дымный свет, как в кинофильме «Касабланка». За длинной, исцарапанной стойкой сидели одни мужчины. Из проигрывателя-автомата громко звучал рок-н-ролл.

Иштар Кабул появился без четверти одиннадцать, и бармен чуть заметно кивнул. Он был по-прежнему в черном, и Уоррен подумал, что у этого гомика хорошие нервы. Ведь если он был тем котом, который задрал Джонатана Пэрриша и потом умчался в дождь, можно было предположить, что теперь-то он станет носить исключительно белые или розовые одежды.

Он сложил черный зонт, стряхивая с него воду по всему полу. Черные волосы, черные джинсы, черный свитер с вырезом на шее в форме буквы «U», рукава закатаны до локтей. Черные сапожки. Черный кожаный напульсник на правом запястье, а на левом – часы «Сейко» с маленьким компьютером на черном ремешке. На груди бирюзовое ожерелье, в левом ухе маленькая бирюзовая серьга. Яркие голубые глаза: и взгляд, выискивающий доверчивую добычу.

Уоррен поднял руку.

– Иштар! – крикнул он. – Давай сюда!

Кабул обернулся на голос и прищурился.

– Сюда-сюда! – снова позвал Уоррен и помахал рукой.

Кабул подошел к столику.

– Мы разве знакомы?

– Теперь знакомы, – ответил Уоррен и широко улыбнулся, блеснув отличными белыми зубами, a big wateqnelan wting gun. – Присаживайся, Иш. Поговорим немного.

– Никто не называет меня Ишем, – недовольно сказал Кабул и хотел отойти.

– А как тебя называл Джонатан Пэрриш? – спросил Уоррен ему в спину.

Кабул замер на месте. Черные джинсы плотно обтягивали ляжки, портной знал: товар надо показывать лицом. Он повернулся словно в замедленной съемке.

– Кто-кто? – спросил он.

– Джонатан Пэрриш. Садись давай.

Кабул медлил.

– Присаживайся, дорогой, я тебя не укушу, – сказал Уоррен и снова во весь рот улыбнулся.

Кабул оглядел его с головы до ног, в голубых глазах – настороженность и вопрос. Но он все-таки сел, повесив черный зонт на спинку стула.

– Ну и что? – спросил он, через стол посмотрев на Уоррена.

– Где же ты пропадал? – спросил Уоррен. – Ну, по крайней мере, с прошлой субботы, а?

– А ты кто такой? – спросил Кабул. – Легавый, что ли?

– Наполовину, – ответил Уоррен.

– Как это?

– Я частный детектив.

– Да ты шутишь! Я думал, они бывают только в книжках.

– Ну, вот же я, собственной персоной, – сказал Уоррен, – можешь потрогать.

– Да, век живи – век учись, – сказал Кабул и покачал головой. – Чего только не бывает!

– Итак, Иш, тебе нравится все черное, а?

– Время от времени, – сказал Кабул. – К тебе поедем или ко мне?

– Это гадко, гадко, – повторил Уоррен слова, которые Саммерс говорил Кабулу ночью во время вечеринки. Но глаза Кабула уже блуждали по залу в поисках подходящего партнера, происходящее за этим столиком, казалось, совсем перестало его интересовать.

– На той вечеринке ты тоже был в черном, не так ли? – спросил Уоррен.

– Какой еще вечеринке? – рассеянно спросил Кабул.

– Ладно, давай начистоту, – сказал Уоррен. – Ты был в черном тогда на вечеринке. А утром брат Пэрриша видел, как кто-то в черном бежит из дома, когда Джонатан уже лежал в луже крови и с ножом в груди. Я хочу знать, где ты был в то утро, в семь часов?

– Дома, в своей постели.

– Один?

– Не смеши меня.

– И с кем же?

– С дамой по имени Кристи Хьюз.

– Так уж и с дамой?

– Да, с дамой.

– Ты что же, на оба фронта работаешь, а, Иш?

– Да по мне, хоть бы и с крокодилом, если бы не такие острые зубы!

– А полиции о ней известно?

– Да, они уже говорили с ней и знают, что я был там. А в чем, собственно, дело? Полиция ведь уже нашла убийцу.

– Мы так не считаем, Иш.

– Кто это «мы»?

– Я, – ответил Уоррен. – Значит, насчет этой дамы все точно?

– Все точно, – улыбнулся Кабул. – А как тебя-то звать?

– Уоррен Чамберс.

– Я могу называть тебя Уорр?

– Не можешь.

– Тогда нечего называть меня Ишем!

– А как тебя зовут на самом деле, Иш?

– Ты невозможен, – сказал Кабул и кокетливо закатил глаза.

– Герман? Арчибальд? Родни? Уж если ты выбрал себе имя Иштар, то прежнее имя, наверно, и вовсе замечательное!

– А какое твое настоящее имя? – спросил Кабул. – Лерой?

– Ну, это уже что-то расистское, – сказал Уоррен.

– Нет, расистским было бы имя Эймос.

Все это начинало развлекать Кабула. Ему ничто не угрожало: полиция уже потолковала с ним, так какого же хрена он должен рассказывать что-то этому невзрачному частному детективу? Пора уже было показать небольшое представление и вылить на этого человечка порцию дерьма.

– Позволь мне кое-что объяснить тебе, сапфирчик ты мой, – сказал Уоррен. – У нас есть клиент, которому грозит электрический стул, сечешь? А теперь давай предположим, что мы попросим прокурора штата устроить опознание, и если, скажем, наш клиент признает в тебе того кота, который удирал тогда из дома…

– С какой это стати? Я же был у себя в постели. Это называется лжесвидетельством.

– А если он считает, что лжесвидетельство лучше, чем электрический стул, а? Подумай, правильно ли ты себя ведешь, Иш!

– Не называй меня Ишем.

– Ну, извини меня, Иштар. До тебя, я вижу, начинает доходить?

– Да, – сказал Кабул. – Начинает доходить.

– Так, может, ты прекратишь всю эту бодягу? Или ты хочешь, чтобы я вывалил все это дерьмо перед прокурором штата, или, может, не будем этого делать? – Уоррен откровенно блефовал. У окружного прокурора уже была своя версия, и он не собирался проводить никаких опознаний. – Решай!

– Но я же был в постели, с дамой, ее зовут Кристи Хьюз!

– Значит, у тебя такая версия, да?

– Полиция проверяла, они же…

– Я тоже проверю, – сказал Уоррен.

– Ну и проверяй!

– Проверю-проверю. Только я куда опытнее их! Так что тебе хорошо бы знать наверняка, был ты с ней или нет. В противном случае, когда наш клиент тебя опознает…

– Тебе меня не запугать.

– А я тебя и не запугиваю. Я пойду, – сказал Уоррен и поднялся из-за столика. – Приятно было познакомиться. Обязательно передам Кристи от тебя поклон.

– Подожди-ка минутку, – сказал Кабул, – присядь.

Но Уоррен продолжал стоять.

– Она уже и так напугана, – сказал Кабул. – Оставь ее в покое, ладно?

– А что ее напугало-то?

– Это же дело об убийстве!

– Да ну?

– Твой парень нарасскажет там легавым кучу всякого дерьма о каком-то человеке в черном…

– О тебе, – уточнил Уоррен.

– Нет, черт подери, не обо мне! О ком-то, кого он сам придумал. Чтобы спасти свою задницу.

– До тебя уже доходит, – сказал Уоррен. – И в тот же миг, как только он тебя опознает…

– Оставь Кристи в покое, ладно?

– Почему?

– Я не хочу, чтобы полиция снова приезжала к ней. Она уже подписала протокол. А ты приедешь туда и перепугаешь ее…

– Это я-то?

– Ты заставишь ее изменить свой рассказ…

– Так она лгала, Иштар, а?

– Я не говорю, что она лгала. Но если она изменит свой рассказ… И если твой парень скажет, что я и есть тот самый, кого он видел на побережье…

– Он именно так и скажет, это я тебе обещаю.

– Тогда у нас обоих будут неприятности.

– Но у тебя их будет больше, чем у этой дамы. Так чем же я могу ее запугать, Иштар?

– Ну, например, заставишь сказать, что я с ней не был.

– Но ты же был с ней, не так ли? Ты ведь так и сказал полиции. И Кристи это клятвенно подтвердила.

– Да.

– Тогда о чем же ты волнуешься?

– А я и не волнуюсь.

– Отлично. Тогда я вот прямо сейчас пойду и потолкую с ней.

– Нет, подожди. Я не хочу, чтобы у нее были из-за меня неприятности, – сказал Кабул.

– Ты был с кем-то другим? Наверно, не с Кристи?

Кабул не ответил.

– Так кто же это был, Иштар?

– Человек, с которым я был, женат, – сказал Кабул.

– И как же его зовут?

– Но ты же втянешь его в неприятности.

– Нет, я только осторожненько с ним поговорю. С глазу на глаз.

– Не верю я тебе!

– Тогда я буду следить за тобой, пока не застану вас вместе в постели, а уж тогда-то это дерьмо в самом деле расползется повсюду. Появятся фотографии, Иштар. В красках. Давай говори.

Кабул на этот раз молчал довольно долго.

– Послушай, – сказал он наконец, – я в самом деле люблю этого парня и не хочу доставлять ему неприятности, поверь мне.

– Как его зовут?

Кабул снова замолчал. Кто-то в другом углу пронзительно захохотал. Кабул отвернулся и через плечо, почти шепотом, еле выдавил из себя:

– Чарльз Хэндерсон.

– Спасибо. А теперь скажи адрес, пожалуйста.

– Он живет на Сабал-Кей, – очень неохотно ответил Кабул.

– А где на Сабал?

– Я не знаю адреса. Такие большие частные дома. Ну, башни.

– А номер квартиры?

– Я никогда у него не был.

Он повернулся и просительно посмотрел на Уоррена.

– Послушай… пожалуйста, будь поосторожнее, – сказал он. – Понимаешь, Чарльз очень застенчивый и очень ранимый…

– И женатый, я это все знаю, – сказал Уоррен.

– Да, – вздохнул Кабул.

– Ему вообще не о чем беспокоиться. Да и тебе тоже. Если ты и в самом деле был с ним в то утро.

– Да, был.

– Надеюсь, что так, – сказал Уоррен.

На самом деле он думал, что Кабул лжет ему в глаза. Иначе все было бы просто, но просто никогда не бывает.

Глава 2

А ЭТО ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ,

ТОРОПИТ СВЯЩЕННИКА СТРИЧЬСЯ И БРИТЬСЯ…

Тело находилось в одном из отделений большого холодильника в морге больницы «Добрый самаритянин». Его привезли на «скорой помощи» с Уиспер-Кей утром тридцатого января и в тот же день произвели вскрытие. Было уже пятое февраля, но взять тело для погребения по-прежнему было некому. Единственный, кто мог бы это сделать, находился в тюрьме, и его-то и обвиняли в убийстве.

– Его умело убили, – сказал Блум. – Точнехонько в сердце – и привет, Чарли. А порезы на ладонях – это при самообороне.

Он, казалось, совсем не замечал той вони, которая шла из трех помещений, где лежали трупы, и еще из одного, забитого химикалиями. Мэтью же просто задыхался, он с трудом подавлял рвотные позывы, ему хотелось зажать нос, но он опасался, что это подорвет его престиж.

– Нож из того комплекта, что лежит там, на кухне, – сказал Блум. – Поварской нож. Длина лезвия двадцать пять сантиметров.

Удобное оружие. Значит, тот не шел в дом, чтобы убить, но случилось что-то, и он нашел в кухне этот нож. Но что случилось? Кто убил и почему?

– На ноже остались отпечатки пальцев обвиняемого, – заметил Блум.

Он сообщал факты совершенно бесстрастно, этот здоровенный мужик со сломанным носом, с лапищами уличного драчуна и нью-йоркскими интонациями. Половину своей жизни он был полицейским. Факты, факты, одни только факты, господа.

– Обвиняемый был весь в крови жертвы, та же группа, никаких сомнений. Положительная реакция на СПИД, тебе это известно?

– Нет, – ответил Мэтью.

– Прокурор штата, отдел шерифа и мы тоже считаем, что утром Ральф Пэрриш все еще злился на брата и на все это нечестивое сборище, вот и заколол его. Ты можешь надеяться только на одно: доказать, что это не было преднамеренным убийством, тогда его квалифицируют как убийство второй степени. А не то – быть твоему клиенту на горячей сковородке.

И никаких эмоций в голосе! Поджарят, мол, твоего клиента, фермера из Индианы, который до этого рокового дня. Бог знает сколько лет, поддерживал своего единственного братца, давал ему возможность жить на широкую ногу здесь, в солнечной Флориде, где сезон дождей умещается в один коротенький месяц февраль. Он же оплатил и этот прекрасный дом на берегу залива в Уиспер-Кей. И мирился с тем, что его братец-гомик, смотрел на это сквозь пальцы до той ночи, когда не смог сдержать отвращения ко всему этому.

– Я любил моего брата, – повторял Ральф Пэрриш, и Мэтью ему верил.

Да, хорошие ребята и плохие ребята.

Детектив Морис Блум был из хороших ребят. Но в этом деле они с Мэтью стояли на противоположных позициях.

– Не за те дела ты берешься, – сказал ему Блум. И он выглядел грустным, ведь Мэтью был его приятелем. – Кроме того, здесь все очевидно.

– Но ты же знаешь о человеке в черном, – сказал Мэтью. – Который сбежал, когда Ральф спускался по лестнице. Он говорил о нем на допросе и…

– Знаю, конечно, и мы уже с ним поговорили, – сказал Блум.

– С Иштаром Кабулом?

– Это его уличная кличка. Он – Мартин Фейн, еврей.

Блум покачал головой, удивляясь, что очаровательный еврейский мальчик стал гомосексуалистом. Там, где рос Блум, таких превращений не было. Некоторые из них могли стать полицейскими, но только рядовыми, – выше уровня капитана полиции в Нью-Йорке поднимались обычно только ирландцы. В последнее время на службу принимались и негры, ну а уж если ты еврей, то лучше пробиваться в раввины, еще вернее – стать каким-нибудь бухгалтером.

– Мэтью, – сказал Блум, – ведь у твоего клиента в руке было оружие убийства и…

– Он вытащил его из раны…

– Тебе не кажется, что это глупо?

– Он думал – брату станет легче от этого.

– Это он сказал, чтобы объяснить, почему он весь в крови.

– Но так и было!

– Нет, Мэтью, не так. Если и можно найти такого глупца, то разве что на Марсе, где ни кино, ни телепередач. На самом деле твой клиент поссорился с братом накануне ночью, у нас есть двенадцать свидетелей, которые готовы поклясться, что уже тогда дело едва не дошло до тумаков. А утром ссора вспыхнула с новой силой.

– И один из этих свидетелей – Иштар Кабул, а остальные…

– Ты считаешь это загадочной историей, – сказал Блум. – Нет тут никакой загадки, Мэтью, и никаких незнакомцев, убегающих по побережью в клубящиеся туманы, никаких…

– Но ведь был же он!

– По словам Пэрриша. Он – единственный, кто видел загадочного человека в черном.

– Но Кабул-то был на вечеринке в черном.

– И одновременно в постели с одной дамой… – оборвал его Блум и добавил: – У него алиби, Мэтью. Это может подтвердить и прокурор штата, спроси у него. Кабул чист, поверь мне. Его дама поклялась всеми святыми, что они были вместе тогда, в семь часов утра.

– Значит, ты говоришь, дама?

– Дама… А ты что, никогда не слышал о бисексуалах?

– И зовут ее Кристи Хьюз?

Блум прищурился.

– Так ты уже знаешь? Тебе рассказал прокурор штата?

– Нет, он мне не рассказывал.

«Я БЫЛ В ПОСТЕЛИ С ДАМОЙ ПО ИМЕНИ КРИСТИ ХЬЮЗ».

Таково было первоначальное алиби, высказанное Кабулом Уоррену накануне вечером. Соврал, выходит, полиции и Уоррену тоже пытался соврать. Единственным отличием было то, что полиция была готова принять эту ложь, поскольку они уже получили своего убийцу. Уоррен же не был готов принимать на веру НИЧЕГО: ведь он-то трудился над тем, чтобы доказать, что Ральф Пэрриш не совершал убийства.

– Я думаю, у вас есть заявление от мисс Хьюз, – сказал Мэтью.

– Да, с клятвенной присягой.

– И получается, что Кабул чист, – сказал Мэтью.

– Разумеется. А здесь лежит педик, который вел роскошную жизнь на денежки брата. Этакий гомик-петушок, отнюдь не паинька. В прошлом сентябре он обвинил одного из своих любовников в организации драки на сборище гомиков, наш дорогой Джонатан Пэрриш.

– Расскажи-ка об этой драке, – попросил Мэтью.

– Нет проблем.

Это было седьмого сентября прошлого года, ночью в уик-энд перед Днем труда. Звонок с жалобой на это сборище раздался без четверти одиннадцать. Управление полиции Калузы отреагировало не спеша, только в одиннадцать двадцать четыре. Дело было в «Скандале», в баре для гомиков, над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз.

Приехавший туда по вызову полицейский в форме – в Калузе носят такой голубой костюмчик – поставил свою машину за углом. Он сразу понял, кто был причиной вызова: высокий блондин удерживал за руку этакую знойного вида бабенку в пурпурном платье и туфлях на высоком каблуке и с ремешками на лодыжках, с пурпурной кожаной сумочкой на плече и в светлом парике с завитками. У блондина текла кровь из пореза над левым глазом, а женщина старалась вырваться от него, но он крепко ее держал. Та ночь выдалась жаркой и влажной. Платье на женщине было в беспорядке. Вокруг подмышек и на груди расплывались большие пятна пота. Офицер полиции записал, что температура была девяносто шесть градусов по Фаренгейту, о чем можно было судить без всякого термометра – по одному виду этой дамы.

Блондин представился Джонатаном Пэрришем и сказал, что это он позвонил в полицию, потому что у него пропал бумажник и стянуть его было некому, кроме этой темпераментной дамы. Он трепался с ней в баре… сказал он, их разговор внезапно перешел на секс. Дама сказала ему, что занимается этим и берет по сотне баксов за сеанс. Он вытащил бумажник и положил его на стойку бара, а потом она извинилась и ушла в сортир, а его бумажник-то тю-тю, исчез! Она скоро вернулась и на его слова о пропавшем бумажнике заявила, что знать о нем ничего не знает. Тогда он и вызвал полицию. И теперь он хотел, чтобы полицейский обыскал женщину и туалет, потому что если бумажник не отыщется в ее сумочке, лифчике или трусах, то тогда он может оказаться и в туалетном бачке.

Полицейский Рэндольф Хэсти не знал, как ему быть. Он не мог обыскивать даму, не имея на то веских причин, а заявление Пэрриша было явно недостаточно весомо. Поэтому был уверен, что окажется по уши в дерьме, если он, мужчина-полицейский, станет искать в трусах и лифчике этой красотки. Он даже не был убежден, что имеет право входить в женский туалет без ордера на обыск. Подумав обо всем этом, он в своем рапорте ограничился такими осторожными словами: «В начальный момент улики на месте происшествия были неясны, согласно 901.151». Это был шифр из флоридского кодекса о задержании и обыске. Но уже в следующие десять минут Хэсти еще больше запутался. Красотка в парике и с большими грудями стала казаться ему неестественной. Слишком много помады было у нее на губах, и косметики вокруг глаз. И голос какой-то сипловатый. Может, это вовсе и не женщина? Но в таком случае он ИМЕЕТ ПРАВО обыскать ее, то есть его. Если, конечно, в самом деле был совершен уголовный проступок.

Тут Пэрриш сказал ему, что эта дама ударила его в глаз своей сумочкой и нанесла кровоточащий порез, что было несомненно уликой оскорбления действием, то есть преступлением первой степени. Если, конечно, Пэрриш говорил правду.

– Так вы обвиняете этого человека в оскорблении действием? – спросил его Хэсти.

– Да, обвиняю, – ответил Пэрриш.

– Мисс, – сказал Хэсти, – вы не мужчина?

Знойная блондинка в пурпурном платье ничего не ответила.

– Если это лицо – мужчина, – сказал Хэсти Пэрришу, – то, полагаю, я могу обыскать его.

– Да, это мужчина, – сказал Пэрриш.

– Как вас зовут, мисс? – спросил Хэсти.

Блондинка по-прежнему молчала.

– Его зовут Марк Делассандро, – сказал Пэрриш.

– Очень хорошо, мисс. – И Хэсти приступил к обыску.

С явным смущением он обнаружил под лифчиком Делассандро парочку грудей из губчатой резины, а в трусах – нашлепки из такого же материала для увеличения ягодиц. Однако бумажника Пэрриша там не было. Как и в женском туалете, куда он вошел, деликатно постучав в дверь и отрывисто рявкнув: «Офицер полиции идет!»

– Я не нашел свидетельств совершения преступления, – сказал он Пэрришу.

– А разве это не преступление, что он ударил меня своей сумочкой?

– Вы готовы это заявить под присягой? – спросил Хэсти.

– Да, готов.

В полицейском участке, который назывался в благопристойной Калузе Управлением общественной безопасности, Блум поговорил с Марком Делассандро и выяснил, что они с Пэрришем живут вместе как любовники с середины июля. В тот вечер они отправились в «Скандал» – причем на Делассандро были платье, парик, туфли и все эти резиновые подкладочки, купленные для него Пэрришем в калузском дамском магазинчике под названием «Разная ерунда», и этот порез над глазом появился в результате скоротечной ссоры, которая началась у них где-то в половине одиннадцатого.

Из слов Делассандро он понял, что ссора произошла из-за того, что Пэрриш принялся флиртовать с каким-то здоровенным двадцатилетним сукиным сыном, в голубой морской тельняшке и драконом-татуировкой на груди. После пары рюмок мартини этот педик стал хвастаться, что он-де единственный во всем Нью-Йорке может напрягать любой орган своего тела посильнее тех, кто выступает в мюзик-холле. Он сидел такой сексуальный и хитрющий и весь этак извивался и хвастал, словно Мистер Америка, а Пэрриш, глядя на него с обожанием, моргал ресничками. Делассандро почувствовал себя не в своей тарелке, ревновал и ощущал нечто похожее на женскую беспомощность. Тогда он взял сумочку, размахнулся и от души врезал ею по голове Пэрриша, рассчитывая выбить ему глаз, но, к сожалению, дело ограничилось лишь небольшим порезом.

Делассандро утверждал, что вся эта история с бумажником выдумана. Пэрриш вообще никогда не носил при себе бумажника, потому что бугор нарушил бы линию его сшитых на заказ брюк да к тому же исказил бы ту естественную выпуклость, которой он любил щеголять. Что касается сексуального приставания к мужчине, то они с Пэрришем часто разыгрывали на публике этакое представление, забавы ради, что-то вроде игры, которая их обоих волновала. Однако он почувствовал, что уязвлен, и ударил Пэрриша сумкой, пытаясь выбить ему глаз.

«Стало быть, наверняка оскорбление действием, – подумал Мэтью. – А вторым обвинением может быть попытка оскорбления действием с отягчающими обстоятельствами».

– В чем же вы его обвинили? – спросил он.

– Да ни в чем, – ответил Блум.

Мэтью удивленно посмотрел на него.

– Я тебе объясню, Мэтью, – сказал Блум. – По моему мнению, это обычная семейная стычка, которую полицейский должен уладить на месте. Но это было не совсем так, поскольку Делассандро признался, что хотел выбить Пэрришу глаз, а это считается причинением серьезного телесного повреждения, влечет за собой постоянную нетрудоспособность и физический недостаток, как определено в нашем уставе под кодом 784.045… Поэтому я вмешался в это дело. Ты следишь за ходом моей мысли?

– Слежу, слежу.

– Так вот, я стал думать. Если я отправлю Делассандро за решетку – а ему всего двадцать четыре года, – то уже через десять минут его возьмут в оборот уголовнички, и ему придется провести годик в тюрьме по обвинению в оскорблении действием, да еще пять лет за отягчающие обстоятельства. Вот я и спросил себя: «Мори, разве ссора между двумя педиками – достаточное основание, чтобы отправить этого мальца в тюрьму, где ему на спине нарисуют сиську и будут трахать круглые сутки?» И знаешь, какой я получил ответ?

– Какой же?

– «Мори, я думаю, тебе лучше всего предупредить его и отпустить восвояси». Ты меня понимаешь?

– Разумеется. У тебя доброе сердце.

– Черт подери, – сказал Блум. – Пэрриш ведь не представил нам заявление, как обещал, а Делассандро отказался подписать свое признание и заявил, что он все это выдумал. Поэтому я спросил себя: «Мори, а собственно, где дело-то?» И знаешь, какой я получил ответ? «Нет у тебя никакого дела, Мори».

– Да-а. Ты и отпустил Делассандро на все четыре стороны.

– Да, отпустил, – сказал Блум. – И у нас с тобой этого разговора не было.

– А ты не видел его после убийства?

– Делассандро-то? Он живет в Сан-Франциско. Он не убивал Пэрриша, если ты это имеешь в виду. Я уже тебе говорил, кто убийца, только ты плохо меня слушаешь.

– Я тебя хорошо слушаю, Морис.

– Мы уже говорили, что этот Джонатан вел роскошную жизнь на денежки своего благородного брата из Канзаса…

– Из Индианы.

– Неважно откуда, главное, что у него лопнуло терпение, особенно когда он увидел всех этих выпендривающихся гомиков…

– Кстати, твоих главных свидетелей, Мори.

– Не думай, что прокурора штата это не беспокоит. Но они слышали и видели эту ссору, Мэтью, и это главное. А братец проснулся еще более взбешенным, чем ночью. Священник, который живет по соседству, слышал, перепалка там была, что надо.

– Какой еще священник? – заинтересовался Мэтью.

– Ты же составил список свидетелей, он там должен быть.

– У меня нет священника в списке.

– Значит, это новый свидетель. Узнай у прокурора штата, он тебе скажет имя. Это священник из церкви Святого Бенедикта. Они разбудили его своими воплями.

– Это было так громко?

– Да.

– А в полицию он не позвонил?

– Нет.

– Значит, слышал, но в полицию не позвонил, – констатировал Мэтью.

«А священники одеты в черное, – думал он, – и, возможно, Иштар Кабул чист, с кем бы он там, черт подери, ни спал утром в день убийства».

– Ты сможешь сам потолковать с ним, – сказал ему Блум. – Поверь мне: здесь все элементарно. Свидетелями этой ссоры были двенадцать человек и еще этот священник, а попробуй-ка опровергнуть свидетельство священника! И твой клиент, на месте преступления, в окровавленной одежде и с орудием убийства в руке. Скажи мне, будь так любезен, ради чего ты взялся за это дело?

Дождь с неослабевающей силой стучал по крыше темно-серого «форда» Уоррена Чамберса. Он купил его четыре года назад, это был идеальный автомобиль для частного детектива: потрепанный, невзрачный, незаметный ночью и мало бросающийся в глаза днем. Для этой профессии не годятся ослепительные «корветы» или «альфа-ромео», нет, только не для этой профессии, ребята, даже если вы и в состоянии себе такое позволить.

Его встреча с Чарльзом Хэндерсоном, с которым, как утверждал Иштар Кабул, он находился в постели в день убийства, была назначена на шесть часов вечера. По телефону, из осторожности, представился ему Гарольдом Лонгом, сказав Хэндерсону, что ему полагается получить пожертвование по страховому полису. На свете не найти человека, который отказался бы от встречи по такому поводу.

До вечера он был свободен, и, позвонив Хэндерсону в одиннадцать утра, Уоррен поехал по адресу, который дал ему Мэтью, чтобы присмотреться к дому Саммервилла, получить представление об этом месте, узнать, сколько там паркуется автомобилей, есть ли садовник, служанка, человек, присматривающий за бассейном, и всякие-прочие – в общем, надо было узнать, кто там на законном основании входит и выходит. Проезжая мимо этого дома во второй раз, Уоррен увидел, что Леона выезжает, пятясь, из гаража на своем зеленом «ягуаре» и отправляется Бог знает куда. Он последовал за ней сначала к салону красоты на Люси-Серкл, где она провела часа полтора и вышла, по-новому причесанная. Существует аксиома: женщина никогда не станет менять прическу просто так, следовательно, есть причина, и причина эта бывает обычно мужского рода.

Потом она подрулила к закусочной на площади, заняла столик у окна и сидела там, похлебывая что-то похожее на йогурт. Рассеянным взглядом смотрела на дождь за окном, глаза ее разок скользнули по серому «форду», заставив Уоррена подумать, не пора ли ему завершать первый день работы.

Было уже половина второго. Несколько мужчин, сидевших в закусочной, проводили ее взглядом, когда она выходила на улицу. Да это и не удивительно, она была красива, к тому же костюм для аэробики эффектно демонстрировал ее зад. Уоррену показалось, что она улыбается. Многие замужние женщины, если у них заводится любовник, полагают, что и для всех они теперь желанны, и начинают вовсю щеголять своими ножками и ходить подпрыгивающей, вихляющей походкой, и сразу видно, что она считает себя сексуальной и соблазнительной, ей кажется, если уж один посторонний мужчина захотел ее трахать, то и всем остальным хочется того же. И это тоже аксиома.